Чегемское детство (продолжение)
3
Я остановилась на рассказе о еде. Итак, чуреки. Они были величиной с небольшие блюдца, эти пахучие кукурузные лепёшки. И особенно они были хороши горячими, прямо с огня. Из кукурузы варили мамалыгу - густую кукурузную кашу на воде. Она застывала и её можно было резать на куски ножом. А горячую мамалыгу я любила с подливкой - кхажапхой (звук "к" горловой, формируется в гортани где-то). Эта подливка, как мне помнится делалась, из поджаренной на сковороде сметаны. Пусть простят меня кабардинцы, если я что-то перепутала и ещё раз повторю: я рассказываю то, что мне запомнилось и так, как мне запомнилось. За точность детских воспоминаний я не ручаюсь.
Очень вкусным блюдом была курица, запечённая в сметане. Какие там ещё были в подливке добавки (если были) я по малолетству не запомнила.
А из сладостей кабардинских я любила что-то типа конфет - брусочки прямоугольные, как пастила, но изготовленные из поджаренной муки, сахара, жира (не знаю, растительного или бараньего). Это лакомство немного напоминало наши соевые батончики и было такого же коричневого цвета, только намного вкуснее. Напитков никаких не помню. Ну, молоко, конечно. А варили ли компоты, не знаю. Наверно, варили, потому что сушили на крышах сараев абрикосы половинками и вишни. Я забиралась по приставной лестнице наверх и нюхала вяленые фрукты. Их запах мне нравился даже больше, чем вкус. И вид подсыхающих на крыше фруктов почему-то меня очень привлекал. Я стояла на одной из верхних перекладинок лестницы и созерцала разомлевшие на солнечном припёке плоды.
А свежие вишни я любила есть не из россыпи на блюдце, а с палочки. Красота это неописуемая. На палочку длиной сантиметров сорок и толщиной с детский палец густо наплетали, как плетут венок из цветов, вишни (хвостиками наплетали). Получалась в результате такая волшебная палочка толщиной с палку колбасы, состоящая из блестящих, спелых до черноты ягод вишни. Эту красоту жалко было разрушать, и я долго с ней ходила, любовалась, поглаживала и уж потом понемножку обрывала и съедала.
Ещё одним лакомством у чегемских ребятишек была макуха, то есть жмых. Мешки с макухой стояли в сараях рядом с запасами кукурузы. Кому в корм они предназначались - овцам, коровам или лошадям, я уж не помню. Зато помню, с каким аппетитом мы с подружками уплетали макуху.
В конце улицы лежала огромная глыба каменной соли. Домашний скот лизал её, и...чего уж греха таить, лизали её иногда и мы, дети.
А самым-самым желанным лакомством... Хотя нет, лакомством это назвать нельзя, потому что её не ели, а только жевали. Да, это была смола. Твёрдые куски чёрной, с антрацитовым блеском смолы были ценным трофеем. Жевалась смола необыкновенно вкусно, куда там теперешней жевательной резинке со всеми её отдушками. О вреде канцерогенов мы тогда ничего не знали и радость от жевания ничем не была замутнена.
На нашей улице не было ни одной русской семьи, поэтому дружила я только с кабардинской детворой. Языком овладела методом погружения в языковую среду. Не знаю, был ли известен тогда такой метод, но для меня это было именно погружением. Можно сказать, что меня швырнули в воду, не умеющую плавать, и сказали: давай, плыви! Я побарахталась, побарахталась - и поплыла. Особых трудностей в овладении языком не было. И не особых не было тоже, научилась я бойко болтать по-кабардински очень быстро, в считаные недели. Помню один эпизод, связанный с обучением новому языку. Кто-то из ребят вынес на улицу что-то съестное и стал всех угощать. Что это было, не помню, но кажется, что-то жирное. Жирное я терпеть не могла и к тому же была сыта, поэтому угощаться не хотела. Мальчик подходил к каждому из нас, спрашивал: будешь? не будешь? Ему отвечали и брали или не брали угощение. Подошёл он и ко мне, спросил. По интонации я поняла его вопрос и не знала, как отказаться. Слова "да" и "нет" я слышала уже, но ещё путала какое из двух слов что значит. Одно из них звучало как "нта" (второе не помню). Я рассудила, что "нта" похоже на наше "нет" и произнесла: "Нта!" И не угадала. По-кабардински "нта" - это как раз "да". Мальчик протянул мне угощение, я поняла, что ответила неправильно, но из самолюбия (я была очень самолюбива и стеснительна) не смогла признаться в ошибке и, давясь, съела противное угощение. Но это была чуть ли не единственная сложная языковая ситуация, язык давался мне легко, даже выговор, артикуляция звуков не вызывала затруднений.
Инородное тело выталкивается, отторгается средой. Я была таким инородным телом, но не помню, чтобы меня плохо приняли или дразнили, или пользовались тем, что вначале я не знала языка и была к тому же робкой и стеснительной. Меня ни разу не обидели ни сверсники, ни старшие ребятишки, это я точно помню.
Загорелые до шоколадного цвета, босые, темноволосые и черноглазые сельские детишки - и девочка из города - светло-русая, сероглазая, бледная, всегда обутая (мне редко разрешали бегать разутой, панически боясь простуд) в сандалики и полосатые носочки, с причёской каре, довольно хилая, не умеющая лазать по деревьям и играть в игры этих кабардинских детей. Ну ничего общего. Но я мгновенно подружилась с двумя Фатимат и перезнакомилась с остальными детьми с нашей улицы. Я была очень уязвима и мгновенно замыкалась, если меня обижали. И значит, никто меня ни разу не обидел, не сказал ни одного плохого или (самое страшное!) насмешливого слова - насмешек я совершенно не переносила - в общем, это была максимально мягкая и комфортная посадка, если брать сравнение из области техники. Спасибо им всем, этим детям, а теперь уже пожилым или стареющим людям, за доброту и надеюсь, что жизнь сложилась у них удачно.
Продолжение
Я остановилась на рассказе о еде. Итак, чуреки. Они были величиной с небольшие блюдца, эти пахучие кукурузные лепёшки. И особенно они были хороши горячими, прямо с огня. Из кукурузы варили мамалыгу - густую кукурузную кашу на воде. Она застывала и её можно было резать на куски ножом. А горячую мамалыгу я любила с подливкой - кхажапхой (звук "к" горловой, формируется в гортани где-то). Эта подливка, как мне помнится делалась, из поджаренной на сковороде сметаны. Пусть простят меня кабардинцы, если я что-то перепутала и ещё раз повторю: я рассказываю то, что мне запомнилось и так, как мне запомнилось. За точность детских воспоминаний я не ручаюсь.
Очень вкусным блюдом была курица, запечённая в сметане. Какие там ещё были в подливке добавки (если были) я по малолетству не запомнила.
А из сладостей кабардинских я любила что-то типа конфет - брусочки прямоугольные, как пастила, но изготовленные из поджаренной муки, сахара, жира (не знаю, растительного или бараньего). Это лакомство немного напоминало наши соевые батончики и было такого же коричневого цвета, только намного вкуснее. Напитков никаких не помню. Ну, молоко, конечно. А варили ли компоты, не знаю. Наверно, варили, потому что сушили на крышах сараев абрикосы половинками и вишни. Я забиралась по приставной лестнице наверх и нюхала вяленые фрукты. Их запах мне нравился даже больше, чем вкус. И вид подсыхающих на крыше фруктов почему-то меня очень привлекал. Я стояла на одной из верхних перекладинок лестницы и созерцала разомлевшие на солнечном припёке плоды.
А свежие вишни я любила есть не из россыпи на блюдце, а с палочки. Красота это неописуемая. На палочку длиной сантиметров сорок и толщиной с детский палец густо наплетали, как плетут венок из цветов, вишни (хвостиками наплетали). Получалась в результате такая волшебная палочка толщиной с палку колбасы, состоящая из блестящих, спелых до черноты ягод вишни. Эту красоту жалко было разрушать, и я долго с ней ходила, любовалась, поглаживала и уж потом понемножку обрывала и съедала.
Ещё одним лакомством у чегемских ребятишек была макуха, то есть жмых. Мешки с макухой стояли в сараях рядом с запасами кукурузы. Кому в корм они предназначались - овцам, коровам или лошадям, я уж не помню. Зато помню, с каким аппетитом мы с подружками уплетали макуху.
В конце улицы лежала огромная глыба каменной соли. Домашний скот лизал её, и...чего уж греха таить, лизали её иногда и мы, дети.
А самым-самым желанным лакомством... Хотя нет, лакомством это назвать нельзя, потому что её не ели, а только жевали. Да, это была смола. Твёрдые куски чёрной, с антрацитовым блеском смолы были ценным трофеем. Жевалась смола необыкновенно вкусно, куда там теперешней жевательной резинке со всеми её отдушками. О вреде канцерогенов мы тогда ничего не знали и радость от жевания ничем не была замутнена.
На нашей улице не было ни одной русской семьи, поэтому дружила я только с кабардинской детворой. Языком овладела методом погружения в языковую среду. Не знаю, был ли известен тогда такой метод, но для меня это было именно погружением. Можно сказать, что меня швырнули в воду, не умеющую плавать, и сказали: давай, плыви! Я побарахталась, побарахталась - и поплыла. Особых трудностей в овладении языком не было. И не особых не было тоже, научилась я бойко болтать по-кабардински очень быстро, в считаные недели. Помню один эпизод, связанный с обучением новому языку. Кто-то из ребят вынес на улицу что-то съестное и стал всех угощать. Что это было, не помню, но кажется, что-то жирное. Жирное я терпеть не могла и к тому же была сыта, поэтому угощаться не хотела. Мальчик подходил к каждому из нас, спрашивал: будешь? не будешь? Ему отвечали и брали или не брали угощение. Подошёл он и ко мне, спросил. По интонации я поняла его вопрос и не знала, как отказаться. Слова "да" и "нет" я слышала уже, но ещё путала какое из двух слов что значит. Одно из них звучало как "нта" (второе не помню). Я рассудила, что "нта" похоже на наше "нет" и произнесла: "Нта!" И не угадала. По-кабардински "нта" - это как раз "да". Мальчик протянул мне угощение, я поняла, что ответила неправильно, но из самолюбия (я была очень самолюбива и стеснительна) не смогла признаться в ошибке и, давясь, съела противное угощение. Но это была чуть ли не единственная сложная языковая ситуация, язык давался мне легко, даже выговор, артикуляция звуков не вызывала затруднений.
Инородное тело выталкивается, отторгается средой. Я была таким инородным телом, но не помню, чтобы меня плохо приняли или дразнили, или пользовались тем, что вначале я не знала языка и была к тому же робкой и стеснительной. Меня ни разу не обидели ни сверсники, ни старшие ребятишки, это я точно помню.
Загорелые до шоколадного цвета, босые, темноволосые и черноглазые сельские детишки - и девочка из города - светло-русая, сероглазая, бледная, всегда обутая (мне редко разрешали бегать разутой, панически боясь простуд) в сандалики и полосатые носочки, с причёской каре, довольно хилая, не умеющая лазать по деревьям и играть в игры этих кабардинских детей. Ну ничего общего. Но я мгновенно подружилась с двумя Фатимат и перезнакомилась с остальными детьми с нашей улицы. Я была очень уязвима и мгновенно замыкалась, если меня обижали. И значит, никто меня ни разу не обидел, не сказал ни одного плохого или (самое страшное!) насмешливого слова - насмешек я совершенно не переносила - в общем, это была максимально мягкая и комфортная посадка, если брать сравнение из области техники. Спасибо им всем, этим детям, а теперь уже пожилым или стареющим людям, за доброту и надеюсь, что жизнь сложилась у них удачно.
Продолжение