Я лежал у ручья в глухой чаще леса, где мне не раз удавалось подслушать разговор зверей, и под тихий плеск его струй старался облечь один из моих вымыслов в тончайший поэтический наряд, столь излюбленный басней, избалованной со времен Лафонтена. Я размышлял, выбирал, отбрасывал, лоб мой пылал... Все напрасно - лист бумаги, лежавший передо мной, оставался все так же девствен. В раздражении я вскочил... но что это? Передо мной стояла она сама - Муза басни.
И она сказала мне, улыбаясь:
- Ученик мой, к чему эти бесплодные усилия? Правда нуждается в прелести басни; но нуждается ли басня в прелести гармонии? Смотри не пересоли. Довольно и вымысла поэта; изложение же пусть будет непринужденным, это дело прозаика, как смысл - дело мудреца.
Я хотел было ответить ей, но Муза уже исчезла. «Исчезла? - спрашивает меня читатель, - Да ты небось просто решил нас провести! Жалкие выводы, к которым привела тебя твоя беспомощность, ты вложил в уста Музы! Впрочем, довольно обычный прием...»
Великолепно, читатель! Никакая Муза мне не являлась. Я просто рассказал тебе басню, из которой ты уж сам позаботился вывести мораль. Я не первый и не последний из тех, кто вкладывает свои измышления в уста божественного оракула и потом выдает их за его афоризмы.
(Лессинг Г.Э. Избранное. М.: Художественная литература, 1980. С. 353).