ВОЛЬСК. Сентябрь 1941 - декабрь 1945
Папа пошел устраиваться в институт, а мы с мамой остались на пристани. Рядом с нами сидела молодая прекрасно одетая женщина с мальчиком лет пяти. Мама разговорилась с ней. Женщина была женой морского офицера из Севастополя. Она удивилась тому, что мы решили остановиться в Вольске, ведь наши войска отступают и довольно быстро, поэтому сама она едет дальше. Заговорили о начале войны. Меня поразил ее рассказ о морских офицерах. 22 июня в Севастополе на одном из больших кораблей происходило какое-то торжество, куда прибыло много офицеров с других кораблей. Когда началась бомбежка, офицеры, стремясь как можно быстрее попасть на свой корабль, стали прыгать в воду, потому что добраться до своих кораблей вплавь было быстрее.
Когда папа вернулся, мы стали размышлять, может быть, и нам не стоит оставаться в Вольске, а ехать дальше, например, в Среднюю Азию, куда папу - еще до войны - приглашали читать курс лекций. Ему предлагали за это 11 тысяч рублей, что по тем временам было огромной суммой. Телеграмма с приглашением могла бы быть своеобразным пропуском... Мы долго стояли на пристани. Родители никак не могли принять решение и в конце концов обратились ко мне:
- Как ребенок решит, так и поступим. Слушай, Фиалка (так часто обращались ко мне в детстве), здесь, в Вольске, папе дают комнату, но есть люди, которые считают, что лучше продолжить путь в Среднюю Азию, правда, туда еще ехать и ехать.
И уставший от дальнего пути ребенок сказал, что хочет как можно скорее оказаться в теплой и мягкой постели. Решение было принято. Позднее оказалось, что оно было единственно правильным. Если бы мы выбрали Среднюю Азию, то вряд ли бы там выжили, почти во всех городах было огромное количество эвакуированных. В Вольске тоже были эвакуированные, но их было несравнимо меньше, чем в Средней Азии.
Мы направились по указанному адресу. Дом, в котором нам предстояло жить, был одноэтажным, из красного кирпича. Парадная дверь со звонком. Позднее этот звонок причинял нам неудобства, потому что им часто баловались уличные мальчишки.
Квартира состояла из трех расположенных анфиладой комнат. В двух комнатах жили сестры - учительницы. В третьей, теперь нашей, комнате прежде жил учитель, немец. Нам повезло с соседями.
Такой факт: рано утром они разбудили нас и, уже зная, что мы - эвакуированные, предложили свои кастрюльки, тарелки, ложки, которые мы с благодарностью приняли. Постепенно мы узнали их еще ближе.
По этому, первому вольскому адресу, мы прожили два с половиной года. Несмотря на то, что квартира была коммунальной, нам было жаль расставаться с ней. В первую очередь мы отремонтировали в ней печь. Когда-то в молодости маме приходилось наблюдать, как нужно правильно класть печь, и она решила применить это знание на деле. Пригласила печника и стала объяснять, что и как делать. Печник был изумлен. Конечно же, он с удовольствием принял к сведению советы мамы, как сделать так, чтобы печь долго хранила тепло. После такого ремонта печь потребляла всего 1,5-2 куба дров и в квартире было всегда тепло.
Когда папу назначили завучем, мы переехали в отдельную ведомственную квартиру. Помню высокие потолки, высокую - голландку - печь.
Удивляло, что в первое время в Вольске было хорошо с продуктами: на рынке было много мяса. Позднее выяснилось, что это было - временное явление. Просто после выселения поволжских немцев осталось много скота, чем не замедлили воспользоваться эвакуированные. Правда, через несколько месяцев Вольск, как и другие города страны, был вынужден перейти на карточную систему. Вначале давали хлеба по 400 граммов, потом этот размер заметно уменьшился. Питание стало скудным, все чаще и чаще мама продавала или меняла привезенные из Полтавы вещи на продукты. Сама она отекала от голода. Как-то меня отправили на рынок с кружкой, я попросила что-то в нее взвесить, а мне отказали.
Какое-то время нам помогала случайно встретившаяся папина коллега по Полтавскому пединституту, она, также, как и мы, находилась в эвакуации. Ее брат был заместителем начальника летной школы. Поскольку снабжение в летной школе было лучше, она стала приносить нам продукты и время от времени приглашала меня на утренники, которые организовывались для детей сотрудников летной школы.
Сейчас кандидатов наук полным-полно, а в те годы их было не так уж и много. Ученые голодали и ... умирали. В апреле сорок второго года было принято решение о дополнительном пайке для научных работников. Из разговоров помню, что он был на уровне наркомовских пайков того времени: сыр, сахар, сливочное масло и даже мясо. Правда, моим не предприимчивым родителям чаще доставались только кости.
Весной институт выделил сотрудникам института землю под участки. Добираться до него - называлось это место Сухой овраг - было далеко. Бывало, идешь по дороге - по щиколотку ноги в пыли. И все-таки это была своя земля. Мама владела основами огородничества и благодаря ей у нас не все, но многое стало получаться. Помню огромный урожай огурцов, помидоров, моркови, которых мы в то лето наелись досыта. Овощей было так много, что однажды мама послала меня на рынок. Продавца из меня не получилось: какое-то время я простояла перед импровизированным прилавком и занятие это показалось мне таким противным, что я быстро убежала домой.
Первый класс я закончила в довоенном Сталинграде. 2-й и 3-й прошла за год - в Полтаве. У меня был туберкулез, я часто болела, и родители были вынуждены перевести меня на домашнее обучение. Поэтому в Вольской школе я пошла сразу в 4-ый класс. Считать - с помощью мамы - я научилась еще до школы. И читать умела. А вот почерк у меня был плохой, и писала с ошибками, потому что не знала правил. Потом удалось достать сборник с правилами.
Не было учебников. Помню, за 2 дня до экзамена в 5 классе родителям удалось достать учебник ботаники и мне пришлось читать не одну главу, а чуть ли не всю книгу сразу. Помню, мама одевает меня в школу, а папа стоит рядом и читает одну из глав... И я читала, и мама и папа читали. Надо было успеть усвоить как можно больше материала. Почему-то запомнились из того учебника главы об осине, о том, как колеблются на ней листья, и я наконец-то поняла папину поговорку: «дрожит как осиновый лист». Кстати, как раз этот вопрос мне достался на экзамене...
Какое-то время я ходила в школу, потом перестала. И не только потому, что - часто болела. Меня дразнили жидовкой. Как-то шла из центра домой, следом шел мальчишка и методично забрасывал меня камнями. Прохожие заступались, он на какое-то время отставал, а потом догонял снова. Когда проходила мимо госпиталя для пленных, хулигана заметил охранник, крикнул, что будет в него стрелять. Мальчишка ухмылялся, понимал, что никакого выстрела не будет. Остановил его шедший сзади мужчина с мешком за спиной, что-то крикнул и тот наконец-то отстал.
Мы все нуждались в библиотеке . Мне не хватало учебников, а папе были нужны книги для работы. В Вольске были библиотеки при институте и Доме учителя, но и там не было необходимых книг. Папа поражался какому-то случайному, хаотичному набору книг. Ведь это была библиотека Учительского института. Стал выяснять и узнал, что этот институт был создан на основе учительской семинарии и один из руководителей института вдруг решил, что библиотеке не нужны ни классическая литература, ни старинные издания, и вывез эти книги на свалку. Более-менее хорошо была скомплектована библиотека Дома учителя. Одно время мама работала в библиотеке ФЗО и приносила мне оттуда книги. Чаще это были старые, растрепанные книги, которые в результате оказывались самыми интересными.
Родители работали вечерами. Радио не всегда включалось. Электричества чаще всего не было, и керосиновой лампы, которая многих выручала - тоже. Поэтому читала я при коптилке, которую мне соорудили соседи. Они дали пузырек, в который налили керосин и воткнули веревочку. Горела такая коптилка очень слабо, но все-таки горела. Паустовский говорил, что на такую коптилку было опасно пристально смотреть, потому что после этого она начинала мигать и гаснуть.
С тех, детских лет, Вольск и та коптилка ассоциируются у меня с прочитанными в те годы книгами. Возможно, что из-за той - вольской - коптилки я и испортила себе зрение.
Могу подолгу рассказывать о книгах, которыми был напоен воздух Вольска. Меня буквально потрясли романы Гюго «93-й год», Войнич «Овод», Форш «Одетые камнем». Запомнились книги Сетона-Томпсона о животных, читала о восстании Черниговского полка, о декабристах. Помню, прочтя в одной неоконченной вещи Пушкина фразу героини, что она слишком юна, чтобы понимать значение того, что происходит, подумала о себе, а я вот все понимаю. Если откровенно, больше я любила слушать, нежели читать сама. Как-то мы с папой читали «Мертвые души». Помню, я совсем не думала о голоде, который мы все в то время испытывали, и даже то, что Гоголь имел ввиду сатирическое изображение того, о чем писал, до меня не доходило, я просто упивалась этим добротным, смачным, удивительным, настоящим, которое можно руками потрогать, описанием той жизни. Меня это привлекало без глубинного подтекста.
А вот «Вий» Гоголя читала и... боялась. Особенно когда на свое поле мимо кладбища ходили.
Летом сорок пятого папа уехал в Сталинград, чтобы в сентябре приступить к работе в Сталинградском пединституте. Мы с мамой оставались в Вольске и ждали, когда папа сможет забрать нас к себе.
В сентябре я пошла в школу (женскую: во время войны было принято решение о разделении обучения девочек и мальчиков). Мне понравились и учителя, и одноклассницы. Учителя говорили нам только «Вы».
Но, к сожалению, проучилась недолго: уже в третий раз заболела воспалением легких. Опять дома. Помню, мама принесла Белинского и читала мне вслух. Это было что-то необыкновенное. Когда она уходила, тя читала сама. Как сейчас помню охвативший меня восторг и восхищение - и мыслью, и смелостью, и меткостью суждений. Если бы в то время меня - полуголодную 14-летнюю девочку, поставили перед выбором: «Выбирай: десять апельсинов или слушать Белинского», я выбрала бы последнее.
Вскоре мне пришлось остаться одной: маму вызвали в Сталинград, написали, что папа чуть ли не при смерти. Мама уехала, оставив мне тысячу наказов. Помню, сижу, топлю печь, а, если точнее небо (сложенная по маминому рецепту печь осталась в первой квартире) и чувствую, что замерзаю. Стук в дверь:
- Замерзла? Ну, еще бы, в ведре вместо воды - кусок льда. А ну, пойдем к нам.
Это Таля (Наталья), ей 20 лет, она с родителями живет в соседнем доме. Она из Перми, там Таля заболела воспалением легких. Врачи посоветовали срочно уехать куда-нибудь поюжнее. Они выбрали Вольск. Помню, как бреду за Талей, как меня укладывают в теплую постель и проваливаюсь в тягучий болезненный сон. Через несколько дней - стук в дверь:
- А Фиалочка моя не у вас?
- У нас, у нас, - заходите, Мария.