Сталинград, декабрь 1945- 1952 г.
В декабре сорок пятого мы с мамой покидали приютивший нас на время войны Вольск. От Саратова ехали поездом. Меня поразило, что по мере приближения к Сталинграду вдоль железной дороги стояло огромное количество танков. Было видно, что какие-то танки были подбиты, с развороченными дулами. Возможно, их специально подвозили поближе к железной дороге, чтобы потом увезти на переплавку.
Я с болью смотрела на город, в котором пошла в первый класс, где у меня были подружки. Узнать его было невозможно. Но мы испытали не только горечь, но и удивление: в декабрьском Сталинграде уже ходили трамваи. Правда, пока еще только по главным улицам города.
В 45-ом почти все крупные организации Сталинграда находились в Бекетовке, пригороде, который немцы не бомбили. Переехавший из Камышина пединститут располагался в чудом сохранившемся одном из корпусов и в нескольких школах..
Папе дали комнату в общежитии пединститута на улице Баррикадной. Во время войны оно было разрушено, но к нашему приезду его уже восстановили. Папа рассказывал, что общежитие восстанавливали пленные немцы. Один из них подошел к папе и, взяв под козырек, попросил прикурить. Папа потом говорил: «Интересно, как бы он со мной разговаривал, если бы я был пленным».
В комнате были кровать, стол и два стула. А куда вешать вещи? Находчивая мама как всегда нашла выход: пригласила мастера, который смастерил шкаф из разобранных фанерных ящиков. Работы было немного, ведь ему пришлось воздвигнуть всего одну - боковую - стенку. Образовавшуюся нишу занавесили занавеской, внутри прибили крючки. Раза два-три я использовала этот импровизированный шкаф не по назначению. Как-то услышала, что к папе пришел незнакомый мужчина и тут же юркнула за занавеску. Чаще такие визиты были короткими: обычно к папе заходили студенты-заочники, которые не успели сдать зачет. Вопрос - ответ и - свободен. Но в этот раз всё было иначе. Папу навестил бывший коллега по довоенному институту, он воевал и делился увиденным и пережитым на войне. Я обладаю счастливой способностью забывать всё тяжелое, но услышанное в тот вечер заполонило мою душу настолько жуткими подробностями о войне, что я не спала несколько ночей. После этой исповеди фронтовика я перестала понимать соседку, которая общалась с пленными немцами также, как и со всеми. Я испытывала противоречивые чувства: с одной стороны я им сочувствовала, с другой - ненавидела.
Днем в комнате было спокойно, а по ночам оживали крысы. В первые послевоенные годы они были полноправными «жителями» города. Как-то мама получила паек, который надо было каким-то образом сберечь. Помню, она долго сооружала какую-то конструкцию, которая помешала бы крысам воспользоваться нашими продуктами. На спинки кровати была положена доска, к ней привязан пакет, в котором - продукты. Электричество было, но очень слабое. Из-за плохого напряжения чайник грелся несколько часов, щи варились несколько дней, а блины не жарились, а просто высыхали на сковородке. За водой ходили в подвалы. Как-то я пошла туда с бидоном и на мое плечо запрыгнула крыса. Думаю, что и мне и ей было неприятно.
Через год мы получили квартиру в финском домике. У нас был отдельный вход, отопление - печное. Топили углем, который хранили в крыльце. Из-за того, что я часто болела (туберкулез, астма) нас поставили на улучшение жилищных условий. Нам выделили 2-комнатную квартиру в двухэтажном доме на ул. Козловской. В квартире был туалет, место для мыться (самой ванны не было) и даже маленький балкончик. Отопление было печным.
В городе было развернуто так называемое черкасовское движение. После освобождения Сталинграда от немцев жительница города Александра Черкасова призвала женщин (мужчины еще воевали) начать восстановление города. Выходили в свободное от основной работы время. Порой в одном кирпиче было до 6-7 выбоин от пуль.
Люди жили в очень тяжелых условиях: многие и после войны продолжали ютиться в подвалах или выкопанных после разрушения своего дома землянках. Порой в одной такой землянке находилось по несколько семей.
Страшное явление представляли разрушенные остовы зданий. Порой видели, что где-то на уцелевших верхних этажах - живут. А как туда добираются? Наверное, как циркачи. Помню, как во время какого-то сильного ветра учителя волновались за ученика, который устроил себе жилье на сохранившейся площадке полуразрушенного дома. Моей маме однажды пришлось залезть в одну из таких «квартир». Нам был нужен электрик и ей сообщили его «адрес». Позвонить - нельзя, кричала- кричала - не услышал. Вот и пришлось лезть.
Как-то я зашла к однокласснице, чтобы вернуть учебник. В полуподвале, где она жила, было темно, тесно и почти не было воздуха. Таким было жилье заместителя председателя горсовета. Потом они, конечно же, выехали из этого подвала.
Однажды идущего по улице папу остановило странное обращение:
- Инин папа! Инин папа!
Обернулся - подбегает к нему бабушка моей довоенной подруги Лиды.
Так я вновь стала общаться с Лидой. Во время войны их дом сгорел, они жили в каком-то полуподвале. Получилось, что какое-то время им пришлось жить почти среди немцев. Однажды Лида получила ранение в ягодицу, осколок застрял в миллиметре от позвоночника. Что делать? Мать взяла Лиду за руку и повела... к немцам.
Показывая на девочку, стала спрашивать врача-хирурга. Отвели. Не позаботившись об обезболивании, врач стал рыться в ране, Лида кричала и визжала от боли. Тогда он ударил ее по лицу. Мать не выдержала этого, жестом остановила доктора-изверга и, забрав дочь, быстро ушла от немцев.
Тогда за лечение взялась бабушка. Она вспомнила рецепты, которые когда-то узнала от знакомой травницы, стала прикладывать к ране смесь из воска, меда и каких-то трав. И это помогло, рана очистилась и даже заражения не было.
Сейчас странно звучит, что какое-то время освоившие подвалы и траншеи жители (семей 5-6) и оккупировавшие соседние дома немцы каким-то образом сосуществовали рядом, но так было. Удивительно, что однажды немцы, которые могли бы просто-напросто перестрелять мозоливших им глаза местных жителей, но они стали выгонять их за город, в Михайловку. Контуженный отец Лиды взяв с собой раненую дочь, сильно жестикулируя, ломаными фразами стал просить довезти их до большой дороги, предложив немцу кольцо с бриллиантом. В машину их посадили, но кольцо немец не взял, сказав, что им оно больше пригодится.
Лида Богайцева рассказывала, что с февраля 45-го они живут в своем доме. Наполовину разбомбленном и все-таки - своем. Меня поражала эта удивительная семья. На моих глазах они сумели отстроить и привести в порядок одну из комнат. Лидина мама рассказывала, что в феврале, когда стал подтаивать снег, чуть ли не вся территория их участка оказалась усыпанной трупами и им пришлось принимать участие в том, чтобы их вывезти. Порой на улицах или в огородах можно было увидеть яркие кубики или коробочки. Давно живущие при немцах сталинградцы знали, что это - заминированные игрушки. Но были случаи, когда дети проявляли любопытство, подрывались и калечились. Когда бабушка увидела такие кубики в своем огороде, пригласила сапера, который, не разворачивая, стал бросать их в сторону, и они тут же взрывались.
Запомнился один из первых новогодних праздников в Сталинграде. Вокруг было тихо, скорее всего, соседи ушли к родным или знакомым. Мы были одни. Сидели, разговаривали и, наверное, были по-настоящему счастливы оттого, что - живы, что у нас есть крыша над головой. Почему-то не работало радио и были сломаны часы. В темноте светил огонек от папиной папиросы. Мы с мамой знали, что это была его последняя папироса. В эту ночь он решил бросить курить. Мы верили, что так и будет. Потом легли спать.
В послевоенные годы все те, кто мог ходить, принимали участие в восстановлении города. Привлекали и школьников. Нельзя было назвать землей, то, по чему мы ходили. Начинаешь долбить, а там остатки строения какого-то или даже танка. Все это надо было выбрасывать и копать снова. Несмотря на то, что я часто болела, всегда участвовала в посадке деревьев. Как-то смотрели отметки о тех, кто участвовал в этом: я была на втором месте. Что интересно, после посадки деревьев никто из даже самых вредных подростков никогда не ломал деревья: ценили то, что было посажено их руками
Как-то меня не было и как раз в тот раз ребята наткнулись на могилы. Рассказывали, что мальчишки подбрасывали череп и он летал как мячик.
К осени 46-го в нашем районе не успели построить новую школу, поэтому вначале я училась в третью смену в 8-ой школе. Недалеко восстанавливалась 9-ая школа. К стройке привлекали и нас - старшеклассников. Помню, как мы ездили за новыми партами. Залезли в кузов грузовика. Парты так подпрыгивали на ухабах, что я боялась за свои ноги. В новую школу мы перешли в 1947 году. Открытие школы снимали для кинохроники.
Директором новой школы стал известный в Сталинграде педагог Иван Павлович Сорокин. Он вел химию и долгие годы в институтах по качеству знаний этого предмета узнавали, что они учились у Сорокина. Те, кто учился у Ивана Павловича, просто не могли не знать химию.
Недостатком новой школы было отсутствие буфета. Конечно же, не хватало учебников. Помню, в 8 классе на 40 человек было всего лишь три экземпляра «Экономической географии». Учились по довоенным учебникам, а как вы понимаете, это была уже совсем не та информация, которая требовалась.
Мой любимый предмет - литературу - омрачала, как ни странно, учительница. Как-то вызывает, спрашивает о Толстом. Я начинаю: «Лев Николаевич Толстой…», она перебивает и поправляет: «Не Толстов, а - Толстой». Я сразу же замолкаю. Было обидно, что - поправила, предположим, плохо расслышала, но ведь она не могла не знать, что уж кого-кого, а Толстого я хорошо знала.
Как-то нам задали написать сочинение. Что-то о том, что поможет нашей стране стать цветущим раем. Мамы дома не было, она уезжала в командировку в Ленинград, а к папе я почти никогда не обращалась. Так что я была предоставлена сама себе и изложила все, что я думаю по этой теме на … 67 страницах.
Папа все-таки обратил на меня внимание, заинтересовался тем, что же это я такое длинное пишу, и захотел прочесть. Мимоходом обнаружил, что в одном месте нужна запятая, а в другом месте я пропустила слово. Я это исправила.
Сочинение сдала, получила за него … 2-ку. Огорошена. За что? Оказалось, за семь ошибок. За 3 ошибки уже ставят 3 или 2, а тут - 7. Но разве нельзя было не учесть объем сочинения - 67 страниц?
Папа и мама тоже недоумевали. Тогда папа решил посоветоваться с директором 8-ой школы, филологом по образованию Борисом Вениаминовичем Бриккером. Он прочел сочинение и тоже не нашел оснований оценивать его на 2-ку. Разве что ей - учительнице - на меня наговорили, да она и сама как-то проговорила, что сомневается в моей самостоятельности. Борис Вениаминович дал мне несколько полезных советов, в частности, убедил меня писать покороче.
Приближались экзамены. Как готовиться, когда почти нет учебников. Я уже говорила, что папа не терпел шпаргалок, однако познакомил меня с еще одним своим другом - преподавателем литературы Рувимом Ефимовичем Шульманом, который также, как и мы, был в эвакуации в Вольске. Мне предложили почитать его лекции. Для этого я приходила к Шульману домой, он заводил меня в свой кабинет, клал передо мной свои лекции и уходил. Помню, я прочла почти весь курс лекций по Горькому.
И вот - экзамен. Не уверенная в моей самостоятельности учительница сажает меня на первую парту, прямо перед собой и я слышу, как она еле слышно кивает на меня соседке: «Это одна из моих слабых учениц». Известно, что во время экзаменов разрешалось выйти, однако сочинение надо было оставлять на столе преподавателя.
Позднее я узнала, что это мое сочинение было лучшим по содержанию. Отличной оценки не было, так как я сделала две ошибки, и к тому же все портил мой ужасный почерк.
Во время устного экзамена мне достался билет по роману Горького «Мать». Отвечая, я все время смотрела не на свою учительницу, а на ту, что рядом. Она то и дело кивала мне, одобряя, тем самым помогала мне чувствовать себя уверенной. Отвечала я долго, так как знаний по этой теме хватило минут на 40: кроме прочитанных лекций Шульмана, у нас был том Горького с его критическими статьями. Заливаясь соловьем, я все-таки успела заметить, как учительница литературы во время моего ответа выходила из класса, потом возвращалась с покрасневшими глазами. Думаю, что ее взволновал мой ответ по литературе.
С физикой мне не повезло. Кроме того, что я не любила этот предмет, перепутала, в каком потоке мне надо сдавать. Вместо того, чтобы прийти во второй половине дня, пришла в первой. Домой возвращаться не стала, сидела измученная, голодная. Помню, вошла в класс и, взяв билет, стала заикаться. До этого я никогда не заикалась, что-то все-таки рассказала, поставили мне «3». Наконец, экзамены сданы. Аттестат мой не был идеальным: были и 4 и 3…
Торжественное вручение аттестатов проходило в актовом зале.
Мы были в школьной форме, а в этот же день, ближе к вечеру, был объявлен бал. Мама дала мне свое платье, многие девочки были в новых платьях и туфлях. По традиции мы встречали рассвет на берегу Волги. Вот и кончилась школа.
Каких-либо сомнений в том, куда поступать, у меня не было. Конечно, в педагогический, на филфак. Начала готовиться и из 25 необходимых баллов набрала 24.
До начала учебного года оставалась неделя и мы стали думать, как мне её провести. Родители решили, что хорошим подарком за поступление может стать поездка в Москву, где я могла бы походить по выставкам и музеям. Мне и самой хотелось побывать в Москве, ведь я бывала там только до войны. Было жаль, что времени - мало, всего лишь неделя. Мама взяла с меня слово, что к 1 сентября я вернусь, ее все десять лет моей школьной жизни мучила мысль, что я пропустила торжественную линейку как первоклассница в 1939-ом году.
Я пообещала. Впервые в жизни я ехала одна. Приехав в Москву, тут же встала в кассу, чтобы купить билет на обратный путь. За мной стоял декан института. Он удивился, что я, только приехав, спешу купить обратный билет, ведь времени для этого у меня предостаточно. Я поделилась маминым опасением, что, вдруг не будет билетов и из-за этого опоздаю к 1 сентября. Декан улыбнулся и сказал, что разрешает мне задержаться, все-таки в Москве столько интересного, что я, конечно же, не успею побывать везде, где задумала. А к 1 сентября можно и опоздать. Но я все-таки купила билет.
Жила у родных.
Дважды была в Третьяковской галерее. Посетила музей Революции и музей В. И.Ленина. Они находились недалеко друг от друга. Я изучила расписание и вначале пошла в тот, который закрывался на час раньше. Иногда большее впечатление оставляют не экспонаты, а посетители. Меня поразил один подросток, юноша лет 15. Не помню, перед каким экспонатом он стоял, но по его сжатым кулакам, по горящему взору, почувствовала, что он мысленно, про себя, дает клятву на всю жизнь. Редко какой артист сумел бы так передать бушевавшие в нем страсти.
В Москве я встретилась с одноклассницей Татарской, которая приехала в Москву учиться в МГУ. Она сдавала только один экзамен, так как у нее была медаль. Мы договорились вместе сходить в Третьяковку, заранее оговорили, в каких залах непременно нужно все посмотреть, поэтому между залами передвигались, не поднимая голов. Это было смешно, но только так, не отвлекаясь на другие, не менее интересные залы, мы могли выполнить намеченную программу. Татарская рассказывала, что ей жаль, что не смогла повидаться с еще одной нашей одноклассницей, своей близкой подругой Надей Глинской.
Отец Нади был арестован в 37-ом, она воспитывалась в семье дяди. Глинская поступала в Ленинградский институт, и не поступила из-за того, что не успела вовремя закончить сочинение. После этого она быстро уехала в Нижний Новгород, куда к тому времени переехали ее родные, и там успела поступить в институт. Все это я узнаю, когда мы остановлились передохнуть, направляясь в очередной, согласно нашему плану, зал. На какое-то мгновение я поднимаю голову и вижу …Надю. Рукой нащупываю руку Татарской. Это была совершенно неожиданная встреча. Оказалось, что Надя то ли успела прилететь из Н. Новгорода, то ли еще не улетала. Так или иначе, они встретились.
К 1 сентября я вернулась в Сталинград и, к маминой радости, успела на первую первосентябрьскую линейку в институте. .
Помню первые дни в институте: все такое страшное, чужое, незнакомое. Вдруг встречаюсь глазами с бывшей одноклассницей Миной Григорьевой. Во время учебы в школе мы почти не общались, а тут, очевидно, со страха, кинулись друг к другу и даже обнялись.
Училась я хорошо, была такой въедливой, добросовестной, все мне нравилось. Но, к сожалению, я не проучилась в этом институте положенные пять лет. К тому времени для нашей семьи назревал очередной переезд. Как-то так совпадало, что папиных студентов стали брать на репетиции духового оркестра, причем репетиции устраивались в соседних аудиториях. Читать лекции с такими «соседями» было невозможно. Папа стал требовать что-то изменить: либо - расписание, либо выделить другие аудитории, все было напрасно. Тогда он уволился. Какое-то время работал психологом в школах.
Потом родители решили, что придется им менять место жительства. Папа пошел в институт и попросил характеристику. Ему написали, что в 52-ом году он был против Сталина. Да почему же? Да вот вы уволились тогда, когда вышли статьи вождя о языке, значит, против были, не захотели взгляды Сталина пропагандировать. Тут же приписали, что папа против учения Павлова. Да это-то почему? Да вы ушли в то время, когда было принято решение внедрять в жизнь взгляды ученого.
Что было делать? Было ясно, что с такой характеристикой никуда не устроишься, разве что сразу в концлагерь. Папа был партийным и обратился в партбюро, где было много фронтовиков, которые знали папу и среди которых он пользовался большим уважением. Старые партийцы дали ему совершенно другую характеристику, в которой написали, что папа читал психологию сразу на нескольких факультетах, на которые приходили студенты факультетов, где не было его предмета.
Летом папа поехал в Москву насчет работы. Документы показал. Рассказал историю с характеристиками. Там спрашивают: «Вы что, в плену были?», «Нет, я партийный». «Неужели вы не понимаете, что везде евреев убирают?».
Кто-то подсказал папе, что в это время лучше всего устроиться в Йошкар- Оле. Там работает очень смелый директор, который собрал вокруг себя уже около 12 педагогов, которых никуда не брали. Папа с мамой поехали в Йошкар-Олу и их обоих взяли на работу, они там даже политзанятия проводили.
Потом смешно получилось. Дали им квартиру, мама мне пишет, а адрес обратный не указывает. Одно письмо без адреса, второе…Измученная, пишу открыточку на институт, что в главпочтамте давно лежит мое письмо «до востребования». Только после этого мама сообразила, что ни разу не сообщила мне свой новый адрес.
В Йошкар-Оле мама устроилась на полставки, чтобы иметь возможность периодически приезжать в Сталинград.
На все лето я приезжала к ним. Но перед Йошкар-Олой мы решили встретиться в Москве. Я давно мечтала походить с мамой по музеям, по Третьяковке, ведь она так много знала. Помню, мы зашли в отдел икон. Несмотря на то, что я только что сдала старославянский, еле-еле прочла, что написано на иконах, мама же читала как на родном. Спрашиваю: «Мама, откуда ты знаешь этот язык?». А она напомнила, что давным-давно, до гимназии, училась в церковноприходской школе. Сколько лет прошло и помнила.
Так получилось, что в Йошкар-Олу мы ехали в купейном вагоне. Мама в те годы одевалась плохо и вдруг в купе вошла дама, я называла таких - «фря», которая как-то сразу все увидела: и нашу одежду и обувь и повела себя как-то чересчур высокомерно. Мама, не обращая внимания на соседку, стала рассказывать мне о художниках, картины которых мы только что видели. Я всю жизнь удивлялась, как много она знала. Но, намного важнее, как эмоционально она умела рассказывать. Смотрю, а соседка наша уже как-то иначе на маму смотрит, каждое слово ее ловит и даже пытается что-то вставлять. В конце поездки она разве что руки маме не целовала, настолько полюбила ее и прониклась теплым отношением.
В Йошкар-Оле мама познакомила меня со многими ранее сидевшими заключенными, после каникул я вернулась в Сталинград.
Я осталась одна. Бывали недели, когда со мной кто-то жил, как-то жила знакомая, но все это - ненадолго. Главная трудность была в печном отоплении. Наша квартира на ул. Козловской отапливалась углем, который горел очень долго. Бывало, захочешь ускорить горение, чуть пошевелишь его, он тут же тухнет. Сидеть всю ночь у печи, значит, не высыпаться и пропустить занятия. Поэтому я приняла решение: отказаться от топки печей на неделе. Спала в холодной квартире, а отогревалась только в воскресенье.
Еще одна проблема: отсутствие хорошей обуви. На улице то морозы, то лужи, я приходила в институт с мокрыми ногами, и то и дело простужалась. В конце концов мне пришлось взять академический отпуск, а потом и вовсе перевестись на заочное отделение.
Папа и мама к тому времени пытались устроиться и в Ульяновске. Какое-то время маме приходилось ездить сразу по трем городам.