Рубиновый меч (часть 2)
5.
Тем вечером Бернард сидел в трактире. Он пил горький эль - хозяин угостил его по большой просьбе. Деревянная кружка почти опустела.
Бернард ежился от уличного сквозняка и хмуро глядел на стойку, когда в трактир вбежал встревоженный слуга из дома лорда.
- Поднимай народ! - кричал слуга, - в дом хозяина забрался вор.
Из сбивчивого разговора Бернард узнал, что кто-то проник в дом, видно, чтобы покуситься на честь дочери лорда. Крик дочери разбудил старого рыцаря, и он поднял всех, кто был под рукой, на поиски негодяя. Теперь все, кто мог, искали какого-то рослого мерзавца. Город наводнили люди с факелами и вилами.
Бернарду стало не по себе. Недоброе предчувствие охватило его. Монах бросил на стол пару последних медяков, попрощался с хозяином и пошел к себе - подальше от шума толпы.
У самого входа в амбар, где им с Персивалем отвели пару кроватей, он столкнулся со своим приемным сыном.
- Что происходит? - спросил Бернард, но замолк. Он слишком хорошо знал этот взбудораженный вид и сбивчивый голос. Нетрудно понять, что случилось.
Бернард схватил Персиваля и потащил его прочь от дома. Он почти не обращал внимание на попытки юноши объясниться, только вел его дворами в сторону городских стен. Бернард изо всех сил старался не попадаться на глаза никому из горожан.
Только когда шум, дым и крики городской толпы остались позади, он позволил себе перевести дух.
- Ты вообще понимаешь, что наделал? - воскликнул в сердцах бывший монах.
- Я послушался веления сердца. Разве не этому ты меня всегда учил?
- Дурак!
Бернард не знал, что еще сказать. Его мечты оказались разрушены этой глупостью.
Они шли прочь от города всю ночь. Говорить никому не хотелось. Персиваль крепко сжимал что-то под плащом, а Бернард ругался про себя. Наутро они остановились у ручья. Персиваль жадно пил воду, а Бернард молча сидел на камне, погруженный в печаль и сожаления. Сил не осталось даже на молитву.
- И что мы теперь будем делать? - спросил Бернард больше у себя.
Его думы прервали доносившиеся откуда-то со стороны большой дороги песнопения. Вскоре Бернард увидел, как в их сторону шла причудливая толпа паломников - они шли по тракту с разномастными знаменами. Это были бедняки и странники, собиравшиеся по всей стране - из каждого удела и маленьких городов. Они пели хоралы, смеялись, шутили. Когда толпа поравнялась с ними, Персиваль с улыбкой обратился к проходящим людям.
- Куда путь держите? - спросил юноша у кого-то из толпы.
- Идем в Святую Землю отбить Гроб Господень у проклятых сарацинов, - отвечали люди, не переставая смеяться, петь и танцевать.
Лицо Персиваля озарилось ясной улыбкой. Он развернул сверток, который все это время держал под плащом. Бернард узнал рубиновый меч лорда-протектора. Он горько вздохнул. Как теперь искупить тяжкий грех воровства - он не знал.
- Мы станем рыцарями Господа, - мечтательно произнес Персиваль, глядя в сторону горизонта.
6.
Прошло два месяца, прежде чем они сошли с корабля в южном порту. Сам воздух здесь казался душным и жарким. Их встретил треск цикад и запах пота, рыбы и пряностей. Все казалось незнакомым и неведомым.
Бернард только и делал, что утирал пот. Персиваль держался спокойно. Он много шутил и смеялся - казалось, он с легкостью отбросил все потраченные годы и гнал прочь всякую мысль о Школе и своем поступке. Ему все происходящее было в радость. Он верил, что нашел, наконец, свое призвание, и теперь крепко держался за удила судьбы.
Их никто не встречал - порт был занят своими делами. Повсюду бродили грузчики, торговцы и пропахшие рыбьим жиром моряки. Слышались незнакомые наречия, на очередной корабль с паломниками никто не обращал внимания. Такие прибывали сюда постоянно, и так же скоро покидали пределы Святой Земли.
Они сразу отбились от группы паломников. Персиваль искал глазами доблестных воинов Господа, но видел только натужные лица торговцев, моряков и слуг, бродивших по порту в поисках способа развеять скуку привычных занятий.
Не сразу, но они нашли армейстера, сидевшего на дубовой бочке в окружении кучки людей в потрепанных кольчугах и стеганных куртках.
По обрывкам их разговоров, Персиваль понял, что речь идет о плане наступления. Кто-то считал прибывшие корабли, кто-то просто перекидывался ругательствами.
Персиваль подошел к самому рослому из воинов.
- Мы прибыли ступить в войско Христово, - с гордостью произнес юноша.
Воин смерил его неодобрительным взглядом с легкой ухмылкой.
- Рад за тебя, - сказал он, с трудом сдерживая смех, - и кто ты такой?
- Странствующий рыцарь. И мой оруженосец, - Персиваль указал на несчастного Бернарда, утиравшего лоб тряпкой.
Рыцари рассмеялись, глядя на юношу и его немолодого спутника. Но армейстер только хмуро кивнул.
- Ладно. Если умеешь с этим обращаться, - воин указал на меч, -то мы найдем вам место.
Так они стали частью одного из многочисленных крестовых походов. Персиваль не знал, что в тот год крестоносцы переживали не лучшие времена. Первые победы быстро смелись суровыми поражениями, на счету был каждый клинок и верный муж, способный его держать. Даже если выглядел он как заправский конюх или сын звонаря.
Армейстер отвел их в казарму, выдал потрепанные походные плащи и немного простой еды - хлеб и две миски похлебки.
Дни потянулись один за другим. И первая радость Персиваля вскоре сменилась недоумением, а после - негодованием. Никто и не думал с ними возиться. Никаких тренировок не было. Никто не отдавал приказов, им просто велели ждать нужного часа.
Персиваль убивал время, пытаясь как-то примериться к новому мечу. Он до седьмого пота размахивал грозным оружием во дворе, пытался правильно делать выпады, представлял, как рубит врагов верным клинком.
Через несколько дней войско выдвинулось в сторону пустыни. Зной, жара и вездесущая мошкара стали настоящим бичом войска. Потрепанные, уставшие и голодные - воины Христовы брели посреди пустыни, неизвестно куда. Почти никакого порядка в рядах не было - каждый был предоставлен сам себе.
Персиваль с Бернардом плелись в хвосте своего отряда. Куда они шли и зачем - никто не хотел объяснять, да и вряд ли кто-то точно это знал.
Когда надежды на великие подвиги почти оставили Персиваля, впереди показалась ощетинившаяся зубцами стен крепость. По войску ходили слухи, что теперь их поведут на штурм. Персиваль ждал этого с нетерпением, Бернард все больше молчал и молился. Они мало разговаривали, да и то, в основном, о всяких мелочах, вроде погоды, похлебки, мелкого ремонта одежды.
Единственный раз Бернард позволил себе упрекнуть Персиваля в том, что они оказались здесь - посреди пустыни, перед лицом возможной смерти. И ради чего все это? Персиваль не знал, что ответить. Его первоначальный задор постепенно сходил на нет.
Персиваль больше времени проводил, упражняясь с мечом - он выпросил у кого-то из отряда точильный камень и день за днем приводил клинок в порядок.
В день наступления их разбудил горн передового отряда. Армейстер сообщил, что их отряд в числе первых войдет в город неверных. Персиваль встретил известие с радостью - ему не терпелось отличиться в бою, заслужить доблесть и почет в отряде. Его ничто не могло смутить - даже когда принести осадные лестницы, с которыми и нужно было бежать к стенам крепости под градом стрел.
Вдруг засвистели стрелы, кто-то рядом закричал: «За веру!», и весь отряд побежал к городским стенам. Рядом с Персивалем бежал Бернард и еще двое человек - они втроем несли длинную лестницу из корабельной древесины. Люди падали то тут, то там, но их маленькая группа продолжала путь. Им удалось подойти совсем близко к стене.
Персиваль, окрыленный азартом своей первой битвы, вперед всех вскочил на приставленную к стене лестницу. Он забирался наверх - вокруг слышались крики, звон мечей, ругательства и вопли.
Ступень за ступенью он полз вперед, сжимая в руке верный меч. Он уже видел обезображенные яростью лица сарацинов, видел приставленные рогатины, которыми защитники стен пытались отпихнуть лестницы.
Вдруг он почувствовал боль - в порыве боевого восторга Персиваль не заметил, как стремительная стрела вонзилась ему в плечо. Но он только крепче сжал свой рубиновый меч, готовый рубить врагов во имя чести.
Лицо сарацина заволокла гримаса ярости. Персиваль замахнулся мечом, но тут неведомая сила отпихнула лестницу, на которой стоял юноша,
прочь от стены. Сарацины истошно вопили и размахивали рогатинами.
Вокруг царил подлинный хаос битвы. Осадная лестница отцепилась от стены, и Персиваль вместе с ней начал падать вниз, обратно на грешную и грязную землю. Когда его тело обрушилось на чьи-то головы, Персиваль скорчился от боли - плечо и спину обожгло болью. Юноша видел над собой стену и ясное синее небо. Он видел, как защитники стены подтаскивали туда, где еще мгновение назад была приставлена лестница, тяжелый камень.
Он слышал чьи-то крики, но не мог различить слова. Он пытался подняться, но было слишком поздно - прямо на голову Персивалю полетели куски стен, камни, солома и дерево. Кто-то пытался поднять юношу с земли - присмотревшись, Персиваль узнал Бернарда, но он не мог разобрать, что говорит старый монах - повсюду были оглушительный свист и крики.
Он не успел вспомнить слова молитвы, когда что-то придавило его сверху. В глазах потемнело, Персиваля поглотила тьма.
7.
Первое время Бернард благодарил Господа, что их не убили сразу. Когда шум битвы стих, старый монах смог вытащить Персиваля из-под завалов - кажется, что на него обрушился кусок стены.
Вокруг них не было никого из отряда. Повсюду валялись тела, утыканные стрелами. Бернард понял, что битва проиграна, а их бросили.
Он видел, из ворот замка выезжает отряд сарацин. Ясно, что ничего хорошего ожидать не стоит. Если их не прикончат сразу, то они обречены на плен и рабство.
Вдруг Бернард заметил, что прямо у его ног - тот самый рубиновый меч. Блестит на солнце и буквально сияет своим безобразием. Отвратительный грязный меч на в этой отвратительной земле.
Злость захватила старого монаха. Он схватил проклятый меч. Нет, он не станет размахивать этой громадиной, как очередной идиот. Да и толку от этого не будет. Черт бы побрал этих рыцарей и их дурацкие мечи!
Бернард что было сил отшвырнул меч подальше.
Их окружили сарацины - верхом на гнедых конях, с недобрыми глазами в прорезях шарфов и с острыми саблями в руках. Что они говорили,
Бернард не понимал, но не придумал ничего лучше, чем опуститься на колени и поднять руки к небесам, уповая на милость Всевышнего.
Что ж… всякая жизнь лучше позорной смерти в чужом краю ради непонятно чего.
Когда Персиваль пришел в себя, их с Бернардом уже приковали друг к другу как собак - одной цепью - к двум металлическим кольцам на шее у каждого. Их вели вперед - к толпе других таких же пленников.
Так им предстояло провести долгие дни и недели. Иногда их отводили в каменоломни, и тогда приходилось работать, не покладая рук, под ударами хлыстов надсмотрщиков. Обходились с ними жестоко, но кроме изнурительной работы никаких других пыток не было.
Пленники умирали один за другим - не выдерживали спины, ломались руки и ноги. Некоторые сходили с ума, кто-то начинал причитать и молиться - и тех без промедления казнили.
Персиваль не мог смотреть в глаза Бернарду. Кажется, даже до него дошло, в какую передрягу затащила их обоих его жажда славы. А отец все больше молчал. Тяжелый труд истощил его - в душе не находилось сил даже ругаться. Да и не было в этом никакого смысла. Каждый должен нести свой крест. А старый монах когда-то сам связал свою судьбу с Персивалем. Ведь с самого начала он знал, что ребенок бродячего рыцаря не успокоится. С детства он старался только оберегать его от бед, но защитить Персиваля от него самого оказалось не под силу.
В один из жарких дней, спустя недели, а может - месяцы, заточения, их снова сцепили одной цепью за шеи, и отвели прочь от остальных узников, но не в каменоломни.
Они оказались в просторном зале, похожем на большую конюшню. Но Бернард сразу понял, куда они попали - он слышал перешептывания других узников. Он знал, что когда их пленителям становится скучно, они берут пару крепких рабов и ведут их на арену, где заставляют драться на потеху скучающей публике.
Бернард и Персиваль стояли прикованные посреди арены. С балконов им что-то кричали. Видимо, приказывали вцепиться друг другу в глотки.
- Что бы ни случилось, держись рядом, - попытался приободрить приемного сына Бернард.
Крики становились все громче, настойчивее. В них с Персивалем бросались мелкими камнями и полусгнившими фруктами.
Наконец, когда терпение на балконах подошло к концу, старший тюремщик что-то приказал людям рядом с ним. Трое человек спустились вниз. В руках у них блестели острые кривые сабли.
Кто-то бросил под ноги Персивалю гнилую сучковатую палку. Зрители смеялись, свистели и улюлюкали. Трое с саблями приближались.
Юноша поднял палку - почти соломинку, за которую ему оставалось держаться до хруста в костяшках пальцев.
- Не бойся! Они нас не тронут, - сказал он больше для себя.
И началось представление. Бернард пятился, Персиваль размахивал палкой, пытаясь как-то отогнать ухмыляющихся врагов. Удары и выпады сменяли друг друга. Персивалю удавалось сдерживать натиск трех воинов с саблями. Он отбивал их атаки - палка покрылась зазубринами и трещинами.
Под рев беснующейся толпы, один из нападающих схватил с пола пучок сена и швырнул его в лицо Персивалю. Юноша замешкался, и тут же получил рукоятью сабли в висок. Персиваль упал, цепь между ним и Бернардом натянулась. Колени старого монаха подогнулись, его потянуло к земле.
Он видел ухмылку на лице сарацина, слышал его дыхание. Тот был совсем близко. В его глазах Бернард увидел кроваво-красные огоньки - сущий лик дьявола. Не в силах больше смотреть на безобразное лицо врага, он повернулся к Персивалю. - Прости, - тихо прошептал старый монах.
Шаги сарацина сзади приближались. Сабля рассекла воздух с пронзительным свистом.
Губы пытались вспомнить слова молитвы, но те где-то потерялись.
Персиваль смотрел, не в силах отвести взгляд, как клинок сабли пронзил его приемного отца. На молодое лицо брызнули капли крови. Красные, как рубины, они стекали с изогнутого меча и падали в грязь и пыль.
8.
Когда через 4 года крестоносцы взяли штурмом тот город и освободили пленников, он никому не мог рассказать, как выжил.
В нем уже нельзя было признать того статного молодого мужчину, который покинул пределы родной страны в поисках великой славы и доблести.
Его волосы цвета свежей пшеницы теперь превратились в спутанные клочья седых волос. Его крепкое тело испещрили рубцы и шрамы. Он исхудал и едва держался на ногах. Говорить он отказывался, только изредка мямлил что-то про рубиновый меч и старых монахов.
До него никому не было дела. В конце концов, таких здесь десятки. Кто-то вложил ему в руку серебряную монету и показал, в какой стороне находится порт.
С собой Персиваль взял только изрубленную сучковатую палку.
Он брел по пустыне несколько дней, почти не прикладываясь к бурдюку с водой. Он видел лица крестоносцев, встречающихся ему по пути, слышал их разговоры о боевой отваге и доблести.
Он не отвечал на редкие вопросы, старался не замечать их походные песни и рассказы.
Когда Персиваль достиг порта, ему не сразу удалось отыскать корабль, который шел в его родные земли. И все же один генуэзский капитан согласился взять на борт этого странного человека с глазами старика.
Корабль вышел в море, груженный товарами из Святой Земли, с немногочисленными паломниками, возвращающимся домой с рассказами и балладами о подвигах Воинства Христова.
Персиваль сторонился людей. Он почти не пил и совсем не ел. И почти все время стоял на палубе, глядя в сторону дома. Он не расставался со своей палкой и маленьким серебряным крестиком, больше похожим на те, что носят монахи.
- Что, трудно тебе пришлось? - спросил его однажды пожилой пассажир из тех, кто ютился в трюме.
Персиваль ничего не ответил. Он смотрел вдаль, думая о чем-то своем.
- Значит, рано ты уплываешь. В Святой Земле можно искупить грехи, - продолжил навязчивый собеседник, - И можешь мне поверить, так оно и есть.
На вид ему было почти вдвое больше, чем Персивалю. Наверное, они с Бернардом одного возраста. Персиваль поморщился, отгоняя болезненные воспоминания о приемном отце
- Не знаю, что там у тебя, брат… Но могу тебе поклясться - эту землю благословил
Господь! Здесь я снова стал спать, как младенец.
Персиваль только хмыкнул. Его тяготило присутствие этого человека.
- Я ж был когда-то рыцарем. По мне не видно, но так и было, клянусь тебе! Да только есть на мне грех. Была у меня жена-красавица… И сын родился потом. Да только женушка-то не сдюжила…померла. Да дитё это… осталось. Бросил я его, испугался. Убежал.
Персиваль пожал плечами. Его не волновали чужие грехи. Хватало и своих.
- И с тех ночи не мог провести без воспоминания. Ночь та перед глазами - и крик ребенка в ушах… - собеседник на мгновение замолк и уставился в одну точку, будто перед глазами у него стояла ясная картина той дождливой ночи, - но знаешь, как поклонился Гробу Господню, как помолился истово…все прошло. Бог простил.
Слушать этого старого дурака не было никаких сил. Персиваль сплюнул.
- И надо жить дальше. Искупить грехи раскаяньем, и вот она - благодать.
Он отвернулся от невольного собеседника. Тот все еще стоял рядом и думал о чем-то своем.
9.
Здание Школы показалось Персивалю не таким высоким и не таким величественным, как он его помнил. Здесь больше не ходили толпы студиозусов с охапкой старых свитков и ветхих книг. У деревянного дома стояло лишь несколько бедняков, моливших редких прохожих подать им пару медяков на краюху хлеба.
Когда все успело прийти в такое запустение, Персиваль не знал. Он помнил хоралы, почти все время доносившиеся из-за стен Школы. Теперь же здесь царили всхлипы бродяг и лай собак.
Он подошел к воротам дома лорда-протектора, основательно подсгнившим. За ними явно давно никто не присматривал. Стены дома поросли лозой, а внутри, похоже, давно никто не жил.
Персиваль неспешно брел по внутреннему двору дома лорда. На скамье у входа он заметил грязного старика с космой спутанных седых волос и длинной кучерявой бородой.
- Что тут случилось? - спросил он у бедняка.
- А… - махнул рукой старик, - кто б знал.
- Была тут Школа…
- Закрыли. Незачем стало.
Не сразу, но Персиваль узнал голос старика. И буквально остолбенел. В этом грязном старике он увидел черты лорда-протектора, некогда величавого рыцаря, читавшего юным студиозусам слова торжественной клятвы в их первый с Бернардом день.
Персиваль не решился расспрашивать старика, его била дрожь.
Он не узнал, что за прошедшие годы лорд-протектор стал жертвой постоянных нападок горожан, попрекавших его в потворничестве распутству и ереси в Школе. Не узнал он также, что дочь лорда тронулась рассудком - она неустанно утверждала, что к ней в ту осеннюю ночь явился сам Дьявол. Она только вопила и кусала до крови пальцы. Отцу ничего не оставалось, кроме как отправить дочь в монастырь. А утратив последнюю отраду, старый рыцарь перестал заботиться о чести Школы, из-за чего разврат, пьянство и разнузданность только утвердились в этом некогда почтенном месте.
Устав от собственных обязанностей, лорд закрыл Школу, разогнал слуг и теперь доживал свой век здесь, на развалинах былого, полный сожалений и отчаянья.
Не узнав этой истории, Персиваль все же почувствовал укор совести. Он не знал, что сказать старому лорду. И как возместить ему утраты, что он сам и нанес.
Он не знал, что ему делать. Но решил отдать то, единственное, что у него осталось - свою походную палку. Молча Персиваль протянул её старику. Тот лишь смотрел на Персиваля полным непонимания взглядом.
А истерзанный муками совести мужчина молча кивнул и пошел прочь.
10.
Чем ближе к дому, тем сложнее идти. Каждый шаг давался все труднее. Груз воспоминаний давил на плечи Персиваля. Он шел всю ночь, подгоняя сам себя.
Казалось, множество лет назад они шли здесь - вдвоем, с Бернардом. Почти мальчик и его приемный отец. Тогда Персиваль не понимал, куда они идут и зачем. Он верил, что впереди его ждет слава, титулы, а сундуки будут всегда полны золотом. Сейчас его переполняли чувства - сожаление, раскаянье, вина.
Как хотелось ему сейчас вернуться туда - и сделать все по-другому. Но судьба жестока, а человеку не дано знать, что ждет за очередным поворотом дороги.
Потертые сапоги вязли в дорожной грязи. Идти трудно. Как бы он поступил тогда, если бы знал, к чему все это приведет? Сердце Персиваля ныло от тоски и боли утраченных мгновений счастья, которое он не умел ценить и не хотел понимать.
Тогда его переполняли мечты о будущих подвигах. Сейчас он знал, что рыцарские баллады - это сказки, а в жизни все иначе. Каким ярким казался завтрашний день, и как сияет теперь день вчерашний! Страдания и упреки - вот, что преодолевал Персиваль вместе с каждым шагом по разбитой ливнями дороге.
Когда на горизонте показалась башня ратуши родного города, сердце уже не юноши, но истерзанного старика, забилось чаще.
Он шел все быстрее, запинаясь и спотыкаясь. Он почти бежал вперед, падал, вставал, но двигался дальше - к родному городу, к тому месту единственному месту, где он был счастлив.
Занимался рассвет. На колокольной башне молодой звонарь начал свою службу - звонили часы над ратуше.
По утру разливался громкий звон. Тот, что так ненавидел когда-то, и так рад был узнать сейчас.
В груди сдавило. Дыхание почти остановилось. Он шел все быстрее, не обращая внимание на жжение в сердце. Он знал, что никто не ждет его там, но сейчас важнее всего было вернуться назад, чтобы… что? Попытаться еще раз? Попросить прощения? Раскаяться в содеянном? Он не знал.
Когда ноги Персиваля от слабости обмякли, он уже видел крыши домов родного города, почти различал вывески городских трактиров. Глаза Персиваля заволокли слезы, но он не останавливался - бежал вперед, к дому.
Жжение в груди стало невыносимым. Не в силах сделать больше ни шагу, Персиваль остановился. Он окинул взглядом улицы родного города.
Он пришел, вернулся, добрался назад.
Персиваль упал на колени. Его встречал колокольный звон. Такой прекрасный и печальный. Как будто били тризну - по его мечтам и надеждам. По его забытым дням - когда он, вместе со своим отцом был счастлив, и ничто не затмевало яркое будущее впереди, когда он верил, что станет великим героем, рыцарем, победителем драконов и благородным лордом.
Он схватился за грудь - так сильно распирало желание распахнуть сердце и отдать его этому городу, этому прошлому, этой мечте. Персиваль улыбался - колокола встречали его радушием. Упав на землю, он рассмеялся, впервые за долгое время, как будто он вовсе и не забыл, каково это - просто и беззаботно радоваться наступлению нового дня.
Свет в глазах Персиваля погас. Он лежал на земле и слушал звон родных колоколов и не замечал, как останавливается его собственное сердце. Он с улыбкой смотрел в небеса, где его уже давно заждался потерянный отец - старый монах Бернард.
Тем вечером Бернард сидел в трактире. Он пил горький эль - хозяин угостил его по большой просьбе. Деревянная кружка почти опустела.
Бернард ежился от уличного сквозняка и хмуро глядел на стойку, когда в трактир вбежал встревоженный слуга из дома лорда.
- Поднимай народ! - кричал слуга, - в дом хозяина забрался вор.
Из сбивчивого разговора Бернард узнал, что кто-то проник в дом, видно, чтобы покуситься на честь дочери лорда. Крик дочери разбудил старого рыцаря, и он поднял всех, кто был под рукой, на поиски негодяя. Теперь все, кто мог, искали какого-то рослого мерзавца. Город наводнили люди с факелами и вилами.
Бернарду стало не по себе. Недоброе предчувствие охватило его. Монах бросил на стол пару последних медяков, попрощался с хозяином и пошел к себе - подальше от шума толпы.
У самого входа в амбар, где им с Персивалем отвели пару кроватей, он столкнулся со своим приемным сыном.
- Что происходит? - спросил Бернард, но замолк. Он слишком хорошо знал этот взбудораженный вид и сбивчивый голос. Нетрудно понять, что случилось.
Бернард схватил Персиваля и потащил его прочь от дома. Он почти не обращал внимание на попытки юноши объясниться, только вел его дворами в сторону городских стен. Бернард изо всех сил старался не попадаться на глаза никому из горожан.
Только когда шум, дым и крики городской толпы остались позади, он позволил себе перевести дух.
- Ты вообще понимаешь, что наделал? - воскликнул в сердцах бывший монах.
- Я послушался веления сердца. Разве не этому ты меня всегда учил?
- Дурак!
Бернард не знал, что еще сказать. Его мечты оказались разрушены этой глупостью.
Они шли прочь от города всю ночь. Говорить никому не хотелось. Персиваль крепко сжимал что-то под плащом, а Бернард ругался про себя. Наутро они остановились у ручья. Персиваль жадно пил воду, а Бернард молча сидел на камне, погруженный в печаль и сожаления. Сил не осталось даже на молитву.
- И что мы теперь будем делать? - спросил Бернард больше у себя.
Его думы прервали доносившиеся откуда-то со стороны большой дороги песнопения. Вскоре Бернард увидел, как в их сторону шла причудливая толпа паломников - они шли по тракту с разномастными знаменами. Это были бедняки и странники, собиравшиеся по всей стране - из каждого удела и маленьких городов. Они пели хоралы, смеялись, шутили. Когда толпа поравнялась с ними, Персиваль с улыбкой обратился к проходящим людям.
- Куда путь держите? - спросил юноша у кого-то из толпы.
- Идем в Святую Землю отбить Гроб Господень у проклятых сарацинов, - отвечали люди, не переставая смеяться, петь и танцевать.
Лицо Персиваля озарилось ясной улыбкой. Он развернул сверток, который все это время держал под плащом. Бернард узнал рубиновый меч лорда-протектора. Он горько вздохнул. Как теперь искупить тяжкий грех воровства - он не знал.
- Мы станем рыцарями Господа, - мечтательно произнес Персиваль, глядя в сторону горизонта.
6.
Прошло два месяца, прежде чем они сошли с корабля в южном порту. Сам воздух здесь казался душным и жарким. Их встретил треск цикад и запах пота, рыбы и пряностей. Все казалось незнакомым и неведомым.
Бернард только и делал, что утирал пот. Персиваль держался спокойно. Он много шутил и смеялся - казалось, он с легкостью отбросил все потраченные годы и гнал прочь всякую мысль о Школе и своем поступке. Ему все происходящее было в радость. Он верил, что нашел, наконец, свое призвание, и теперь крепко держался за удила судьбы.
Их никто не встречал - порт был занят своими делами. Повсюду бродили грузчики, торговцы и пропахшие рыбьим жиром моряки. Слышались незнакомые наречия, на очередной корабль с паломниками никто не обращал внимания. Такие прибывали сюда постоянно, и так же скоро покидали пределы Святой Земли.
Они сразу отбились от группы паломников. Персиваль искал глазами доблестных воинов Господа, но видел только натужные лица торговцев, моряков и слуг, бродивших по порту в поисках способа развеять скуку привычных занятий.
Не сразу, но они нашли армейстера, сидевшего на дубовой бочке в окружении кучки людей в потрепанных кольчугах и стеганных куртках.
По обрывкам их разговоров, Персиваль понял, что речь идет о плане наступления. Кто-то считал прибывшие корабли, кто-то просто перекидывался ругательствами.
Персиваль подошел к самому рослому из воинов.
- Мы прибыли ступить в войско Христово, - с гордостью произнес юноша.
Воин смерил его неодобрительным взглядом с легкой ухмылкой.
- Рад за тебя, - сказал он, с трудом сдерживая смех, - и кто ты такой?
- Странствующий рыцарь. И мой оруженосец, - Персиваль указал на несчастного Бернарда, утиравшего лоб тряпкой.
Рыцари рассмеялись, глядя на юношу и его немолодого спутника. Но армейстер только хмуро кивнул.
- Ладно. Если умеешь с этим обращаться, - воин указал на меч, -то мы найдем вам место.
Так они стали частью одного из многочисленных крестовых походов. Персиваль не знал, что в тот год крестоносцы переживали не лучшие времена. Первые победы быстро смелись суровыми поражениями, на счету был каждый клинок и верный муж, способный его держать. Даже если выглядел он как заправский конюх или сын звонаря.
Армейстер отвел их в казарму, выдал потрепанные походные плащи и немного простой еды - хлеб и две миски похлебки.
Дни потянулись один за другим. И первая радость Персиваля вскоре сменилась недоумением, а после - негодованием. Никто и не думал с ними возиться. Никаких тренировок не было. Никто не отдавал приказов, им просто велели ждать нужного часа.
Персиваль убивал время, пытаясь как-то примериться к новому мечу. Он до седьмого пота размахивал грозным оружием во дворе, пытался правильно делать выпады, представлял, как рубит врагов верным клинком.
Через несколько дней войско выдвинулось в сторону пустыни. Зной, жара и вездесущая мошкара стали настоящим бичом войска. Потрепанные, уставшие и голодные - воины Христовы брели посреди пустыни, неизвестно куда. Почти никакого порядка в рядах не было - каждый был предоставлен сам себе.
Персиваль с Бернардом плелись в хвосте своего отряда. Куда они шли и зачем - никто не хотел объяснять, да и вряд ли кто-то точно это знал.
Когда надежды на великие подвиги почти оставили Персиваля, впереди показалась ощетинившаяся зубцами стен крепость. По войску ходили слухи, что теперь их поведут на штурм. Персиваль ждал этого с нетерпением, Бернард все больше молчал и молился. Они мало разговаривали, да и то, в основном, о всяких мелочах, вроде погоды, похлебки, мелкого ремонта одежды.
Единственный раз Бернард позволил себе упрекнуть Персиваля в том, что они оказались здесь - посреди пустыни, перед лицом возможной смерти. И ради чего все это? Персиваль не знал, что ответить. Его первоначальный задор постепенно сходил на нет.
Персиваль больше времени проводил, упражняясь с мечом - он выпросил у кого-то из отряда точильный камень и день за днем приводил клинок в порядок.
В день наступления их разбудил горн передового отряда. Армейстер сообщил, что их отряд в числе первых войдет в город неверных. Персиваль встретил известие с радостью - ему не терпелось отличиться в бою, заслужить доблесть и почет в отряде. Его ничто не могло смутить - даже когда принести осадные лестницы, с которыми и нужно было бежать к стенам крепости под градом стрел.
Вдруг засвистели стрелы, кто-то рядом закричал: «За веру!», и весь отряд побежал к городским стенам. Рядом с Персивалем бежал Бернард и еще двое человек - они втроем несли длинную лестницу из корабельной древесины. Люди падали то тут, то там, но их маленькая группа продолжала путь. Им удалось подойти совсем близко к стене.
Персиваль, окрыленный азартом своей первой битвы, вперед всех вскочил на приставленную к стене лестницу. Он забирался наверх - вокруг слышались крики, звон мечей, ругательства и вопли.
Ступень за ступенью он полз вперед, сжимая в руке верный меч. Он уже видел обезображенные яростью лица сарацинов, видел приставленные рогатины, которыми защитники стен пытались отпихнуть лестницы.
Вдруг он почувствовал боль - в порыве боевого восторга Персиваль не заметил, как стремительная стрела вонзилась ему в плечо. Но он только крепче сжал свой рубиновый меч, готовый рубить врагов во имя чести.
Лицо сарацина заволокла гримаса ярости. Персиваль замахнулся мечом, но тут неведомая сила отпихнула лестницу, на которой стоял юноша,
прочь от стены. Сарацины истошно вопили и размахивали рогатинами.
Вокруг царил подлинный хаос битвы. Осадная лестница отцепилась от стены, и Персиваль вместе с ней начал падать вниз, обратно на грешную и грязную землю. Когда его тело обрушилось на чьи-то головы, Персиваль скорчился от боли - плечо и спину обожгло болью. Юноша видел над собой стену и ясное синее небо. Он видел, как защитники стены подтаскивали туда, где еще мгновение назад была приставлена лестница, тяжелый камень.
Он слышал чьи-то крики, но не мог различить слова. Он пытался подняться, но было слишком поздно - прямо на голову Персивалю полетели куски стен, камни, солома и дерево. Кто-то пытался поднять юношу с земли - присмотревшись, Персиваль узнал Бернарда, но он не мог разобрать, что говорит старый монах - повсюду были оглушительный свист и крики.
Он не успел вспомнить слова молитвы, когда что-то придавило его сверху. В глазах потемнело, Персиваля поглотила тьма.
7.
Первое время Бернард благодарил Господа, что их не убили сразу. Когда шум битвы стих, старый монах смог вытащить Персиваля из-под завалов - кажется, что на него обрушился кусок стены.
Вокруг них не было никого из отряда. Повсюду валялись тела, утыканные стрелами. Бернард понял, что битва проиграна, а их бросили.
Он видел, из ворот замка выезжает отряд сарацин. Ясно, что ничего хорошего ожидать не стоит. Если их не прикончат сразу, то они обречены на плен и рабство.
Вдруг Бернард заметил, что прямо у его ног - тот самый рубиновый меч. Блестит на солнце и буквально сияет своим безобразием. Отвратительный грязный меч на в этой отвратительной земле.
Злость захватила старого монаха. Он схватил проклятый меч. Нет, он не станет размахивать этой громадиной, как очередной идиот. Да и толку от этого не будет. Черт бы побрал этих рыцарей и их дурацкие мечи!
Бернард что было сил отшвырнул меч подальше.
Их окружили сарацины - верхом на гнедых конях, с недобрыми глазами в прорезях шарфов и с острыми саблями в руках. Что они говорили,
Бернард не понимал, но не придумал ничего лучше, чем опуститься на колени и поднять руки к небесам, уповая на милость Всевышнего.
Что ж… всякая жизнь лучше позорной смерти в чужом краю ради непонятно чего.
Когда Персиваль пришел в себя, их с Бернардом уже приковали друг к другу как собак - одной цепью - к двум металлическим кольцам на шее у каждого. Их вели вперед - к толпе других таких же пленников.
Так им предстояло провести долгие дни и недели. Иногда их отводили в каменоломни, и тогда приходилось работать, не покладая рук, под ударами хлыстов надсмотрщиков. Обходились с ними жестоко, но кроме изнурительной работы никаких других пыток не было.
Пленники умирали один за другим - не выдерживали спины, ломались руки и ноги. Некоторые сходили с ума, кто-то начинал причитать и молиться - и тех без промедления казнили.
Персиваль не мог смотреть в глаза Бернарду. Кажется, даже до него дошло, в какую передрягу затащила их обоих его жажда славы. А отец все больше молчал. Тяжелый труд истощил его - в душе не находилось сил даже ругаться. Да и не было в этом никакого смысла. Каждый должен нести свой крест. А старый монах когда-то сам связал свою судьбу с Персивалем. Ведь с самого начала он знал, что ребенок бродячего рыцаря не успокоится. С детства он старался только оберегать его от бед, но защитить Персиваля от него самого оказалось не под силу.
В один из жарких дней, спустя недели, а может - месяцы, заточения, их снова сцепили одной цепью за шеи, и отвели прочь от остальных узников, но не в каменоломни.
Они оказались в просторном зале, похожем на большую конюшню. Но Бернард сразу понял, куда они попали - он слышал перешептывания других узников. Он знал, что когда их пленителям становится скучно, они берут пару крепких рабов и ведут их на арену, где заставляют драться на потеху скучающей публике.
Бернард и Персиваль стояли прикованные посреди арены. С балконов им что-то кричали. Видимо, приказывали вцепиться друг другу в глотки.
- Что бы ни случилось, держись рядом, - попытался приободрить приемного сына Бернард.
Крики становились все громче, настойчивее. В них с Персивалем бросались мелкими камнями и полусгнившими фруктами.
Наконец, когда терпение на балконах подошло к концу, старший тюремщик что-то приказал людям рядом с ним. Трое человек спустились вниз. В руках у них блестели острые кривые сабли.
Кто-то бросил под ноги Персивалю гнилую сучковатую палку. Зрители смеялись, свистели и улюлюкали. Трое с саблями приближались.
Юноша поднял палку - почти соломинку, за которую ему оставалось держаться до хруста в костяшках пальцев.
- Не бойся! Они нас не тронут, - сказал он больше для себя.
И началось представление. Бернард пятился, Персиваль размахивал палкой, пытаясь как-то отогнать ухмыляющихся врагов. Удары и выпады сменяли друг друга. Персивалю удавалось сдерживать натиск трех воинов с саблями. Он отбивал их атаки - палка покрылась зазубринами и трещинами.
Под рев беснующейся толпы, один из нападающих схватил с пола пучок сена и швырнул его в лицо Персивалю. Юноша замешкался, и тут же получил рукоятью сабли в висок. Персиваль упал, цепь между ним и Бернардом натянулась. Колени старого монаха подогнулись, его потянуло к земле.
Он видел ухмылку на лице сарацина, слышал его дыхание. Тот был совсем близко. В его глазах Бернард увидел кроваво-красные огоньки - сущий лик дьявола. Не в силах больше смотреть на безобразное лицо врага, он повернулся к Персивалю. - Прости, - тихо прошептал старый монах.
Шаги сарацина сзади приближались. Сабля рассекла воздух с пронзительным свистом.
Губы пытались вспомнить слова молитвы, но те где-то потерялись.
Персиваль смотрел, не в силах отвести взгляд, как клинок сабли пронзил его приемного отца. На молодое лицо брызнули капли крови. Красные, как рубины, они стекали с изогнутого меча и падали в грязь и пыль.
8.
Когда через 4 года крестоносцы взяли штурмом тот город и освободили пленников, он никому не мог рассказать, как выжил.
В нем уже нельзя было признать того статного молодого мужчину, который покинул пределы родной страны в поисках великой славы и доблести.
Его волосы цвета свежей пшеницы теперь превратились в спутанные клочья седых волос. Его крепкое тело испещрили рубцы и шрамы. Он исхудал и едва держался на ногах. Говорить он отказывался, только изредка мямлил что-то про рубиновый меч и старых монахов.
До него никому не было дела. В конце концов, таких здесь десятки. Кто-то вложил ему в руку серебряную монету и показал, в какой стороне находится порт.
С собой Персиваль взял только изрубленную сучковатую палку.
Он брел по пустыне несколько дней, почти не прикладываясь к бурдюку с водой. Он видел лица крестоносцев, встречающихся ему по пути, слышал их разговоры о боевой отваге и доблести.
Он не отвечал на редкие вопросы, старался не замечать их походные песни и рассказы.
Когда Персиваль достиг порта, ему не сразу удалось отыскать корабль, который шел в его родные земли. И все же один генуэзский капитан согласился взять на борт этого странного человека с глазами старика.
Корабль вышел в море, груженный товарами из Святой Земли, с немногочисленными паломниками, возвращающимся домой с рассказами и балладами о подвигах Воинства Христова.
Персиваль сторонился людей. Он почти не пил и совсем не ел. И почти все время стоял на палубе, глядя в сторону дома. Он не расставался со своей палкой и маленьким серебряным крестиком, больше похожим на те, что носят монахи.
- Что, трудно тебе пришлось? - спросил его однажды пожилой пассажир из тех, кто ютился в трюме.
Персиваль ничего не ответил. Он смотрел вдаль, думая о чем-то своем.
- Значит, рано ты уплываешь. В Святой Земле можно искупить грехи, - продолжил навязчивый собеседник, - И можешь мне поверить, так оно и есть.
На вид ему было почти вдвое больше, чем Персивалю. Наверное, они с Бернардом одного возраста. Персиваль поморщился, отгоняя болезненные воспоминания о приемном отце
- Не знаю, что там у тебя, брат… Но могу тебе поклясться - эту землю благословил
Господь! Здесь я снова стал спать, как младенец.
Персиваль только хмыкнул. Его тяготило присутствие этого человека.
- Я ж был когда-то рыцарем. По мне не видно, но так и было, клянусь тебе! Да только есть на мне грех. Была у меня жена-красавица… И сын родился потом. Да только женушка-то не сдюжила…померла. Да дитё это… осталось. Бросил я его, испугался. Убежал.
Персиваль пожал плечами. Его не волновали чужие грехи. Хватало и своих.
- И с тех ночи не мог провести без воспоминания. Ночь та перед глазами - и крик ребенка в ушах… - собеседник на мгновение замолк и уставился в одну точку, будто перед глазами у него стояла ясная картина той дождливой ночи, - но знаешь, как поклонился Гробу Господню, как помолился истово…все прошло. Бог простил.
Слушать этого старого дурака не было никаких сил. Персиваль сплюнул.
- И надо жить дальше. Искупить грехи раскаяньем, и вот она - благодать.
Он отвернулся от невольного собеседника. Тот все еще стоял рядом и думал о чем-то своем.
9.
Здание Школы показалось Персивалю не таким высоким и не таким величественным, как он его помнил. Здесь больше не ходили толпы студиозусов с охапкой старых свитков и ветхих книг. У деревянного дома стояло лишь несколько бедняков, моливших редких прохожих подать им пару медяков на краюху хлеба.
Когда все успело прийти в такое запустение, Персиваль не знал. Он помнил хоралы, почти все время доносившиеся из-за стен Школы. Теперь же здесь царили всхлипы бродяг и лай собак.
Он подошел к воротам дома лорда-протектора, основательно подсгнившим. За ними явно давно никто не присматривал. Стены дома поросли лозой, а внутри, похоже, давно никто не жил.
Персиваль неспешно брел по внутреннему двору дома лорда. На скамье у входа он заметил грязного старика с космой спутанных седых волос и длинной кучерявой бородой.
- Что тут случилось? - спросил он у бедняка.
- А… - махнул рукой старик, - кто б знал.
- Была тут Школа…
- Закрыли. Незачем стало.
Не сразу, но Персиваль узнал голос старика. И буквально остолбенел. В этом грязном старике он увидел черты лорда-протектора, некогда величавого рыцаря, читавшего юным студиозусам слова торжественной клятвы в их первый с Бернардом день.
Персиваль не решился расспрашивать старика, его била дрожь.
Он не узнал, что за прошедшие годы лорд-протектор стал жертвой постоянных нападок горожан, попрекавших его в потворничестве распутству и ереси в Школе. Не узнал он также, что дочь лорда тронулась рассудком - она неустанно утверждала, что к ней в ту осеннюю ночь явился сам Дьявол. Она только вопила и кусала до крови пальцы. Отцу ничего не оставалось, кроме как отправить дочь в монастырь. А утратив последнюю отраду, старый рыцарь перестал заботиться о чести Школы, из-за чего разврат, пьянство и разнузданность только утвердились в этом некогда почтенном месте.
Устав от собственных обязанностей, лорд закрыл Школу, разогнал слуг и теперь доживал свой век здесь, на развалинах былого, полный сожалений и отчаянья.
Не узнав этой истории, Персиваль все же почувствовал укор совести. Он не знал, что сказать старому лорду. И как возместить ему утраты, что он сам и нанес.
Он не знал, что ему делать. Но решил отдать то, единственное, что у него осталось - свою походную палку. Молча Персиваль протянул её старику. Тот лишь смотрел на Персиваля полным непонимания взглядом.
А истерзанный муками совести мужчина молча кивнул и пошел прочь.
10.
Чем ближе к дому, тем сложнее идти. Каждый шаг давался все труднее. Груз воспоминаний давил на плечи Персиваля. Он шел всю ночь, подгоняя сам себя.
Казалось, множество лет назад они шли здесь - вдвоем, с Бернардом. Почти мальчик и его приемный отец. Тогда Персиваль не понимал, куда они идут и зачем. Он верил, что впереди его ждет слава, титулы, а сундуки будут всегда полны золотом. Сейчас его переполняли чувства - сожаление, раскаянье, вина.
Как хотелось ему сейчас вернуться туда - и сделать все по-другому. Но судьба жестока, а человеку не дано знать, что ждет за очередным поворотом дороги.
Потертые сапоги вязли в дорожной грязи. Идти трудно. Как бы он поступил тогда, если бы знал, к чему все это приведет? Сердце Персиваля ныло от тоски и боли утраченных мгновений счастья, которое он не умел ценить и не хотел понимать.
Тогда его переполняли мечты о будущих подвигах. Сейчас он знал, что рыцарские баллады - это сказки, а в жизни все иначе. Каким ярким казался завтрашний день, и как сияет теперь день вчерашний! Страдания и упреки - вот, что преодолевал Персиваль вместе с каждым шагом по разбитой ливнями дороге.
Когда на горизонте показалась башня ратуши родного города, сердце уже не юноши, но истерзанного старика, забилось чаще.
Он шел все быстрее, запинаясь и спотыкаясь. Он почти бежал вперед, падал, вставал, но двигался дальше - к родному городу, к тому месту единственному месту, где он был счастлив.
Занимался рассвет. На колокольной башне молодой звонарь начал свою службу - звонили часы над ратуше.
По утру разливался громкий звон. Тот, что так ненавидел когда-то, и так рад был узнать сейчас.
В груди сдавило. Дыхание почти остановилось. Он шел все быстрее, не обращая внимание на жжение в сердце. Он знал, что никто не ждет его там, но сейчас важнее всего было вернуться назад, чтобы… что? Попытаться еще раз? Попросить прощения? Раскаяться в содеянном? Он не знал.
Когда ноги Персиваля от слабости обмякли, он уже видел крыши домов родного города, почти различал вывески городских трактиров. Глаза Персиваля заволокли слезы, но он не останавливался - бежал вперед, к дому.
Жжение в груди стало невыносимым. Не в силах сделать больше ни шагу, Персиваль остановился. Он окинул взглядом улицы родного города.
Он пришел, вернулся, добрался назад.
Персиваль упал на колени. Его встречал колокольный звон. Такой прекрасный и печальный. Как будто били тризну - по его мечтам и надеждам. По его забытым дням - когда он, вместе со своим отцом был счастлив, и ничто не затмевало яркое будущее впереди, когда он верил, что станет великим героем, рыцарем, победителем драконов и благородным лордом.
Он схватился за грудь - так сильно распирало желание распахнуть сердце и отдать его этому городу, этому прошлому, этой мечте. Персиваль улыбался - колокола встречали его радушием. Упав на землю, он рассмеялся, впервые за долгое время, как будто он вовсе и не забыл, каково это - просто и беззаботно радоваться наступлению нового дня.
Свет в глазах Персиваля погас. Он лежал на земле и слушал звон родных колоколов и не замечал, как останавливается его собственное сердце. Он с улыбкой смотрел в небеса, где его уже давно заждался потерянный отец - старый монах Бернард.