(no subject)
Мне, помню, очень казалось глупым, когда мама ребенка начинала при нем его со мной обсуждать. Я мялась, делала намеки, что ребенок все слышит, что хорошо бы такие вещи говорить не при нем... Мишка сначала был маленький, и я о нем при нем говорила спокойно. Потом он стал участвовать в беседах, дополняя или исправляя меня, говоря о себе в третьем лице. Повторял свои трюки (не всегда умные), о которых я рассказывала со смехом, и это уже было не очень хорошо, потому что потихоньку я начала чувствовать, что восхищаюсь чем-то не тем. А сейчас он все больше не согласен быть неодушевленным обсуждаемым предметом. Сегодня я, чтобы доказать Юле, что он просится на руки, потому что устал, а не потому что не умеет ходить сам, сказала: "Посмотри на его глаза". И Настя, и Юля принялись вглядываться в его лицо, что вызвало бурный его протест: "Нет, не надо смотреть на глаза! Не надо!" И тут я сообразила, что мне было бы неприятно быть вот так откровенно обсуждаемой в моем присутствии и рассматриваемой. Это действительно ставит тебя в позицию неодушевленного предмета, овнешняет, ставит в неловкое положение. Но раньше этого у Мишки не было. Может, он потихоньку делится на я-для-себя и я-для-других, начинает спорить с внешней точкой зрения на себя, потому что в нем зарождается самосознание? Даже самоосознание, я бы сказала, взгляд на себя со стороны. Т.е., нет, понять точку зрения другого он пока не способен, встать на место другого не может, но вот о существовании этих возможных других взглядов на себя он уже подозревает и активно с ними борется. Может, этим еще и объясняется его "пусть мама", "с мамой", его отказ брать из рук других то, что ему хочется, делать то, что предлагают другие, хотя ему это очень интересно: мамина точка зрения на него его устраивает, она, наверное, знакома, а взаимодействовать с другими - значит позволить существовать неизвестной точке зрения на тебя.