Про Рим
А это опубликовал другой бортовой журнал - "Трансаэро".
Наше римское счастье
Оказавшись в Риме впервые, ответственный русский человек встает в семь утра, в восемь вылетает из отеля, куда он вернется ближе к ночи, измученный прекрасным, оттоптавший ноги, но совершенно счастливый.
Потому что все чистая правда - и то, что говорят путеводители, и то, что пишет Павел Муратов в своих «Образах Италии» («Никогда маленькая площадь Треви не кажется такой прекрасной и оживленной, как в этот последний час. Солнце уже садится; отряд карабинеров возвращается с музыкой из караула на Квиринале, и сопровождающая его толпа любопытных смешивается с толпой, выходящей после вечерней службы из церкви Санта Винченцо Анастазо. … Безмерно счастливым хочется назвать в эту минуту римский люд, заполняющий площадь, ибо ничто не мешает ему жить под этим небом Рима. Взор тонет в его вечерней синеве… и т.д.»), и то, что рассказывала учительница истории искусства, когда вы проходили Ренессанс. Тогда вы, конечно, скучали: в 12 лет уравновешенная композиция «Афинской школы» или пестрота Сикстинской капеллы - это скука смертная. Но, как культурный человек, вы отправляетесь посмотреть это все живьем. И понимаете: только и так, живьем, и надо. Перед «Афинской школой» вам делается хорошо и спокойно: на то и уравновешенная композиция, чтобы вам было именно так. В галереях Ватикана вам наоборот, становится физически плохо. Слишком много гармонии, она мучительным образом, как музыка, действует на ваше чувство прекрасного, вам приходится отойти к окну и глотнуть воздуха, чтобы не пустить слезу прямо тут. «Синдром Стендаля», когда от повсеместной гармонии вы чувствуете себя ослабевшим и потерянным, - и это тоже чистая правда.
Во второй визит ответственный русский человек немного расслабляется и оставляет в обязательной программе только самое-самое. Не сказать, что программа совсем уж облегченная, потому что самого-самого в Риме хватит еще на сто визитов. Но можно несколько сбавить ход и посмотреть по сторонам просто так. Вертеть головой без того, чтобы ставить галочки: античное видели, Ренессанс видели, барокко видели.
И вот, повертев головой, вы понимаете, что пропали, как пропали до вас Муратов, Гоголь, Гете и множество других достойных людей. Глупая улыбка расцветает у вас на губах.
Вы начинаете любить Рим - не так, как любят архитектурные сооружения плюс городские коммуникации, а так, как любят живое существо, которое, безусловно, отвечает вам взаимностью и с которым у вас общее секретное счастье. Колоннада перед собором Святого Петра открывает вам свои величественные объятия. Струи фонтана просвечены солнцем. Небо над площадью огромное и синее. Брусчатка бликует. Вас настигает особое римское состояние, названия которому нет: острое предчувствие счастья, расслабленность и детское летнее, каникулярное даже, предчувствие бесконечного, сладкого и наполненного дня, а ведь еще будет и завтра. Предчувствие вас не обманет.
Рим похож на огромный и благородно захламленный дворец: комнаты-комнаты-комнаты, анфилады и лестницы со следами чьего-то присутствия. Гости разошлись с праздника, хозяева вышли в сад, где-то хлопает дверь, отлетает занавеска, чирикает щегол; ветер перебирает страницы раскрытой книги, на паркете лежат медовые лучи. Кто-то ушел отсюда очень давно, два тысячелетия тому назад, но вещи его лежат, как и прежде, на своих местах, никому не мешая. То, чему всего-то 400-500 лет, и вовсе живет современной жизнью.
Вот Кампо ди фиори: площадь, на которой сожгли Джордано Бруно. Мрачноватый памятник монаху - длинные одежды, склоненная голова - стоит посреди площади, на которой по утрам бывает базар. Торгуют зеленью, фруктами, предметами домашнего обихода, тут же и едят. Монах, уделанный голубями, смотрит на это на все из-под капюшона, на постаменте его памятника перекусывают туристы. Брусчатка усыпана листьями салата, бумажками и прочим мусором, который сметут, когда рынок закроется. Завтра все повторится. Во времена Джордано Бруно здесь было точно так же, с перерывами на аутодафе.
Прошлым летом на Кампо ди фиори был совершеннейший ад.
В ночи на площади давали полуфинал чемпионата Европы по футболу. Итальянцы играли с немцами. Каждый ресторанчик выставил на улицу телеэкран. Тем летом в Риме стояла невыносимая жара: африканские ветры превратили его в духовку. Ночью становилось чуть легче, и весь город выходил подышать. Во сколько бы вы ни ложились, рестораны были полны, за каждым столом точили лясы, официанты носили огромные тарелки, кулинарные запахи щекотали ваши ноздри, и хочешь не хочешь, вы тоже садились и заказывали себе огромную тарелку, допустим, пасты с чернилами каракатицы - и холодного белого в правильном запотевшем бокале. Наутро вы корили себя за гастрономическую несдержанность, дома-то вы по ночам не едите.
Но в ночь полуфинала сам бог велел вам прийти пораньше, занять столик получше - чтобы видеть экран, - заказать дары моря и, допустим, бутылку розового, и зажить единой жизнью с Кампо ди фиори и прилегающими переулками, в каждом из которых едя, пьют и ждут начала.
Сразу скажу, что этот расклад - Рим, ночь, площадь с болельщиками - совершенно безопасен. По площади бегают дети, и мамаши не очень-то за ними присматривают. Азиаты-торговцы предлагают кто розы, кто игрушки. Группа британских болельщиц, едва прикрытых девиц лет по 17, пьет пиво и флиртует с британскими болельщиками того же возраста. Мечутся официанты. Кому не хватило места за столами, те сидят, лежат и висят на монахе. Душно. Под столами прячутся воспитанные, холеные римские собаки, взятые хозяевами на матч.
Тем временем начинается игра, и площадь начинает дышать в унисон. Она то замирает, затаив дыхание, то шелестит голосами, то вопит, то ревет. Когда площадь взрывается криками, собаки лают во все глотки. Официанты прилипают к экранам. Добродушные карабинеры, обходя площадь, спрашивают у официантов, кто забил. Кончается розовое, и вот уже несут следующую бутылку. Обстановка праздничная и волнительная.
После матча народ посолиднее расходится по домам, а молодежь ходит по городу, поет, скандирует и обнимается. Британские болельщики срывают с себя футболки. Машины гудят, из их открытых окон несутся кричалки. Монах мрачно смотрит на все на это из-под своего капюшона.
И вы решаете, что Новый год надо встречать тут же, на Кампо ди фиори. С народом. Сначала в полночь по Москве, потом в полночь по Риму.
В полночь по Москве вы сидите за столом на улице. Все рестораны, конечно, забиты. Воздух согрет газовыми горелками, и вы, видя огонь, снова вспоминаете бедняжку Джордано Бруно - вот его черный силуэт на фоне светлого от горелок неба. За соседними столами японцы, французы, англичане - кого только нет. Все заказывают шампанское. Стрелки бегут, близится московская полночь, а забегавшийся официант - белый верх, черный низ - все не несет вашу «Кватро формаджи» и ваше шампанское. Так можно и опоздать! Синьор, говорите вы ему очень серьезно, показывая на часы, тут у нас через три минуты… ну вы понимаете. Тот кивает, уносится и через секунду возникает с бутылкой, которую он по-гусарски оглушительно откупоривает. Пена льется из бокалов, площадь шумит, смеется, звенит и взрывается шутихами. Надо идти и смотреть, что происходит.
А происходит столпотворение - стар и млад идут себе туда и сюда встречными потоками. Испанская лестница украшена иллюминацией, рядом огромная сияющая елка. По-над улицами светятся затейливые гирлянды. Вы ходите с пьяццы на пьяццу, как из комнаты в комнату; каждая парадно убрана и освещена. В центре гуляет нарядный турист, ближе к пьяцце дель Пополо течет довольно расхристанная молодежь - и отчетливо тянет анашой. Но - все равно спокойно.
Снега, конечно, нет, и вообще тепло: если в новогоднюю ночь уместен шарф, то в новогоднее утро вы будете гулять под синим римским небом в одной ветровочке.
До Нового года по Риму вы не дотянете - побредете в отель, где вас ждет, не будем этого скрывать, шампанское, зелень, сыр и хлеб. Только в тишине вашего номера вы поймете, как же шумно на улице. Город как будто бомбят. Сначала противное «иииииии…», потом взрыв. Итальянцы любят петарды. Но ровно в час ночи канонада смолкнет как по команде. Вы отправите московскому другу последнюю смс-ку и уснете сном праведника.
Утро будет тихим и солнечным, умытый и умиротворенный а город на семи холмах, как живое существо, просыпается и потягивается после бурной ночи, вы выходите на пустую улицу - и вы почему-то счастливы.
Наше римское счастье
Оказавшись в Риме впервые, ответственный русский человек встает в семь утра, в восемь вылетает из отеля, куда он вернется ближе к ночи, измученный прекрасным, оттоптавший ноги, но совершенно счастливый.
Потому что все чистая правда - и то, что говорят путеводители, и то, что пишет Павел Муратов в своих «Образах Италии» («Никогда маленькая площадь Треви не кажется такой прекрасной и оживленной, как в этот последний час. Солнце уже садится; отряд карабинеров возвращается с музыкой из караула на Квиринале, и сопровождающая его толпа любопытных смешивается с толпой, выходящей после вечерней службы из церкви Санта Винченцо Анастазо. … Безмерно счастливым хочется назвать в эту минуту римский люд, заполняющий площадь, ибо ничто не мешает ему жить под этим небом Рима. Взор тонет в его вечерней синеве… и т.д.»), и то, что рассказывала учительница истории искусства, когда вы проходили Ренессанс. Тогда вы, конечно, скучали: в 12 лет уравновешенная композиция «Афинской школы» или пестрота Сикстинской капеллы - это скука смертная. Но, как культурный человек, вы отправляетесь посмотреть это все живьем. И понимаете: только и так, живьем, и надо. Перед «Афинской школой» вам делается хорошо и спокойно: на то и уравновешенная композиция, чтобы вам было именно так. В галереях Ватикана вам наоборот, становится физически плохо. Слишком много гармонии, она мучительным образом, как музыка, действует на ваше чувство прекрасного, вам приходится отойти к окну и глотнуть воздуха, чтобы не пустить слезу прямо тут. «Синдром Стендаля», когда от повсеместной гармонии вы чувствуете себя ослабевшим и потерянным, - и это тоже чистая правда.
Во второй визит ответственный русский человек немного расслабляется и оставляет в обязательной программе только самое-самое. Не сказать, что программа совсем уж облегченная, потому что самого-самого в Риме хватит еще на сто визитов. Но можно несколько сбавить ход и посмотреть по сторонам просто так. Вертеть головой без того, чтобы ставить галочки: античное видели, Ренессанс видели, барокко видели.
И вот, повертев головой, вы понимаете, что пропали, как пропали до вас Муратов, Гоголь, Гете и множество других достойных людей. Глупая улыбка расцветает у вас на губах.
Вы начинаете любить Рим - не так, как любят архитектурные сооружения плюс городские коммуникации, а так, как любят живое существо, которое, безусловно, отвечает вам взаимностью и с которым у вас общее секретное счастье. Колоннада перед собором Святого Петра открывает вам свои величественные объятия. Струи фонтана просвечены солнцем. Небо над площадью огромное и синее. Брусчатка бликует. Вас настигает особое римское состояние, названия которому нет: острое предчувствие счастья, расслабленность и детское летнее, каникулярное даже, предчувствие бесконечного, сладкого и наполненного дня, а ведь еще будет и завтра. Предчувствие вас не обманет.
Рим похож на огромный и благородно захламленный дворец: комнаты-комнаты-комнаты, анфилады и лестницы со следами чьего-то присутствия. Гости разошлись с праздника, хозяева вышли в сад, где-то хлопает дверь, отлетает занавеска, чирикает щегол; ветер перебирает страницы раскрытой книги, на паркете лежат медовые лучи. Кто-то ушел отсюда очень давно, два тысячелетия тому назад, но вещи его лежат, как и прежде, на своих местах, никому не мешая. То, чему всего-то 400-500 лет, и вовсе живет современной жизнью.
Вот Кампо ди фиори: площадь, на которой сожгли Джордано Бруно. Мрачноватый памятник монаху - длинные одежды, склоненная голова - стоит посреди площади, на которой по утрам бывает базар. Торгуют зеленью, фруктами, предметами домашнего обихода, тут же и едят. Монах, уделанный голубями, смотрит на это на все из-под капюшона, на постаменте его памятника перекусывают туристы. Брусчатка усыпана листьями салата, бумажками и прочим мусором, который сметут, когда рынок закроется. Завтра все повторится. Во времена Джордано Бруно здесь было точно так же, с перерывами на аутодафе.
Прошлым летом на Кампо ди фиори был совершеннейший ад.
В ночи на площади давали полуфинал чемпионата Европы по футболу. Итальянцы играли с немцами. Каждый ресторанчик выставил на улицу телеэкран. Тем летом в Риме стояла невыносимая жара: африканские ветры превратили его в духовку. Ночью становилось чуть легче, и весь город выходил подышать. Во сколько бы вы ни ложились, рестораны были полны, за каждым столом точили лясы, официанты носили огромные тарелки, кулинарные запахи щекотали ваши ноздри, и хочешь не хочешь, вы тоже садились и заказывали себе огромную тарелку, допустим, пасты с чернилами каракатицы - и холодного белого в правильном запотевшем бокале. Наутро вы корили себя за гастрономическую несдержанность, дома-то вы по ночам не едите.
Но в ночь полуфинала сам бог велел вам прийти пораньше, занять столик получше - чтобы видеть экран, - заказать дары моря и, допустим, бутылку розового, и зажить единой жизнью с Кампо ди фиори и прилегающими переулками, в каждом из которых едя, пьют и ждут начала.
Сразу скажу, что этот расклад - Рим, ночь, площадь с болельщиками - совершенно безопасен. По площади бегают дети, и мамаши не очень-то за ними присматривают. Азиаты-торговцы предлагают кто розы, кто игрушки. Группа британских болельщиц, едва прикрытых девиц лет по 17, пьет пиво и флиртует с британскими болельщиками того же возраста. Мечутся официанты. Кому не хватило места за столами, те сидят, лежат и висят на монахе. Душно. Под столами прячутся воспитанные, холеные римские собаки, взятые хозяевами на матч.
Тем временем начинается игра, и площадь начинает дышать в унисон. Она то замирает, затаив дыхание, то шелестит голосами, то вопит, то ревет. Когда площадь взрывается криками, собаки лают во все глотки. Официанты прилипают к экранам. Добродушные карабинеры, обходя площадь, спрашивают у официантов, кто забил. Кончается розовое, и вот уже несут следующую бутылку. Обстановка праздничная и волнительная.
После матча народ посолиднее расходится по домам, а молодежь ходит по городу, поет, скандирует и обнимается. Британские болельщики срывают с себя футболки. Машины гудят, из их открытых окон несутся кричалки. Монах мрачно смотрит на все на это из-под своего капюшона.
И вы решаете, что Новый год надо встречать тут же, на Кампо ди фиори. С народом. Сначала в полночь по Москве, потом в полночь по Риму.
В полночь по Москве вы сидите за столом на улице. Все рестораны, конечно, забиты. Воздух согрет газовыми горелками, и вы, видя огонь, снова вспоминаете бедняжку Джордано Бруно - вот его черный силуэт на фоне светлого от горелок неба. За соседними столами японцы, французы, англичане - кого только нет. Все заказывают шампанское. Стрелки бегут, близится московская полночь, а забегавшийся официант - белый верх, черный низ - все не несет вашу «Кватро формаджи» и ваше шампанское. Так можно и опоздать! Синьор, говорите вы ему очень серьезно, показывая на часы, тут у нас через три минуты… ну вы понимаете. Тот кивает, уносится и через секунду возникает с бутылкой, которую он по-гусарски оглушительно откупоривает. Пена льется из бокалов, площадь шумит, смеется, звенит и взрывается шутихами. Надо идти и смотреть, что происходит.
А происходит столпотворение - стар и млад идут себе туда и сюда встречными потоками. Испанская лестница украшена иллюминацией, рядом огромная сияющая елка. По-над улицами светятся затейливые гирлянды. Вы ходите с пьяццы на пьяццу, как из комнаты в комнату; каждая парадно убрана и освещена. В центре гуляет нарядный турист, ближе к пьяцце дель Пополо течет довольно расхристанная молодежь - и отчетливо тянет анашой. Но - все равно спокойно.
Снега, конечно, нет, и вообще тепло: если в новогоднюю ночь уместен шарф, то в новогоднее утро вы будете гулять под синим римским небом в одной ветровочке.
До Нового года по Риму вы не дотянете - побредете в отель, где вас ждет, не будем этого скрывать, шампанское, зелень, сыр и хлеб. Только в тишине вашего номера вы поймете, как же шумно на улице. Город как будто бомбят. Сначала противное «иииииии…», потом взрыв. Итальянцы любят петарды. Но ровно в час ночи канонада смолкнет как по команде. Вы отправите московскому другу последнюю смс-ку и уснете сном праведника.
Утро будет тихим и солнечным, умытый и умиротворенный а город на семи холмах, как живое существо, просыпается и потягивается после бурной ночи, вы выходите на пустую улицу - и вы почему-то счастливы.