Бытовое
Я сидела в парикмахерском кресле, меня стригли. Черные пряди падали на клеенчатое покрывало с надписями на неведомых мне языках - не то тайском, не то тамильском, падали густо, я смотрела на них в недоумении - еще мгновение назад это изобилие косной материи было частью меня. Женя работала старательно - фронт работ я ей обеспечила немаленький. У Жени хорошие руки, хорошие инструменты, хорошее лицо Доктора Медуницы из сказки про Незнайку. Но радио ее я бы расколошматила, будь моя воля. Что-то совершенно запредельное по гнусности из него доносится, на грани так называемой попсы и так называемого шансона. Мучимая звуками этой му я с Женей почти не разговаривала, вопреки обыкновению. Да и тем более это было неудобно, что позади меня сидел какой-то человечек с красящим составом полового оттенка на голове и явно страдал. Я слышала, что человечку Женя предлагала на это время журнал, но журналы у нее - как радио. Человечек отказался так решительно, как если бы ему предложили что-то совершенно оскорбительное. Например: «Отдай душу за лягушу!»
После завершения стрижки Женя поздравила меня с 8 марта. Рановато, конечно, но я так часто бываю у нее, что она могла бы и с будущим новым годом поздравить - велик риск, что я к ней больше не приду… Нет, конечно, приду, куда денусь - уж так мне надоели эти мои пышные хвосты чернобурой лисицы…
Дома Булджер воюет с линолеумом, кроит его, стелет и ужасно орёт, кляня себя, а также производителей и продавцов этого материала, текстурой напоминающего переваренного кальмара.
Сегодня Булджер и мой дядька отмечали праздник как люди служившие - их Родина свозила в такие бебеня, что только и радости, что Аляска продана - а то оказались бы они и там…
Дядька там, как и дома в своем славном студенчестве, играл джаз, а Булджер делал электропроводку. Оба терпели лишения, голод и тоску, но навидались таких интересностей, что до сих пор это вспоминают с залихватскими интонациями.
Илья вчера в далеком Санкт-Петербурге пек блины в честь завершения масленицы. Кормил ими соседей по общаге. Он поражает всех своей кулинарной умелостью, и даже меня, хотя я же его и учила. К готовке начал подходить творчески, экспериментирует, учится у дальнеприезжих студентов - в общем, матереет на глазах в бытовом плане. Мне лишь не нравится, что он стал говорить не «стирал», а «стирался». Так и представляю своего долгоносика в клубах мыльной пены в барабане стиральной машины…
На улице пахнет весной, а у меня болят ноги. Как будто заржавели слегка. В лечебных целях я намазала их полезным кремом, а Булджер обмотал мне их портянками, выкроенными из детских фланелевых пеленок. И в самом деле удобно, уютно и тепло, лучше, чем в носках.
Линолеум загибается, как картуш в углах старинных гравюр. То же делала вчера стопка блинов на столе. Звенит ветер. Зима уже на исходе…