Бери, не вникая… (Сюжет 4 и окончание)
В начало
Сюжет 4. «Пусть судьба сама укажет путь» (Из «ТайВая»).
«Когда б он мог на них молиться снова…»
А.Н. Жохов, «Под глыбой льда холодного Таймыра…»
В этом сюжете не будет тайн и загадок, одно лишь чувство, сильное и очень острое в своей безысходности. Наверное, именно поэтому я ее оставил напоследок. Хотя, небылиц тут тоже рассказано немало; например, в одном тексте я встретил фразу о безутешности вдовы лейтенанта, Нины Жоховой… Нина Жохова никогда не была женой лейтенанта Жохова; в том то и трагедия этой истории, что она была его кузиной. Двоюродной сестрой.
«Он, уезжая, сказал мне: «Раз твой отец так против нашей свадьбы, я решил, что, если действительно это так, то тебя судьба пощадит, и мы не встретимся. Если так надо, то я захвораю и ни в коем случае не буду лечиться и обращаться к врачу. Пусть судьба сама укажет путь…» (Из письма Нины Жоховой Леониду Старокадомскому, врачу экспедиции ГЭСЛО). Собственно, найдя это письмо, я решил не утруждать читателя биографией Нины и Алексея. Родители были знатными, обладавшими высокими чинами; впрочем, наверное, любые родители постарались бы уберечь детей от такого союза. А, может, нет. Обе семьи были против, и, если семья Алексея «мягко» противилась, то семья Нины была против категорически. До того рокового отъезда в экспедицию, в 1912 году, их роман продолжался уже семь лет, но решение не приходило - «авось, уладится».
В состав экспедиции ГЭСЛО Алексей попал случайно, словно по воле судьбы. Окончив Морской корпус в Петербурге, Жохов служил на разных кораблях Балтийского флота. В начале 1912 года молодой и вспыльчивый лейтенант был переведен с крейсера «Аврора» на линкор «Андрей Первозванный», где старшим офицером был капитан 2-го ранга М.А Алеамберов - человек грубый и жестокий. Между ними сразу начались стычки, приведшие к конфликту, в ходе которого Жохов бросился на него с обнаженным кортиком. То ли понимая, что Алеамберов может довести кого угодно, то ли просто из желания не выносить сор из избы, но командующий Балтийским флотом адмирал Эссен не стал отдавать Жохова под суд, а предложил обоим подать рапорты о переводе на другие корабли. Алеамберова перевели на Черноморский флот, а Жохова - в Сибирскую флотилию. К этому периоду и относится процитированный в письме Нины разговор. А по прибытии во Владивосток Жохову сразу предлагают занять вакантную должность, освободившуюся после ухода из состава экспедиции ГЭСЛО лейтенанта Брусилова.
В плавание ГЭСЛО 1912 года Жохов уходит на «Таймыре», куда, на другую вакантную должность, назначается лейтенант Н.А.Транзе, его старинный, еще со времен учебы, друг, которому Жохов доверяет все свои секреты… «Таймыр» и «Вайгач» отходят от Владивостока 13 июня. Экспедицией пока еще руководит Сергеев; но, потерпи Брусилов один годок, глядишь - не потребовали бы его амбиции снаряжать «Святую Анну». Плавание идет успешно; описав в предыдущий год Тихоокеанское побережье, в этот год ГЭСЛО проходит Берингов пролив и описывает побережье Чукотки, превращаясь в этакие плавучие лаборатории - постоянно ведутся гидрографические, геодезические, астрономические, магнитные наблюдения. Жохов находит себя в этом - он становится гидрографом, его больше занимают не обязанности по управлению судном, а именно исследовательские работы, в которых он совершенно неутомим, что, наряду с его жизнерадостностью, делает его любимцем команды. Все предписанные на этот год работы «Таймыр» и «Вайгач» выполняют, дойдя к 22 августа до устья Лены, и, к общему ликованию состава, Сергеев принимает решение продолжить движение на запад. Но уже через 80 миль суда натыкаются на плотный лёд, и осторожный Сергеев принимает решение вернуться. И, надо сказать, вовремя - обратный путь проходит сложнее, ледоколам приходится чаще и чаще встречать лёд. Но работы не останавливаются, и к концу сентября суда в бухте Провидения, а 1 октября - в Петропавловске, где они вынуждены задержаться - для пополнения запасов угля, продовольствия, чистки котлов. Неугомонные Жохов и Транзе, воспользовавшись стоянкой, предпринимают недельную поездку на судовом моторном катере по окрестностям, «для экскурсий и охоты». Страстный охотник Жохов привозит из поездки двух убитых медведей… Впрочем, в описании берегов остается еще много пробелов - пища для деятельности на 1913-й…
1913-й начинается невесело - экспедицию покидают оба командира, и «Таймыра» Давыдов (ему поручается руководство другой экспедицией), и «Вайгача» Ломан - ввиду обострившейся болезни из-за контузии на японской войне. Вдобавок - чрезвычайно холодная зима заставляет портовое начальство задействовать ледоколы для проводок судов, тогда как основная часть офицеров и матросов отпущены в отпуска. Из офицеров, оставшихся в эту зиму на «Таймыре» - Жохов, Транзе и Лавров. Ледокольные работы прекращаются только к середине марта, суда требуют ремонта, и вся кампания оказывается под угрозой срыва. Но авральные работы по ремонту и подготовке позволяют экспедиции выйти в море 8 июля.
На ледоколах - новые командиры: Борис Вилькицкий на «Таймыре» и Пётр Новопашенный на «Вайгаче». Еще одна неприятность, лично для Жохова - на год состав покидает Транзе. Но, несмотря на все неприятности, именно 1913-й станет годом громких открытий ГЭСЛО.
Еще одно событие круто поменяет ход всего «ТайВая». 24 июля, при подходе к Анадырскому заливу, с руководителем экспедиции Сергеевым случится инсульт. В телеграмме из Ново-Мариинска (Анадырь) Сергеев просит разрешения оставить экспедицию и отправиться на «Вайгаче» в Петропавловск. Телеграмма приходит 2 августа - экспедицию продолжать по намеченному плану, исполняющим должность начальника назначить Вилькицкого. Из Анадыря больного Сергеева увозит «Аргунь». Экипаж провожает его с грустью, но и с надеждой, что шансы на сквозной проход возрастают.
Они действительно возрастают - молодой Вилькцкий на первых порах предпочитает во всем советоваться со старшими офицерами, а те настроены решительно. Новый начальник часто применяет тактику разделения судов - они идут, каждый своим курсом; ущерба качеству работ нет, но движение идет быстрее. Что же касается Жохова, то частота упоминания его фамилии в этом плавании сравнима с таковой Брусилова в плавании 11 года: Жохов везде…
В этом плавании они уйдут еще севернее и дальше, обойдут и опишут Новосибирские острова, пройдут в достаточно сложной ледовой обстановке вдоль восточного побережья Таймыра, чтобы 19 августа (3 сентября н.ст.) открыть неизвестную землю к северу от м. Челюскин. Это будет современная Северная Земля. Ее увидят одновременно вахтенные и «Таймыра», и «Вайгача», а также страдавший бессонницей (это случилось около 4 утра) врач экспедиции Старокадомский. Суда снова разделятся, чтобы описать разные части побережья, и, выполнив описание тех мест, куда смогут дойти, 4 сентября 1913 года встретятся и поднимут на ней российский флаг. Жохов - в числе высадившихся и поднявших флаг.
Штурман Евгенов, один из авторов открытия, в своей книге «Полярная экспедиция на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач»» опишет это так: «В 1913 году экспедиция совершила последнее самое крупное в северном полушарии открытие - неизвестной суши, которая теперь носит название архипелага Северная Земля. Смелые раздельные плавания … открыли новые географические объекты - остров Вилькицкого (отца), остров Старокадомского, остров Малый Таймыр, губу Марии Прончищевой, острова, которые потом получили название остров Вилькицкого (Бориса), остров Большевик, остров Октябрьской Революции, остров Комсомолец (надо сказать, что эти названия архипелаг получил позже, до этого они назывались Земля Императора Николая II, а острова - именами членов царствующей семьи - kvas). Стоит отметить, что плавания экспедиции «закрыли» … «Землю Санникова» и поставили под сомнение существование «Земли Андреева». Выражаясь словами Р.Амундсена, работы экспедиции «вызвали восхищение всего цивилизованного мира»».
Вилькицкий явным образом выделяет упорство и работоспособность Жохова, пеняя, правда, на несколько вспыльчивый характер. По окончании плавания, для отчета, Главное Гидрографическое управление вызывает к себе Вилькицкого, командиров судов и самых лучших офицеров. Вилькицкий возьмет с собой Жохова, Неупокоева и Старокадомского. А по прибытии в Петербург направит его в аэрологическую обсерваторию в Павловске «для изучения методов аэрологических исследований, которые могли бы быть применимы в предстоящем плавании» (Евгенов). По возврату во Владивосток Вилькицкий назначает Жохова старшим офицером (фактически, своим заместителем) на «Таймыр».
Но что-то уже происходит в душе Жохова. Возможно, свидание с Ниной (а его же не могло не быть, коль он в Петербурге?) и новая разлука, нерешенность проблем… К следующему плаванию возвращается в экспедицию его друг, лейтенант Транзе, но его назначают на «Вайгач».
Плавание 1914 года имеет перед собой иную цель. Научная работа отодвинута на второй план - материалов и так накопилось много. «Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого Океана в составе двух транспортов «Таймыр» и «Вайгач» имеет в текущем году главной целью своего плавания проход северным путем из Тихого океана в Атлантический» (из доклада И.К. Григоровича, по Евгенову). 7 июля в 5 часов дня ледоколы выходят из Владивостока. Знаете, я не буду тут в деталях описывать этот поход, он выдался очень напряженным и драматичным, вызвавшем и вынужденную зимовку, и переход части экипажа на зазимовавший в 300-х километров «Эклипс» Свердрупа, и спасательную партию Бегичева на оленях весной 1915-го, часть пути которого мы повторили весной 2015-го… Хотите подробно, читайте у Н.И. Евгенова в «Полярной экспедиции на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» 1910-1915 годах», или у Л.М. Старокадомского в «Пяти плаваниях в Северном Ледовитом Океане». Мы же о другом.
С некоторой переменой настроения у Жохова достаточно резко меняется отношение к нему Вилькицкого. Офицеры поговаривают, что Вилькицкий раздражен его резкостью и самоуверенностью и ищет повода убрать его от себя. И это случается 21 августа 1914 года. Повод это был, или это нормальная реакция - трудно судить. 5 августа «Таймыр», разделившись с «Вайгачем», вынужденно заходит в Ном на Аляске. Там экипаж и застает известие о начале войны. Ошарашенные моряки понимают, что все планы могут поменяться, и судно должно немедленно следовать в ближайший российский порт, где есть телеграф («Таймыр» и «Вайгач оборудованы телеграфными аппаратами, но они маломощны и позволяют обмениваться связью только между собой; потом, встав на вынужденную зимовку в 300 км от «Эклипса», оборудованного мощной станцией, они смогут организовать «челночную» связь с большой землей через него - его радиостанция, с трудом и нестабильно, но будет «добивать» до станции телеграфа в Югорском Шаре, но это потом) для получения новых указаний. Кроме того, американские газеты пестрят сообщениями, что в этот район направляется немецкий крейсер «Лейпциг» (потом окажется, что это утка), и Вилькицкий приказывает максимально быстро уходить из Нома в Ново-Мариинск. Но по вине вахтенной службы перекручиваются якорные канаты, и выход задерживается на сутки. Вахтенная, как и вся палубная, служба - в ведении Жохова. И Вилькицкий принимает решение заменить его кем-то более спокойным. Жохова переводят на «Вайгач», а с «Вайгача» на «Таймыр», на место Жохова, отправляют … Транзе.
Дальше мнения участников событий разделятся: Старокадомский, например, напишет: «Это был веселый и общительный человек, хороший моряк и офицер. Его почему-то не взлюбил (так у Старокадомского - kvas) начальник экспедиции Вилькицкий … Перевод сильно подействовал на Жохова. Он стал нервничать, часто впадал в мрачное настроение. От прежнего жизнерадостного Жохова, каким мы его всегда знали на «Таймыре», не осталось и следа. Он сделался угрюмым, молчаливым, чувствовал себя на «Вайгаче» чужим человеком. Постоянно держался особняком. Одиночество его очень угнетало». Но часть участников не согласна с тем, что такой перелом наступил с переходом на «Вайгач» в августе. «Жохов был веселый, сильный, жизнерадостный человек. Он любил команду и она его тоже. Он был душой всех развлечений и отдавался этому целиком… Если бы … меня спросили, кто у нас самый здоровый, то я бы без всякого колебания назвал Жохова. Да так и все считали, а потому его смерть была полнейшей неожиданностью» (дневник П.А.Новопашенного). Можно бы отнести эти слова к разному времени, но… Новопашенный - командир именно «Вайгача»!
Кстати, через несколько дней после этого перевода, 27 августа, Жохов, стоя на вахте, увидел землю. Это было новое открытие, и Жохов предложил назвать новый остров именем Новопашенного. Так и назывался он до 1926 года, пока ЦИК не вспомнил, что Новопашенный - белогвардеец, и не переименовал его в остров Жохова. Что же касается фразы «душа всех развлечений - «…команда футболистов «Вайгача» предлагает вам разыграть матч на первенство Ледовитого океана. Условия встречи телеграфом. Командир роты Жохов». (радиограмма с «Вайгача» на «Таймыр» от 6 февраля - за три недели до его смерти). Оговорюсь, правда, - последние две цитаты я не могу проверить, - они имеют ссылки на личные архивы.
Осень и зима 1914 года были намного суровее предыдущих, и там, где ледоколы в прошлом году шли относительно свободно, в этом они встречали поля битого льда, разделенные перемычками полыньи и сильную подвижку ледовых масс. Уже в проливе Вилькицкого началась борьба со льдом, а у мыса Челюскин, куда «Таймыр» подошел 2 сентября, она превратилась в битву за выживание. Несколько раз суда оказывались в полынье или каналах, когда начиналось сжатие. Больше досталось «Таймыру» - сжатие повредило борта и обшивку, судно дало течь, были поломаны переборки. Но судно осталось на плаву. У «Вайгача» же был поврежден винт - попавшими льдинами сломало несколько лопастей. Ледоколы так и не смогли войти в удобные и защищенные бухты для зимовки, и замерзли во льду 30 сентября, в 16 милях (30 км) друг от друга, в 275 км от стоянки судна «Эклипс», в бухте «Заря» в нескольких милях от берега.
Состояние Жохова постепенно ухудшалось в течение всей зимовки, но резкое ухудшение произошло в середине февраля. Тогда он совсем слег, но допускать к себе врача отказался наотрез. Впрочем, сам корабельный врач «Вайгача», Эдуард Арнгольд, потом напишет: «Наш стол сделался для него противным, и он перестал совершенно есть или ел несуразно… С первых чисел января у него началось, в сущности, голодание… Он начал проводить все время в каюте, просыпая целый день… К обеду он не появлялся, к ужину выходил, почти ничего не ел». (По Старокадомскому). Только 19 февраля группа офицеров уговорит его позволить себя осмотреть. Арнгольд напишет после осмотра: «Решительно ничего не нашел, но вид отчаянный».
В то же день Жохов радиотелеграммой попросит придти к нему с «Таймыра» лейтенанта Транзе. Транзе с группой «охотников» выходит - на преодоления 16 миль у них уходит два дня - по пути они несколько сбиваются с курса. Оставив попутчиков в палатке, Транзе один приходит на «Вайгач» и, на ходу объясняя, где они, проходит в каюту Жохова. Попутчиков моментально идут спасать, быстро находят и приводят на судно…
«Через несколько часов мы были все вместе, а до этого я уже сидел в каюте своего больного друга Жохова.
Застал я его в тяжелом положении и физически, и морально, не потому, что он жаловался на что-нибудь, а потому именно, что он уже не на что не жаловался и был в состоянии апатии почти все время в течение тех дней, что я провел с ним до его кончины.
Ушел он в экспедицию женихом. Жил мечтой о невесте, свадьбе, встрече, будущей жизни. Теперь же, когда мне порой удавалось навести его мысли на то, что было так дорого ему, он на минуту оживлялся, чтобы потом еще глубже впасть в апатию, выявляя полное безразличие ко всему.
Он просил меня похоронить его на берегу, вытравить на медной доске написанную им эпитафию и повесить ее на крест, сделанный из плавника, с образом Спасителя - благословения его матери.
Все это мною было свято выполнено.
Жохов был большой поэт, и еще в Морском корпусе он писал стихи и посылал их в периодические издания под разными псевдонимами, где никогда не отказывали ему в печатании. А писал он большею частью тогда, когда мы оба, сидя хронически без отпуска и без денег, мечтали о калаче, масле, икре для компенсации скудного корпусного обеда или ужина.
Свою эпитафию Жохов написал еще до моего прихода на “Вайгач” и сам прочел ее мне, сделав последние поправки» (из дневника Транзе).
27 февраля Арнгольд попросит врача экспедиции Старокадомского придти на «Вайгач» для консультации, но из-за метели Старокадомский не сможет выйти ни 27-го, ни 28-го. А 1 марта, в 11 утра, лейтенант Жохов умирает. Старокадомский установит причину смерти - нефрит, перешедший потом в уремию.
Тело лейтенанта перевезут сначала на «Таймыр» - чтобы протащить санки с гробом по торосам, уйдет два дня. 5 марта траурная процессия покажется у «Таймыра». Партия, ушедшая на мыс копать могилу, вернется только 7-го к вечеру - ни ломами, ни кирками промерзшую глину долбить не получалось. Тогда они взяли весь запас топоров и точильный камень. Могилу вырубили топорами, которые приходилось точить каждые пару минут. При рытье могилы отморозит руку матрос Попков - Старокадомскому придется ампутировать ему три пальца.
9 марта состоялись похороны лейтенанта Жохова - со всеми почестями, в парадном мундире. Гроб накрыли Андреевским флагом, а при опускании в могилу дали салют из винтовок. На могиле поставили крест из плавника. После прибили иконку и медную табличку, на которой лейтенант Транзе выгравировал его стихи.
Мыс назвали Могильным - 15 марта на «Вайгаче» от перитонита умер кочегар Ладоничев, и его похоронили рядом с могилой Жохова. Из-за непогоды, пурги и мороза похоронить его смогли только 28 марта.
В 1949 году вышла книга Л.М.Старокадомского «Пять плаваний в Северном Ледовитом океане». И каким-то чудом попала к Нине Гавриловне Жоховой. Тогда она написала Старокадомскому письмо. «…Дорогой Леонид Михайлович, только в конце декабря 1949 года и то совершенно случайно… попала ко мне Ваша чудная книжка об экспедиции «Таймыра» и «Вайгача». Боже, как я была рада те несколько дней, что она была у меня, я с нею не расставалась. Много, много так мне знакомо, как будто я сама была на ледоколе. Я вновь всё пережила, не скажу, что забытое, потому что все это так дорого сердцу моему, что я ничего забыть не могу, и постоянно возвращаюсь вновь и вновь к тем временам. Я - Жохова Нина Гавриловна, невеста Алексея Жохова…»
Нина Гавриловна, узнав о смерти Алексея в 1915-м, поступила на курсы сестер милосердия, по окончании которых сразу ушла на фронт.
****
Я снова сел за компьютер и перечитал написанное. Отвечаю ли я на вопрос? Нет, конечно. Но я вдруг понял, что на него нельзя ответить. И вовсе не потому, что любовь - понятие из разряда основных, которым определение нельзя дать вообще. Вовсе нет. Потому, что любовь - не чувство. Это некое состояние, содержащее в себе целое множество чувств, количество которых стремится к бесконечности. И, самое интересное, каждое из этих чувств - оно твое, личное, сугубо интимное. И, по большому счету, не зависящее ни от чего внешнего. Даже от того, ответили тебе взаимностью, или нет. Любовь же не обязана быть взаимной? А счастье - это когда это множество чувств начинает примерно совпадать. И когда сами эти чувства понимаются примерно одинаково. Чем больше совпадений - тем больше счастья; несовпадение же вызывает переживание… Впрочем, счастье - это совсем другое понятие.
Ну вот. Вроде, не под звездами с северным сиянием, а рассуждать начал. Сам же сказал, что это к философам или поэтам? Ну, пусть тогда поэты и говорят…
«Прими эту любовь, какая она есть, не ищи ей причины, не ищи ей названия… не определяй ей места, не анализируй ее. Бери ее, какая она есть, бери не вникая…» (А.К. Толстой, из письма к С.А.Миллер, 1851г.)
Вместо постскриптума.
Океанский прибой сильно размыл мягкий и глинистый берег мыса Могильный, вплотную подступив к старым крестам. От могил кочегара Ладоничева и лейтенанта Жохова до края обрыва оставалось около 9 метров. Тогда, летом 1996 года, Ассоциация полярных капитанов инициировала перенос могил вглубь полуострова. Экспедицию возглавил геолог Дмитрий Бадюков. На палубу атомного ледокола «Таймыр» были погружены заготовленные заранее сосновые кресты, доски, инструменты. 17 августа 1996 года ледокол вошел в забитый льдами залив Толля. Два дня потребовалось экспедиции на высадку, разгрузку, подготовку к работам. В 800 метрах от края обрыва были определены новые места для могил. 19 августа экспедиция приступила к работе. Сначала решили перенести могилу Ладоничева. Земля оттаяла всего на 25 сантиметров, дальше шел слой смерзшейся окаменелой глины, долбить которую пришлось кирками и ломами, а гроб вырубать из мерзлоты топорами. Только к вечеру 20 августа им удалось достать гроб кочегара Ладоничева. При раскопках экспедиционеры повредили крышку гроба и, перед захоронением, 21 августа, решили ее заменить. «Иван Ефимович Ладоничев лежал в гробу, заполненном льдом, словно в хрустальном саркофаге… сквозь прозрачный лед проглядывал саван, которым он был укрыт». Завершив процедуру перезахоронения Ладоничева, они приступили ко второй могиле. История повторилась - снова два дня напряженных трудов - только на отрытие новой могилы ушло тринадцать часов. И здесь крышка гроба была повреждена - еще при захоронении, тяжелым лиственничным крестом. 23 августа члены экспедиции, впрягшись в сани, перевезли гроб к месту новой могилы. Перед погребением снова решили отремонтировать крышку гроба. Ее сняли с огромной предосторожностью и трепетом…
7 октября 1959 года, в своей скромной, но очень опрятной квартирке по улице Воинова, в Ленинграде, умерла маленькая сухонькая старушка. Умерла тихо и спокойно, с грустной улыбкой на лице; про такое говорят - отошла. Ей было семьдесят. И жизнь свою она прожила всё время в этой квартире, так же скромно и тихо, никому не доставляя своим существованием никаких хлопот. Она работала всегда на одном месте - в Мариинской (Куйбышева) больнице, не то в регистратуре, не то в методотделе. В этой квартире и в этой больнице она пережила блокаду. Во время блокады у нее появилось, пожалуй, единственное «увлечение» - она стала сдавать кровь, и делала это потом всякий раз, когда это было нужно. В ее квартире всегда было тихо. Она так и не вышла замуж. У нее не было «закадычных» друзей - только родственники, самой близкой из которых была ее племянница, Елизавета, переехавшая к ней в последнее, перед смертью, время. В ее квартире не было украшений - разве что одна маленькая, слегка тронутая временем, фотография в самодельной рамке. Улыбающийся немного грустной улыбкой, тридцатилетний лейтенант Российского Императорского флота в парадной форме. Всякий раз, входя в свою комнату, она украдкой бросала взгляд на это фото, и лейтенант непременно улыбался ей той улыбкой, которая всегда сопровождает еле уловимый, и то не для всех, лучик то ли тепла, то ли памяти. Кажется, что и жизнь свою она посвятила этому лучику, сохраняя его в тишине и опрятности, боясь нечаянно заслонить, погасить или обидеть. Её звали Нина Гавриловна Жохова. Кроме фотографии, от лейтенанта Алексея Жохова у нее осталась большая, перетянутая веревкой, связка писем. Огромная - их там было несколько сотен. В тех письмах были рассказы лейтенанта чуть ли не о каждом дне его экспедиций. Еще там были стихи, посвященные только ей. Мечты об их будущем счастье. Перед самой своей кончиной, словно предчувствуя ее, Нина Гавриловна достала эту связку и аккуратно разложила письма. Потом долго, не открывая, не читая, перебирала их пальцами и разглаживала. А потом позвала племянницу и попросила их сжечь.
…Крышку гроба лейтенанта сняли с огромной осторожностью и трепетом. «Тридцатилетний лейтенант Российского Императорского флота Алексей Николаевич Жохов лежал в своем гробу в парадном мундире, расшитом золотом со скрещенными руками на груди. На левом манжете белоснежной сорочки ярко блестела в лучах полуденного солнца перламутровая запонка в серебре…. Перед членами экспедиции предстал А.Н. Жохов, такой, каким его проводили в последний путь его друзья офицеры и матросы «Вайгача» и «Таймыра»».
Со слегка грустной, но отчетливо читающейся улыбкой на лице. Как на фото из квартиры на Воинова.
Участники экспедиции, закончив перезахоронения, занялись обустройством могил. Из досок сделали надгробия, наполнили их мхом, пересадили туда полярные цветы. Обнесли могилы старой, еще с «Вайгача» и «Таймыра», якорной цепью. На крестах обновили иконки. Последним жестом под иконкой на кресте Жохова прибили почищенную и отполированную медную табличку со старого креста, на которой, рукой лейтенанта Транзе, была выгравирована эпитафия, сочиненная самим Жоховым. Отслужили молебен. А потом неподалеку, в низинке, разложили из плавника костер и уже, как и полагается по-русски, помянули моряков. Ладоничева и Жохова, да и всех, кого вспомнили. И Нину Гавриловну. Низкое полярное солнце осветило медную табличку немного сбоку, так, что выгравированные буквы стали особенно контрастными.
«Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачным испуганный песец
Один лишь говорит о скудной жизни мира,
Найдет покой измученный певец.
Не кинет золотом луч утренней Авроры
На лиру чуткую забытого певца -
Могила глубока, как бездна Тускароры,
Как милой женщины любимые глаза.
Когда б он мог на них молиться снова,
Глядеть на них хотя б издалека,
Сама бы смерть была не так сурова,
И не казалась бы могила глубока».
Между могилами соорудили гурий, закрепили мачту и подняли, под ружейные выстрелы, Андреевский флаг. После этого палубный Ми-2 перенес экспедицию на борт атомного ледокола «Таймыр», и судно взяло курс на запад.
А низкое полярное солнце вновь, под другим углом, осветило медную табличку, и она загорелась им во след желто-румяным, чуть в красный, и оттого очень теплым и неярким, отраженным светом.
Февраль 2017.
P.P.S. Я не стал приводить даты к единому стилю и оставил их такими, какими нашел в источниках, посчитав это несущественным для темы.
Сюжет 4. «Пусть судьба сама укажет путь» (Из «ТайВая»).
«Когда б он мог на них молиться снова…»
А.Н. Жохов, «Под глыбой льда холодного Таймыра…»
В этом сюжете не будет тайн и загадок, одно лишь чувство, сильное и очень острое в своей безысходности. Наверное, именно поэтому я ее оставил напоследок. Хотя, небылиц тут тоже рассказано немало; например, в одном тексте я встретил фразу о безутешности вдовы лейтенанта, Нины Жоховой… Нина Жохова никогда не была женой лейтенанта Жохова; в том то и трагедия этой истории, что она была его кузиной. Двоюродной сестрой.
«Он, уезжая, сказал мне: «Раз твой отец так против нашей свадьбы, я решил, что, если действительно это так, то тебя судьба пощадит, и мы не встретимся. Если так надо, то я захвораю и ни в коем случае не буду лечиться и обращаться к врачу. Пусть судьба сама укажет путь…» (Из письма Нины Жоховой Леониду Старокадомскому, врачу экспедиции ГЭСЛО). Собственно, найдя это письмо, я решил не утруждать читателя биографией Нины и Алексея. Родители были знатными, обладавшими высокими чинами; впрочем, наверное, любые родители постарались бы уберечь детей от такого союза. А, может, нет. Обе семьи были против, и, если семья Алексея «мягко» противилась, то семья Нины была против категорически. До того рокового отъезда в экспедицию, в 1912 году, их роман продолжался уже семь лет, но решение не приходило - «авось, уладится».
В состав экспедиции ГЭСЛО Алексей попал случайно, словно по воле судьбы. Окончив Морской корпус в Петербурге, Жохов служил на разных кораблях Балтийского флота. В начале 1912 года молодой и вспыльчивый лейтенант был переведен с крейсера «Аврора» на линкор «Андрей Первозванный», где старшим офицером был капитан 2-го ранга М.А Алеамберов - человек грубый и жестокий. Между ними сразу начались стычки, приведшие к конфликту, в ходе которого Жохов бросился на него с обнаженным кортиком. То ли понимая, что Алеамберов может довести кого угодно, то ли просто из желания не выносить сор из избы, но командующий Балтийским флотом адмирал Эссен не стал отдавать Жохова под суд, а предложил обоим подать рапорты о переводе на другие корабли. Алеамберова перевели на Черноморский флот, а Жохова - в Сибирскую флотилию. К этому периоду и относится процитированный в письме Нины разговор. А по прибытии во Владивосток Жохову сразу предлагают занять вакантную должность, освободившуюся после ухода из состава экспедиции ГЭСЛО лейтенанта Брусилова.
В плавание ГЭСЛО 1912 года Жохов уходит на «Таймыре», куда, на другую вакантную должность, назначается лейтенант Н.А.Транзе, его старинный, еще со времен учебы, друг, которому Жохов доверяет все свои секреты… «Таймыр» и «Вайгач» отходят от Владивостока 13 июня. Экспедицией пока еще руководит Сергеев; но, потерпи Брусилов один годок, глядишь - не потребовали бы его амбиции снаряжать «Святую Анну». Плавание идет успешно; описав в предыдущий год Тихоокеанское побережье, в этот год ГЭСЛО проходит Берингов пролив и описывает побережье Чукотки, превращаясь в этакие плавучие лаборатории - постоянно ведутся гидрографические, геодезические, астрономические, магнитные наблюдения. Жохов находит себя в этом - он становится гидрографом, его больше занимают не обязанности по управлению судном, а именно исследовательские работы, в которых он совершенно неутомим, что, наряду с его жизнерадостностью, делает его любимцем команды. Все предписанные на этот год работы «Таймыр» и «Вайгач» выполняют, дойдя к 22 августа до устья Лены, и, к общему ликованию состава, Сергеев принимает решение продолжить движение на запад. Но уже через 80 миль суда натыкаются на плотный лёд, и осторожный Сергеев принимает решение вернуться. И, надо сказать, вовремя - обратный путь проходит сложнее, ледоколам приходится чаще и чаще встречать лёд. Но работы не останавливаются, и к концу сентября суда в бухте Провидения, а 1 октября - в Петропавловске, где они вынуждены задержаться - для пополнения запасов угля, продовольствия, чистки котлов. Неугомонные Жохов и Транзе, воспользовавшись стоянкой, предпринимают недельную поездку на судовом моторном катере по окрестностям, «для экскурсий и охоты». Страстный охотник Жохов привозит из поездки двух убитых медведей… Впрочем, в описании берегов остается еще много пробелов - пища для деятельности на 1913-й…
1913-й начинается невесело - экспедицию покидают оба командира, и «Таймыра» Давыдов (ему поручается руководство другой экспедицией), и «Вайгача» Ломан - ввиду обострившейся болезни из-за контузии на японской войне. Вдобавок - чрезвычайно холодная зима заставляет портовое начальство задействовать ледоколы для проводок судов, тогда как основная часть офицеров и матросов отпущены в отпуска. Из офицеров, оставшихся в эту зиму на «Таймыре» - Жохов, Транзе и Лавров. Ледокольные работы прекращаются только к середине марта, суда требуют ремонта, и вся кампания оказывается под угрозой срыва. Но авральные работы по ремонту и подготовке позволяют экспедиции выйти в море 8 июля.
На ледоколах - новые командиры: Борис Вилькицкий на «Таймыре» и Пётр Новопашенный на «Вайгаче». Еще одна неприятность, лично для Жохова - на год состав покидает Транзе. Но, несмотря на все неприятности, именно 1913-й станет годом громких открытий ГЭСЛО.
Еще одно событие круто поменяет ход всего «ТайВая». 24 июля, при подходе к Анадырскому заливу, с руководителем экспедиции Сергеевым случится инсульт. В телеграмме из Ново-Мариинска (Анадырь) Сергеев просит разрешения оставить экспедицию и отправиться на «Вайгаче» в Петропавловск. Телеграмма приходит 2 августа - экспедицию продолжать по намеченному плану, исполняющим должность начальника назначить Вилькицкого. Из Анадыря больного Сергеева увозит «Аргунь». Экипаж провожает его с грустью, но и с надеждой, что шансы на сквозной проход возрастают.
Они действительно возрастают - молодой Вилькцкий на первых порах предпочитает во всем советоваться со старшими офицерами, а те настроены решительно. Новый начальник часто применяет тактику разделения судов - они идут, каждый своим курсом; ущерба качеству работ нет, но движение идет быстрее. Что же касается Жохова, то частота упоминания его фамилии в этом плавании сравнима с таковой Брусилова в плавании 11 года: Жохов везде…
В этом плавании они уйдут еще севернее и дальше, обойдут и опишут Новосибирские острова, пройдут в достаточно сложной ледовой обстановке вдоль восточного побережья Таймыра, чтобы 19 августа (3 сентября н.ст.) открыть неизвестную землю к северу от м. Челюскин. Это будет современная Северная Земля. Ее увидят одновременно вахтенные и «Таймыра», и «Вайгача», а также страдавший бессонницей (это случилось около 4 утра) врач экспедиции Старокадомский. Суда снова разделятся, чтобы описать разные части побережья, и, выполнив описание тех мест, куда смогут дойти, 4 сентября 1913 года встретятся и поднимут на ней российский флаг. Жохов - в числе высадившихся и поднявших флаг.
Штурман Евгенов, один из авторов открытия, в своей книге «Полярная экспедиция на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач»» опишет это так: «В 1913 году экспедиция совершила последнее самое крупное в северном полушарии открытие - неизвестной суши, которая теперь носит название архипелага Северная Земля. Смелые раздельные плавания … открыли новые географические объекты - остров Вилькицкого (отца), остров Старокадомского, остров Малый Таймыр, губу Марии Прончищевой, острова, которые потом получили название остров Вилькицкого (Бориса), остров Большевик, остров Октябрьской Революции, остров Комсомолец (надо сказать, что эти названия архипелаг получил позже, до этого они назывались Земля Императора Николая II, а острова - именами членов царствующей семьи - kvas). Стоит отметить, что плавания экспедиции «закрыли» … «Землю Санникова» и поставили под сомнение существование «Земли Андреева». Выражаясь словами Р.Амундсена, работы экспедиции «вызвали восхищение всего цивилизованного мира»».
Вилькицкий явным образом выделяет упорство и работоспособность Жохова, пеняя, правда, на несколько вспыльчивый характер. По окончании плавания, для отчета, Главное Гидрографическое управление вызывает к себе Вилькицкого, командиров судов и самых лучших офицеров. Вилькицкий возьмет с собой Жохова, Неупокоева и Старокадомского. А по прибытии в Петербург направит его в аэрологическую обсерваторию в Павловске «для изучения методов аэрологических исследований, которые могли бы быть применимы в предстоящем плавании» (Евгенов). По возврату во Владивосток Вилькицкий назначает Жохова старшим офицером (фактически, своим заместителем) на «Таймыр».
Но что-то уже происходит в душе Жохова. Возможно, свидание с Ниной (а его же не могло не быть, коль он в Петербурге?) и новая разлука, нерешенность проблем… К следующему плаванию возвращается в экспедицию его друг, лейтенант Транзе, но его назначают на «Вайгач».
Плавание 1914 года имеет перед собой иную цель. Научная работа отодвинута на второй план - материалов и так накопилось много. «Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого Океана в составе двух транспортов «Таймыр» и «Вайгач» имеет в текущем году главной целью своего плавания проход северным путем из Тихого океана в Атлантический» (из доклада И.К. Григоровича, по Евгенову). 7 июля в 5 часов дня ледоколы выходят из Владивостока. Знаете, я не буду тут в деталях описывать этот поход, он выдался очень напряженным и драматичным, вызвавшем и вынужденную зимовку, и переход части экипажа на зазимовавший в 300-х километров «Эклипс» Свердрупа, и спасательную партию Бегичева на оленях весной 1915-го, часть пути которого мы повторили весной 2015-го… Хотите подробно, читайте у Н.И. Евгенова в «Полярной экспедиции на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» 1910-1915 годах», или у Л.М. Старокадомского в «Пяти плаваниях в Северном Ледовитом Океане». Мы же о другом.
С некоторой переменой настроения у Жохова достаточно резко меняется отношение к нему Вилькицкого. Офицеры поговаривают, что Вилькицкий раздражен его резкостью и самоуверенностью и ищет повода убрать его от себя. И это случается 21 августа 1914 года. Повод это был, или это нормальная реакция - трудно судить. 5 августа «Таймыр», разделившись с «Вайгачем», вынужденно заходит в Ном на Аляске. Там экипаж и застает известие о начале войны. Ошарашенные моряки понимают, что все планы могут поменяться, и судно должно немедленно следовать в ближайший российский порт, где есть телеграф («Таймыр» и «Вайгач оборудованы телеграфными аппаратами, но они маломощны и позволяют обмениваться связью только между собой; потом, встав на вынужденную зимовку в 300 км от «Эклипса», оборудованного мощной станцией, они смогут организовать «челночную» связь с большой землей через него - его радиостанция, с трудом и нестабильно, но будет «добивать» до станции телеграфа в Югорском Шаре, но это потом) для получения новых указаний. Кроме того, американские газеты пестрят сообщениями, что в этот район направляется немецкий крейсер «Лейпциг» (потом окажется, что это утка), и Вилькицкий приказывает максимально быстро уходить из Нома в Ново-Мариинск. Но по вине вахтенной службы перекручиваются якорные канаты, и выход задерживается на сутки. Вахтенная, как и вся палубная, служба - в ведении Жохова. И Вилькицкий принимает решение заменить его кем-то более спокойным. Жохова переводят на «Вайгач», а с «Вайгача» на «Таймыр», на место Жохова, отправляют … Транзе.
Дальше мнения участников событий разделятся: Старокадомский, например, напишет: «Это был веселый и общительный человек, хороший моряк и офицер. Его почему-то не взлюбил (так у Старокадомского - kvas) начальник экспедиции Вилькицкий … Перевод сильно подействовал на Жохова. Он стал нервничать, часто впадал в мрачное настроение. От прежнего жизнерадостного Жохова, каким мы его всегда знали на «Таймыре», не осталось и следа. Он сделался угрюмым, молчаливым, чувствовал себя на «Вайгаче» чужим человеком. Постоянно держался особняком. Одиночество его очень угнетало». Но часть участников не согласна с тем, что такой перелом наступил с переходом на «Вайгач» в августе. «Жохов был веселый, сильный, жизнерадостный человек. Он любил команду и она его тоже. Он был душой всех развлечений и отдавался этому целиком… Если бы … меня спросили, кто у нас самый здоровый, то я бы без всякого колебания назвал Жохова. Да так и все считали, а потому его смерть была полнейшей неожиданностью» (дневник П.А.Новопашенного). Можно бы отнести эти слова к разному времени, но… Новопашенный - командир именно «Вайгача»!
Кстати, через несколько дней после этого перевода, 27 августа, Жохов, стоя на вахте, увидел землю. Это было новое открытие, и Жохов предложил назвать новый остров именем Новопашенного. Так и назывался он до 1926 года, пока ЦИК не вспомнил, что Новопашенный - белогвардеец, и не переименовал его в остров Жохова. Что же касается фразы «душа всех развлечений - «…команда футболистов «Вайгача» предлагает вам разыграть матч на первенство Ледовитого океана. Условия встречи телеграфом. Командир роты Жохов». (радиограмма с «Вайгача» на «Таймыр» от 6 февраля - за три недели до его смерти). Оговорюсь, правда, - последние две цитаты я не могу проверить, - они имеют ссылки на личные архивы.
Осень и зима 1914 года были намного суровее предыдущих, и там, где ледоколы в прошлом году шли относительно свободно, в этом они встречали поля битого льда, разделенные перемычками полыньи и сильную подвижку ледовых масс. Уже в проливе Вилькицкого началась борьба со льдом, а у мыса Челюскин, куда «Таймыр» подошел 2 сентября, она превратилась в битву за выживание. Несколько раз суда оказывались в полынье или каналах, когда начиналось сжатие. Больше досталось «Таймыру» - сжатие повредило борта и обшивку, судно дало течь, были поломаны переборки. Но судно осталось на плаву. У «Вайгача» же был поврежден винт - попавшими льдинами сломало несколько лопастей. Ледоколы так и не смогли войти в удобные и защищенные бухты для зимовки, и замерзли во льду 30 сентября, в 16 милях (30 км) друг от друга, в 275 км от стоянки судна «Эклипс», в бухте «Заря» в нескольких милях от берега.
Состояние Жохова постепенно ухудшалось в течение всей зимовки, но резкое ухудшение произошло в середине февраля. Тогда он совсем слег, но допускать к себе врача отказался наотрез. Впрочем, сам корабельный врач «Вайгача», Эдуард Арнгольд, потом напишет: «Наш стол сделался для него противным, и он перестал совершенно есть или ел несуразно… С первых чисел января у него началось, в сущности, голодание… Он начал проводить все время в каюте, просыпая целый день… К обеду он не появлялся, к ужину выходил, почти ничего не ел». (По Старокадомскому). Только 19 февраля группа офицеров уговорит его позволить себя осмотреть. Арнгольд напишет после осмотра: «Решительно ничего не нашел, но вид отчаянный».
В то же день Жохов радиотелеграммой попросит придти к нему с «Таймыра» лейтенанта Транзе. Транзе с группой «охотников» выходит - на преодоления 16 миль у них уходит два дня - по пути они несколько сбиваются с курса. Оставив попутчиков в палатке, Транзе один приходит на «Вайгач» и, на ходу объясняя, где они, проходит в каюту Жохова. Попутчиков моментально идут спасать, быстро находят и приводят на судно…
«Через несколько часов мы были все вместе, а до этого я уже сидел в каюте своего больного друга Жохова.
Застал я его в тяжелом положении и физически, и морально, не потому, что он жаловался на что-нибудь, а потому именно, что он уже не на что не жаловался и был в состоянии апатии почти все время в течение тех дней, что я провел с ним до его кончины.
Ушел он в экспедицию женихом. Жил мечтой о невесте, свадьбе, встрече, будущей жизни. Теперь же, когда мне порой удавалось навести его мысли на то, что было так дорого ему, он на минуту оживлялся, чтобы потом еще глубже впасть в апатию, выявляя полное безразличие ко всему.
Он просил меня похоронить его на берегу, вытравить на медной доске написанную им эпитафию и повесить ее на крест, сделанный из плавника, с образом Спасителя - благословения его матери.
Все это мною было свято выполнено.
Жохов был большой поэт, и еще в Морском корпусе он писал стихи и посылал их в периодические издания под разными псевдонимами, где никогда не отказывали ему в печатании. А писал он большею частью тогда, когда мы оба, сидя хронически без отпуска и без денег, мечтали о калаче, масле, икре для компенсации скудного корпусного обеда или ужина.
Свою эпитафию Жохов написал еще до моего прихода на “Вайгач” и сам прочел ее мне, сделав последние поправки» (из дневника Транзе).
27 февраля Арнгольд попросит врача экспедиции Старокадомского придти на «Вайгач» для консультации, но из-за метели Старокадомский не сможет выйти ни 27-го, ни 28-го. А 1 марта, в 11 утра, лейтенант Жохов умирает. Старокадомский установит причину смерти - нефрит, перешедший потом в уремию.
Тело лейтенанта перевезут сначала на «Таймыр» - чтобы протащить санки с гробом по торосам, уйдет два дня. 5 марта траурная процессия покажется у «Таймыра». Партия, ушедшая на мыс копать могилу, вернется только 7-го к вечеру - ни ломами, ни кирками промерзшую глину долбить не получалось. Тогда они взяли весь запас топоров и точильный камень. Могилу вырубили топорами, которые приходилось точить каждые пару минут. При рытье могилы отморозит руку матрос Попков - Старокадомскому придется ампутировать ему три пальца.
9 марта состоялись похороны лейтенанта Жохова - со всеми почестями, в парадном мундире. Гроб накрыли Андреевским флагом, а при опускании в могилу дали салют из винтовок. На могиле поставили крест из плавника. После прибили иконку и медную табличку, на которой лейтенант Транзе выгравировал его стихи.
Мыс назвали Могильным - 15 марта на «Вайгаче» от перитонита умер кочегар Ладоничев, и его похоронили рядом с могилой Жохова. Из-за непогоды, пурги и мороза похоронить его смогли только 28 марта.
В 1949 году вышла книга Л.М.Старокадомского «Пять плаваний в Северном Ледовитом океане». И каким-то чудом попала к Нине Гавриловне Жоховой. Тогда она написала Старокадомскому письмо. «…Дорогой Леонид Михайлович, только в конце декабря 1949 года и то совершенно случайно… попала ко мне Ваша чудная книжка об экспедиции «Таймыра» и «Вайгача». Боже, как я была рада те несколько дней, что она была у меня, я с нею не расставалась. Много, много так мне знакомо, как будто я сама была на ледоколе. Я вновь всё пережила, не скажу, что забытое, потому что все это так дорого сердцу моему, что я ничего забыть не могу, и постоянно возвращаюсь вновь и вновь к тем временам. Я - Жохова Нина Гавриловна, невеста Алексея Жохова…»
Нина Гавриловна, узнав о смерти Алексея в 1915-м, поступила на курсы сестер милосердия, по окончании которых сразу ушла на фронт.
****
Я снова сел за компьютер и перечитал написанное. Отвечаю ли я на вопрос? Нет, конечно. Но я вдруг понял, что на него нельзя ответить. И вовсе не потому, что любовь - понятие из разряда основных, которым определение нельзя дать вообще. Вовсе нет. Потому, что любовь - не чувство. Это некое состояние, содержащее в себе целое множество чувств, количество которых стремится к бесконечности. И, самое интересное, каждое из этих чувств - оно твое, личное, сугубо интимное. И, по большому счету, не зависящее ни от чего внешнего. Даже от того, ответили тебе взаимностью, или нет. Любовь же не обязана быть взаимной? А счастье - это когда это множество чувств начинает примерно совпадать. И когда сами эти чувства понимаются примерно одинаково. Чем больше совпадений - тем больше счастья; несовпадение же вызывает переживание… Впрочем, счастье - это совсем другое понятие.
Ну вот. Вроде, не под звездами с северным сиянием, а рассуждать начал. Сам же сказал, что это к философам или поэтам? Ну, пусть тогда поэты и говорят…
«Прими эту любовь, какая она есть, не ищи ей причины, не ищи ей названия… не определяй ей места, не анализируй ее. Бери ее, какая она есть, бери не вникая…» (А.К. Толстой, из письма к С.А.Миллер, 1851г.)
Вместо постскриптума.
Океанский прибой сильно размыл мягкий и глинистый берег мыса Могильный, вплотную подступив к старым крестам. От могил кочегара Ладоничева и лейтенанта Жохова до края обрыва оставалось около 9 метров. Тогда, летом 1996 года, Ассоциация полярных капитанов инициировала перенос могил вглубь полуострова. Экспедицию возглавил геолог Дмитрий Бадюков. На палубу атомного ледокола «Таймыр» были погружены заготовленные заранее сосновые кресты, доски, инструменты. 17 августа 1996 года ледокол вошел в забитый льдами залив Толля. Два дня потребовалось экспедиции на высадку, разгрузку, подготовку к работам. В 800 метрах от края обрыва были определены новые места для могил. 19 августа экспедиция приступила к работе. Сначала решили перенести могилу Ладоничева. Земля оттаяла всего на 25 сантиметров, дальше шел слой смерзшейся окаменелой глины, долбить которую пришлось кирками и ломами, а гроб вырубать из мерзлоты топорами. Только к вечеру 20 августа им удалось достать гроб кочегара Ладоничева. При раскопках экспедиционеры повредили крышку гроба и, перед захоронением, 21 августа, решили ее заменить. «Иван Ефимович Ладоничев лежал в гробу, заполненном льдом, словно в хрустальном саркофаге… сквозь прозрачный лед проглядывал саван, которым он был укрыт». Завершив процедуру перезахоронения Ладоничева, они приступили ко второй могиле. История повторилась - снова два дня напряженных трудов - только на отрытие новой могилы ушло тринадцать часов. И здесь крышка гроба была повреждена - еще при захоронении, тяжелым лиственничным крестом. 23 августа члены экспедиции, впрягшись в сани, перевезли гроб к месту новой могилы. Перед погребением снова решили отремонтировать крышку гроба. Ее сняли с огромной предосторожностью и трепетом…
7 октября 1959 года, в своей скромной, но очень опрятной квартирке по улице Воинова, в Ленинграде, умерла маленькая сухонькая старушка. Умерла тихо и спокойно, с грустной улыбкой на лице; про такое говорят - отошла. Ей было семьдесят. И жизнь свою она прожила всё время в этой квартире, так же скромно и тихо, никому не доставляя своим существованием никаких хлопот. Она работала всегда на одном месте - в Мариинской (Куйбышева) больнице, не то в регистратуре, не то в методотделе. В этой квартире и в этой больнице она пережила блокаду. Во время блокады у нее появилось, пожалуй, единственное «увлечение» - она стала сдавать кровь, и делала это потом всякий раз, когда это было нужно. В ее квартире всегда было тихо. Она так и не вышла замуж. У нее не было «закадычных» друзей - только родственники, самой близкой из которых была ее племянница, Елизавета, переехавшая к ней в последнее, перед смертью, время. В ее квартире не было украшений - разве что одна маленькая, слегка тронутая временем, фотография в самодельной рамке. Улыбающийся немного грустной улыбкой, тридцатилетний лейтенант Российского Императорского флота в парадной форме. Всякий раз, входя в свою комнату, она украдкой бросала взгляд на это фото, и лейтенант непременно улыбался ей той улыбкой, которая всегда сопровождает еле уловимый, и то не для всех, лучик то ли тепла, то ли памяти. Кажется, что и жизнь свою она посвятила этому лучику, сохраняя его в тишине и опрятности, боясь нечаянно заслонить, погасить или обидеть. Её звали Нина Гавриловна Жохова. Кроме фотографии, от лейтенанта Алексея Жохова у нее осталась большая, перетянутая веревкой, связка писем. Огромная - их там было несколько сотен. В тех письмах были рассказы лейтенанта чуть ли не о каждом дне его экспедиций. Еще там были стихи, посвященные только ей. Мечты об их будущем счастье. Перед самой своей кончиной, словно предчувствуя ее, Нина Гавриловна достала эту связку и аккуратно разложила письма. Потом долго, не открывая, не читая, перебирала их пальцами и разглаживала. А потом позвала племянницу и попросила их сжечь.
…Крышку гроба лейтенанта сняли с огромной осторожностью и трепетом. «Тридцатилетний лейтенант Российского Императорского флота Алексей Николаевич Жохов лежал в своем гробу в парадном мундире, расшитом золотом со скрещенными руками на груди. На левом манжете белоснежной сорочки ярко блестела в лучах полуденного солнца перламутровая запонка в серебре…. Перед членами экспедиции предстал А.Н. Жохов, такой, каким его проводили в последний путь его друзья офицеры и матросы «Вайгача» и «Таймыра»».
Со слегка грустной, но отчетливо читающейся улыбкой на лице. Как на фото из квартиры на Воинова.
Участники экспедиции, закончив перезахоронения, занялись обустройством могил. Из досок сделали надгробия, наполнили их мхом, пересадили туда полярные цветы. Обнесли могилы старой, еще с «Вайгача» и «Таймыра», якорной цепью. На крестах обновили иконки. Последним жестом под иконкой на кресте Жохова прибили почищенную и отполированную медную табличку со старого креста, на которой, рукой лейтенанта Транзе, была выгравирована эпитафия, сочиненная самим Жоховым. Отслужили молебен. А потом неподалеку, в низинке, разложили из плавника костер и уже, как и полагается по-русски, помянули моряков. Ладоничева и Жохова, да и всех, кого вспомнили. И Нину Гавриловну. Низкое полярное солнце осветило медную табличку немного сбоку, так, что выгравированные буквы стали особенно контрастными.
«Под глыбой льда холодного Таймыра,
Где лаем сумрачным испуганный песец
Один лишь говорит о скудной жизни мира,
Найдет покой измученный певец.
Не кинет золотом луч утренней Авроры
На лиру чуткую забытого певца -
Могила глубока, как бездна Тускароры,
Как милой женщины любимые глаза.
Когда б он мог на них молиться снова,
Глядеть на них хотя б издалека,
Сама бы смерть была не так сурова,
И не казалась бы могила глубока».
Между могилами соорудили гурий, закрепили мачту и подняли, под ружейные выстрелы, Андреевский флаг. После этого палубный Ми-2 перенес экспедицию на борт атомного ледокола «Таймыр», и судно взяло курс на запад.
А низкое полярное солнце вновь, под другим углом, осветило медную табличку, и она загорелась им во след желто-румяным, чуть в красный, и оттого очень теплым и неярким, отраженным светом.
Февраль 2017.
P.P.S. Я не стал приводить даты к единому стилю и оставил их такими, какими нашел в источниках, посчитав это несущественным для темы.