С.Кинг "Сияние"
"Кабинной лихорадкой» (...) клаустрофобическую реакцию, которая проявляется у людей, много времени проведших взаперти. Внешне клаустрофобия проявляется как неприязнь к людям, с которыми вас заперли. В крайних случаях могут возникнуть галлюцинации, насилие; такой пустяк, как подгоревший обед или спор, чья очередь мыть посуду, может окончиться убийством.
- Тупица сильнее подвержен кабинной лихорадке, и он скорее пристрелит кого-нибудь за карточной игрой или ограбит ни с того ни с сего. Ему становится скучно. Когда выпадает снег, делать нечего, только смотреть телевизор или играть в «солитер», жульничая, когда не можешь выложить все тузы. Остается только собачиться с женой, изводить детей придирками и пить. Засыпать все труднее, потому что нет настоящей усталости, поэтому он напивается, чтобы уснуть, и просыпается с похмельем. Он становится раздражительным. А тут, может быть, ломается телефон, антенну валит ветром, заняться нечем, можно только думать, жульничать в «солитер» и делаться все раздражительнее и раздражительнее… И, наконец, бум, бум, бум.
- Нет, «забит дерьмом». Не говори так.
- Почему?
- Это вульгарно.
- Ма, а как это - вульгарно?
- Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать пи-пи, не закрыв дверь туалета. Или говорить что-нибудь вроде «забит дерьмом». Дерьмо - вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят.
- А папа говорит. Когда он смотрел мотор в машинке, то сказал: «Господи, насос-то забит дерьмом». Разве папа плохой?
Нынче федеральное правительство во все сует нос, а? ФБР вскрывает почту, ЦРУ сажает жучков в поганые телефоны… видали, что стряслось с этим… Никсоном. Жалостное было зрелище, да?
- Знаете, как они по большей части отправляются на тот свет? От сердечного приступа или удара, когда трахают свою бабу. Таких старых дураков, что хотят гульнуть под занавес, на курортах пруд пруди. Забираются сюда, в горы, чтоб повоображать, будто им снова двадцать.
- Жирный ублюдок выжмет из вас на халяву все, что можно, а весной будет ныть и скулить, что и половина работы не сделана так, как надо.
Джек вспомнил, о чем подумал тогда: «Это не на сцене. Это по-настоящему. Моя жизнь. Как можно было пустить ее коту под хвост?»
Уиннифред, ты неправильно держишь ребенка. Дай его мне. А мужа она держит правильно? Иначе зачем ему уходить со своей радостью из дома?
Она и представить себе не могла, что физически здоровому человеку жизнь может причинять такую боль. Боль она ощущала постоянно. Насколько в этом была виновата она сама? Этот вопрос преследовал Венди. Она чувствовала себя своей матерью. Отцом. Иногда, когда Венди чувствовала себя самою собой, она недоумевала, что с ними станет.
- Лесть, - ответила Венди, - это когда папа говорит, что мои новые желтые брюки ему нравятся, а на самом деле это не так… или когда он говорит, что мне вовсе не нужно похудеть на пять фунтов.
- А, это когда врут ради смеха?
- В общем, да.
Когда ты помимо воли попадал рукой в осиное гнездо, это не значило, что ты добровольно заключил сделку с дьяволом, продав ему свою цивилизованную сущность со всеми приманками в виде любви членов семьи, почета и уважения окружающих. Это просто случалось с тобой, и только. Совершенно пассивно, без права выбора ты превращался из разумного существа в комок обнаженных нервов. Из образованного выпускника колледжа в бессмысленно воющего примата всего за пять быстротечных секунд!
Вдобавок к неожиданному красноречию выяснилось, что Джордж не только оголтелый шовинист, но и совершеннейший оппортунист, которому в конечном счете все равно, на чьей он стороне, - а насколько знал Джек, это редкое качество ценилось даже среди самых искушенных мастеров дискуссий на высшем уровне. Таланты хорошего полемиста и искусного политического авантюриста шли рука об руку. Главное - вовремя выложить на стол свои козыри и использовать шанс. А с этим у Джорджа все было в порядке.
Но вот беда: Джордж Хэтфилд заикался.
Стены украшали собственноручно нарисованные Дэнни портреты Винни-Пуха, Иа-Иа и Кристофера Робина, но Уэнди догадывалась, что совсем скоро им на смену придут плакаты с фотографиями обкурившихся рок-звезд. Невинность уходит и сменяется опытом. Ничего не поделаешь, детка. Такова человеческая природа.
Джек даже не поднял взгляда, полностью погрузившись в мир, который создавал сам, уставившись в пишущую машинку и зажав в зубах сигарету.
Джек только и делал, что кричал на него, а она успокаивала
(...)
Джек, ты пугаешь его! - В ее голосе звенело обвинение. Внезапно она поняла, что им всем страшно. Но чего же они боялись?
- Я как раз чистил зубы и думал о чтении, - ответил Дэнни. - Думал очень, очень сильно. И тогда… Я увидел Тони далеко в глубине зеркала. Он сказал, что должен мне что-то показать.
- То есть он стоял у тебя за спиной? - спросила Уэнди.
- Нет, он был прямо в самом зеркале, - подчеркнул Дэнни. - Очень далеко внутри его. А потом и я вошел в зеркало. Дальше помню только, как папа меня начал трясти, и я подумал, что снова был плохим.
- А знаете, что действительно странно, доктор? Только что здесь впервые в жизни одним из нас было произнесено вслух слово «развод». И «алкоголизм». И «насилие». Три вещи произошли впервые одновременно. То есть в течение каких-то пяти минут.
Однажды в период беспробудного пьянства Уэнди обвинила его в том, что, обладая явной склонностью к саморазрушению, он не имел смелости и присутствия духа довести стремление к смерти сразу и до конца. А потому находил множество способов, чтобы его медленно убивали другие, от чего страдал он сам и мучилась его семья. Неужели это правда? Неужели где-то в глубине души его испугала мысль, что именно в «Оверлуке» он получит возможность закончить пьесу и вообще собрать разбитую на куски жизнь в единое целое? Разве мог он до такой степени страшиться этого, чтобы самому все уничтожить? Нет, Боже милостивый, ведь так не должно быть!
- Но, Джек… Джек, пойми, такова жизнь. Я ничего не могу изменить в ней.
- Знаю, - безразлично отозвался Джек. - Я уволен? Если да, будет лучше уведомить меня об этом сразу.
- Ты не будешь уволен, если сделаешь для меня две вещи.
- Согласен.
- А не лучше ли сначала ознакомиться с моими условиями, прежде чем принимать их?
- Нет. Диктуй свои пожелания, и я все выполню. Я должен позаботиться об Уэнди и Дэнни. Поэтому даже если тебе нужны мои яйца, я отправлю их бандеролью с авиапочтой.
- Ты уверен, что жалость к себе - это роскошь, которую ты можешь себе позволить, Джек?
Это напоминало звонок от некоего современного герцога Медичи… На портретах членов моей семьи не должны быть видны их физические изъяны - или вас, маэстро, вышвырнут гнить на свалке. Я плачу не просто за картины, а только за красивые картины. Когда изображаешь дочь моего лучшего друга и делового партнера, уж будь любезен, убери с ее лица родимое пятно, или тебя ждет свалка.
Он снова стал жевать таблетки. Раздражался по мелочам. Если становилось слишком тихо, начинал бессознательно щелкать пальцами. Чаще прибегал к ругательствам. Его способность сохранять контроль над собой тоже вызывала у нее беспокойство.
Он и раньше считал чем-то вроде извращения кромсать и уродовать кусты и живые изгороди, превращая их в нечто, чем им быть не полагалось. Джек вспомнил, что на пригорке возле одного из шоссе в Вермонте росла живая изгородь, подстриженная в форме рекламы мороженого. Заставлять природу рекламировать товар казалось не просто неправильным. Это было варварство.
Смысл оставался неясным, но завораживал. Джеку чудилось, что все эти вещи представляют собой фрагменты мозаики-головоломки, которые однажды могут сложиться в общую картину, стоит только найти правильный порядок для них. И он продолжал свои изыскания,...
Через четыре дня Бретт ушел с работы на мельнице и записался в армию. И Джек всегда считал подлинной причиной такого решения не беспричинное и жестокое избиение отцом матери на глазах у всей семьи, а тот факт, что на больничной койке их матушка слово в слово повторила лживую версию мужа, держа при этом за руку навещавшего ее в тот момент приходского священника. Бретт с отвращением покинул их, предоставив каждого собственной судьбе.
Кто-то сует тебе в руки такой же молитвенник и внушает: «Пой с нами, брат. Если хочешь удержаться на этой высокой платформе, ты должен петь утром, днем и вечером. Особенно вечером». Вот когда ты начинаешь понимать, Ллойд, что такое на самом деле эта платформа. Церковь с решетками на окнах, вот что. Храм для женщин, но тюрьма для тебя.
И тут же последовала неприятная, даже тревожная мысль: неужели ей хотелось, чтобы во всем оказался виноват Джек? Неужели ее ревность была так сильна? Такое желание непременно возникло бы у ее матери. Ей вспомнилось одно воскресенье, когда отец повел ее гулять в парк, а она сорвалась с каната на игровой площадке и расцарапала себе обе коленки. И сцена, которую закатила ему мать по возвращении домой: Ты только посмотри, что ты натворил! Почему ты не присматривал за ней как положено? Какой же ты после этого отец?
(Своими бесконечными придирками она довела его до могилы; он развелся с ней, но сделал это слишком поздно.)
Вот и она тоже ни на секунду не позволила себе усомниться в виновности Джека. Ни на мгновение.
- Пойми, Уэнди, если в отеле есть кто-то еще, мы должны убедиться в этом.
- Не смей оставлять нас одних! - завизжала она ему в лицо, брызгая слюной.
- Изумительная пародия на твою мамочку, Уэнди.
Восставшая из мертвых женщина представляется символом смертельных эмоций, загубленной жизни, от которого не так просто избавиться, невозможно отогнать от себя… Но поскольку она рождена его подсознанием, то он отождествляет себя с ней. В состоянии транса сознание Дэнни не работает. Подсознание руководит всеми его действиями. И тогда Дэнни кладет пальцы себе на горло и…
Но у них существовали куда более реальные причины для страха. Когда они окажутся в Сайдуайндере, вся их собственность будет состоять из шестидесяти долларов наличными и одежды, в которой они туда явятся. Даже машину придется бросить здесь. А если в Сайдуайндере и найдется ломбард, что представлялось сомнительным, заложить им все равно нечего, кроме обручального кольца Уэнди, купленного за девяносто баксов, да портативного радиоприемника «Сони». Старьевщик даст им долларов двадцать в лучшем случае. Но только очень великодушный старьевщик. Работы никакой. Ни сезонной, ни на полставки. Разве что подрядиться расчищать от снега дорожки к чужим домам по три доллара за один заход. Превосходная картинка: Джон Торранс тридцати лет от роду, который когда-то публиковался в «Эсквайре» и лелеял мечту - причем совсем небезосновательную мечту - стать одним из ведущих американских писателей следующего десятилетия, с лопатой на плече ходит и нажимает кнопки звонков в домах захолустного городка…
(...)
Джон Торранс стоит в очереди, чтобы обменять свои шестьдесят долларов на продуктовые талоны, или приходит к местной методистской церкви, где раздают одежду для бедных, и получает ее вместе с презрительными взглядами жителей Сайдуайндера. Джон Торранс, объясняющий Элу, почему им пришлось срочно уехать. Почему они погасили топку и оставили «Оверлук» на милость вандалов и грабителей на снегоходах.
Это заставило Джека очнуться. Он встал с кровати и подошел к сыну, чувствуя тошнотворный стыд. Ему следовало думать о Дэнни, а не об Уэнди и себе самом.
Он же всегда ненавидел эти треклятые снегоходы. Своим треском они разбивали торжественную, почти священную зимнюю тишину на миллионы хрупких осколков. Их пугались животные и птицы в лесах. Они оставляли за собой сизые облака дыма и бензиновых паров, отравляя воздух. Кхе, кхе, просто дышать нечем! Эти извращенные игрушки, созданные в эпоху ископаемого топлива, дарили к Рождеству десятилетним детишкам.
(Луддиты - группа английских рабочих, протестовавших в начале XIX века против изменений, которые повлекли промышленный переворот; часто протест выражался в разрушении машин.)
Он мог ощущать, как вокруг постепенно оживает отель.
Трудно сказать, каким образом ему удавалось улавливать это, но он предполагал, что здесь имеет место нечто подобное вспышкам предвидения, которые время от времени случались у Дэнни… Яблоко от яблони… Кажется, так говорят?
Нет, в прямом смысле слова он ничего не видел и не слышал, хотя ему казалось, что еще лишь усилие - и он преодолеет этот тончайший барьер восприятия. Словно другой «Оверлук» лежал всего в нескольких дюймах от реального мира (Если вообще существовала такая штука, как «реальный мир», подумал Джек), но постепенно это расстояние сокращалось. Так бывало, когда в юности он ходил на сеансы трехмерного кино. Если ты смотрел на экран, сняв специальные очки, изображение двоилось перед глазами. Но стоило надеть очки, как все становилось на свои места.
- Ты мне нравишься, - прошептала она, а Джек подумал, что от нее неспроста исходит аромат лилий, цветов таинственных, прячущихся в поросших мхом расселинах, где царят тени, а солнце - редкий гость.
- Зимний смотритель здесь вы, сэр, - сказал ему Грейди мягко. - И всегда им были. Мне ли не знать, сэр. Я же здесь испокон веков. А нас с вами нанял один управляющий в одно и то же время.
- Управляющий? - Грейди покачал головой. - Здесь только один управляющий, это сам отель, сэр. Никогда не поверю, что вы не догадались, кто на самом деле нанял вас.
- Человек, который не способен держать в узде членов своей семьи, едва ли может представлять интерес для нашего управляющего. Мужчина, который не в состоянии твердой рукой направить в нужное русло жизни своих близких, едва ли сумеет верно ориентировать вектор собственного существования, не говоря уже о том, чтобы занимать руководящие позиции в операции такого масштаба, как управление «Оверлуком».
Ему вспомнилось, как однажды (теперь уже очень давно) его рассердило, что за барными полками не было зеркал. А теперь он этому радовался. Была охота смотреть на очередного развязавшего алкаша! Расквашенный нос, выпростанная рубашка, растрепанные волосы, заросшие щетиной щеки.
(Вот что бывает, когда суешь в осиное гнездо всю руку.)
Есть место, которое называется отель «Оверлук», - ответил Холлоран. - Это чуть выше Сайдуайндера.
Но самые крупные неприятности поджидали его у эстакады, выводившей на магистраль 36. А она ему была необходима. Магистраль 36 соединяла Денвер с Боулдером, а также шла на запад до Эстес-Парка, где вливалась в шоссе 7. В свою очередь, эта дорога, также известная как Горное шоссе, проходила через Сайдуайндер, миновала «Оверлук» и по западному склону спускалась в Юту.
- И вы допустили, чтобы вас лишили свободы? - В голосе Грейди звучало по-светски сдержанное удивление. - Боже, всего лишь миниатюрная женщина с маленьким ребенком?
В способностях возникли определенные сомнения. Я сам - и другие, увы, тоже - пришел к заключению, что вы не готовы вложить в наше общее дело всю душу. Или лучше будет выразиться так: у вас на это не хватит духу.
Тем не менее ему в голову пришли образы смерти в разных ее проявлениях: лягушка, раздавленная колесом машины на шоссе, как отвратительная почтовая марка на сером конверте; разбитые папины часы, валяющиеся поверх мусора в корзине перед тем, как отправиться на свалку; мертвая сойка рядом с телеграфным столбом; застывшие объедки, которые мама соскребала с тарелок в темную пасть бака для пищевых отходов.
Но нельзя было приравнять эти простые символы к той сложной роли, которую играла в реальной жизни мама; она полностью соответствовала его детскому представлению о вечности. Она уже была, когда его самого еще не было. И она будет, когда его не станет.
Мы сейчас находимся в самой потаенной глубине твоего существа, куда не проникает ничто другое. И какое-то время мы будем здесь одни, Дэнни. Это как «Оверлук», в который никто никогда не сможет попасть. Никакие часы здесь не идут. Ни одни ключи к ним не подходят, и их невозможно завести. Двери номеров никогда не открывались, и в них никто никогда не жил. Но и ты не можешь задерживаться здесь, потому что оно уже идет за тобой.
А если в вас хоть что-то от него осталось, то вы знаете, что они лгут. Все, что вам обещают, обернется обманом и насмешкой.
- А теперь послушай меня, Дэнни. И послушай внимательно, потому что я скажу тебе это только один раз. Есть вещи, о которых ни одному шестилетнему мальчику знать не положено, но мир устроен так, что реальность не всегда соответствует нашим ожиданиям. Наш мир очень жесток, Дэнни. И я принимаю это как должное. Нельзя сказать, что этот мир ненавидит нас с тобой, но он нас и не любит. Происходят жуткие события, и никто не может объяснить почему. Хорошие люди умирают порой мучительной смертью, оставляя в одиночестве тех, кто любил их. Иногда действительно создается впечатление, что только плохие люди живут и здравствуют. Мир не любит тебя, Дэнни, но тебя любит мама, и я тоже. Ты славный мальчик. Ты горюешь по отцу, но когда тебе делается невыносимо при мысли о том, что с ним случилось, и тебе хочется плакать - запрись в стенном шкафу, спрячься под одеялом и уж тогда выплачь свое горе. Только так должен поступать хороший сын. И постарайся продолжать жить нормальной жизнью. Это твоя миссия в нашем злом мире. Сохранить в себе чувство любви и держаться, что бы с тобой ни происходило. Взять себя в руки и продолжать идти по жизни.
- Тупица сильнее подвержен кабинной лихорадке, и он скорее пристрелит кого-нибудь за карточной игрой или ограбит ни с того ни с сего. Ему становится скучно. Когда выпадает снег, делать нечего, только смотреть телевизор или играть в «солитер», жульничая, когда не можешь выложить все тузы. Остается только собачиться с женой, изводить детей придирками и пить. Засыпать все труднее, потому что нет настоящей усталости, поэтому он напивается, чтобы уснуть, и просыпается с похмельем. Он становится раздражительным. А тут, может быть, ломается телефон, антенну валит ветром, заняться нечем, можно только думать, жульничать в «солитер» и делаться все раздражительнее и раздражительнее… И, наконец, бум, бум, бум.
- Нет, «забит дерьмом». Не говори так.
- Почему?
- Это вульгарно.
- Ма, а как это - вульгарно?
- Ну, все равно, как ковырять в носу за столом или делать пи-пи, не закрыв дверь туалета. Или говорить что-нибудь вроде «забит дерьмом». Дерьмо - вульгарное слово. Хорошие люди так не говорят.
- А папа говорит. Когда он смотрел мотор в машинке, то сказал: «Господи, насос-то забит дерьмом». Разве папа плохой?
Нынче федеральное правительство во все сует нос, а? ФБР вскрывает почту, ЦРУ сажает жучков в поганые телефоны… видали, что стряслось с этим… Никсоном. Жалостное было зрелище, да?
- Знаете, как они по большей части отправляются на тот свет? От сердечного приступа или удара, когда трахают свою бабу. Таких старых дураков, что хотят гульнуть под занавес, на курортах пруд пруди. Забираются сюда, в горы, чтоб повоображать, будто им снова двадцать.
- Жирный ублюдок выжмет из вас на халяву все, что можно, а весной будет ныть и скулить, что и половина работы не сделана так, как надо.
Джек вспомнил, о чем подумал тогда: «Это не на сцене. Это по-настоящему. Моя жизнь. Как можно было пустить ее коту под хвост?»
Уиннифред, ты неправильно держишь ребенка. Дай его мне. А мужа она держит правильно? Иначе зачем ему уходить со своей радостью из дома?
Она и представить себе не могла, что физически здоровому человеку жизнь может причинять такую боль. Боль она ощущала постоянно. Насколько в этом была виновата она сама? Этот вопрос преследовал Венди. Она чувствовала себя своей матерью. Отцом. Иногда, когда Венди чувствовала себя самою собой, она недоумевала, что с ними станет.
- Лесть, - ответила Венди, - это когда папа говорит, что мои новые желтые брюки ему нравятся, а на самом деле это не так… или когда он говорит, что мне вовсе не нужно похудеть на пять фунтов.
- А, это когда врут ради смеха?
- В общем, да.
Когда ты помимо воли попадал рукой в осиное гнездо, это не значило, что ты добровольно заключил сделку с дьяволом, продав ему свою цивилизованную сущность со всеми приманками в виде любви членов семьи, почета и уважения окружающих. Это просто случалось с тобой, и только. Совершенно пассивно, без права выбора ты превращался из разумного существа в комок обнаженных нервов. Из образованного выпускника колледжа в бессмысленно воющего примата всего за пять быстротечных секунд!
Вдобавок к неожиданному красноречию выяснилось, что Джордж не только оголтелый шовинист, но и совершеннейший оппортунист, которому в конечном счете все равно, на чьей он стороне, - а насколько знал Джек, это редкое качество ценилось даже среди самых искушенных мастеров дискуссий на высшем уровне. Таланты хорошего полемиста и искусного политического авантюриста шли рука об руку. Главное - вовремя выложить на стол свои козыри и использовать шанс. А с этим у Джорджа все было в порядке.
Но вот беда: Джордж Хэтфилд заикался.
Стены украшали собственноручно нарисованные Дэнни портреты Винни-Пуха, Иа-Иа и Кристофера Робина, но Уэнди догадывалась, что совсем скоро им на смену придут плакаты с фотографиями обкурившихся рок-звезд. Невинность уходит и сменяется опытом. Ничего не поделаешь, детка. Такова человеческая природа.
Джек даже не поднял взгляда, полностью погрузившись в мир, который создавал сам, уставившись в пишущую машинку и зажав в зубах сигарету.
Джек только и делал, что кричал на него, а она успокаивала
(...)
Джек, ты пугаешь его! - В ее голосе звенело обвинение. Внезапно она поняла, что им всем страшно. Но чего же они боялись?
- Я как раз чистил зубы и думал о чтении, - ответил Дэнни. - Думал очень, очень сильно. И тогда… Я увидел Тони далеко в глубине зеркала. Он сказал, что должен мне что-то показать.
- То есть он стоял у тебя за спиной? - спросила Уэнди.
- Нет, он был прямо в самом зеркале, - подчеркнул Дэнни. - Очень далеко внутри его. А потом и я вошел в зеркало. Дальше помню только, как папа меня начал трясти, и я подумал, что снова был плохим.
- А знаете, что действительно странно, доктор? Только что здесь впервые в жизни одним из нас было произнесено вслух слово «развод». И «алкоголизм». И «насилие». Три вещи произошли впервые одновременно. То есть в течение каких-то пяти минут.
Однажды в период беспробудного пьянства Уэнди обвинила его в том, что, обладая явной склонностью к саморазрушению, он не имел смелости и присутствия духа довести стремление к смерти сразу и до конца. А потому находил множество способов, чтобы его медленно убивали другие, от чего страдал он сам и мучилась его семья. Неужели это правда? Неужели где-то в глубине души его испугала мысль, что именно в «Оверлуке» он получит возможность закончить пьесу и вообще собрать разбитую на куски жизнь в единое целое? Разве мог он до такой степени страшиться этого, чтобы самому все уничтожить? Нет, Боже милостивый, ведь так не должно быть!
- Но, Джек… Джек, пойми, такова жизнь. Я ничего не могу изменить в ней.
- Знаю, - безразлично отозвался Джек. - Я уволен? Если да, будет лучше уведомить меня об этом сразу.
- Ты не будешь уволен, если сделаешь для меня две вещи.
- Согласен.
- А не лучше ли сначала ознакомиться с моими условиями, прежде чем принимать их?
- Нет. Диктуй свои пожелания, и я все выполню. Я должен позаботиться об Уэнди и Дэнни. Поэтому даже если тебе нужны мои яйца, я отправлю их бандеролью с авиапочтой.
- Ты уверен, что жалость к себе - это роскошь, которую ты можешь себе позволить, Джек?
Это напоминало звонок от некоего современного герцога Медичи… На портретах членов моей семьи не должны быть видны их физические изъяны - или вас, маэстро, вышвырнут гнить на свалке. Я плачу не просто за картины, а только за красивые картины. Когда изображаешь дочь моего лучшего друга и делового партнера, уж будь любезен, убери с ее лица родимое пятно, или тебя ждет свалка.
Он снова стал жевать таблетки. Раздражался по мелочам. Если становилось слишком тихо, начинал бессознательно щелкать пальцами. Чаще прибегал к ругательствам. Его способность сохранять контроль над собой тоже вызывала у нее беспокойство.
Он и раньше считал чем-то вроде извращения кромсать и уродовать кусты и живые изгороди, превращая их в нечто, чем им быть не полагалось. Джек вспомнил, что на пригорке возле одного из шоссе в Вермонте росла живая изгородь, подстриженная в форме рекламы мороженого. Заставлять природу рекламировать товар казалось не просто неправильным. Это было варварство.
Смысл оставался неясным, но завораживал. Джеку чудилось, что все эти вещи представляют собой фрагменты мозаики-головоломки, которые однажды могут сложиться в общую картину, стоит только найти правильный порядок для них. И он продолжал свои изыскания,...
Через четыре дня Бретт ушел с работы на мельнице и записался в армию. И Джек всегда считал подлинной причиной такого решения не беспричинное и жестокое избиение отцом матери на глазах у всей семьи, а тот факт, что на больничной койке их матушка слово в слово повторила лживую версию мужа, держа при этом за руку навещавшего ее в тот момент приходского священника. Бретт с отвращением покинул их, предоставив каждого собственной судьбе.
Кто-то сует тебе в руки такой же молитвенник и внушает: «Пой с нами, брат. Если хочешь удержаться на этой высокой платформе, ты должен петь утром, днем и вечером. Особенно вечером». Вот когда ты начинаешь понимать, Ллойд, что такое на самом деле эта платформа. Церковь с решетками на окнах, вот что. Храм для женщин, но тюрьма для тебя.
И тут же последовала неприятная, даже тревожная мысль: неужели ей хотелось, чтобы во всем оказался виноват Джек? Неужели ее ревность была так сильна? Такое желание непременно возникло бы у ее матери. Ей вспомнилось одно воскресенье, когда отец повел ее гулять в парк, а она сорвалась с каната на игровой площадке и расцарапала себе обе коленки. И сцена, которую закатила ему мать по возвращении домой: Ты только посмотри, что ты натворил! Почему ты не присматривал за ней как положено? Какой же ты после этого отец?
(Своими бесконечными придирками она довела его до могилы; он развелся с ней, но сделал это слишком поздно.)
Вот и она тоже ни на секунду не позволила себе усомниться в виновности Джека. Ни на мгновение.
- Пойми, Уэнди, если в отеле есть кто-то еще, мы должны убедиться в этом.
- Не смей оставлять нас одних! - завизжала она ему в лицо, брызгая слюной.
- Изумительная пародия на твою мамочку, Уэнди.
Восставшая из мертвых женщина представляется символом смертельных эмоций, загубленной жизни, от которого не так просто избавиться, невозможно отогнать от себя… Но поскольку она рождена его подсознанием, то он отождествляет себя с ней. В состоянии транса сознание Дэнни не работает. Подсознание руководит всеми его действиями. И тогда Дэнни кладет пальцы себе на горло и…
Но у них существовали куда более реальные причины для страха. Когда они окажутся в Сайдуайндере, вся их собственность будет состоять из шестидесяти долларов наличными и одежды, в которой они туда явятся. Даже машину придется бросить здесь. А если в Сайдуайндере и найдется ломбард, что представлялось сомнительным, заложить им все равно нечего, кроме обручального кольца Уэнди, купленного за девяносто баксов, да портативного радиоприемника «Сони». Старьевщик даст им долларов двадцать в лучшем случае. Но только очень великодушный старьевщик. Работы никакой. Ни сезонной, ни на полставки. Разве что подрядиться расчищать от снега дорожки к чужим домам по три доллара за один заход. Превосходная картинка: Джон Торранс тридцати лет от роду, который когда-то публиковался в «Эсквайре» и лелеял мечту - причем совсем небезосновательную мечту - стать одним из ведущих американских писателей следующего десятилетия, с лопатой на плече ходит и нажимает кнопки звонков в домах захолустного городка…
(...)
Джон Торранс стоит в очереди, чтобы обменять свои шестьдесят долларов на продуктовые талоны, или приходит к местной методистской церкви, где раздают одежду для бедных, и получает ее вместе с презрительными взглядами жителей Сайдуайндера. Джон Торранс, объясняющий Элу, почему им пришлось срочно уехать. Почему они погасили топку и оставили «Оверлук» на милость вандалов и грабителей на снегоходах.
Это заставило Джека очнуться. Он встал с кровати и подошел к сыну, чувствуя тошнотворный стыд. Ему следовало думать о Дэнни, а не об Уэнди и себе самом.
Он же всегда ненавидел эти треклятые снегоходы. Своим треском они разбивали торжественную, почти священную зимнюю тишину на миллионы хрупких осколков. Их пугались животные и птицы в лесах. Они оставляли за собой сизые облака дыма и бензиновых паров, отравляя воздух. Кхе, кхе, просто дышать нечем! Эти извращенные игрушки, созданные в эпоху ископаемого топлива, дарили к Рождеству десятилетним детишкам.
(Луддиты - группа английских рабочих, протестовавших в начале XIX века против изменений, которые повлекли промышленный переворот; часто протест выражался в разрушении машин.)
Он мог ощущать, как вокруг постепенно оживает отель.
Трудно сказать, каким образом ему удавалось улавливать это, но он предполагал, что здесь имеет место нечто подобное вспышкам предвидения, которые время от времени случались у Дэнни… Яблоко от яблони… Кажется, так говорят?
Нет, в прямом смысле слова он ничего не видел и не слышал, хотя ему казалось, что еще лишь усилие - и он преодолеет этот тончайший барьер восприятия. Словно другой «Оверлук» лежал всего в нескольких дюймах от реального мира (Если вообще существовала такая штука, как «реальный мир», подумал Джек), но постепенно это расстояние сокращалось. Так бывало, когда в юности он ходил на сеансы трехмерного кино. Если ты смотрел на экран, сняв специальные очки, изображение двоилось перед глазами. Но стоило надеть очки, как все становилось на свои места.
- Ты мне нравишься, - прошептала она, а Джек подумал, что от нее неспроста исходит аромат лилий, цветов таинственных, прячущихся в поросших мхом расселинах, где царят тени, а солнце - редкий гость.
- Зимний смотритель здесь вы, сэр, - сказал ему Грейди мягко. - И всегда им были. Мне ли не знать, сэр. Я же здесь испокон веков. А нас с вами нанял один управляющий в одно и то же время.
- Управляющий? - Грейди покачал головой. - Здесь только один управляющий, это сам отель, сэр. Никогда не поверю, что вы не догадались, кто на самом деле нанял вас.
- Человек, который не способен держать в узде членов своей семьи, едва ли может представлять интерес для нашего управляющего. Мужчина, который не в состоянии твердой рукой направить в нужное русло жизни своих близких, едва ли сумеет верно ориентировать вектор собственного существования, не говоря уже о том, чтобы занимать руководящие позиции в операции такого масштаба, как управление «Оверлуком».
Ему вспомнилось, как однажды (теперь уже очень давно) его рассердило, что за барными полками не было зеркал. А теперь он этому радовался. Была охота смотреть на очередного развязавшего алкаша! Расквашенный нос, выпростанная рубашка, растрепанные волосы, заросшие щетиной щеки.
(Вот что бывает, когда суешь в осиное гнездо всю руку.)
Есть место, которое называется отель «Оверлук», - ответил Холлоран. - Это чуть выше Сайдуайндера.
Но самые крупные неприятности поджидали его у эстакады, выводившей на магистраль 36. А она ему была необходима. Магистраль 36 соединяла Денвер с Боулдером, а также шла на запад до Эстес-Парка, где вливалась в шоссе 7. В свою очередь, эта дорога, также известная как Горное шоссе, проходила через Сайдуайндер, миновала «Оверлук» и по западному склону спускалась в Юту.
- И вы допустили, чтобы вас лишили свободы? - В голосе Грейди звучало по-светски сдержанное удивление. - Боже, всего лишь миниатюрная женщина с маленьким ребенком?
В способностях возникли определенные сомнения. Я сам - и другие, увы, тоже - пришел к заключению, что вы не готовы вложить в наше общее дело всю душу. Или лучше будет выразиться так: у вас на это не хватит духу.
Тем не менее ему в голову пришли образы смерти в разных ее проявлениях: лягушка, раздавленная колесом машины на шоссе, как отвратительная почтовая марка на сером конверте; разбитые папины часы, валяющиеся поверх мусора в корзине перед тем, как отправиться на свалку; мертвая сойка рядом с телеграфным столбом; застывшие объедки, которые мама соскребала с тарелок в темную пасть бака для пищевых отходов.
Но нельзя было приравнять эти простые символы к той сложной роли, которую играла в реальной жизни мама; она полностью соответствовала его детскому представлению о вечности. Она уже была, когда его самого еще не было. И она будет, когда его не станет.
Мы сейчас находимся в самой потаенной глубине твоего существа, куда не проникает ничто другое. И какое-то время мы будем здесь одни, Дэнни. Это как «Оверлук», в который никто никогда не сможет попасть. Никакие часы здесь не идут. Ни одни ключи к ним не подходят, и их невозможно завести. Двери номеров никогда не открывались, и в них никто никогда не жил. Но и ты не можешь задерживаться здесь, потому что оно уже идет за тобой.
А если в вас хоть что-то от него осталось, то вы знаете, что они лгут. Все, что вам обещают, обернется обманом и насмешкой.
- А теперь послушай меня, Дэнни. И послушай внимательно, потому что я скажу тебе это только один раз. Есть вещи, о которых ни одному шестилетнему мальчику знать не положено, но мир устроен так, что реальность не всегда соответствует нашим ожиданиям. Наш мир очень жесток, Дэнни. И я принимаю это как должное. Нельзя сказать, что этот мир ненавидит нас с тобой, но он нас и не любит. Происходят жуткие события, и никто не может объяснить почему. Хорошие люди умирают порой мучительной смертью, оставляя в одиночестве тех, кто любил их. Иногда действительно создается впечатление, что только плохие люди живут и здравствуют. Мир не любит тебя, Дэнни, но тебя любит мама, и я тоже. Ты славный мальчик. Ты горюешь по отцу, но когда тебе делается невыносимо при мысли о том, что с ним случилось, и тебе хочется плакать - запрись в стенном шкафу, спрячься под одеялом и уж тогда выплачь свое горе. Только так должен поступать хороший сын. И постарайся продолжать жить нормальной жизнью. Это твоя миссия в нашем злом мире. Сохранить в себе чувство любви и держаться, что бы с тобой ни происходило. Взять себя в руки и продолжать идти по жизни.