(К1020) Почему Запад - крут, а Россия - хромоножка (Часть 1 из 2)
Хочу присоединиться к одной любопытной игре типа «испорченный телефон». А именно, шотландец Фергюсон написал книгу «Civilization: The West and the Rest». Егор Холмогоров ее нелицеприятно откомментировал. Блогеру Богемику не понравилась трактовка Холмогорова, он предложил свою, а заодно свел труд Фергюсона к четырем главным постулатам, вместо исходных шести (см. «О западной цивилизации»). Блогер Деволь вытащил секретный текст Богемика из платного (а теперь уже и запретного) «Спутника и Погрома» и сделал доступным для простых трудящихся в своем промежуточном блоге. Правда, пока я занимался весенне-летними огородными работами, кое-что успело измениться: СиП попал в индекс запрещенных ресурсов, а у Деволя, при переносе содержимого в очередной новый блог, взыграла гражданская совесть, и он похищенный текст воспроизводить не стал. Теперь непонятно, куда крестьянину ссылаться: прямая ссылка на СиП - это страшное преступление по законам РФ, и даже цитировать как-то боязно, ибо Инквизиция может счесть априорно экстремистским любой текст, впервые появившийся на этом ресурсе. Придется обойтись без ссылки, ограничиваясь цитированием исходной книги Фергюсона, которая пока еще в России не запрещена. Привыкайте: скоро такая «приключенческая романтика» будет у нас нормальным фоном интеллектуальных дискуссий.
Суть полемики, которой посвящен этот «испорченный телефон», можно свести к двум вопросам:
1. В чем «фишка» Запада?
2. Что не так с Россией? (Полагая ее законной частью европейской, западной или «северной» цивилизации)
Часть I. В чем «фишка» Запада?
Фергюсон полагает, что «главными источниками могущества, отличающими Запад от остального мира, стали 6 групп уникальных институтов и связанных с ними идей». Собственно, Запад по сути и есть сумма этих институций, поэтому заимствование западной модели и приобщение исходно незападных обществ к Западу - вполне реалистичная вещь. Богемик, разумно сокращая Фергюсона, корень превосходства западной цивилизации сводит к четырем пунктам исходной книги (ниже цитирую прямо по Фергюсону, по уже указанной причине):
«1. Конкуренция. Децентрализация политической и экономической жизни, явившаяся трамплином для национальных государств и для капитализма.
2. Наука. Способ познания, объяснения и преобразования природы, давший Западу, кроме прочего, подавляющее военное преимущество перед остальным миром.
3. Имущественные права. Верховенство права как способ защиты собственников и мирного разрешения имущественных споров, легшее в основу наиболее устойчивой формы представительного правления.
<..>
5. Общество потребления. Образ жизни, при котором производство, продажа и покупка потребительских товаров (одежда и так далее) играют в экономических процессах центральную роль. Без общества потребления Промышленная революция была бы невозможна».
<...>
Два дополнительных фергюсоновских основания западного превосходства - медицину (№3) и трудовую этику (№6) - Богемик дезавуирует, поскольку они производны и/или в полной мере развились уже после того, как доминирование Запада явственно обозначилось. Это, кстати, отчасти обнажает элитаристский склад сознания самого Богемика. Существенная зависимость общественного прогресса от заботы о физическом здоровье масс, как и от этического самосознания этих масс, - идеи, для элитариста неприятные. Впрочем, с его редукцией фергюсоновских построений я вполне согласен. Но тут возникает вопрос: нельзя ли с оставшимися четырьмя основаниями Фергюсона разделаться так же, по-богемиковски лихо, и в итоге отыскать за ними более значимый корень западного превосходства, в отношении которого эти основания являются лишь инструментом и вспомогательным средством? Вопрос можно сформулировать несколько иначе: являются ли эти четыре института вполне самодостаточными, взятые в комплексе, или же они «работают» только при опоре на некоторый невысказанный принцип, который мы должны усвоить в первую очередь, чтобы наша попытка уподобиться Западу не свелась к бессмысленному каргокультизму?
Вполне возможно, что суть не в самих по себе институциях, а в тонких нюансах их реализации, которые восходят к некоему неназванному принципу. Вот эти-то нюансы как раз и важны, и они-то отличают Запад от Не-Запада. А если кто-то, прочитав популярную брошюру, захочет построить у себя Запад, внедрив эти институции без знания нюансов и исходного принципа, то получится «самолет» из жердочек, который никогда не взлетит. Мы в России это наблюдали и в советские времена, и в «лихие 90-е», и до сих пор «имеем счастье» наблюдать во многих сферах жизни. Получается, что в сознании туземцев и книга Фергюсона, и ее трактовка Богемиком легко могут обернуться очередными версиями каргокультизма, то есть навязывания неких волшебных ритуалов, которые внешне имитируют телодвижения цивилизованных людей, но на самом деле жизнь туземцев никак не улучшают, а то и ухудшают. Будет вам и «конкуренция», и «наука», и все остальное, но с помойки мы так и не сдвинемся, ибо «Дьявол в деталях».
Уличив меня в поисках некоего высшего основания для фергюсоновских институций, вы, конечно, можете выдвинуть обвинение в излишнем эссенциализме, платонизме и т.п. грехах, но чтение текста Фергюсона скорее подкрепило мои подозрения. Ибо сей автор не является фанатиком «концептуальной чистоты» и нередко в своих объяснениях выходит за рамки собственных постулатов, тем самым разрешая и нам не относиться к ним слишком буквально и всерьез. Особенно интересен его разбор такого «трудного случая», как причины различий между Северной и Латинской Америками. По Фергюсону, корень превосходства Северной Америки над Южной - в том, что на Севере ползунок распределения власти и собственности был несколько сдвинут от элит в пользу народа. Цитирую автора:
«Бывшие североамериканские колонии преуспели больше южноамериканских, потому что английские поселенцы на Севере выбрали такие отношения собственности и такой способ политического представительства, которые очень отличались от принесенных в Южную Америку испанцами и португальцами. (На Севере действовал режим "свободного доступа", в противоположность "ограниченному", при котором обществом управляют в интересах получающих экономическую ренту замкнутых элит.)… Северная Америка стала богаче Южной потому и исключительно потому, что английская модель, предполагавшая наличие широкого слоя частных собственников, а также демократию, работала лучше испанской модели, подразумевавшей авторитаризм и концентрацию богатства в руках немногих».
Фергюсон рассказывает о том, что в североамериканских колониях и в США вплоть до XX века «маленький человек» достаточно легко мог получить собственную землю и политические права, тогда как в Южной Америке земельные ресурсы «приватизировала» верхушка, и даже с началом антиколониальной революции от своей монополии на землю отказываться не собиралась. Поэтому, в частности, и попытка внедрения демократии здесь не удалась и привела только к хаосу: жесткое расслоение общества на ненавидящих друг друга лендлордов и бесправных батраков - негодный фундамент для стабильного республиканского правления.
Получается, что к четырем институциям Фергюсона-Богемика можно добавить еще один принцип: «элита должна делиться с народом властью и собственностью». Причем под словом «собственность» здесь понимаются не стеклянные бусы, автомобиль, жилище и прочие потребительские блага, а по-настоящему серьезный вид собственности - Земля и другие «средства производства». Если элита намерена оставить все себе, а массы подданных держать в качестве бесправной и нищей «мебели», то великих западных Соединенных Штатов у вас не получится, а получится, в лучшем случае, - полузападная Бразилия¸ а в худшем - криминальная Колумбия или скачущая Венесуэла (когда маятник качнется в обратную сторону). Заметим при этом, что у основания Латинской Америки стояли такие же европейцы, как и у основания Северной, и, более того, аристократически-элитарный компонент общества там был сильнее, чем на Севере, - что и позволило ему перетянуть одеяло на себя, оставив народ в бесправии, а будущее своих стран ограничить потолком «латиноамериканского образа жизни». Этот пример хорошо бы усвоить и переварить нашим отечественным элитаристам.
Технически, данный пример попадает у Фергюсона в главку, где разъясняется институция №3 - уважение к имущественным правам, как основание западного общества. Но равным образом его можно было бы рассмотреть и в главке про конкуренцию (институция №1). Наделение народа некоторой долей власти и собственности увеличивает градус экономической и политической конкуренции в социуме, в том числе и конкуренции между группировками самой элиты, которые теперь получают возможность апеллировать к народу, уже не вполне бесправному и бессильному. Получается, что необходимость «делиться с народом» возвышается по крайней мере над двумя институциями Фергюсона-Богемика, как некий важный нюанс или даже объемлющий принцип. Во всяком случае, этот принцип нуждается в самостоятельном озвучивании, поскольку та категория, в которую его поместил Фергюсон, явно слишком тесна для него, особенно в виду особенностей российской ментальности.
Последнее стоит пояснить. В России, в кругах правых и элитаристов, апелляция к западному имущественному праву нередко сводится к идее «святости частной собственности» и к необходимости защищать собственность элит от «алчущего быдла», «массы Шариковых». С этой точки зрения южноамериканские латифундисты, оставив свои народы без земли в XVIII-XIX вв., были в своем праве. Более того, они - молодцы, эффективно распорядились ресурсом: вместо того чтобы дробить землю и раздавать ее экономически неэффективным крестьянам, они учредили на ней прибыльные плантационные хозяйства, пользующиеся всеми экономическими выгодами масштаба. Вот только одним из последствий такого «эффективного менеджмента» стала принципиальная второсортность этих стран и полуколониальная зависимость от Европы, а впоследствии - и США, которые в XVIII-XIX вв. не боялись раздавать массу земли фермерам, закладывая тем самым основу будущего процветания и доминирования.
Интересно, что при обсуждении этой темы у Фергюсона волшебным образом всплывает идея «социальной мобильности», которая в российском контексте вообще никак не связана с темой «правовых гарантий собственности» и часто рассматривается как ее противоположность (с учетом большевистского опыта).
«Итак, ключом к успеху явилась социальная мобильность. Даже простой человек вроде Абрахама Смита мог буквально ни с чем приехать в американскую глушь и уже через несколько лет стать и собственником, и избирателем. ...В испанских колониях земля была распределена диаметрально противоположным способом».
Если вы подойдете к первому попавшемуся российскому «правому» и элитаристу и начнете ему объяснять, что фергюсоновская «защита имущественных прав» на самом деле расшифровывается как «более равномерное распределение собственности среди населения и обеспечение социального лифта для низов», то он вам устроит истерику на тему «хватит разводить советскую пропаганду». Поэтому представлять найденный нами у Фергюсона важный нюанс как частный случай применения категорий «имущественные права» и даже «конкуренция» было бы запутыванием российского читателя. В России принцип «нужно делиться властью и собственностью с народом» по умолчанию не связан с этими категориями, поэтому и умалчивать о нем нельзя. Попытка строить здесь Запад, умалчивая об этом принципе, неизбежно ограничит это строительство потолком Латинской Америки, и ни в какую Европу нас не приведет.
Попробуем более четко определить фундаментальный принцип, направляющий работу институций, конституирующих Запад. Формулировка «делиться с народом» кому-то может показаться поверхностной и даже «шариковской». Действительно, можно привести примеры весьма убогих и намертво отсталых обществ, где поддерживается полное равенство. То есть, будучи важным нюансом реализации институтов Фергюсона-Богемика, на роль «главной фишки Запада» этот принцип не тянет. Эту «фишку», по-видимому, вообще нельзя отыскать, если согласиться с Фергюсоном и историю Запада начинать примерно с 1492 года. Холмогоров в этом смысле совершенно прав, когда, в своей критике шотландского идеолога, предлагает обратиться к самым истокам европейской цивилизации, к античной Элладе:
«...Если относиться к «факторам Фергюсона» всерьез, то придется признать следующее. Исторический успех Запада был предопределен тем, что Западная цивилизация является одним из наследников древнегреческой цивилизации... Именно для вечно беспокойного авантюристического народа эллинов, разделенного на сотни враждующих друг с другом полисов - по одному на горную долину, конкуренция была основой жизни. Чтобы не воевать бесконечно, греки изобрели формы мирной конкуренции - олимпиады, творческие состязания, театральные конкурсы, торговлю, риторику, политику и искусство красноречия. Греки же создали теоретическую и экспериментальную науку, заложили основы динамично развивавшейся медицины. Они сформулировали идею закона, который выше любого человека, включая царя, создали идею «демократии собственников», которую Фергюсон почему-то приписывает англичанину Локку, а их преемники римляне заложили основы неприкосновенности собственности. Наряду с откровением Бога в Ветхом Завете, греческая культурная революция была главным событием, предопределяющим всю историю мира. И с тех пор цивилизации делятся на имеющие греческие корни и не имеющие таковых. Другими словами, успешность Запада была предопределена задолго до открытия Америки, и основами своего успеха Запад обязан просто тем, что был причастен к древнегреческому наследию - его духу инноваций, конкуренции, рационального познания мира и гражданского устроения общества на идеалах свободы».
Античная Европа, конечно, не смогла обеспечить устойчивость необходимых институций и не достигла такого триумфа, как Новая Европа, но без опоры на греко-римское наследие никакой «Новой Европы» вообще не состоялось бы. «Фишку» Запада логично искать в тех особенностях Древней Эллады, которые отличали ее от современных ей цивилизаций Высокой Азии. На этом более простом и контрастном материале и нюансы видны лучше. Для экономии времени и места, я сошлюсь на свою незаконченную книгу «Геополитика эпохи эллинизма» (в нескольких абзацах ниже идет пересказ соответствующей главы).
Древних греков наиболее ярко отличала от древневосточных социумов способность сочетать высокую, изощренную культуру с эгалитаризмом (под которым здесь понимается гражданское равноправие, сглаженность сословных барьеров, относительно равномерное распределение собственности, низкий социальный порог входа в политику и культуру). Это и есть наиболее существенное отличие Европы как от варваров (эгалитаризм без культуры), так и от цивилизаций Высокой Азии (культура без эгалитаризма). Древним восточным обществам в этом плане было свойственно колебание маятника. В эпохи расцвета ареал распространения высокой культуры ограничивался немногочисленной верхушкой. Подавляющая часть населения прозябала в состоянии бесправных крепостных, и сколь бы талантов не скрывали в себе эти многомиллионные массы, этим талантам было суждено утонуть в навозе. Если же варвары и восставшие массы сокрушали иерархическое общество и восстанавливали эгалитаризм, то высокая культура уничтожалась вместе с ее хранителями. Потом стратифицированное общество снова возрождалось, «быдло загонялось в стойло», и все повторялось по второму кругу.
У греков все было иначе: культура открыта для масс, талантливые представители большинства имеют возможность приобщиться к накопленным сокровищам цивилизации. Не только в эпоху расцвета эллинской демократии, но даже в чопорную имперскую эпоху великим философом мог быть провозглашен, к примеру, вчерашний раб (Эпиктет), и с этим рабом потом носились высокопоставленные элитарии, конспектируя его лекции для потомков. Такой подход резко увеличивает количество полезных людей, вовлеченных в развитие культуры, - и не только в качестве творцов, но и в качестве изощренных зрителей и компетентных читателей, что немаловажно для стимулирования творцов. При этом культура отнюдь не деградировала до уровня «попсы» и сохраняла весьма рафинированные сегменты. В итоге, если сравнивать общества по количеству людей образованных, культурных и компетентных, то маленькая Эллада многократно превосходила общества Ближнего Востока все вместе взятые. Этот приниц «кладите больше заварки» и привел в результате к доминированию эллинской цивилизации в ареале Средиземноморья. Смысл институций Фергюсона - как раз в том, чтобы обеспечить это «больше заварки» на институциональном уровне.
Сочетание элементов эгалитаризма и высокой культуры обеспечивалось у греков специфическими институциями полисного образа жизни. Наиболее ярко это проявилось в демократических Афинах, но в той или иной мере затронуло и остальные античные полисы, включая и те, которые считались «олигархическими», подобно Спарте и Риму. Знаменитая надгробная речь Перикла (в передаче Фукидида), где излагается доктрина, соединяющая эгалитаризм с просвещенным и культурным образом жизни, является манифестом не только Афинской демократии, но и Западной цивилизации в целом. Зачем ковыряться в каком-то Фергюсоне, если люди поумнее все тайны Запада выболтали еще две с половиной тысячи лет назад?
«И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется демократией. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству. В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. …Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против. …Одним словом, я утверждаю, что город наш - школа всей Эллады, и полагаю, что каждый из нас сам по себе может с легкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях». [Перевод Г.А. Стратановского]
Новое рождение европейской цивилизации тоже началось в относительно эгалитарных городах-государствах Италии, которые в XIII-XV вв. по многим своим чертам были ближе к древним античным полисам, чем к позднейшему сословному обществу эпохи Старого режима. Европеизация остальной Европы долгое время протекала через основание и рост относительно автономных самоуправляемых городов и инсталляцию в этих городах университетов.
В дальнейшем, по мере отживания городов-государств и становления государств-наций, европейским элитам удалось сохранить баланс между культурой и эгалитаризмом, постепенно расширяя причастную культуре долю социума и повышая тем самым «градус» исходного преимущества над Востоком. Если мы возьмем вторую четверть XX века, - эпоху максимального возвышения Запада (Севера) над остальным миром, - то различие, о котором мы говорим, доросло до такой степени очевидности, которая была характерна для эллинской эпохи. Типичный представитель Запада (Севера) в это время - человек, наделенный суммой гражданских прав, получивший, как минимум, среднее образование, приобщившийся ко всем достижениям человеческой цивилизации, а если у него были какие-то таланты и способности - то отобранный для продолжения образования, для вовлечения в науку, искусство, техническое конструирование. Типичный представитель Востока (Юга) в то время - темный, бесправный крестьянин, обреченный всю жизнь ковыряться в навозе, в то время как местные аристократы учатся в Оксфорде.
С тех пор многое изменилось, и даже самые дремучие восточные и южные элиты «дотумкали», что хоть как-то сравняться с Западом можно, только обеспечив массам населения доступ к образованию и культуре, а не удерживая их в роли «темного быдла». Для этого, в свою очередь, требуется ломка сословных и кастовых перегородок (и предрассудков) и насаждение элементов эгалитаризма. Все остальные «столпы» западной цивилизации могут сыграть свою роль только на подготовленной этим почве. Не случайно, кстати, наиболее эффективными в подражании Западу оказались народы из ареала Дальневосточной цивилизации (Япония, Китай, Корея). Для них в прошлом были характерны меритократические системы, основанные на демонстрации знаний и культуры, и открывающие социальный лифт для одаренных в этом отношении индивидов.
С тех пор как естественный для Европы полисный образ жизни отошел в прошлое, и до тех пор пока европейцы не вернутся к «полисному фундаментализму» (см. об этом «Игра в Невозможное»), гармоничное сочетание культуры и эгалитаризма является заботой национальных элит, как на самом Западе, так и за его пределами. Соответственно, успешность или неуспешность вестернизации определяется способностью данной элиты вовлекать массы в образование, культуру, творчество, сохраняя при этом оазисы, где сохраняется качество культуры, где она поддерживается в рафинированном и не «опрощенном» состоянии. Проблемы России стоит искать как раз в этой плоскости. Но здесь мы уже переходим ко второму вопросу.
Продолжение
Суть полемики, которой посвящен этот «испорченный телефон», можно свести к двум вопросам:
1. В чем «фишка» Запада?
2. Что не так с Россией? (Полагая ее законной частью европейской, западной или «северной» цивилизации)
Часть I. В чем «фишка» Запада?
Фергюсон полагает, что «главными источниками могущества, отличающими Запад от остального мира, стали 6 групп уникальных институтов и связанных с ними идей». Собственно, Запад по сути и есть сумма этих институций, поэтому заимствование западной модели и приобщение исходно незападных обществ к Западу - вполне реалистичная вещь. Богемик, разумно сокращая Фергюсона, корень превосходства западной цивилизации сводит к четырем пунктам исходной книги (ниже цитирую прямо по Фергюсону, по уже указанной причине):
«1. Конкуренция. Децентрализация политической и экономической жизни, явившаяся трамплином для национальных государств и для капитализма.
2. Наука. Способ познания, объяснения и преобразования природы, давший Западу, кроме прочего, подавляющее военное преимущество перед остальным миром.
3. Имущественные права. Верховенство права как способ защиты собственников и мирного разрешения имущественных споров, легшее в основу наиболее устойчивой формы представительного правления.
<..>
5. Общество потребления. Образ жизни, при котором производство, продажа и покупка потребительских товаров (одежда и так далее) играют в экономических процессах центральную роль. Без общества потребления Промышленная революция была бы невозможна».
<...>
Два дополнительных фергюсоновских основания западного превосходства - медицину (№3) и трудовую этику (№6) - Богемик дезавуирует, поскольку они производны и/или в полной мере развились уже после того, как доминирование Запада явственно обозначилось. Это, кстати, отчасти обнажает элитаристский склад сознания самого Богемика. Существенная зависимость общественного прогресса от заботы о физическом здоровье масс, как и от этического самосознания этих масс, - идеи, для элитариста неприятные. Впрочем, с его редукцией фергюсоновских построений я вполне согласен. Но тут возникает вопрос: нельзя ли с оставшимися четырьмя основаниями Фергюсона разделаться так же, по-богемиковски лихо, и в итоге отыскать за ними более значимый корень западного превосходства, в отношении которого эти основания являются лишь инструментом и вспомогательным средством? Вопрос можно сформулировать несколько иначе: являются ли эти четыре института вполне самодостаточными, взятые в комплексе, или же они «работают» только при опоре на некоторый невысказанный принцип, который мы должны усвоить в первую очередь, чтобы наша попытка уподобиться Западу не свелась к бессмысленному каргокультизму?
Вполне возможно, что суть не в самих по себе институциях, а в тонких нюансах их реализации, которые восходят к некоему неназванному принципу. Вот эти-то нюансы как раз и важны, и они-то отличают Запад от Не-Запада. А если кто-то, прочитав популярную брошюру, захочет построить у себя Запад, внедрив эти институции без знания нюансов и исходного принципа, то получится «самолет» из жердочек, который никогда не взлетит. Мы в России это наблюдали и в советские времена, и в «лихие 90-е», и до сих пор «имеем счастье» наблюдать во многих сферах жизни. Получается, что в сознании туземцев и книга Фергюсона, и ее трактовка Богемиком легко могут обернуться очередными версиями каргокультизма, то есть навязывания неких волшебных ритуалов, которые внешне имитируют телодвижения цивилизованных людей, но на самом деле жизнь туземцев никак не улучшают, а то и ухудшают. Будет вам и «конкуренция», и «наука», и все остальное, но с помойки мы так и не сдвинемся, ибо «Дьявол в деталях».
Уличив меня в поисках некоего высшего основания для фергюсоновских институций, вы, конечно, можете выдвинуть обвинение в излишнем эссенциализме, платонизме и т.п. грехах, но чтение текста Фергюсона скорее подкрепило мои подозрения. Ибо сей автор не является фанатиком «концептуальной чистоты» и нередко в своих объяснениях выходит за рамки собственных постулатов, тем самым разрешая и нам не относиться к ним слишком буквально и всерьез. Особенно интересен его разбор такого «трудного случая», как причины различий между Северной и Латинской Америками. По Фергюсону, корень превосходства Северной Америки над Южной - в том, что на Севере ползунок распределения власти и собственности был несколько сдвинут от элит в пользу народа. Цитирую автора:
«Бывшие североамериканские колонии преуспели больше южноамериканских, потому что английские поселенцы на Севере выбрали такие отношения собственности и такой способ политического представительства, которые очень отличались от принесенных в Южную Америку испанцами и португальцами. (На Севере действовал режим "свободного доступа", в противоположность "ограниченному", при котором обществом управляют в интересах получающих экономическую ренту замкнутых элит.)… Северная Америка стала богаче Южной потому и исключительно потому, что английская модель, предполагавшая наличие широкого слоя частных собственников, а также демократию, работала лучше испанской модели, подразумевавшей авторитаризм и концентрацию богатства в руках немногих».
Фергюсон рассказывает о том, что в североамериканских колониях и в США вплоть до XX века «маленький человек» достаточно легко мог получить собственную землю и политические права, тогда как в Южной Америке земельные ресурсы «приватизировала» верхушка, и даже с началом антиколониальной революции от своей монополии на землю отказываться не собиралась. Поэтому, в частности, и попытка внедрения демократии здесь не удалась и привела только к хаосу: жесткое расслоение общества на ненавидящих друг друга лендлордов и бесправных батраков - негодный фундамент для стабильного республиканского правления.
Получается, что к четырем институциям Фергюсона-Богемика можно добавить еще один принцип: «элита должна делиться с народом властью и собственностью». Причем под словом «собственность» здесь понимаются не стеклянные бусы, автомобиль, жилище и прочие потребительские блага, а по-настоящему серьезный вид собственности - Земля и другие «средства производства». Если элита намерена оставить все себе, а массы подданных держать в качестве бесправной и нищей «мебели», то великих западных Соединенных Штатов у вас не получится, а получится, в лучшем случае, - полузападная Бразилия¸ а в худшем - криминальная Колумбия или скачущая Венесуэла (когда маятник качнется в обратную сторону). Заметим при этом, что у основания Латинской Америки стояли такие же европейцы, как и у основания Северной, и, более того, аристократически-элитарный компонент общества там был сильнее, чем на Севере, - что и позволило ему перетянуть одеяло на себя, оставив народ в бесправии, а будущее своих стран ограничить потолком «латиноамериканского образа жизни». Этот пример хорошо бы усвоить и переварить нашим отечественным элитаристам.
Технически, данный пример попадает у Фергюсона в главку, где разъясняется институция №3 - уважение к имущественным правам, как основание западного общества. Но равным образом его можно было бы рассмотреть и в главке про конкуренцию (институция №1). Наделение народа некоторой долей власти и собственности увеличивает градус экономической и политической конкуренции в социуме, в том числе и конкуренции между группировками самой элиты, которые теперь получают возможность апеллировать к народу, уже не вполне бесправному и бессильному. Получается, что необходимость «делиться с народом» возвышается по крайней мере над двумя институциями Фергюсона-Богемика, как некий важный нюанс или даже объемлющий принцип. Во всяком случае, этот принцип нуждается в самостоятельном озвучивании, поскольку та категория, в которую его поместил Фергюсон, явно слишком тесна для него, особенно в виду особенностей российской ментальности.
Последнее стоит пояснить. В России, в кругах правых и элитаристов, апелляция к западному имущественному праву нередко сводится к идее «святости частной собственности» и к необходимости защищать собственность элит от «алчущего быдла», «массы Шариковых». С этой точки зрения южноамериканские латифундисты, оставив свои народы без земли в XVIII-XIX вв., были в своем праве. Более того, они - молодцы, эффективно распорядились ресурсом: вместо того чтобы дробить землю и раздавать ее экономически неэффективным крестьянам, они учредили на ней прибыльные плантационные хозяйства, пользующиеся всеми экономическими выгодами масштаба. Вот только одним из последствий такого «эффективного менеджмента» стала принципиальная второсортность этих стран и полуколониальная зависимость от Европы, а впоследствии - и США, которые в XVIII-XIX вв. не боялись раздавать массу земли фермерам, закладывая тем самым основу будущего процветания и доминирования.
Интересно, что при обсуждении этой темы у Фергюсона волшебным образом всплывает идея «социальной мобильности», которая в российском контексте вообще никак не связана с темой «правовых гарантий собственности» и часто рассматривается как ее противоположность (с учетом большевистского опыта).
«Итак, ключом к успеху явилась социальная мобильность. Даже простой человек вроде Абрахама Смита мог буквально ни с чем приехать в американскую глушь и уже через несколько лет стать и собственником, и избирателем. ...В испанских колониях земля была распределена диаметрально противоположным способом».
Если вы подойдете к первому попавшемуся российскому «правому» и элитаристу и начнете ему объяснять, что фергюсоновская «защита имущественных прав» на самом деле расшифровывается как «более равномерное распределение собственности среди населения и обеспечение социального лифта для низов», то он вам устроит истерику на тему «хватит разводить советскую пропаганду». Поэтому представлять найденный нами у Фергюсона важный нюанс как частный случай применения категорий «имущественные права» и даже «конкуренция» было бы запутыванием российского читателя. В России принцип «нужно делиться властью и собственностью с народом» по умолчанию не связан с этими категориями, поэтому и умалчивать о нем нельзя. Попытка строить здесь Запад, умалчивая об этом принципе, неизбежно ограничит это строительство потолком Латинской Америки, и ни в какую Европу нас не приведет.
Попробуем более четко определить фундаментальный принцип, направляющий работу институций, конституирующих Запад. Формулировка «делиться с народом» кому-то может показаться поверхностной и даже «шариковской». Действительно, можно привести примеры весьма убогих и намертво отсталых обществ, где поддерживается полное равенство. То есть, будучи важным нюансом реализации институтов Фергюсона-Богемика, на роль «главной фишки Запада» этот принцип не тянет. Эту «фишку», по-видимому, вообще нельзя отыскать, если согласиться с Фергюсоном и историю Запада начинать примерно с 1492 года. Холмогоров в этом смысле совершенно прав, когда, в своей критике шотландского идеолога, предлагает обратиться к самым истокам европейской цивилизации, к античной Элладе:
«...Если относиться к «факторам Фергюсона» всерьез, то придется признать следующее. Исторический успех Запада был предопределен тем, что Западная цивилизация является одним из наследников древнегреческой цивилизации... Именно для вечно беспокойного авантюристического народа эллинов, разделенного на сотни враждующих друг с другом полисов - по одному на горную долину, конкуренция была основой жизни. Чтобы не воевать бесконечно, греки изобрели формы мирной конкуренции - олимпиады, творческие состязания, театральные конкурсы, торговлю, риторику, политику и искусство красноречия. Греки же создали теоретическую и экспериментальную науку, заложили основы динамично развивавшейся медицины. Они сформулировали идею закона, который выше любого человека, включая царя, создали идею «демократии собственников», которую Фергюсон почему-то приписывает англичанину Локку, а их преемники римляне заложили основы неприкосновенности собственности. Наряду с откровением Бога в Ветхом Завете, греческая культурная революция была главным событием, предопределяющим всю историю мира. И с тех пор цивилизации делятся на имеющие греческие корни и не имеющие таковых. Другими словами, успешность Запада была предопределена задолго до открытия Америки, и основами своего успеха Запад обязан просто тем, что был причастен к древнегреческому наследию - его духу инноваций, конкуренции, рационального познания мира и гражданского устроения общества на идеалах свободы».
Античная Европа, конечно, не смогла обеспечить устойчивость необходимых институций и не достигла такого триумфа, как Новая Европа, но без опоры на греко-римское наследие никакой «Новой Европы» вообще не состоялось бы. «Фишку» Запада логично искать в тех особенностях Древней Эллады, которые отличали ее от современных ей цивилизаций Высокой Азии. На этом более простом и контрастном материале и нюансы видны лучше. Для экономии времени и места, я сошлюсь на свою незаконченную книгу «Геополитика эпохи эллинизма» (в нескольких абзацах ниже идет пересказ соответствующей главы).
Древних греков наиболее ярко отличала от древневосточных социумов способность сочетать высокую, изощренную культуру с эгалитаризмом (под которым здесь понимается гражданское равноправие, сглаженность сословных барьеров, относительно равномерное распределение собственности, низкий социальный порог входа в политику и культуру). Это и есть наиболее существенное отличие Европы как от варваров (эгалитаризм без культуры), так и от цивилизаций Высокой Азии (культура без эгалитаризма). Древним восточным обществам в этом плане было свойственно колебание маятника. В эпохи расцвета ареал распространения высокой культуры ограничивался немногочисленной верхушкой. Подавляющая часть населения прозябала в состоянии бесправных крепостных, и сколь бы талантов не скрывали в себе эти многомиллионные массы, этим талантам было суждено утонуть в навозе. Если же варвары и восставшие массы сокрушали иерархическое общество и восстанавливали эгалитаризм, то высокая культура уничтожалась вместе с ее хранителями. Потом стратифицированное общество снова возрождалось, «быдло загонялось в стойло», и все повторялось по второму кругу.
У греков все было иначе: культура открыта для масс, талантливые представители большинства имеют возможность приобщиться к накопленным сокровищам цивилизации. Не только в эпоху расцвета эллинской демократии, но даже в чопорную имперскую эпоху великим философом мог быть провозглашен, к примеру, вчерашний раб (Эпиктет), и с этим рабом потом носились высокопоставленные элитарии, конспектируя его лекции для потомков. Такой подход резко увеличивает количество полезных людей, вовлеченных в развитие культуры, - и не только в качестве творцов, но и в качестве изощренных зрителей и компетентных читателей, что немаловажно для стимулирования творцов. При этом культура отнюдь не деградировала до уровня «попсы» и сохраняла весьма рафинированные сегменты. В итоге, если сравнивать общества по количеству людей образованных, культурных и компетентных, то маленькая Эллада многократно превосходила общества Ближнего Востока все вместе взятые. Этот приниц «кладите больше заварки» и привел в результате к доминированию эллинской цивилизации в ареале Средиземноморья. Смысл институций Фергюсона - как раз в том, чтобы обеспечить это «больше заварки» на институциональном уровне.
Сочетание элементов эгалитаризма и высокой культуры обеспечивалось у греков специфическими институциями полисного образа жизни. Наиболее ярко это проявилось в демократических Афинах, но в той или иной мере затронуло и остальные античные полисы, включая и те, которые считались «олигархическими», подобно Спарте и Риму. Знаменитая надгробная речь Перикла (в передаче Фукидида), где излагается доктрина, соединяющая эгалитаризм с просвещенным и культурным образом жизни, является манифестом не только Афинской демократии, но и Западной цивилизации в целом. Зачем ковыряться в каком-то Фергюсоне, если люди поумнее все тайны Запада выболтали еще две с половиной тысячи лет назад?
«И так как у нас городом управляет не горсть людей, а большинство народа, то наш государственный строй называется демократией. В частных делах все пользуются одинаковыми правами по законам. Что же до дел государственных, то на почетные государственные должности выдвигают каждого по достоинству, поскольку он чем-нибудь отличился не в силу принадлежности к определенному сословию, но из-за личной доблести. Бедность и темное происхождение или низкое общественное положение не мешают человеку занять почетную должность, если он способен оказать услуги государству. В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. …Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то, что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем. Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против. …Одним словом, я утверждаю, что город наш - школа всей Эллады, и полагаю, что каждый из нас сам по себе может с легкостью и изяществом проявить свою личность в самых различных жизненных условиях». [Перевод Г.А. Стратановского]
Новое рождение европейской цивилизации тоже началось в относительно эгалитарных городах-государствах Италии, которые в XIII-XV вв. по многим своим чертам были ближе к древним античным полисам, чем к позднейшему сословному обществу эпохи Старого режима. Европеизация остальной Европы долгое время протекала через основание и рост относительно автономных самоуправляемых городов и инсталляцию в этих городах университетов.
В дальнейшем, по мере отживания городов-государств и становления государств-наций, европейским элитам удалось сохранить баланс между культурой и эгалитаризмом, постепенно расширяя причастную культуре долю социума и повышая тем самым «градус» исходного преимущества над Востоком. Если мы возьмем вторую четверть XX века, - эпоху максимального возвышения Запада (Севера) над остальным миром, - то различие, о котором мы говорим, доросло до такой степени очевидности, которая была характерна для эллинской эпохи. Типичный представитель Запада (Севера) в это время - человек, наделенный суммой гражданских прав, получивший, как минимум, среднее образование, приобщившийся ко всем достижениям человеческой цивилизации, а если у него были какие-то таланты и способности - то отобранный для продолжения образования, для вовлечения в науку, искусство, техническое конструирование. Типичный представитель Востока (Юга) в то время - темный, бесправный крестьянин, обреченный всю жизнь ковыряться в навозе, в то время как местные аристократы учатся в Оксфорде.
С тех пор многое изменилось, и даже самые дремучие восточные и южные элиты «дотумкали», что хоть как-то сравняться с Западом можно, только обеспечив массам населения доступ к образованию и культуре, а не удерживая их в роли «темного быдла». Для этого, в свою очередь, требуется ломка сословных и кастовых перегородок (и предрассудков) и насаждение элементов эгалитаризма. Все остальные «столпы» западной цивилизации могут сыграть свою роль только на подготовленной этим почве. Не случайно, кстати, наиболее эффективными в подражании Западу оказались народы из ареала Дальневосточной цивилизации (Япония, Китай, Корея). Для них в прошлом были характерны меритократические системы, основанные на демонстрации знаний и культуры, и открывающие социальный лифт для одаренных в этом отношении индивидов.
С тех пор как естественный для Европы полисный образ жизни отошел в прошлое, и до тех пор пока европейцы не вернутся к «полисному фундаментализму» (см. об этом «Игра в Невозможное»), гармоничное сочетание культуры и эгалитаризма является заботой национальных элит, как на самом Западе, так и за его пределами. Соответственно, успешность или неуспешность вестернизации определяется способностью данной элиты вовлекать массы в образование, культуру, творчество, сохраняя при этом оазисы, где сохраняется качество культуры, где она поддерживается в рафинированном и не «опрощенном» состоянии. Проблемы России стоит искать как раз в этой плоскости. Но здесь мы уже переходим ко второму вопросу.
Продолжение