Геополитика эпохи эллинизма (Сезон 1. Серия 5)
Предыдущая часть -- Оглавление -- Следующая часть
1.5. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЭГАЛИТАРНОГО РАЗВИТИЯ
Тема: ПРОИСХОЖДЕНИЕ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Теперь осталось разобраться, каким же образом Катастрофа Бронзового Века могла содействовать рождению античной цивилизации. Что именно произошло с «протоэллинами», и почему они в итоге стали «эллинами», а не молдаванами, например? (Хотя политкорректно заметим, что в какой-нибудь альтернативной реальности «молдаванизм», возможно, стал бы не менее значимой эпохой в развитии мировой цивилизации).
Иллюстрация 1.5.1. Фундаментальные ценности Ближневосточной цивилизации. Сокровища микенских гробниц из Национального археологического музея в Афинах. (По ссылке - еще фотографии)
Сама Крито-Микенская цивилизация и все, что было до нее, это еще не история, а предыстория эллинов. В основных своих чертах она повторяла современные ей общества Древнего Востока: сирийские, левантийские и анатолийские малые государства. Распределительное дворцовое хозяйство; бухгалтерия и бюрократия; строгая социальная стратификация; привилегированная профессиональная армия; превращение основной массы населения в бесправное податное сословие, а то и в крепостных-илотов. В своем минойском (раннем критском) формате эта цивилизация еще представляла кое-что необычное. Ориентация исключительно на море и флот; высокий статус женщин; есть подозрения о существовании аристократической республики. Но в свою завершающую, микенскую эпоху она совершенно сливается с общим кругом ближневосточных государств Позднего Бронзового Века. Судя по изображениям, захоронениям, архитектуре и содержанию глиняных табличек, ахейская элита того времени - это типичный представитель круга военизированных элит эпохи боевых колесниц, которые (элиты) выглядят примерно одинаково на всем протяжении Ближнего Востока.
Иллюстрация 1.5.2. Рельеф эпохи хеттов (из г. Мараш в Киликии), прекрасно иллюстрирующий саму идею позднебронзовой элитарности. (Картинка позаимствована из книги И.М. Дьяконова «Предыстория армянского народа»).
Итак, прежде чем сделаться европейцами, предки эллинов несколько столетий (XVI-XIII вв. до н.э.) пытались жить как просвещенная Азия, и с годами это получалось у них все лучше и лучше. Настолько лучше, что подземная «Сокровищница Атрея», построенная в Микенах в середине XIII в. до н.э., оставалась самым крупным купольным сооружением Европы вплоть до II в. н.э., когда Адриан построил в Риме свой Пантеон. И только «глобальное» крушение ближневосточной цивилизации заставило греков отказаться от счастья быть Азией.
Иллюстрация 1.5.3. «Сокровищница Атрея» в Микенах, вид изнутри, зарисованный Эдвардом Додвеллом (1767-1832) в начале XIX в., до расчистки и реставрации сооружения.
Иллюстрация 1.5.4. Торговая экспансия критян и микенцев, занимавших важную нишу в Ближневосточном мире-экономике. Финикийские торговцы в ту эпоху чувствовали себя неуютно. И даже в ходе последующей экспансии они, на всякий случай, избегали колонизировать земли, ранее освоенные микенцами. В эпоху последующей эллинской колонизации IX-VI вв. эллины шли по уже давно проторенным тропам, возвращая свое.
Поскольку речь идет не только о рождении эллинов, но о рождении Европы, как чего-то отличного от Азии и Евразии, то хорошо бы для начала понять, на что, собственно, мы должны обратить внимание. Что получится, если максимально лаконично сформулировать различие между «Европой» и «Азией» в исторической ретроспективе? Конечно, речь идет не о сравнении Молдавии с Горным Бадахшаном, а о сравнении «высокой» Европы (эллины, римляне) с «высокой» Азией (Древний Египет, Месопотамия, Персия).
Объем резонерства на эту тему зашкаливает. У наших современников слишком велик соблазн подверстать концепцию «европеизма» под современные политические догматы. Они делают акцент на свободе личности, правах человека, частной собственности, - на всем, что позволяет защитить индивидуальность от тирании коллектива. Но еще в 1819 году Бенжамен Констан обратил внимание на принципиальное различие в понимании «свободы» между эллинами и европейцами Нового времени (см. его лекцию «О свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей»). Для античного человека «свобода» - это возможность непосредственно участвовать в управлении полисом, в определении его коллективной воли, а не возможность отгородить себе некое автономное от общества личное пространство. Античная демократия была «колхозной», тоталитарной, «национал-социалистской». Она весьма вольно обращалась с правами граждан, с их собственностью и даже с частной, домашней жизнью. Политическим идеалом античности было не отгораживание гражданина от коллектива, а наоборот, полное и гармоничное растворение в нем и в его коллективной воле. (Именно желание реализовать эту античную утопию привело во Франции к зверствам якобинцев). Стремление к равноправию и эгалитаризму у эллинов было выражено значительно больше, чем стремление к «свободе личности» в ее либеральном понимании.
Мода нашего времени - трактовать императивное расширение индивидуальных свобод и защиту права личности на любые девиации как необходимое условие для роста творческого потенциала, «креативности». Между тем, еще не так давно господствовала прямо противоположная доктрина, придуманная Фрейдом, когда источником творческой активности считались поведенческие запреты и связанная с ними «сублимация» природных побуждений. Эта доктрина, пожалуй, более правдоподобно объясняет творческую активность европейцев до середины XX века. В эпоху, когда европейцы жили «по Фрейду», в окружении всевозможных табу, они совершали действительно великие открытия и создавали недостижимые шедевры. Нынешняя расторможенная «креативность» в основном растрачивается на новинки в сфере маркетинга, дизайна и развлечений, тогда как фундаментальные открытия по-прежнему делаются «сексуально нерасторможенными» личностями «по Фрейду», типа математика Перельмана.
Обеспечить цивилизацию творцами можно, не снимая табу и не потакая индивидуальным девиациям. Это, своего рода, феномен «крепостного театра». Русский барин не приветствовал «тараканы» в голове у своих крестьян и живо выбивал их кнутом на конюшне. Но при этом мог поощрять у одаренных индивидов творческие наклонности в сфере ремесла, искусства, всяких художеств. Собственно, культурный прогресс в обществах Высокой Азии примерно так и создавался: элитарное сословие, восседающее на вершине социальной пирамиды и бесконечно далекое от «народа», формировало запрос на творчество, стимулировало его и производило отбор. Но аналог «крепостного театра» может, в принципе, выстроить и эгалитарный социум, наподобие античного полиса. Накладывая жесткие рамки на поведение индивидов в целом, он мог поощрять индивидуальные проявления там, где их результатом могло стать что-то полезное, прекрасное, выдающееся, - что могло пригодиться полису или прославить его. В этом смысле уникальность Европы, возможно, не в ее особых отношениях со «свободой» (в ее либертарианском понимании), а в том, что в Европе эгалитарный коллектив сумел с успехом заменить элитарного «барина» в роли культуртрегера. Разумеется, для того чтобы коллектив оказался на это способен, он должен быть и сам организован иначе, и культивировать в себе другой человеческий тип, чем базовая ячейка азиатского общества - придушенная государством крестьянская община. И в таком коллективе стимулируемые творцы не остаются «крепостным театром», а превращаются в его естественных лидеров.
В 2000 году молодой антиковед М. Берент написал небольшую статью «Безгосударственный полис», которая произвела скандал в кругах отечественных антиковедов с марксистским бэкграундом. Главная идея этой статьи - доказательство безгосударственного характера античного полиса, - возможно, заслуживает критики, но нас больше интересует один из промежуточных результатов. А именно, автор поставил акцент на ключевой особенности полиса в сравнении с предшествующей ему азиатской аграрной деспотией или храмовым городом-государством: на способности быть цивилизованным обществом, избегая жесткой социальной стратификации. Если до полиса мир делится на нецивилизованные племенные общества и цивилизованные иерархические, то полис эту дихотомию отменил и представил третий тип обществ - «цивилизованные эгалитарные нестратифицированные» («безгосударственные» в не совсем удачном именовании автора). Если вдуматься, то в этом состоит уникальная особенность не только античного полиса, но и всей вообще европейской ветви развития цивилизации. Если отбросить сходное и малосущественное, то разница между Европой и Азией в чистом остатке окажется разницей в характере взаимоотношений между культурой и эгалитаризмом. Под эгалитаризмом здесь понимается равноправие, относительное равенство возможностей в сфере политики и экономики, легкая проницаемость сословных перегородок, - все, чем античная Эллада и Европа-Америка (со второй половины XIX века) отличались от ближневосточных аграрных деспотий Бронзового Века.
Европа, в своем первичном эллинском изводе, сумела сочетать эгалитаризм и развитие цивилизации, причем цивилизации весьма изощренной и рафинированной. Тогда как в Азии цивилизованным могло быть только общество, выстроенное в жесткую пирамиду, где немногочисленная и сословно-замкнутая культурная верхушка опиралась на массы темного крестьянства. Если в Азии наступал «эгалитаризм», это могло означать только одно: варвары или восставшие массы смели верхушку и обнулили культуру. Был «Вавилон», а стала - «Запорожская Сечь». И нужно ждать, пока социум снова не выстроится в пирамиду, чтобы наступило возрождение и дальнейшее развитие цивилизации.
Европейский социум научился делать эгалитаризм стимулом для развития культуры, тогда как азиатский социум был способен развиваться только в условиях элитарной иерархичности и просвещенного деспотизма. Европа, в своем отличии от Азии, это цивилизация эгалитарного развития. Разумеется, европейские общества тоже могут развиваться в «азиатском» формате, через жесткую сословную стратификацию и просвещенный деспотизм, просто для них это не единственная возможность.
К изобретению Европы будущих европейцев подвигла Катастрофа Позднего Бронзового Века и ее «сердцевина» - демократизация военного дела. Прошло время господства «колесничных рыцарей»; развитие металлургии привело к тому, что основной боевой единицей стал человек, уровень достатка которого - не более чем «зажиточный фермер» или даже «крестьянин-середняк». Это крайне осложнило приобщение к Ближневосточной цивилизации обществ небольшого формата. Начиная с XII в. до н.э. (и вплоть до изобретения тяжелой конницы), небольшая страна, внедрившая у себя азиатскую иерархичность, автоматически становилась беззащитной перед лицом эгалитарных варварских сообществ. А если иерархию не внедрить, то прощай высокая культура, здравствуй «Запорожская Сечь». Собственно, под знаком этой проблемы прошла вся Античная история. Средиземноморская цивилизация оставалась «античной», «греко-римской», пока проблема, вызванная демократизаций военного дела, разрешалась через сохранение и развитие эгалитарных институций. Когда же, в эпоху поздней Империи, с этими институциями было покончено, завершилась и «античность», и «европейскость», и в Европе наступил «азиатский ренессанс».
Рассуждая теоретически, из описанной проблемы имеется три выхода. Первый выход - отказ от суверенитета. Маленькая азиатская страна (княжество или город-государство), желающая остаться цивилизованной, должна стать под защиту более крупного соседа. И тогда, пожертвовав суверенитетом, ей не придется вооружать народ и отказываться от социальной иерархии.
Второй выход - укрупнение государства. Крупная азиатская страна с многочисленным населением вполне может содержать военный контингент, достаточный для обороны от племен и других малых эгалитарных сообществ, без угрозы для своего социального строя. Военная каста в такой стране будет составлять лишь малую часть населения и хорошо впишется в иерархическую пирамиду. В идеале вся Азия, чтобы «удержать быдло в стойле», должна объединиться в одну могучую Империю, и эта Империя сможет совместить социальную иерархию с военной силой, достаточной, чтобы дать отпор кому угодно. И тогда барин без всяких опасений может заниматься своим «крепостным театром». При этом масштабы Империи позволяют безопасно интегрировать в нее боевитые эгалитарные племена («федератов», «казаков») и использовать затем как военную и карательную силу. Или, другой вариант, - центром консолидации Империи изначально оказывается крупное эгалитарное племя (персы), которое становится ее гвардией и резервуаром для пополнения имперской элиты.
Не случайно тенденция к укрупнению масштаба государственности возобладала в Азии только после Катастрофы. До Катастрофы нормой было относительное «равновесие держав», взаимно ограничивающих друг друга. Держава Хеттов, Миттани, Вавилония, Египет образовывали нечто в роде «европейского концерта». Кое-что со временем менялось, - благородная арийско-хурритская Миттани ослабела и распалась, на ее месте возвысилась семитская Ассирия, - но никаких мега-империй не возникало, равновесие поддерживалось столетиями. А вот после Катастрофы укрупнение стало необходимым ради сохранения самой цивилизации. И мы видим, что состояние «враждующих царств» перестало быть устойчивым, возобладала тенденция к слиянию. Сначала имперское строительство развивалось вокруг Ассирии, затем лидерами стали персы. При этом региональные сепаратисты, свалившие Ассирию, смогли продержаться независимыми лишь несколько десятилетий. «Дух времени» был не на стороне «Украин». Азиатским элитам требовалось единство, чтобы сохранить свое положение и высокую культуру. Только густонаселенный Египет мог позволить себе «самостийный национализм» и постоянно восставал против ассирийцев и персов, сохраняя свой суверенитет целыми поколениями.
Иллюстрация 1.5.5. «Азиатский концерт держав» в 1350 г. до н.э. Через столетие Миттани «выпала», ее место заняла Ассирия (см. Илл. 1.4.3.), но принципиально ничего не изменилось вплоть до самой Катастрофы Бронзового Века, - «концерт» оставался «концертом». Эта карта, как и карта по ссылке, позаимствована на сайте https://sites.google.com/a/umich.edu/imladjov/ .
Есть и третий путь - научиться совмещать эгалитаризм с развитием цивилизации. Это путь Античной Европы, путь эллинов, римлян, других италиков и, в какой-то мере, финикийцев. Цивилизованный образ жизни сочетается с эгалитарной сплоченностью и высокой боеготовностью социума. Такое общество превосходит азиатское княжество равного размера количеством и боевым духом своих воинов, а варварское племя - организованностью и дисциплиной, которую дает цивилизация. Поэтому античный полис даже в одиночку мог с успехом вести экспансию в варварский мир, а объединившись с другими полисами - противостоять большим государствам Азии или оказывать решающее влияние на исход их борьбы. Имперское строительство на этом пути тоже неизбежно и даже желательно, потому что есть задачи, которые в одиночку полису решить затруднительно. Однако оно не является необходимым для развития культуры. Такая цивилизация столетиями может развиваться как сеть небольших автономных эгалитарных общин граждан-воинов. При этом даже рыхлой коалиции таких общин достаточно, чтобы дать отпор крупной азиатской Империи, как это показал опыт Греко-Персидских войн.
Слабостью Персидской Империи оказалось то, что азиатский элитаризм заразителен, если этому не препятствует европейская культура. Народы, которые изначально составляли боевой потенциал Империи, пристрастились к азиатской цивилизации, «загнали быдло в стойло», «завели крепостные театры» и утратили боевой дух. В последние десятилетия существования Империи ее главной боевой силой стали эллинские наемники. На беду, большая часть эллинов жила за границами Империи, и к тому же в Империи не они принимали ключевые решения, поэтому отбиться от эллинов эллинами у персов не получилось. Эстафету в синтезе европейского эгалитарного и азиатского имперского начал подхватили эллинистические царства, возникшие на исконно-азиатской территории. Теперь азиаты могли жить по-азиатски, «спать спокойно и платить налоги», а европейцы - по-европейски, в эгалитарных европейских городах, вкрапленных в иерархические азиатские просторы. Азиаты «давали надои», европейцы - защищали Империю.
В эллинизме часто видят смешение азиатской и эллинской культур. На самом деле, изначально идея была в другом - в иерархическом соподчинении двух цивилизаций, которые, в целом, сохраняют свою самобытность. Европа из отдельной свободной, но нищей цивилизации превращается в привилегированное военно-административное сословие богатой Азии. При этом европейцы в своем образе жизни продолжают культивировать полисное начало и сохраняют свою боеспособность. А Азия может забыть о необходимости обороняться и со спокойной душой превратить большую часть своего населения в бесправный рабочий скот. Азиатские элиты восприняли эту идею «на ура». Гармония была столь полной, что за первое столетие эллинизма азиаты в культурных регионах бывшей Персидской Империи практически не поднимали восстаний и не желали восстановить свою субъектность, хотя были почти полностью отстранены от участия во власти на имперском уровне. Политическую субъектность Азии впоследствии смогли восстановить только полудикие кочевники-парфяне, почти не тронутые цивилизацией. (Впрочем, весть о разгроме Красса парфянский царь принимал, уже развлекаясь в «крепостном театре», куда его заманил более культурный армянский вассал, - со всеми неизбежными последствиями для будущего Парфии).
Птолемеи и, в меньшей степени, Селевкиды, по сути распространили на огромные территории Азии и Африки идею, которая лежала в основе могущества Спарты. Полноправные спартанцы, называвшие себя «общиной равных», столетиями поддерживали в своей среде европейский эгалитаризм и культ гражданина-воина. Но при этом спартанская гражданская община, как целое, по сути была привилегированным сословием, сидящим на шее у многочисленных илотов, с которыми обходились «вполне по-азиатски». Разумеется, в восточно-эллинистическом варианте над европейцами, как и над азиатами, возвышался институт монархии - царский двор и бюрократический аппарат, заимствованный у Ближневосточной цивилизации.
Сходный вариант стимулирования покоренных элит был выбран Римом, хотя в момент перехода к имперской политике римляне имели дело не с азиатами, а в основном с эллинами и эллинизированными варварами. Одним из «пряников», раздаваемых римлянами элитам греческих полисов, была приятная для элит возможность обуздать эгалитаризм. Римляне помогли греческим элитам избавиться от обременительной необходимости «терпеть власть быдла», на что те ранее были вынуждены идти ради сохранения боеспособности и суверенитета. Рим везде поддерживали олигархию и истреблял крайности демократии. Кстати, одной из причин разрушения римлянами Коринфа послужило то, что город к середине II в. до н.э. радикально порвал со своими олигархическими традициями и стал (как некогда Афины) лидером общегреческой демократии. Назидание, заключенное в этой жестокой каре, было обращено не к эллинам вообще, а к эллинскому «плебсу», к демократически настроенным эллинам.
Не удивительно, что, вместе со сворачиванием эгалитаризма, зависимые от Рима греческие полисы очень быстро утратили свою боеспособность. Через какие-то сто лет после разрушения Ахейского Союза, эллины даже не попытались использовать внутриримскую гражданскую войну для возвращения суверенитета. (Сравните с поляками, которые раз за разом восставали против России даже в совершенно безнадежных ситуациях). Парадокс, но под властью Рима эллины «деэллинизировались» гораздо быстрее, чем в составе азиатских эллинистических монархий, где они были востребованы именно как эллины, а не как демилитаризованные налогоплательщики. Тем не менее, европейская культура и европейские институции процветали в Элладе еще долгое время, - частью по инерции, частью из-за консерватизма римлян, которые, вплоть до III в., старались сохранять старинные античные институты и в Риме, и в подвластных городах.
В римском и карфагенском варианте, в отличие от восточных эллинистических империй, верховное положение занимал не институт военной монархии, а разросшийся имперский полис как целое. При этом, ослабляя эгалитарные тенденции у эллинов, у себя римляне долгое время культивировали и сохраняли эгалитарные институты. Современные «правые прагматики», «элитаристы» нередко удивляются, почему римский нобилитет мирился с «засильем быдла», сохранял страшно обременительный для властей институт народных трибунов. Почему «крутые» римские аристократы с самого начала не «скрутили быдло в бараний рог»? Потому и не скрутили, что хотели сохранить боеспособность, необходимую для завоевания мира. А вот когда серьезных противников у Рима не осталось, тогда и начали потихоньку «скручивать». Вообще, римская борьба патрициев и плебеев представляет собой идеальную историческую иллюстрацию. Плебеи прекрасно понимали интерес хозяев Рима и свое место в римской политике, и потому их главным инструментом борьбы стали «военные забастовки». Народ четко и прямо ставил нобилитет перед выбором: «Не хотите сохранять и расширять наши права, лишитесь военной силы».
Римский способ строительства Империи оказался эффективнее восточно-эллинистического, прежде всего в таких аспектах, как устойчивость управления и качество элиты. Еще Титу Ливию (в IX Книге «Истории...») пришло в голову провести мысленный эксперимент: чего добился бы Александр Македонский, если бы приплыл в Италию воевать с Римом. Ответ патриота Ливия был однозначен: убежал бы вприпрыжку как Наполеон из России. Насчет богоподобного Александра он может и ошибался, но относительно любого другого эллинистического монарха был абсолютно прав. Первое же серьезное поражение военного монарха негативно сказывалось на его реноме и могло привести к внутриполитическому кризису или даже перевороту. Тогда как державный полис мог спокойно жертвовать своими полководцами и их славой, проявляя больше упорства в борьбе. Использовать такой же прием и беречь свое реноме, постоянно отправляя вместо себя искусных полководцев, царю затруднительно: любой «слишком» удачливый полководец автоматически становится потенциальным претендентом на престол и угрозой трону. Антиох Великий почувствовал угрозу даже в чужаке и беженце Ганнибале, был вынужден отстранить его от командования и погубил себя своим дилетантизмом. Напротив, для полиса - чем больше сильных лидеров, тем лучше. Один или двое еще могут угрожать тиранией или развязыванием гражданской междоусобицы, но если их несколько десятков - тут уж они вынуждены будут играть по правилам и, взаимно сдерживая властолюбие друг друга, соревноваться в приносимой городу пользе. Знаменитую фразу пиррова посланца о римском сенате - «Там все - цари!» - именно так и нужно понимать. Сплоченная община квиритов могла себе позволить несколько десятков «суперюнитов» уровня «царь».
Потенциальных претендентов на гегемонию, развивавшихся в том же ключе (Карфаген, а ранее - Афины и Спарта), Рим превзошел потому, что, расширяя Империю, сумел соразмерно масштабировать свой эгалитарный компонент. Объем римского плебса (расселяемого в многочисленных колониях-муниципиях) рос одновременно с Империей. Это позволило Риму иметь число боеспособных рекрутов немыслимое большое для тогдашнего мира. Ни у Карфагена, ни у Спарты с Афинами этого не получилось. Разумеется, Карфаген мог увеличивать свои силы за счет наемников и союзников, но «родные» граждане и менее затратны для бюджета, и надежнее, особенно в периоды поражений и трудностей. К тому же, они всегда под рукой - их не нужно привозить откуда-то из-за моря, когда враг подошел к столице.
Вернемся к главному. Рождение «Европы» - это ответ на вызов, заставивший цивилизованность совмещать с эгалитаризмом, ради сохранения боевой мощи в условиях, когда технологические и экономические причины обеспечили демократизацию военного дела. Любопытно, что и в дальнейшем мера «европейскости» Европы колебалась в зависимости от демократизации военного дела. Например, в Средние века, когда на полях сражений господствовала феодальная конница, Европа не так уж сильно отличалась от Азии. И наоборот, максимальный разрыв между «Европой» и «Не-Европой» наблюдался в конце XIX - первой половине XX веков, в эпоху массовых армий и вызванной ими эгалитарной трансформации европейских стран.
Может показаться, что в Средние века и вплоть до XIX века в Европе вообще не было эгалитаризма, и она представляла собой иерархическое сословное общество. Наверху - дворяне и священники, а большую часть социума составляют темные и бесправные крестьяне. Но локомотивом развития экономики и культуры в Средневековье были оазисы городов, где феодальная сословная поляризация была существенно сглажена, и имелось самоуправление. При этом самыми динамичными регионами были Италия и Нидерланды, где городские коммуны были наиболее сильными и независимыми. Получается, что в Средние века в Европе существовали как бы две взаимосвязанных подсистемы, отвечающие за развитие: «азиатская», опирающаяся на сословную иерархию, и «европейская», опирающаяся на относительно эгалитарные городские коммуны. В Новое время обе они замкнулись на государство.
Европейское государство «старого режима», на первый взгляд, благоволило высшим сословиям, дарило им различные льготы в ущерб горожанам, а самоуправление городов существенно ограничивало. На первых порах, с усилением централизации государства, эгалитарные элементы социума сворачивались и подчинялись сословно-иерархическим. Но на самом деле упорядочивающая и централизующая деятельность государства двигала весь социум целиком в сторону эгалитаризма и отмены сословных привилегий. Показательно, что цепочка событий, приведшая к французской революции, началась с желания короля обложить налогами дворян и духовенство, т.е. лишить их важнейших привилегий, что вызвало жесткое сопротивление этих сословий. Революция лишь «дала пинка» Франции в том направлении, в котором ее и без того стремилась двигать государственная власть. При этом крушение сословной иерархии не повлекло за собой существенного (на десятилетия) отката назад или хотя бы торможения в развитии Франции, что говорит о европейском характере французского народа.
То же самое можно сказать о России. В XX веке состоялся жуткий эксперимент, когда высшие сословия России были уничтожены целиком, а их место заняли малообразованные неумехи и неудачники. Русским был навязан самый крайний эгалитаризм, притом соединенный с крайней личной несвободой. Но даже в этих условиях русский народ не потерял свое творческое начало, выдвинул из своей среды множество талантливых людей и добился значительных достижений в научно-технической и культурной сфере. Самое поразительное доказательство европейского характера русских - то, что в эпоху воинствующего эгалитаризма им удалось сохранить и преумножить достижения в сфере, требующей высочайшего уровня интеллектуальной культуры, - в фундаментальной математике. Через три поколения советской власти, когда, казалось бы, в сфере высокого интеллекта не должно было остаться ничего, кроме руин, математики, воспитанные советской русской школой, лидировали в Европе и мире, если считать по количеству самых престижных математических наград. (См. об этом статью «Революция качества» в позднесоветской науке).
Далеко не всякая эгалитарная цивилизация проявляет способность к развитию. Хороший пример тому дают исламские общества. Эгалитарный импульс ислама ярче всего проявился в истории Индии, где экспансия ислама приводила к разрушению традиционной кастовой системы. Обращение в ислам стало формой бунта низших каст против высших. Аналогичные процессы происходили и в остальных обществах, охваченных исламом, и, в отличие от Индии, там они были доведены до конца. Ареал «Высокой Азии» сохранял способность к лидерству в мировом научном и культурном развитии только первые несколько веков после завоевания исламом, пока исламский эгалитаризм не внедрился глубоко в менталитет захваченных народов. После этого исламские народы оказались способны только копировать и комбинировать, с трудом сохраняя достигнутое, - о мировом культурном лидерстве речь больше не шла. Ислам освободил Азию и дал ей внутреннюю силу для сопротивления любым формам порабощения, но именно этим он подорвал самые корни древней Ближневосточной цивилизации и уничтожил этого самого опасного конкурента Европы.
Далее мы детально рассмотрим обстоятельства, заставившие ранних эллинов научиться сочетать эгалитаризм с цивилизованностью.
Продолжение
Примечание об источниках. Формулировка «Европа - цивилизация эгалитарного развития» кажется новой, но на самом деле она заключает в себе некоторое общее место, которое другие авторы выражают другими словами. Меня к этой формулировке подтолкнула статья М. Берента «Безгосударственный полис: раннее государство и древнегреческое общество». На этой статье мы еще будем останавливаться в дальнейшем, рассматривая феномен полиса.
1.5. ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЭГАЛИТАРНОГО РАЗВИТИЯ
Тема: ПРОИСХОЖДЕНИЕ АНТИЧНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Теперь осталось разобраться, каким же образом Катастрофа Бронзового Века могла содействовать рождению античной цивилизации. Что именно произошло с «протоэллинами», и почему они в итоге стали «эллинами», а не молдаванами, например? (Хотя политкорректно заметим, что в какой-нибудь альтернативной реальности «молдаванизм», возможно, стал бы не менее значимой эпохой в развитии мировой цивилизации).
Иллюстрация 1.5.1. Фундаментальные ценности Ближневосточной цивилизации. Сокровища микенских гробниц из Национального археологического музея в Афинах. (По ссылке - еще фотографии)
Сама Крито-Микенская цивилизация и все, что было до нее, это еще не история, а предыстория эллинов. В основных своих чертах она повторяла современные ей общества Древнего Востока: сирийские, левантийские и анатолийские малые государства. Распределительное дворцовое хозяйство; бухгалтерия и бюрократия; строгая социальная стратификация; привилегированная профессиональная армия; превращение основной массы населения в бесправное податное сословие, а то и в крепостных-илотов. В своем минойском (раннем критском) формате эта цивилизация еще представляла кое-что необычное. Ориентация исключительно на море и флот; высокий статус женщин; есть подозрения о существовании аристократической республики. Но в свою завершающую, микенскую эпоху она совершенно сливается с общим кругом ближневосточных государств Позднего Бронзового Века. Судя по изображениям, захоронениям, архитектуре и содержанию глиняных табличек, ахейская элита того времени - это типичный представитель круга военизированных элит эпохи боевых колесниц, которые (элиты) выглядят примерно одинаково на всем протяжении Ближнего Востока.
Иллюстрация 1.5.2. Рельеф эпохи хеттов (из г. Мараш в Киликии), прекрасно иллюстрирующий саму идею позднебронзовой элитарности. (Картинка позаимствована из книги И.М. Дьяконова «Предыстория армянского народа»).
Итак, прежде чем сделаться европейцами, предки эллинов несколько столетий (XVI-XIII вв. до н.э.) пытались жить как просвещенная Азия, и с годами это получалось у них все лучше и лучше. Настолько лучше, что подземная «Сокровищница Атрея», построенная в Микенах в середине XIII в. до н.э., оставалась самым крупным купольным сооружением Европы вплоть до II в. н.э., когда Адриан построил в Риме свой Пантеон. И только «глобальное» крушение ближневосточной цивилизации заставило греков отказаться от счастья быть Азией.
Иллюстрация 1.5.3. «Сокровищница Атрея» в Микенах, вид изнутри, зарисованный Эдвардом Додвеллом (1767-1832) в начале XIX в., до расчистки и реставрации сооружения.
Иллюстрация 1.5.4. Торговая экспансия критян и микенцев, занимавших важную нишу в Ближневосточном мире-экономике. Финикийские торговцы в ту эпоху чувствовали себя неуютно. И даже в ходе последующей экспансии они, на всякий случай, избегали колонизировать земли, ранее освоенные микенцами. В эпоху последующей эллинской колонизации IX-VI вв. эллины шли по уже давно проторенным тропам, возвращая свое.
Поскольку речь идет не только о рождении эллинов, но о рождении Европы, как чего-то отличного от Азии и Евразии, то хорошо бы для начала понять, на что, собственно, мы должны обратить внимание. Что получится, если максимально лаконично сформулировать различие между «Европой» и «Азией» в исторической ретроспективе? Конечно, речь идет не о сравнении Молдавии с Горным Бадахшаном, а о сравнении «высокой» Европы (эллины, римляне) с «высокой» Азией (Древний Египет, Месопотамия, Персия).
Объем резонерства на эту тему зашкаливает. У наших современников слишком велик соблазн подверстать концепцию «европеизма» под современные политические догматы. Они делают акцент на свободе личности, правах человека, частной собственности, - на всем, что позволяет защитить индивидуальность от тирании коллектива. Но еще в 1819 году Бенжамен Констан обратил внимание на принципиальное различие в понимании «свободы» между эллинами и европейцами Нового времени (см. его лекцию «О свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей»). Для античного человека «свобода» - это возможность непосредственно участвовать в управлении полисом, в определении его коллективной воли, а не возможность отгородить себе некое автономное от общества личное пространство. Античная демократия была «колхозной», тоталитарной, «национал-социалистской». Она весьма вольно обращалась с правами граждан, с их собственностью и даже с частной, домашней жизнью. Политическим идеалом античности было не отгораживание гражданина от коллектива, а наоборот, полное и гармоничное растворение в нем и в его коллективной воле. (Именно желание реализовать эту античную утопию привело во Франции к зверствам якобинцев). Стремление к равноправию и эгалитаризму у эллинов было выражено значительно больше, чем стремление к «свободе личности» в ее либеральном понимании.
Мода нашего времени - трактовать императивное расширение индивидуальных свобод и защиту права личности на любые девиации как необходимое условие для роста творческого потенциала, «креативности». Между тем, еще не так давно господствовала прямо противоположная доктрина, придуманная Фрейдом, когда источником творческой активности считались поведенческие запреты и связанная с ними «сублимация» природных побуждений. Эта доктрина, пожалуй, более правдоподобно объясняет творческую активность европейцев до середины XX века. В эпоху, когда европейцы жили «по Фрейду», в окружении всевозможных табу, они совершали действительно великие открытия и создавали недостижимые шедевры. Нынешняя расторможенная «креативность» в основном растрачивается на новинки в сфере маркетинга, дизайна и развлечений, тогда как фундаментальные открытия по-прежнему делаются «сексуально нерасторможенными» личностями «по Фрейду», типа математика Перельмана.
Обеспечить цивилизацию творцами можно, не снимая табу и не потакая индивидуальным девиациям. Это, своего рода, феномен «крепостного театра». Русский барин не приветствовал «тараканы» в голове у своих крестьян и живо выбивал их кнутом на конюшне. Но при этом мог поощрять у одаренных индивидов творческие наклонности в сфере ремесла, искусства, всяких художеств. Собственно, культурный прогресс в обществах Высокой Азии примерно так и создавался: элитарное сословие, восседающее на вершине социальной пирамиды и бесконечно далекое от «народа», формировало запрос на творчество, стимулировало его и производило отбор. Но аналог «крепостного театра» может, в принципе, выстроить и эгалитарный социум, наподобие античного полиса. Накладывая жесткие рамки на поведение индивидов в целом, он мог поощрять индивидуальные проявления там, где их результатом могло стать что-то полезное, прекрасное, выдающееся, - что могло пригодиться полису или прославить его. В этом смысле уникальность Европы, возможно, не в ее особых отношениях со «свободой» (в ее либертарианском понимании), а в том, что в Европе эгалитарный коллектив сумел с успехом заменить элитарного «барина» в роли культуртрегера. Разумеется, для того чтобы коллектив оказался на это способен, он должен быть и сам организован иначе, и культивировать в себе другой человеческий тип, чем базовая ячейка азиатского общества - придушенная государством крестьянская община. И в таком коллективе стимулируемые творцы не остаются «крепостным театром», а превращаются в его естественных лидеров.
В 2000 году молодой антиковед М. Берент написал небольшую статью «Безгосударственный полис», которая произвела скандал в кругах отечественных антиковедов с марксистским бэкграундом. Главная идея этой статьи - доказательство безгосударственного характера античного полиса, - возможно, заслуживает критики, но нас больше интересует один из промежуточных результатов. А именно, автор поставил акцент на ключевой особенности полиса в сравнении с предшествующей ему азиатской аграрной деспотией или храмовым городом-государством: на способности быть цивилизованным обществом, избегая жесткой социальной стратификации. Если до полиса мир делится на нецивилизованные племенные общества и цивилизованные иерархические, то полис эту дихотомию отменил и представил третий тип обществ - «цивилизованные эгалитарные нестратифицированные» («безгосударственные» в не совсем удачном именовании автора). Если вдуматься, то в этом состоит уникальная особенность не только античного полиса, но и всей вообще европейской ветви развития цивилизации. Если отбросить сходное и малосущественное, то разница между Европой и Азией в чистом остатке окажется разницей в характере взаимоотношений между культурой и эгалитаризмом. Под эгалитаризмом здесь понимается равноправие, относительное равенство возможностей в сфере политики и экономики, легкая проницаемость сословных перегородок, - все, чем античная Эллада и Европа-Америка (со второй половины XIX века) отличались от ближневосточных аграрных деспотий Бронзового Века.
Европа, в своем первичном эллинском изводе, сумела сочетать эгалитаризм и развитие цивилизации, причем цивилизации весьма изощренной и рафинированной. Тогда как в Азии цивилизованным могло быть только общество, выстроенное в жесткую пирамиду, где немногочисленная и сословно-замкнутая культурная верхушка опиралась на массы темного крестьянства. Если в Азии наступал «эгалитаризм», это могло означать только одно: варвары или восставшие массы смели верхушку и обнулили культуру. Был «Вавилон», а стала - «Запорожская Сечь». И нужно ждать, пока социум снова не выстроится в пирамиду, чтобы наступило возрождение и дальнейшее развитие цивилизации.
Европейский социум научился делать эгалитаризм стимулом для развития культуры, тогда как азиатский социум был способен развиваться только в условиях элитарной иерархичности и просвещенного деспотизма. Европа, в своем отличии от Азии, это цивилизация эгалитарного развития. Разумеется, европейские общества тоже могут развиваться в «азиатском» формате, через жесткую сословную стратификацию и просвещенный деспотизм, просто для них это не единственная возможность.
К изобретению Европы будущих европейцев подвигла Катастрофа Позднего Бронзового Века и ее «сердцевина» - демократизация военного дела. Прошло время господства «колесничных рыцарей»; развитие металлургии привело к тому, что основной боевой единицей стал человек, уровень достатка которого - не более чем «зажиточный фермер» или даже «крестьянин-середняк». Это крайне осложнило приобщение к Ближневосточной цивилизации обществ небольшого формата. Начиная с XII в. до н.э. (и вплоть до изобретения тяжелой конницы), небольшая страна, внедрившая у себя азиатскую иерархичность, автоматически становилась беззащитной перед лицом эгалитарных варварских сообществ. А если иерархию не внедрить, то прощай высокая культура, здравствуй «Запорожская Сечь». Собственно, под знаком этой проблемы прошла вся Античная история. Средиземноморская цивилизация оставалась «античной», «греко-римской», пока проблема, вызванная демократизаций военного дела, разрешалась через сохранение и развитие эгалитарных институций. Когда же, в эпоху поздней Империи, с этими институциями было покончено, завершилась и «античность», и «европейскость», и в Европе наступил «азиатский ренессанс».
Рассуждая теоретически, из описанной проблемы имеется три выхода. Первый выход - отказ от суверенитета. Маленькая азиатская страна (княжество или город-государство), желающая остаться цивилизованной, должна стать под защиту более крупного соседа. И тогда, пожертвовав суверенитетом, ей не придется вооружать народ и отказываться от социальной иерархии.
Второй выход - укрупнение государства. Крупная азиатская страна с многочисленным населением вполне может содержать военный контингент, достаточный для обороны от племен и других малых эгалитарных сообществ, без угрозы для своего социального строя. Военная каста в такой стране будет составлять лишь малую часть населения и хорошо впишется в иерархическую пирамиду. В идеале вся Азия, чтобы «удержать быдло в стойле», должна объединиться в одну могучую Империю, и эта Империя сможет совместить социальную иерархию с военной силой, достаточной, чтобы дать отпор кому угодно. И тогда барин без всяких опасений может заниматься своим «крепостным театром». При этом масштабы Империи позволяют безопасно интегрировать в нее боевитые эгалитарные племена («федератов», «казаков») и использовать затем как военную и карательную силу. Или, другой вариант, - центром консолидации Империи изначально оказывается крупное эгалитарное племя (персы), которое становится ее гвардией и резервуаром для пополнения имперской элиты.
Не случайно тенденция к укрупнению масштаба государственности возобладала в Азии только после Катастрофы. До Катастрофы нормой было относительное «равновесие держав», взаимно ограничивающих друг друга. Держава Хеттов, Миттани, Вавилония, Египет образовывали нечто в роде «европейского концерта». Кое-что со временем менялось, - благородная арийско-хурритская Миттани ослабела и распалась, на ее месте возвысилась семитская Ассирия, - но никаких мега-империй не возникало, равновесие поддерживалось столетиями. А вот после Катастрофы укрупнение стало необходимым ради сохранения самой цивилизации. И мы видим, что состояние «враждующих царств» перестало быть устойчивым, возобладала тенденция к слиянию. Сначала имперское строительство развивалось вокруг Ассирии, затем лидерами стали персы. При этом региональные сепаратисты, свалившие Ассирию, смогли продержаться независимыми лишь несколько десятилетий. «Дух времени» был не на стороне «Украин». Азиатским элитам требовалось единство, чтобы сохранить свое положение и высокую культуру. Только густонаселенный Египет мог позволить себе «самостийный национализм» и постоянно восставал против ассирийцев и персов, сохраняя свой суверенитет целыми поколениями.
Иллюстрация 1.5.5. «Азиатский концерт держав» в 1350 г. до н.э. Через столетие Миттани «выпала», ее место заняла Ассирия (см. Илл. 1.4.3.), но принципиально ничего не изменилось вплоть до самой Катастрофы Бронзового Века, - «концерт» оставался «концертом». Эта карта, как и карта по ссылке, позаимствована на сайте https://sites.google.com/a/umich.edu/imladjov/ .
Есть и третий путь - научиться совмещать эгалитаризм с развитием цивилизации. Это путь Античной Европы, путь эллинов, римлян, других италиков и, в какой-то мере, финикийцев. Цивилизованный образ жизни сочетается с эгалитарной сплоченностью и высокой боеготовностью социума. Такое общество превосходит азиатское княжество равного размера количеством и боевым духом своих воинов, а варварское племя - организованностью и дисциплиной, которую дает цивилизация. Поэтому античный полис даже в одиночку мог с успехом вести экспансию в варварский мир, а объединившись с другими полисами - противостоять большим государствам Азии или оказывать решающее влияние на исход их борьбы. Имперское строительство на этом пути тоже неизбежно и даже желательно, потому что есть задачи, которые в одиночку полису решить затруднительно. Однако оно не является необходимым для развития культуры. Такая цивилизация столетиями может развиваться как сеть небольших автономных эгалитарных общин граждан-воинов. При этом даже рыхлой коалиции таких общин достаточно, чтобы дать отпор крупной азиатской Империи, как это показал опыт Греко-Персидских войн.
Слабостью Персидской Империи оказалось то, что азиатский элитаризм заразителен, если этому не препятствует европейская культура. Народы, которые изначально составляли боевой потенциал Империи, пристрастились к азиатской цивилизации, «загнали быдло в стойло», «завели крепостные театры» и утратили боевой дух. В последние десятилетия существования Империи ее главной боевой силой стали эллинские наемники. На беду, большая часть эллинов жила за границами Империи, и к тому же в Империи не они принимали ключевые решения, поэтому отбиться от эллинов эллинами у персов не получилось. Эстафету в синтезе европейского эгалитарного и азиатского имперского начал подхватили эллинистические царства, возникшие на исконно-азиатской территории. Теперь азиаты могли жить по-азиатски, «спать спокойно и платить налоги», а европейцы - по-европейски, в эгалитарных европейских городах, вкрапленных в иерархические азиатские просторы. Азиаты «давали надои», европейцы - защищали Империю.
В эллинизме часто видят смешение азиатской и эллинской культур. На самом деле, изначально идея была в другом - в иерархическом соподчинении двух цивилизаций, которые, в целом, сохраняют свою самобытность. Европа из отдельной свободной, но нищей цивилизации превращается в привилегированное военно-административное сословие богатой Азии. При этом европейцы в своем образе жизни продолжают культивировать полисное начало и сохраняют свою боеспособность. А Азия может забыть о необходимости обороняться и со спокойной душой превратить большую часть своего населения в бесправный рабочий скот. Азиатские элиты восприняли эту идею «на ура». Гармония была столь полной, что за первое столетие эллинизма азиаты в культурных регионах бывшей Персидской Империи практически не поднимали восстаний и не желали восстановить свою субъектность, хотя были почти полностью отстранены от участия во власти на имперском уровне. Политическую субъектность Азии впоследствии смогли восстановить только полудикие кочевники-парфяне, почти не тронутые цивилизацией. (Впрочем, весть о разгроме Красса парфянский царь принимал, уже развлекаясь в «крепостном театре», куда его заманил более культурный армянский вассал, - со всеми неизбежными последствиями для будущего Парфии).
Птолемеи и, в меньшей степени, Селевкиды, по сути распространили на огромные территории Азии и Африки идею, которая лежала в основе могущества Спарты. Полноправные спартанцы, называвшие себя «общиной равных», столетиями поддерживали в своей среде европейский эгалитаризм и культ гражданина-воина. Но при этом спартанская гражданская община, как целое, по сути была привилегированным сословием, сидящим на шее у многочисленных илотов, с которыми обходились «вполне по-азиатски». Разумеется, в восточно-эллинистическом варианте над европейцами, как и над азиатами, возвышался институт монархии - царский двор и бюрократический аппарат, заимствованный у Ближневосточной цивилизации.
Сходный вариант стимулирования покоренных элит был выбран Римом, хотя в момент перехода к имперской политике римляне имели дело не с азиатами, а в основном с эллинами и эллинизированными варварами. Одним из «пряников», раздаваемых римлянами элитам греческих полисов, была приятная для элит возможность обуздать эгалитаризм. Римляне помогли греческим элитам избавиться от обременительной необходимости «терпеть власть быдла», на что те ранее были вынуждены идти ради сохранения боеспособности и суверенитета. Рим везде поддерживали олигархию и истреблял крайности демократии. Кстати, одной из причин разрушения римлянами Коринфа послужило то, что город к середине II в. до н.э. радикально порвал со своими олигархическими традициями и стал (как некогда Афины) лидером общегреческой демократии. Назидание, заключенное в этой жестокой каре, было обращено не к эллинам вообще, а к эллинскому «плебсу», к демократически настроенным эллинам.
Не удивительно, что, вместе со сворачиванием эгалитаризма, зависимые от Рима греческие полисы очень быстро утратили свою боеспособность. Через какие-то сто лет после разрушения Ахейского Союза, эллины даже не попытались использовать внутриримскую гражданскую войну для возвращения суверенитета. (Сравните с поляками, которые раз за разом восставали против России даже в совершенно безнадежных ситуациях). Парадокс, но под властью Рима эллины «деэллинизировались» гораздо быстрее, чем в составе азиатских эллинистических монархий, где они были востребованы именно как эллины, а не как демилитаризованные налогоплательщики. Тем не менее, европейская культура и европейские институции процветали в Элладе еще долгое время, - частью по инерции, частью из-за консерватизма римлян, которые, вплоть до III в., старались сохранять старинные античные институты и в Риме, и в подвластных городах.
В римском и карфагенском варианте, в отличие от восточных эллинистических империй, верховное положение занимал не институт военной монархии, а разросшийся имперский полис как целое. При этом, ослабляя эгалитарные тенденции у эллинов, у себя римляне долгое время культивировали и сохраняли эгалитарные институты. Современные «правые прагматики», «элитаристы» нередко удивляются, почему римский нобилитет мирился с «засильем быдла», сохранял страшно обременительный для властей институт народных трибунов. Почему «крутые» римские аристократы с самого начала не «скрутили быдло в бараний рог»? Потому и не скрутили, что хотели сохранить боеспособность, необходимую для завоевания мира. А вот когда серьезных противников у Рима не осталось, тогда и начали потихоньку «скручивать». Вообще, римская борьба патрициев и плебеев представляет собой идеальную историческую иллюстрацию. Плебеи прекрасно понимали интерес хозяев Рима и свое место в римской политике, и потому их главным инструментом борьбы стали «военные забастовки». Народ четко и прямо ставил нобилитет перед выбором: «Не хотите сохранять и расширять наши права, лишитесь военной силы».
Римский способ строительства Империи оказался эффективнее восточно-эллинистического, прежде всего в таких аспектах, как устойчивость управления и качество элиты. Еще Титу Ливию (в IX Книге «Истории...») пришло в голову провести мысленный эксперимент: чего добился бы Александр Македонский, если бы приплыл в Италию воевать с Римом. Ответ патриота Ливия был однозначен: убежал бы вприпрыжку как Наполеон из России. Насчет богоподобного Александра он может и ошибался, но относительно любого другого эллинистического монарха был абсолютно прав. Первое же серьезное поражение военного монарха негативно сказывалось на его реноме и могло привести к внутриполитическому кризису или даже перевороту. Тогда как державный полис мог спокойно жертвовать своими полководцами и их славой, проявляя больше упорства в борьбе. Использовать такой же прием и беречь свое реноме, постоянно отправляя вместо себя искусных полководцев, царю затруднительно: любой «слишком» удачливый полководец автоматически становится потенциальным претендентом на престол и угрозой трону. Антиох Великий почувствовал угрозу даже в чужаке и беженце Ганнибале, был вынужден отстранить его от командования и погубил себя своим дилетантизмом. Напротив, для полиса - чем больше сильных лидеров, тем лучше. Один или двое еще могут угрожать тиранией или развязыванием гражданской междоусобицы, но если их несколько десятков - тут уж они вынуждены будут играть по правилам и, взаимно сдерживая властолюбие друг друга, соревноваться в приносимой городу пользе. Знаменитую фразу пиррова посланца о римском сенате - «Там все - цари!» - именно так и нужно понимать. Сплоченная община квиритов могла себе позволить несколько десятков «суперюнитов» уровня «царь».
Потенциальных претендентов на гегемонию, развивавшихся в том же ключе (Карфаген, а ранее - Афины и Спарта), Рим превзошел потому, что, расширяя Империю, сумел соразмерно масштабировать свой эгалитарный компонент. Объем римского плебса (расселяемого в многочисленных колониях-муниципиях) рос одновременно с Империей. Это позволило Риму иметь число боеспособных рекрутов немыслимое большое для тогдашнего мира. Ни у Карфагена, ни у Спарты с Афинами этого не получилось. Разумеется, Карфаген мог увеличивать свои силы за счет наемников и союзников, но «родные» граждане и менее затратны для бюджета, и надежнее, особенно в периоды поражений и трудностей. К тому же, они всегда под рукой - их не нужно привозить откуда-то из-за моря, когда враг подошел к столице.
Вернемся к главному. Рождение «Европы» - это ответ на вызов, заставивший цивилизованность совмещать с эгалитаризмом, ради сохранения боевой мощи в условиях, когда технологические и экономические причины обеспечили демократизацию военного дела. Любопытно, что и в дальнейшем мера «европейскости» Европы колебалась в зависимости от демократизации военного дела. Например, в Средние века, когда на полях сражений господствовала феодальная конница, Европа не так уж сильно отличалась от Азии. И наоборот, максимальный разрыв между «Европой» и «Не-Европой» наблюдался в конце XIX - первой половине XX веков, в эпоху массовых армий и вызванной ими эгалитарной трансформации европейских стран.
Может показаться, что в Средние века и вплоть до XIX века в Европе вообще не было эгалитаризма, и она представляла собой иерархическое сословное общество. Наверху - дворяне и священники, а большую часть социума составляют темные и бесправные крестьяне. Но локомотивом развития экономики и культуры в Средневековье были оазисы городов, где феодальная сословная поляризация была существенно сглажена, и имелось самоуправление. При этом самыми динамичными регионами были Италия и Нидерланды, где городские коммуны были наиболее сильными и независимыми. Получается, что в Средние века в Европе существовали как бы две взаимосвязанных подсистемы, отвечающие за развитие: «азиатская», опирающаяся на сословную иерархию, и «европейская», опирающаяся на относительно эгалитарные городские коммуны. В Новое время обе они замкнулись на государство.
Европейское государство «старого режима», на первый взгляд, благоволило высшим сословиям, дарило им различные льготы в ущерб горожанам, а самоуправление городов существенно ограничивало. На первых порах, с усилением централизации государства, эгалитарные элементы социума сворачивались и подчинялись сословно-иерархическим. Но на самом деле упорядочивающая и централизующая деятельность государства двигала весь социум целиком в сторону эгалитаризма и отмены сословных привилегий. Показательно, что цепочка событий, приведшая к французской революции, началась с желания короля обложить налогами дворян и духовенство, т.е. лишить их важнейших привилегий, что вызвало жесткое сопротивление этих сословий. Революция лишь «дала пинка» Франции в том направлении, в котором ее и без того стремилась двигать государственная власть. При этом крушение сословной иерархии не повлекло за собой существенного (на десятилетия) отката назад или хотя бы торможения в развитии Франции, что говорит о европейском характере французского народа.
То же самое можно сказать о России. В XX веке состоялся жуткий эксперимент, когда высшие сословия России были уничтожены целиком, а их место заняли малообразованные неумехи и неудачники. Русским был навязан самый крайний эгалитаризм, притом соединенный с крайней личной несвободой. Но даже в этих условиях русский народ не потерял свое творческое начало, выдвинул из своей среды множество талантливых людей и добился значительных достижений в научно-технической и культурной сфере. Самое поразительное доказательство европейского характера русских - то, что в эпоху воинствующего эгалитаризма им удалось сохранить и преумножить достижения в сфере, требующей высочайшего уровня интеллектуальной культуры, - в фундаментальной математике. Через три поколения советской власти, когда, казалось бы, в сфере высокого интеллекта не должно было остаться ничего, кроме руин, математики, воспитанные советской русской школой, лидировали в Европе и мире, если считать по количеству самых престижных математических наград. (См. об этом статью «Революция качества» в позднесоветской науке).
Далеко не всякая эгалитарная цивилизация проявляет способность к развитию. Хороший пример тому дают исламские общества. Эгалитарный импульс ислама ярче всего проявился в истории Индии, где экспансия ислама приводила к разрушению традиционной кастовой системы. Обращение в ислам стало формой бунта низших каст против высших. Аналогичные процессы происходили и в остальных обществах, охваченных исламом, и, в отличие от Индии, там они были доведены до конца. Ареал «Высокой Азии» сохранял способность к лидерству в мировом научном и культурном развитии только первые несколько веков после завоевания исламом, пока исламский эгалитаризм не внедрился глубоко в менталитет захваченных народов. После этого исламские народы оказались способны только копировать и комбинировать, с трудом сохраняя достигнутое, - о мировом культурном лидерстве речь больше не шла. Ислам освободил Азию и дал ей внутреннюю силу для сопротивления любым формам порабощения, но именно этим он подорвал самые корни древней Ближневосточной цивилизации и уничтожил этого самого опасного конкурента Европы.
Далее мы детально рассмотрим обстоятельства, заставившие ранних эллинов научиться сочетать эгалитаризм с цивилизованностью.
Продолжение
Примечание об источниках. Формулировка «Европа - цивилизация эгалитарного развития» кажется новой, но на самом деле она заключает в себе некоторое общее место, которое другие авторы выражают другими словами. Меня к этой формулировке подтолкнула статья М. Берента «Безгосударственный полис: раннее государство и древнегреческое общество». На этой статье мы еще будем останавливаться в дальнейшем, рассматривая феномен полиса.