Колыбельная для лишнего
Старое здание встретило нас ватной тишиной.
Приземистое, мрачновато-брутальное, оно полностью синхронизировалось с таким же приземистым, мрачным днем. И если бы не уверенность, основанная на предварительной договоренности, можно было бы легко допустить, что здесь нас не ждут.
Однако мы точно знали, что это не так. Нас встретили и, отворив дверь, буквально открыли портал в середину прошлого века - в те времена, когда в этом здании располагался главный аэропорт столицы Латвийской ССР.
Признаться честно, мне всегда хотелось тут побывать. Но долгое время сюда никого не пускали.
Потом, на короткий период, здесь открыли Музей авиации, и под роскошным потолком старого аэропорта застыли в недвижимом полете небольшие легкие самолетики. Я откуда-то знаю, как в ту пору здесь все выглядело. Не отпускало почему-то зыбкое ощущение давнего знакомства. То ли что-то где-то было прочитано, то ли где-то что-то было визуально зафиксировано... То ли - почти случайно - меня занесло сюда вместе с бывшими однокурсниками, работавшими на телике и снимавшими здесь репортаж. Мне как потенциальному сотруднику было предписано всюду их сопровождать. Начальник отдела русских новостей на национальном ТВ пламенно заверял, что место в спортотделе он уже для меня застолбил, не извольте беспокоиться, а когда что-то пошло не так, просто тихо слился. Позднее как-то встретился он мне в коридорах родного универа. Он видел меня так же хорошо, как и я его, но вопросов испугался и шустро стал прятаться от меня по аудиториям.
Взрослый мужик, Господи...
Затем отсюда исчез и музейчик. Здание окончательно опустело. Периодически на летном поле проводились какие-то музыкальные массовые мероприятия, и в такие дни старый аэропорт вновь распахивал свои двери.
На прилегающей территории возникали то аэроклуб, то секция по прыжкам с парашютом. Благодаря им жизнь здесь теплится до сих пор.
Но внутри здания бывших воздушных ворот Риги жизнь остановилась.
Ныне сюда может попасть любой желающий, однако на определенных условиях: старый аэропорт необходимо арендовать под какое-то мероприятие. Удивительная формулировка - арендовать аэропорт. Чего только в жизни не бывает...
В нашем случае, таким мероприятием стала свадебная фотосессия.
Статус свидетеля в бракосочетательном процессе позволяет не только всюду сопровождать молодоженов, но еще и быть в какие-то моменты предоставленным самому себе. Однако сначала пришлось поработать.
Перво-наперво девочка-фотограф подрядила меня подсобить ей, подсвечивая отражателем - раз уж знаешь, где в фотике объектив, а где видоискатель... Свидетель, которому не надо объяснять, что делать - редкий свидетель.
Во-вторых же, мальчик-оператор попросил обеспечить музыкальное сопровождение танцу молодоженов. Без чего-то мелодичного и неспешного не получалось ни танцевать, ни прилично что-то снять.
Уж не помню, что нашлось в телефоне, но только музыка странно и чуть чуждо звучала в пустом зале ожидания.
А старый аэропорт словно прислушивался к нашим голосам и присматривался к нам самим. Аэропорт хранил молчание.
"Красивый, такой красивый... - только и крутилось в голове. - Как же тебя жаль... Первый этаж еще в состоянии довольно сносном. Если, конечно, сравнивать его со вторым этажом..."
- Грибок, - вдруг пожаловалось старое здание.
- Вездесущая микрофлора, - только и оставалось, что выразить сочувствие.
- Один из бывших арендаторов заложил люки вентиляции. С тех пор не могу полноценно дышать...
Дыхание аэропорта действительно затруднено. Он не дышит на ладан, до этого еще не дошло, но всеразрушающие процессы вполне закономерны и идут полным ходом.
- Вон, видишь, рядом с центральным панно, справа и слева, обогреватели?
- Вижу, конечно.
- Вот они и помогают поддерживать плюс-минус удобоваримый микроклимат. Температуру, так сказать, тела...
Помолчали. Мне нечего было ему сказать. Мне было откровенно его жаль.
- Ну а про панно знаешь, да? - снова заговорил аэропорт.
- Городскую легенду про замалеванного Сталина?
- Ее самую! Ведь нет же никаких документальных подтверждений, но кто-то когда-то пустил слушок, что центральная фигура, в кокошнике и зеленом платье, изначально была Сталином. Однако меня открыли через год после его смерти, в 54-ом, когда усатый стал уже частью истории. Поэтому художники быстро превратили его в женщину.
- Так отец народов стал их матерью, - мой смешок прорвался сам собой.
Будь это правдой, шутка действительно вышла бы и остроумной, и остросоциальной, и за нее уже никто не прописал бы художнику четверть века "оздоровительных" лагерей на одном из островов любимого сталинского архипелага. Да и мне, пожалуй, за только что отпущенную шуточку не впаяли бы уже "червонец" по 58-ой.
- И это еще не все, - хмыкнул аэропорт. - Доминантных зданий, что изображены на панно, в 54-ом еще не существовало. Сталинку, похожую на те, что в Москве, достроили только к 57-му, а до полного восстановления башни церкви святого Петра, и вовсе оставались еще целых 13-ть лет.
- Ну "петушка"-то нарисовать невелика премудрость, художник знал, как церковь выглядит... выглядела до разрушения. А сталинку, нынешнюю Академию Наук, видел, наверно, в проектных документах. Или на московские ориентировался.
- Да кто ж теперь точно скажет... - посетовал аэропорт. - Впрочем, это неважно абсолютно. Особенно спустя столько лет.
- Но все равно интерьер прекрасен! Чувствуется, что мастера старались. Все же аэровокзал всесоюзного значения! Один из крупнейших в западной части СССР! - мне хотелось как-то его подбодрить.
- Было дело! - оживился он. - Я мог принимать более 50-ти самолетов! Я принимал и отправлял рейсы на Москву, Ленинград, Таллинн, Каунас... И была еще куча рейсов внутренних! Лиепая, например, Даугавпилс...
- Да, мама как-то рассказывала, что провожала отсюда бабушку, улетавшую в Москву. Как же, наверно, фантастически необычно улетать куда-то из такого аэропорта!
- А до войны! - воскликнул он и осекся. - Как я могу об этом говорить?.. До войны меня не было. Я еще не родился.
Широко распахнутыми в мир огромными глазницами своих многочисленных окон, старый аэропорт смотрел на то, что было вокруг. Задумавшись и словно вспоминая. Всматривался ли он в себя? По ощущениям - нет. Он смотрел туда, наружу.
А там шел сильный дождь.
У старого аэропорта не было необходимости блуждать в лабиринтах собственной памяти, приподнимая пыльную завесу накопленных за всю жизнь и сохраненных навсегда воспоминаний. Он ничего не забыл. И сейчас там, за стеной сплошного, тяжело падающего ливня, было светло. Там рокотали моторы, там сновали самолеты, там бездонное небо цвета бирюзы как океан омывало линию горизонта.
Там было солнце.
- Когда-то здесь были сплошные луга. Луга эти носили самый мирный, самый прозаический характер - на них пасли скот, - интонации собеседника были задумчивы. - Трава на этих лугах всегда отличалась сочностью - и справа, и слева здесь бегут реки. По сути, чистой воды пастораль. Но время текло, время менялось, и мирные зеленые луга стали плацдармом. Ливонская война... Давненько это было, аж в 1700-ом году. Впрочем... лугов вокруг и по сей день хватает.
- Удивительно, правда? - вопрос скользнул в шелест дождя и тут же был смыт его потоками. - Вокруг город, жилые и промышленные районы, а луга до сих пор существуют.
- Авиация использовала эти луга весьма активно и стала делать это еще при царе, до революции. Некий поручик Лерхе, летчик 12-ой русской армии, взлетел отсюда аж в 1916-ом году. Знаешь такого?
- Теперь знаю. Потому что ты рассказал...
Навсегда молодое, красивое лицо на хорошо сохранившейся черно-белой фотографии. Уроженец Петроградской губернии. Потомственный дворянин. Сын тайного советника. Белый офицер. Один из первых российских летчиков, авиаконструктор. В годы Гражданской войны служил в составе Славяно-Британского авиационного корпуса, лейтенант британских ВВС. После войны - в эмиграции.
Так типично, так характерно. Конечно, знаю.
- До 22-го здесь была военная база. Из зданий первые появились лишь в середине 20-х. Так... несколько ангаров и административная постройка. А первые гражданские рейсы знаешь, кто запустил? Эстонцы! Это были полеты между, так сказать, дружественными столицами. Каждый - на 6-ть человек.
- Вот так и бывает... В начале 20-го века первые, а в 21-ом у эстонцев даже национальной авиакомпании нет.
- Sic transit gloria mundi, - отозвался старый аэропорт. - И ко мне это примеримо в полной мере...
Он вздохнул, хрипло продышался изуродованными легкими и снова заговорил:
- В 20-ые здесь было оживленно. Аэропорта приличного по сути не имелось, но рейсов уже хватало. Местные летали в Кенигсберг и Хельсинки, а совместное русско-немецкое общество воздушного сообщения "Deruluft" открыло полеты из Москвы в Берлин через Смоленск, в Каунас, в Данциг. Представляешь, отсюда, с этих лугов, поднимались в небо польская "LOT" и немецкая "Lufthansa". Люди летали в Варшаву и Стокгольм. Все 20-ые и 30-ые были унесены на крыльях маленьких и смешных самолетиков... К 38-ому году существовало 36 направлений регулярных полетов из Риги.
- А потом пришла война...
- А потом пришла война... - эхом отозвался старый аэропорт.
И в ту же секунду ливень за окном окрасился кровавым заревом разорвавшихся снарядов. Застрочили автоматы, завизжали пули, завыла пронзительным, выворачивающим душу наизнанку криком сирена воздушной тревоги. Низкие тучи коротко полыхнули огнем, и из них - с нарастающим, тревожным гулом, двадцать второго июня, в первый же день - обрушились несколько самолетов с черными похоронными крестами на крыльях. Злобно плевались смертью их пулеметы, и падали в дымные разрывы земли те, кто не успел убежать.
И шли глухим, ощетинившимся дулами автоматов строем чужие солдаты, и нетерпеливо каркали грубые голоса их командиров: "Schneller, schneller!"
...Они долго были здесь. Переоборудовав разрушенный аэропорт под нужды своей военной авиации, они, тем не менее, вспомнили и о гражданских. И уже в октябре все того же 41-го все та же "Lufthansa" возобновила рейсы в Берлин и Хельсинки.
Война войной, а рейсы - по расписанию. Знаменитая немецкая практичность.
Они оставались на этих лугах вплоть до 44-го. В 44-ом же, тоже в октябре, все снова было разрушено. Но уже при наступлении советских войск...
- После войны первыми возобновили полеты в Москву, Таллинн, Каунас, Лиепаю и Даугавпилс.
Голос старого аэропорта мгновенно прогнал стылый ужас, затопивший все вокруг, выдернул меня оттуда, из сороковых-роковых, и отрезвляющим рывком вернул в настоящее. Парализующее наваждение рассеялось как туман.
На улице по-прежнему шел сильный дождь.
- А в 54-ом родился я...
И текла неспешно его речь, легко плыла по страницам памяти, просыпалась морским песком сквозь пальцы.
- Стало прилетать много туристов, поэтому два изображения по бокам зала служили рекламой самых известных направлений...
- Да, вижу, с одной стороны - Юрмала, с другой - Сигулда, гордо именуемая Видземской Швейцарией.
Скользили под ладонью отполированные десятками тысяч прикосновений перила не по-аэропортовски роскошных лестниц.
- А какой ресторан был на втором этаже! Ресторан-легенда! В нем заправлял повар-грузин, прибывший по особому приглашению. Местные в этот ресторан специально приезжали.
Шептал за окнами дождь, омывая своими слезами почти заброшенную ныне взлетно-посадочную полосу.
- В зале ожидания для высокопоставленных лиц пол был застелен коврами, сотканными под заказ аж в Китае! Рядовых же пассажиров встречали ковры Обуховского комбината.
Ничего не поменялось с тех пор: правители по-прежнему страшно далеки от народа.
Зато монументальный сталинский ампир был доступен абсолютно всем, без разделения на своих и чужих.
- А еще довелось мне сняться в настоящем кино! Фильм назывался "Государственный преступник" и главную роль там играл совсем молодой Демьяненко.
- Наверно, что-нибудь про шпионов? Надо будет глянуть.
Пеплом давно сожженных писем, мягко кружась, опадали слова. Дальнейшее понятно и без них: пассажиропоток увеличивался, росли и менялись самолеты, и старый аэропорт уже больше не справлялся с масштабностью неизбежных перемен.
Он был главным в течение трех десятков лет. Он исправно нес службу и делал свою работу, но в 75-м открыли новый аэропорт и все международные и междугородние рейсы перенесли туда.
Жизнь в старом аэропорту умирала и угасала постепенно: до 86-го он обслуживал внутренние рейсы, потом на смену им пришли курсанты Рижского института гражданской авиации, а в 90-ые, вместе с большими деньгами, возникла частная авиация...
Старый аэропорт умолк, голос его стих. Он словно погрузился в глубокую дрему. Разговор был окончен.
Мы покидали его все под тем же проливным дождем. Ливень убаюкивал и напевал колыбельную. Старый аэропорт уснул, замер, умер.
Умер?..
Кто сказал, что он умер?
Нет.
Он лишь затаился - на время.
Приземистое, мрачновато-брутальное, оно полностью синхронизировалось с таким же приземистым, мрачным днем. И если бы не уверенность, основанная на предварительной договоренности, можно было бы легко допустить, что здесь нас не ждут.
Однако мы точно знали, что это не так. Нас встретили и, отворив дверь, буквально открыли портал в середину прошлого века - в те времена, когда в этом здании располагался главный аэропорт столицы Латвийской ССР.
Признаться честно, мне всегда хотелось тут побывать. Но долгое время сюда никого не пускали.
Потом, на короткий период, здесь открыли Музей авиации, и под роскошным потолком старого аэропорта застыли в недвижимом полете небольшие легкие самолетики. Я откуда-то знаю, как в ту пору здесь все выглядело. Не отпускало почему-то зыбкое ощущение давнего знакомства. То ли что-то где-то было прочитано, то ли где-то что-то было визуально зафиксировано... То ли - почти случайно - меня занесло сюда вместе с бывшими однокурсниками, работавшими на телике и снимавшими здесь репортаж. Мне как потенциальному сотруднику было предписано всюду их сопровождать. Начальник отдела русских новостей на национальном ТВ пламенно заверял, что место в спортотделе он уже для меня застолбил, не извольте беспокоиться, а когда что-то пошло не так, просто тихо слился. Позднее как-то встретился он мне в коридорах родного универа. Он видел меня так же хорошо, как и я его, но вопросов испугался и шустро стал прятаться от меня по аудиториям.
Взрослый мужик, Господи...
Затем отсюда исчез и музейчик. Здание окончательно опустело. Периодически на летном поле проводились какие-то музыкальные массовые мероприятия, и в такие дни старый аэропорт вновь распахивал свои двери.
На прилегающей территории возникали то аэроклуб, то секция по прыжкам с парашютом. Благодаря им жизнь здесь теплится до сих пор.
Но внутри здания бывших воздушных ворот Риги жизнь остановилась.
Ныне сюда может попасть любой желающий, однако на определенных условиях: старый аэропорт необходимо арендовать под какое-то мероприятие. Удивительная формулировка - арендовать аэропорт. Чего только в жизни не бывает...
В нашем случае, таким мероприятием стала свадебная фотосессия.
Статус свидетеля в бракосочетательном процессе позволяет не только всюду сопровождать молодоженов, но еще и быть в какие-то моменты предоставленным самому себе. Однако сначала пришлось поработать.
Перво-наперво девочка-фотограф подрядила меня подсобить ей, подсвечивая отражателем - раз уж знаешь, где в фотике объектив, а где видоискатель... Свидетель, которому не надо объяснять, что делать - редкий свидетель.
Во-вторых же, мальчик-оператор попросил обеспечить музыкальное сопровождение танцу молодоженов. Без чего-то мелодичного и неспешного не получалось ни танцевать, ни прилично что-то снять.
Уж не помню, что нашлось в телефоне, но только музыка странно и чуть чуждо звучала в пустом зале ожидания.
А старый аэропорт словно прислушивался к нашим голосам и присматривался к нам самим. Аэропорт хранил молчание.
"Красивый, такой красивый... - только и крутилось в голове. - Как же тебя жаль... Первый этаж еще в состоянии довольно сносном. Если, конечно, сравнивать его со вторым этажом..."
- Грибок, - вдруг пожаловалось старое здание.
- Вездесущая микрофлора, - только и оставалось, что выразить сочувствие.
- Один из бывших арендаторов заложил люки вентиляции. С тех пор не могу полноценно дышать...
Дыхание аэропорта действительно затруднено. Он не дышит на ладан, до этого еще не дошло, но всеразрушающие процессы вполне закономерны и идут полным ходом.
- Вон, видишь, рядом с центральным панно, справа и слева, обогреватели?
- Вижу, конечно.
- Вот они и помогают поддерживать плюс-минус удобоваримый микроклимат. Температуру, так сказать, тела...
Помолчали. Мне нечего было ему сказать. Мне было откровенно его жаль.
- Ну а про панно знаешь, да? - снова заговорил аэропорт.
- Городскую легенду про замалеванного Сталина?
- Ее самую! Ведь нет же никаких документальных подтверждений, но кто-то когда-то пустил слушок, что центральная фигура, в кокошнике и зеленом платье, изначально была Сталином. Однако меня открыли через год после его смерти, в 54-ом, когда усатый стал уже частью истории. Поэтому художники быстро превратили его в женщину.
- Так отец народов стал их матерью, - мой смешок прорвался сам собой.
Будь это правдой, шутка действительно вышла бы и остроумной, и остросоциальной, и за нее уже никто не прописал бы художнику четверть века "оздоровительных" лагерей на одном из островов любимого сталинского архипелага. Да и мне, пожалуй, за только что отпущенную шуточку не впаяли бы уже "червонец" по 58-ой.
- И это еще не все, - хмыкнул аэропорт. - Доминантных зданий, что изображены на панно, в 54-ом еще не существовало. Сталинку, похожую на те, что в Москве, достроили только к 57-му, а до полного восстановления башни церкви святого Петра, и вовсе оставались еще целых 13-ть лет.
- Ну "петушка"-то нарисовать невелика премудрость, художник знал, как церковь выглядит... выглядела до разрушения. А сталинку, нынешнюю Академию Наук, видел, наверно, в проектных документах. Или на московские ориентировался.
- Да кто ж теперь точно скажет... - посетовал аэропорт. - Впрочем, это неважно абсолютно. Особенно спустя столько лет.
- Но все равно интерьер прекрасен! Чувствуется, что мастера старались. Все же аэровокзал всесоюзного значения! Один из крупнейших в западной части СССР! - мне хотелось как-то его подбодрить.
- Было дело! - оживился он. - Я мог принимать более 50-ти самолетов! Я принимал и отправлял рейсы на Москву, Ленинград, Таллинн, Каунас... И была еще куча рейсов внутренних! Лиепая, например, Даугавпилс...
- Да, мама как-то рассказывала, что провожала отсюда бабушку, улетавшую в Москву. Как же, наверно, фантастически необычно улетать куда-то из такого аэропорта!
- А до войны! - воскликнул он и осекся. - Как я могу об этом говорить?.. До войны меня не было. Я еще не родился.
Широко распахнутыми в мир огромными глазницами своих многочисленных окон, старый аэропорт смотрел на то, что было вокруг. Задумавшись и словно вспоминая. Всматривался ли он в себя? По ощущениям - нет. Он смотрел туда, наружу.
А там шел сильный дождь.
У старого аэропорта не было необходимости блуждать в лабиринтах собственной памяти, приподнимая пыльную завесу накопленных за всю жизнь и сохраненных навсегда воспоминаний. Он ничего не забыл. И сейчас там, за стеной сплошного, тяжело падающего ливня, было светло. Там рокотали моторы, там сновали самолеты, там бездонное небо цвета бирюзы как океан омывало линию горизонта.
Там было солнце.
- Когда-то здесь были сплошные луга. Луга эти носили самый мирный, самый прозаический характер - на них пасли скот, - интонации собеседника были задумчивы. - Трава на этих лугах всегда отличалась сочностью - и справа, и слева здесь бегут реки. По сути, чистой воды пастораль. Но время текло, время менялось, и мирные зеленые луга стали плацдармом. Ливонская война... Давненько это было, аж в 1700-ом году. Впрочем... лугов вокруг и по сей день хватает.
- Удивительно, правда? - вопрос скользнул в шелест дождя и тут же был смыт его потоками. - Вокруг город, жилые и промышленные районы, а луга до сих пор существуют.
- Авиация использовала эти луга весьма активно и стала делать это еще при царе, до революции. Некий поручик Лерхе, летчик 12-ой русской армии, взлетел отсюда аж в 1916-ом году. Знаешь такого?
- Теперь знаю. Потому что ты рассказал...
Навсегда молодое, красивое лицо на хорошо сохранившейся черно-белой фотографии. Уроженец Петроградской губернии. Потомственный дворянин. Сын тайного советника. Белый офицер. Один из первых российских летчиков, авиаконструктор. В годы Гражданской войны служил в составе Славяно-Британского авиационного корпуса, лейтенант британских ВВС. После войны - в эмиграции.
Так типично, так характерно. Конечно, знаю.
- До 22-го здесь была военная база. Из зданий первые появились лишь в середине 20-х. Так... несколько ангаров и административная постройка. А первые гражданские рейсы знаешь, кто запустил? Эстонцы! Это были полеты между, так сказать, дружественными столицами. Каждый - на 6-ть человек.
- Вот так и бывает... В начале 20-го века первые, а в 21-ом у эстонцев даже национальной авиакомпании нет.
- Sic transit gloria mundi, - отозвался старый аэропорт. - И ко мне это примеримо в полной мере...
Он вздохнул, хрипло продышался изуродованными легкими и снова заговорил:
- В 20-ые здесь было оживленно. Аэропорта приличного по сути не имелось, но рейсов уже хватало. Местные летали в Кенигсберг и Хельсинки, а совместное русско-немецкое общество воздушного сообщения "Deruluft" открыло полеты из Москвы в Берлин через Смоленск, в Каунас, в Данциг. Представляешь, отсюда, с этих лугов, поднимались в небо польская "LOT" и немецкая "Lufthansa". Люди летали в Варшаву и Стокгольм. Все 20-ые и 30-ые были унесены на крыльях маленьких и смешных самолетиков... К 38-ому году существовало 36 направлений регулярных полетов из Риги.
- А потом пришла война...
- А потом пришла война... - эхом отозвался старый аэропорт.
И в ту же секунду ливень за окном окрасился кровавым заревом разорвавшихся снарядов. Застрочили автоматы, завизжали пули, завыла пронзительным, выворачивающим душу наизнанку криком сирена воздушной тревоги. Низкие тучи коротко полыхнули огнем, и из них - с нарастающим, тревожным гулом, двадцать второго июня, в первый же день - обрушились несколько самолетов с черными похоронными крестами на крыльях. Злобно плевались смертью их пулеметы, и падали в дымные разрывы земли те, кто не успел убежать.
И шли глухим, ощетинившимся дулами автоматов строем чужие солдаты, и нетерпеливо каркали грубые голоса их командиров: "Schneller, schneller!"
...Они долго были здесь. Переоборудовав разрушенный аэропорт под нужды своей военной авиации, они, тем не менее, вспомнили и о гражданских. И уже в октябре все того же 41-го все та же "Lufthansa" возобновила рейсы в Берлин и Хельсинки.
Война войной, а рейсы - по расписанию. Знаменитая немецкая практичность.
Они оставались на этих лугах вплоть до 44-го. В 44-ом же, тоже в октябре, все снова было разрушено. Но уже при наступлении советских войск...
- После войны первыми возобновили полеты в Москву, Таллинн, Каунас, Лиепаю и Даугавпилс.
Голос старого аэропорта мгновенно прогнал стылый ужас, затопивший все вокруг, выдернул меня оттуда, из сороковых-роковых, и отрезвляющим рывком вернул в настоящее. Парализующее наваждение рассеялось как туман.
На улице по-прежнему шел сильный дождь.
- А в 54-ом родился я...
И текла неспешно его речь, легко плыла по страницам памяти, просыпалась морским песком сквозь пальцы.
- Стало прилетать много туристов, поэтому два изображения по бокам зала служили рекламой самых известных направлений...
- Да, вижу, с одной стороны - Юрмала, с другой - Сигулда, гордо именуемая Видземской Швейцарией.
Скользили под ладонью отполированные десятками тысяч прикосновений перила не по-аэропортовски роскошных лестниц.
- А какой ресторан был на втором этаже! Ресторан-легенда! В нем заправлял повар-грузин, прибывший по особому приглашению. Местные в этот ресторан специально приезжали.
Шептал за окнами дождь, омывая своими слезами почти заброшенную ныне взлетно-посадочную полосу.
- В зале ожидания для высокопоставленных лиц пол был застелен коврами, сотканными под заказ аж в Китае! Рядовых же пассажиров встречали ковры Обуховского комбината.
Ничего не поменялось с тех пор: правители по-прежнему страшно далеки от народа.
Зато монументальный сталинский ампир был доступен абсолютно всем, без разделения на своих и чужих.
- А еще довелось мне сняться в настоящем кино! Фильм назывался "Государственный преступник" и главную роль там играл совсем молодой Демьяненко.
- Наверно, что-нибудь про шпионов? Надо будет глянуть.
Пеплом давно сожженных писем, мягко кружась, опадали слова. Дальнейшее понятно и без них: пассажиропоток увеличивался, росли и менялись самолеты, и старый аэропорт уже больше не справлялся с масштабностью неизбежных перемен.
Он был главным в течение трех десятков лет. Он исправно нес службу и делал свою работу, но в 75-м открыли новый аэропорт и все международные и междугородние рейсы перенесли туда.
Жизнь в старом аэропорту умирала и угасала постепенно: до 86-го он обслуживал внутренние рейсы, потом на смену им пришли курсанты Рижского института гражданской авиации, а в 90-ые, вместе с большими деньгами, возникла частная авиация...
Старый аэропорт умолк, голос его стих. Он словно погрузился в глубокую дрему. Разговор был окончен.
Мы покидали его все под тем же проливным дождем. Ливень убаюкивал и напевал колыбельную. Старый аэропорт уснул, замер, умер.
Умер?..
Кто сказал, что он умер?
Нет.
Он лишь затаился - на время.