Полевая зоология против кабинетного знания.
(читая книгу Е.Н.Панова «Половой отбор: теория или миф?» КМК, Москва 2014).
Через всю книгу Е.Н.П. проходит «борьба со штампами» в мышлении биолога (в этом плане он продолжает «критические традиции» А.А.Любищева, С.В.Мейена и тех других наших биологов-мыслителей, которые буквально страдали от «зашоренности» того состояния коллективного сознания, которое полагает, что факты «говорят сами за себя», а не зависят от того, через какого цвета очки на них смотришь. То есть дело даже не в намеренном поклонении мэйнстримам (интерпретаций) - по карьерно-идеологическим (ранее) или финансово-грантовым (сейчас) соображениям, а именно в узости когнитивных карт (объяснительных установок), которые, как писал Эдвард Толмен, с неизбежностью порождаются «излишней мотивацией» обучаемого.
«Излишняя мотивация» - это как отсутствие широкой эрудиции через ограниченность образовательных программ (когда студенту показывают изо дня в день только одну отштукатуренную, отбеленную и ярко освещенную канделябрами залу огромного полуразрушенного замка, уже наполовину вобранного в себя джунглями времени, вместо того, чтобы провести ему хотя бы беглую экскурсию по всем замшелым и сумрачным залам, коридорам и подземным галереям, - чтобы он почувствовал на миг весь замысел архитектора), так и загнанность аспиранта в рамки узких грантовых проектов (отчеты - новые заявки - снова отчеты), при которой он, по существу, уже не имеет времени, а со временем и желания, на какое-то серьезное продолжение самообразования. - Постепенно вырастает ремесленник, который хорошо умеет лить воду (из колодца) в поставленный перед ним жёлоб, но упорно не замечает уже проведенный за его спиной водопровод.
Происходит та самая ритуализация «психологии восприятия многоситуационного окружения», о которой, другими словами, пишут наблюдатели жизни диких стад шимпанзе, которая (ритуализация) поддерживает довольно жесткие стереотипы поведения, несмотря на то что общий потенциал нейро-функциональности, как он раскрывается у тех же apes в лаборатории, изначально заметно выше (Е.Н.П.: «Так формируются парадигмы сознания, которые чрезвычайно устойчиво противостоят любой попытке их переосмысления», с.362 - КМ - в моем понимании это всё об одном и том же). В дикой природе, где быстротечные ситуации на грани «жизни и смерти» (для каждой особи) повторяются многократно в течение дня (а не года), эта жесткая стереотипность поведения, в целом и в среднем, оказывается выгодной и неизбежной, но в той сфере мыслительного поведения человека, которую именуют наукой, шаблонность восприятия и «видения фактов», диктуемая коллективным сознанием мэйнстрима (а иногда и пристрастием, с детства, к пряникам) быстро приводит к «утомлению души», «потухшим глазам» и «безразличию по большому счету» (что мы делаем и для чего, - «пилите, пилите Шура»). К той самой клетке в известном эксперименте, где ни одна из шести обезьян уже не испытала на себе струи брандспойта, но все хорошо усвоили, что тянуть руки к связке бананов под потолком категорически запрещено (табу). И говоря о том, что их «интересуют только факты и факты», носители жестких «стереотипов опознания фактов» как бы и не замечают, что сами факты, - в их многообразии и многогранности, - они давно уже «не видят», и им просто комфортна цепочка моторных действий ума, обслуживающая цепочку моторных действий рук, - бросил кусочек мяса в мясорубку, - провернул; бросил ещё кусочек,- провернул. И так весь день. И весь год. И всю жизнь. «Хорошо сидим….».
Е.Н.П. сквозь книгу приводит многие примеры подобных ситуаций. Когда он вынужден заключить, что «…. даже наиболее трезво мыслящие исследователи не замечают несуразности своих выводов, в основе которых лежат устоявшиеся штампы» (С.120). И приводимые им примеры (подробные пассажи - на треть и пол страницы) «штампованных» интерпретаций фактов (в русле полового отбора) в общем и целом весьма показательны. - Например, когда весь ход рассуждений автора не оставляет сомнений, что он мыслит так, будто самкам (якобы отбирающим самцов) известны физиологические закономерности, лежащие в основе окраски партнеров (с.120-121). Не имея возможности выписать все подобные критические замечания (идущие сквозь книгу), я сразу же обращусь к «Заключению» книги (с. 362 - 369), где Е.Н.П. суммирует свои «наблюдения за поведением зашоренного мышления».
Подсмотренный им алгоритм формирования убеждений на основе всё «большей детализации чисто умозрительных категорий» и их взаимной осмысленности «по кругу» таков (с. 362-363): «Вновь вводимые понятия используются для формирования дополнительных гипотез ad hoc, которые служат своего рода подпорками здания, плохо скроенного первоначально. Накапливаются такие виртуальные сущности, как «издержки» (costs) и «выигрыши» (profits) - прямые и косвенные, «конфликт полов», «послебрачный (скрытый) половой отбор» и т.д. Все эти термины теперь позволительно тасовать произвольным образом, строя из них бесконечное (число) отвлеченных словесных конструкций. Дискуссии переходят из области оперирования фактами в сферу борьбы между умозрительными схемами».
Схемы начинают жить своей собственной жизнью в головах их носителей. Аргументация все более сводится к формальным ссылкам на авторитеты в рамках данной схемы мышления (чем больше ссылок, тем лучше, - этого требует и система рейтингов). Многочисленность ссылок (по кругу друг на друга среди адептов данной схемы мышления) создает иллюзию того, что «мы все так думаем», а значит, «думаем правильно» (идет ритуализация мыслительного поведения).
[КМ - И тянуться это может очень долго (и скучно, но ведь мясорубки надо содержать, а чтобы была видимость их работы (мясорубок) нужны новые и новые «кусочки мяса»). Увы, в рамках уже заданной схемы мышления (догмы) факты трансформируются подобно тому, как «больной белок» (прионы - особый класс инфекционных агентов - особые 3D-конформации химически тех же, нормальных белков») меняет 3D структуру еще здорового белка в свою аномальную третичную структуру по факту соприкосновения (контакта) с последним. Так распространяется куру, - одно из самых «мистических» заболеваний мозга.
По тому же алгоритму происходит убеждение будущих молодых адептов тех «теорий» и «гипотез», которые рождаются как грибы после дождя в той кабинетной области «теоретической» биологии, которая дробит отбор и саму приспособленность организма на многие дискретные составляющие (сводя их в подсознании к дискретным «детерминантам наследования» и переводя их в формулы для расчетов вероятностей - мат. статистике тоже надо кормиться с тех же грантов). Классический пример такой схемы мышления как «круговой поруки» пустых по содержанию понятий (и более известный пример, чем иезуитские гипотезы полового отбора), - это концепция вида как репродуктивно защищенного уникального генофонда, вырастающая на узкой («менделевской») трактовке генетики (при полном игнорировании фактов эмбриологии) и шаг за шагом требующая для своей хоть какой-то осмысленности новых ad hoc гипотез: раз своеобразие формы в её генетической уникальности (особой частоте специфических аллелей), значит, её надо поддерживать «изнутри» и охранять от размывания извне. Как поддержать равномерное содержание горошин в мешке (молекул газа в контейнере)? - Постоянно их перемешивать. - Значит должна быть такая штука, как панмиксия (неограниченное скрещивание в масштабах популяции). - Её нет, но она должна быть, - значит есть. - А как охранять это набор горошин в мешке? - Должно быть ограничение панмиксии «извне», чтобы не скрещивались друг с другом те, кто «по разному приспособлены». - Значит, должны быть особые «запреты на скрещивание» (чтобы прервать «поток генов», - ведь это набор аллелей определяет специфику формы, и не просто специфику, а её особую сообразность особым «обстоятельствам жизни»). - Откуда же им взяться, этим запретам? - Их создаст отбор. - (а если он не выявляется? - тем хуже для него, т.е. для фактов; - придумаем новую ad hoc подпорку). - И вот поколение адептов тратит жизни на анализ «узких гибридных зон» и на выявление «отбора против гибридов» (зоны же могут существовать лишь десятки лет и определяться сугубо социо-психологическими причинами, в которых нет никакой эволюционной необходимости). Другие из того же поколения тратят жизни на споры о том, «вид или не вид», - не понимая того, что в рамках данной «генетической» и «гибридогенной» схемы мышления проблема принципиально не решается.
Один из примечательных примеров «жизни в замкнутой схеме» (мышления), даваемый Е.Н.П., относится к очередной «теории асимметрии» небезызвестного А.Моллера (в соавторстве с Дж.Сведлом). обсуждаемой в их книге «Асимметрия, стабильность развития и эволюция» (Moller, Swaddle, 1998). Е.Н.П. приводит подробные пассажи (Заключение, с.363) из подробного разбора этой схемы воззрений, данных в особой статье генетика Д. Хоула (Houle, 1998). «Мои подозрения относительно того, что Моллер и Сведл просто не понимают суть обсуждаемого ими материала, проистекают из моего собственного опыта [работы в области генетики]. В главах книги настойчиво приводится мысль, согласно которой генетическая и фенотипическая изменчивость есть тонко отобранные адаптации, что противоречит более распространенным представлениям о том, что это побочный эффект воздействия эволюционных сил на все то, что связано преимущественно с нормой реакции». Трактовки генетических аспектов темы (обсуждаемой в книге) Хоул, по словам Е.Н.П., называет «упрощенческими».
Е.Н.П. подытоживает этот абзац заключением. Что «Все дефекты книги Моллера и Сведла типичны … для большей части тех публикаций по теме полового отбора, где авторы пытаются дать объяснения наблюдаемых ими событий. Здесь господствует наивный генетический детерминизм, который я склонен назвать «псевдогенетикой».
[КМ - я бы сказал, что, к сожалению, «наивный генетический детерминизм», т.е. сверх-упрощенческое понимание генетики (вопреки всем фактам молекулярной биологии начала 21 века), характерно для огромного числа зоологов и ботаников, крутящих хорошо порезанные кусочки фактов через давно любимую ими, - со студенческой скамьи, - мясорубку. Только этим можно объяснить тот факт, что вполне взрослые дяди и тети, занимающиеся кто морфологией, кто движением, кто вокализацией, а кто даже более сложными формами поведения, включающими аспекты сигнальных отношений с окружением, - продолжают говорить (вслух, - даже и на докладах) о «генетической предопределенности» тех или иных признаков (отдельных дробных признаков и их дробных состояний), хотя могли бы спрятаться (иногда полезно) за корректный нейтральный термин - «врожденные».
Еще один блок критической информации, который рассматривает Е.Н.П. в книге и в Заключении (с.364-365), относится к слепой вере многих коллег в математические модели, которые стали основой для нового витка воззрений о роли полового отбора в эволюции (об этих моделях и слепой веры в них я что-то писал уже в FB в начале года).
Началось всё с известных работ Р.Фишера в то время, когда «математическая генетика .. находилась на стадии раннего детства, в состоянии инфантильного энтузиазма, основанного на вере в ее способность объяснить ход эволюции несложными логическими построениями, подтверждаемыми, как казалось, последовательностями алгебраических формул». Имена Фишера, Ходейна, Райта (мат. статистов, которые подаются в Википедии как «эволюционисты-теоретики», сравнимые по своим заслугам с Чарльзом Дарвином) вызывают у многих зоологов состояние оцепенелости бандерлогов под взглядом Каа, поскольку все мы, хотя и «учились понемногу», в серьезной математике разбираемся слабо или даже не разбираемся совсем. Но тогда следует почитать, что пишут об этих математических моделях «генетической эволюции» те, кто в ней разбирается (Е.Н.П. приводит пассаж из книги Лангане, Пелегрини, Полони («Человек - результат полового процесса», Мир, 1993).
«Выводы основываются на упрощенных математичсеких моделях с единственным параметром, на сомнительной и не поддающейся проверке аксиоме регулярной оптимизации реальных ситуаций, на неправильной оценке параметров, которые интуитивно очевидны, но не могут быть охарактеризованы количественно, таких например, как родительский вклад в потомство или успех в размножении, а также на статистических ошибках II рода. Последние заключаются в том, что гипотеза, не опровергнутая опытом, считается доказанной, тогда как многие противоречащие ей гипотезы, дающие те же результаты, не принимаются во внимание» (Лангане и др., 1993).
Е.Н.П. поясняет (с. 364), что «В основе «доказательства» реальности полового отбора Фишером лежало допущение, что исторические трансформации поведения и всего того, что с ним связано (*вторичные половые признаки самцов как компоненты коммуникативных сигналов) должны идти в соответствии с микроэволюционными (*читай - генетическими) закономерностями. …. «Лишь в самые последние годы у зоологов-профессионалов зародилось подозрение, что здесь мы имеем дело с событиями маркоэволюционного масштаба, для понимания которых требуются принципиально иные подходы». (*КМ - от себя замечу, что вот именно эти другие подходы, вбирающие в себя «генетические схемы трансформации признаков» как крайний редукционизм (в объяснении фактов) и почти не работающий в отношении многоклеточных организмов, это и есть ЭТЭ - эпигенетическая теория эволюции, которая конечно же не может рассматриваться как уже «конечный продукт», но как правильно выбранное направление, поскольку представляет собой «трехмерное рассмотрение» реальности живой организации по сравнению с тем плоским «двухмерным» её рассмотрением, которым оперирует «генетическое мышление»).
Конечно же Е.Н.П. приводит (честно приводит) и факты о том, что среди специалистов «математической генетики» немало и тех, кто продолжает развивать цифровые разработки Фишера, пытаясь усложнить базовую модель, вводя все большее число элементов в уравнения расчета «приспособленности» и «успеха». Во всех этих моделях (т.е. применительно к половому отбору) исходным является допущение о корреляции предпочитаемых самками признаков (самца) с какими-то показателями их приспособленности («хорошими генами»), наследуемыми потомками.
Однако, «Вы все друзья как не садитесь»… Если вдруг вспомнить о том, что между фенотипом и генотипом лежит такая огромная дистанция сложнейшей регуляции развития, которая именуется «онтогенез» (и о которой ранние генетики предпочитали вообще не вспоминать, - нет её и всё тут. И не было науки эмбриологии), где информация «от генов» в лучшем случае выступает в виде клавиш пианино, которые сами по себе не породили ни одной мелодии, которая на них исполняется, то все потуги абстрактной математизации «расщепления генетической информации» выглядят все еще безнадежно наивными.
Особая глава «Заключения» посвящена ССПО (сдвиг в сенсорных предпочтениях особей), которая уже ближе к «телу» психологии поведения и которую реферировать уже нет сил (пока), поскольку это особая большая и важная тема.
Закончу этот обзор выдержкой Е.Н.П. из последнего абзаца Заключения:
«..создается впечатление, что в научном сообществе идет медленный процесс нарастания критического отношения в доктрине полового отбора. Однако мало кто решается заявить открыто о том, что мы имеем здесь дело с виртуальной словесной конструкцией, за которой трудно увидеть некую живую реальность».
И заканчивает Е.Н.П. книгу пассажем из выступления двух американских исследователей из университета Теннеси:
« Сегодня не будет преувеличением сказать, что ни в одном исследовании из тех, что были приведены на множестве видов с надлежащей аккуратностью и строгостью, не удалось подтвердить теорию полового отбора. Вопреки существованию тысяч статей за многие годы, где нам внушают, что россказни о половом отборе объясняют полученные результаты, свидетельства в пользу этих построений остаются неубедительными и само явление не было продемонстрировано ни в одном случае». (Rougharden, Aksay, 2010).
Как отмечает Е.Н.П., это именно та точка зрения, на оправдание которой были направлены его усилия при написании книги.
КМ - Думаю, что через какое-то время похожие высказывания появятся и в самой англоязычной среде (а возможно уже появились и я просто не в курсе) в отношении «успехов» сверхдробной молекулярной систематики и тесно связанной с ней гапло-филогеографии, в равной степени игнорирующих как несводимость закономерностей эволюции морфогенеза к схемам генеалогии человеческих родов и сами достижения современной эпигенетики (науки о сложной системной регуляции индивидуального развития, - морфогенеза) , так и выводы о закономерностях эволюции онтогенеза и его итога, фенотипа (нормы реакции к градиентам «среды развития»), как они формулируются в ЭТЭ, т.е. понимании эволюции как сложного эпигенетического процесса перестройки путей развития, несводимого к математике комбинаций дискретных единиц информации в любом варианте их представления. То есть когда большинством зоологов будет осмыслен тот факт, что эволюция морфогенеза не сводима в её описании и представлении в Системе к принципам описания истории популяций, мыслимым в чисто обыденном (событийно-историческом) значении слова.
Через всю книгу Е.Н.П. проходит «борьба со штампами» в мышлении биолога (в этом плане он продолжает «критические традиции» А.А.Любищева, С.В.Мейена и тех других наших биологов-мыслителей, которые буквально страдали от «зашоренности» того состояния коллективного сознания, которое полагает, что факты «говорят сами за себя», а не зависят от того, через какого цвета очки на них смотришь. То есть дело даже не в намеренном поклонении мэйнстримам (интерпретаций) - по карьерно-идеологическим (ранее) или финансово-грантовым (сейчас) соображениям, а именно в узости когнитивных карт (объяснительных установок), которые, как писал Эдвард Толмен, с неизбежностью порождаются «излишней мотивацией» обучаемого.
«Излишняя мотивация» - это как отсутствие широкой эрудиции через ограниченность образовательных программ (когда студенту показывают изо дня в день только одну отштукатуренную, отбеленную и ярко освещенную канделябрами залу огромного полуразрушенного замка, уже наполовину вобранного в себя джунглями времени, вместо того, чтобы провести ему хотя бы беглую экскурсию по всем замшелым и сумрачным залам, коридорам и подземным галереям, - чтобы он почувствовал на миг весь замысел архитектора), так и загнанность аспиранта в рамки узких грантовых проектов (отчеты - новые заявки - снова отчеты), при которой он, по существу, уже не имеет времени, а со временем и желания, на какое-то серьезное продолжение самообразования. - Постепенно вырастает ремесленник, который хорошо умеет лить воду (из колодца) в поставленный перед ним жёлоб, но упорно не замечает уже проведенный за его спиной водопровод.
Происходит та самая ритуализация «психологии восприятия многоситуационного окружения», о которой, другими словами, пишут наблюдатели жизни диких стад шимпанзе, которая (ритуализация) поддерживает довольно жесткие стереотипы поведения, несмотря на то что общий потенциал нейро-функциональности, как он раскрывается у тех же apes в лаборатории, изначально заметно выше (Е.Н.П.: «Так формируются парадигмы сознания, которые чрезвычайно устойчиво противостоят любой попытке их переосмысления», с.362 - КМ - в моем понимании это всё об одном и том же). В дикой природе, где быстротечные ситуации на грани «жизни и смерти» (для каждой особи) повторяются многократно в течение дня (а не года), эта жесткая стереотипность поведения, в целом и в среднем, оказывается выгодной и неизбежной, но в той сфере мыслительного поведения человека, которую именуют наукой, шаблонность восприятия и «видения фактов», диктуемая коллективным сознанием мэйнстрима (а иногда и пристрастием, с детства, к пряникам) быстро приводит к «утомлению души», «потухшим глазам» и «безразличию по большому счету» (что мы делаем и для чего, - «пилите, пилите Шура»). К той самой клетке в известном эксперименте, где ни одна из шести обезьян уже не испытала на себе струи брандспойта, но все хорошо усвоили, что тянуть руки к связке бананов под потолком категорически запрещено (табу). И говоря о том, что их «интересуют только факты и факты», носители жестких «стереотипов опознания фактов» как бы и не замечают, что сами факты, - в их многообразии и многогранности, - они давно уже «не видят», и им просто комфортна цепочка моторных действий ума, обслуживающая цепочку моторных действий рук, - бросил кусочек мяса в мясорубку, - провернул; бросил ещё кусочек,- провернул. И так весь день. И весь год. И всю жизнь. «Хорошо сидим….».
Е.Н.П. сквозь книгу приводит многие примеры подобных ситуаций. Когда он вынужден заключить, что «…. даже наиболее трезво мыслящие исследователи не замечают несуразности своих выводов, в основе которых лежат устоявшиеся штампы» (С.120). И приводимые им примеры (подробные пассажи - на треть и пол страницы) «штампованных» интерпретаций фактов (в русле полового отбора) в общем и целом весьма показательны. - Например, когда весь ход рассуждений автора не оставляет сомнений, что он мыслит так, будто самкам (якобы отбирающим самцов) известны физиологические закономерности, лежащие в основе окраски партнеров (с.120-121). Не имея возможности выписать все подобные критические замечания (идущие сквозь книгу), я сразу же обращусь к «Заключению» книги (с. 362 - 369), где Е.Н.П. суммирует свои «наблюдения за поведением зашоренного мышления».
Подсмотренный им алгоритм формирования убеждений на основе всё «большей детализации чисто умозрительных категорий» и их взаимной осмысленности «по кругу» таков (с. 362-363): «Вновь вводимые понятия используются для формирования дополнительных гипотез ad hoc, которые служат своего рода подпорками здания, плохо скроенного первоначально. Накапливаются такие виртуальные сущности, как «издержки» (costs) и «выигрыши» (profits) - прямые и косвенные, «конфликт полов», «послебрачный (скрытый) половой отбор» и т.д. Все эти термины теперь позволительно тасовать произвольным образом, строя из них бесконечное (число) отвлеченных словесных конструкций. Дискуссии переходят из области оперирования фактами в сферу борьбы между умозрительными схемами».
Схемы начинают жить своей собственной жизнью в головах их носителей. Аргументация все более сводится к формальным ссылкам на авторитеты в рамках данной схемы мышления (чем больше ссылок, тем лучше, - этого требует и система рейтингов). Многочисленность ссылок (по кругу друг на друга среди адептов данной схемы мышления) создает иллюзию того, что «мы все так думаем», а значит, «думаем правильно» (идет ритуализация мыслительного поведения).
[КМ - И тянуться это может очень долго (и скучно, но ведь мясорубки надо содержать, а чтобы была видимость их работы (мясорубок) нужны новые и новые «кусочки мяса»). Увы, в рамках уже заданной схемы мышления (догмы) факты трансформируются подобно тому, как «больной белок» (прионы - особый класс инфекционных агентов - особые 3D-конформации химически тех же, нормальных белков») меняет 3D структуру еще здорового белка в свою аномальную третичную структуру по факту соприкосновения (контакта) с последним. Так распространяется куру, - одно из самых «мистических» заболеваний мозга.
По тому же алгоритму происходит убеждение будущих молодых адептов тех «теорий» и «гипотез», которые рождаются как грибы после дождя в той кабинетной области «теоретической» биологии, которая дробит отбор и саму приспособленность организма на многие дискретные составляющие (сводя их в подсознании к дискретным «детерминантам наследования» и переводя их в формулы для расчетов вероятностей - мат. статистике тоже надо кормиться с тех же грантов). Классический пример такой схемы мышления как «круговой поруки» пустых по содержанию понятий (и более известный пример, чем иезуитские гипотезы полового отбора), - это концепция вида как репродуктивно защищенного уникального генофонда, вырастающая на узкой («менделевской») трактовке генетики (при полном игнорировании фактов эмбриологии) и шаг за шагом требующая для своей хоть какой-то осмысленности новых ad hoc гипотез: раз своеобразие формы в её генетической уникальности (особой частоте специфических аллелей), значит, её надо поддерживать «изнутри» и охранять от размывания извне. Как поддержать равномерное содержание горошин в мешке (молекул газа в контейнере)? - Постоянно их перемешивать. - Значит должна быть такая штука, как панмиксия (неограниченное скрещивание в масштабах популяции). - Её нет, но она должна быть, - значит есть. - А как охранять это набор горошин в мешке? - Должно быть ограничение панмиксии «извне», чтобы не скрещивались друг с другом те, кто «по разному приспособлены». - Значит, должны быть особые «запреты на скрещивание» (чтобы прервать «поток генов», - ведь это набор аллелей определяет специфику формы, и не просто специфику, а её особую сообразность особым «обстоятельствам жизни»). - Откуда же им взяться, этим запретам? - Их создаст отбор. - (а если он не выявляется? - тем хуже для него, т.е. для фактов; - придумаем новую ad hoc подпорку). - И вот поколение адептов тратит жизни на анализ «узких гибридных зон» и на выявление «отбора против гибридов» (зоны же могут существовать лишь десятки лет и определяться сугубо социо-психологическими причинами, в которых нет никакой эволюционной необходимости). Другие из того же поколения тратят жизни на споры о том, «вид или не вид», - не понимая того, что в рамках данной «генетической» и «гибридогенной» схемы мышления проблема принципиально не решается.
Один из примечательных примеров «жизни в замкнутой схеме» (мышления), даваемый Е.Н.П., относится к очередной «теории асимметрии» небезызвестного А.Моллера (в соавторстве с Дж.Сведлом). обсуждаемой в их книге «Асимметрия, стабильность развития и эволюция» (Moller, Swaddle, 1998). Е.Н.П. приводит подробные пассажи (Заключение, с.363) из подробного разбора этой схемы воззрений, данных в особой статье генетика Д. Хоула (Houle, 1998). «Мои подозрения относительно того, что Моллер и Сведл просто не понимают суть обсуждаемого ими материала, проистекают из моего собственного опыта [работы в области генетики]. В главах книги настойчиво приводится мысль, согласно которой генетическая и фенотипическая изменчивость есть тонко отобранные адаптации, что противоречит более распространенным представлениям о том, что это побочный эффект воздействия эволюционных сил на все то, что связано преимущественно с нормой реакции». Трактовки генетических аспектов темы (обсуждаемой в книге) Хоул, по словам Е.Н.П., называет «упрощенческими».
Е.Н.П. подытоживает этот абзац заключением. Что «Все дефекты книги Моллера и Сведла типичны … для большей части тех публикаций по теме полового отбора, где авторы пытаются дать объяснения наблюдаемых ими событий. Здесь господствует наивный генетический детерминизм, который я склонен назвать «псевдогенетикой».
[КМ - я бы сказал, что, к сожалению, «наивный генетический детерминизм», т.е. сверх-упрощенческое понимание генетики (вопреки всем фактам молекулярной биологии начала 21 века), характерно для огромного числа зоологов и ботаников, крутящих хорошо порезанные кусочки фактов через давно любимую ими, - со студенческой скамьи, - мясорубку. Только этим можно объяснить тот факт, что вполне взрослые дяди и тети, занимающиеся кто морфологией, кто движением, кто вокализацией, а кто даже более сложными формами поведения, включающими аспекты сигнальных отношений с окружением, - продолжают говорить (вслух, - даже и на докладах) о «генетической предопределенности» тех или иных признаков (отдельных дробных признаков и их дробных состояний), хотя могли бы спрятаться (иногда полезно) за корректный нейтральный термин - «врожденные».
Еще один блок критической информации, который рассматривает Е.Н.П. в книге и в Заключении (с.364-365), относится к слепой вере многих коллег в математические модели, которые стали основой для нового витка воззрений о роли полового отбора в эволюции (об этих моделях и слепой веры в них я что-то писал уже в FB в начале года).
Началось всё с известных работ Р.Фишера в то время, когда «математическая генетика .. находилась на стадии раннего детства, в состоянии инфантильного энтузиазма, основанного на вере в ее способность объяснить ход эволюции несложными логическими построениями, подтверждаемыми, как казалось, последовательностями алгебраических формул». Имена Фишера, Ходейна, Райта (мат. статистов, которые подаются в Википедии как «эволюционисты-теоретики», сравнимые по своим заслугам с Чарльзом Дарвином) вызывают у многих зоологов состояние оцепенелости бандерлогов под взглядом Каа, поскольку все мы, хотя и «учились понемногу», в серьезной математике разбираемся слабо или даже не разбираемся совсем. Но тогда следует почитать, что пишут об этих математических моделях «генетической эволюции» те, кто в ней разбирается (Е.Н.П. приводит пассаж из книги Лангане, Пелегрини, Полони («Человек - результат полового процесса», Мир, 1993).
«Выводы основываются на упрощенных математичсеких моделях с единственным параметром, на сомнительной и не поддающейся проверке аксиоме регулярной оптимизации реальных ситуаций, на неправильной оценке параметров, которые интуитивно очевидны, но не могут быть охарактеризованы количественно, таких например, как родительский вклад в потомство или успех в размножении, а также на статистических ошибках II рода. Последние заключаются в том, что гипотеза, не опровергнутая опытом, считается доказанной, тогда как многие противоречащие ей гипотезы, дающие те же результаты, не принимаются во внимание» (Лангане и др., 1993).
Е.Н.П. поясняет (с. 364), что «В основе «доказательства» реальности полового отбора Фишером лежало допущение, что исторические трансформации поведения и всего того, что с ним связано (*вторичные половые признаки самцов как компоненты коммуникативных сигналов) должны идти в соответствии с микроэволюционными (*читай - генетическими) закономерностями. …. «Лишь в самые последние годы у зоологов-профессионалов зародилось подозрение, что здесь мы имеем дело с событиями маркоэволюционного масштаба, для понимания которых требуются принципиально иные подходы». (*КМ - от себя замечу, что вот именно эти другие подходы, вбирающие в себя «генетические схемы трансформации признаков» как крайний редукционизм (в объяснении фактов) и почти не работающий в отношении многоклеточных организмов, это и есть ЭТЭ - эпигенетическая теория эволюции, которая конечно же не может рассматриваться как уже «конечный продукт», но как правильно выбранное направление, поскольку представляет собой «трехмерное рассмотрение» реальности живой организации по сравнению с тем плоским «двухмерным» её рассмотрением, которым оперирует «генетическое мышление»).
Конечно же Е.Н.П. приводит (честно приводит) и факты о том, что среди специалистов «математической генетики» немало и тех, кто продолжает развивать цифровые разработки Фишера, пытаясь усложнить базовую модель, вводя все большее число элементов в уравнения расчета «приспособленности» и «успеха». Во всех этих моделях (т.е. применительно к половому отбору) исходным является допущение о корреляции предпочитаемых самками признаков (самца) с какими-то показателями их приспособленности («хорошими генами»), наследуемыми потомками.
Однако, «Вы все друзья как не садитесь»… Если вдруг вспомнить о том, что между фенотипом и генотипом лежит такая огромная дистанция сложнейшей регуляции развития, которая именуется «онтогенез» (и о которой ранние генетики предпочитали вообще не вспоминать, - нет её и всё тут. И не было науки эмбриологии), где информация «от генов» в лучшем случае выступает в виде клавиш пианино, которые сами по себе не породили ни одной мелодии, которая на них исполняется, то все потуги абстрактной математизации «расщепления генетической информации» выглядят все еще безнадежно наивными.
Особая глава «Заключения» посвящена ССПО (сдвиг в сенсорных предпочтениях особей), которая уже ближе к «телу» психологии поведения и которую реферировать уже нет сил (пока), поскольку это особая большая и важная тема.
Закончу этот обзор выдержкой Е.Н.П. из последнего абзаца Заключения:
«..создается впечатление, что в научном сообществе идет медленный процесс нарастания критического отношения в доктрине полового отбора. Однако мало кто решается заявить открыто о том, что мы имеем здесь дело с виртуальной словесной конструкцией, за которой трудно увидеть некую живую реальность».
И заканчивает Е.Н.П. книгу пассажем из выступления двух американских исследователей из университета Теннеси:
« Сегодня не будет преувеличением сказать, что ни в одном исследовании из тех, что были приведены на множестве видов с надлежащей аккуратностью и строгостью, не удалось подтвердить теорию полового отбора. Вопреки существованию тысяч статей за многие годы, где нам внушают, что россказни о половом отборе объясняют полученные результаты, свидетельства в пользу этих построений остаются неубедительными и само явление не было продемонстрировано ни в одном случае». (Rougharden, Aksay, 2010).
Как отмечает Е.Н.П., это именно та точка зрения, на оправдание которой были направлены его усилия при написании книги.
КМ - Думаю, что через какое-то время похожие высказывания появятся и в самой англоязычной среде (а возможно уже появились и я просто не в курсе) в отношении «успехов» сверхдробной молекулярной систематики и тесно связанной с ней гапло-филогеографии, в равной степени игнорирующих как несводимость закономерностей эволюции морфогенеза к схемам генеалогии человеческих родов и сами достижения современной эпигенетики (науки о сложной системной регуляции индивидуального развития, - морфогенеза) , так и выводы о закономерностях эволюции онтогенеза и его итога, фенотипа (нормы реакции к градиентам «среды развития»), как они формулируются в ЭТЭ, т.е. понимании эволюции как сложного эпигенетического процесса перестройки путей развития, несводимого к математике комбинаций дискретных единиц информации в любом варианте их представления. То есть когда большинством зоологов будет осмыслен тот факт, что эволюция морфогенеза не сводима в её описании и представлении в Системе к принципам описания истории популяций, мыслимым в чисто обыденном (событийно-историческом) значении слова.