Жизнь кардинала Меццофанти
C. W. Russell
The life of cardinal Mezzofanti
London, 1858
Глава 1. С. 150
Джузеппе Гаспаро Меццофанти родился в Болонье 17 сентября 1774 года. Первая часть его фамилии означает «половина». Это обыгрывается в эпиграмме:
Dimidium Fantis jam nunc supereminet omnes!
Quid, credis, fieret, si integer ipse foret ?
На доме, где он родился, была помещена доска с надписью:
Heic Mezzofantus natus, notissimus Orbi,
Unus qui linguas calluit omnigenas.
Его отец, Францис Меццофанти, был плотником. Его мать Gesualda была из благородного семейства Dall’Olmo. У Джузеппе была ещё сестра старше его на десять лет. Мальчика обучали ремеслу отца. Верстак его стоял напротив дома, где старый священник преподавал детям латынь и греческий. Не зная даже азбуки своего родного языка, юный Меццофанти усвоил все латинские и греческие слова, которые слышал. К счастью, этот священник узнал о своём новом ученике и уговорил отца не обрекать сына на обучение своему ремеслу.
Мальчика поместили в школу аббата Чикотти. К 1795 он знал латынь, греческий, арабский, коптский, французский, немецкий и шведский, которым он овладел в течение нескольких дней. В 1795 Меццофанти был пострижен в монахи. В 1797 его рукоположили во диакона. В священники его рукоположили в сентябре того же года. Он был принят профессором арабского языка в университете 15 сентября того же года. Отказавшись присягнуть французскому правительству, Меццофанти был уволен в 1798 году.
Во время войны между Австрией и Францией Меццофанти постоянно посещал военные госпитали, где встречался с венграми, словаками, чехами и немцами. Чтобы иметь возможность их исповедовать, Меццофанти пришлось изучить их языки. Вероятно, в этот же период Меццофанти изучил русский язык, так как к моменту встречи с Суворовым он уже мог говорить на этом языке. Тогда же он изучил фламандский от студента из Брюсселя.
Приобретённая репутация лингвиста способствовала практике в языках, так как каждый иностранец, приезжавший в Болонью, считал своим долгом встретиться с Меццофанти.
К Меццофанти стали обращаться купцы, банкиры и частные лица с просьбами перевести какие-либо тексты. Он всегда был рад помочь и никогда не брал вознаграждения. Он получил пост confessario dei forestieri (исповедник иностранцев), хотя в Риме и других католических городах эти обязанности были возложены на целую группу священников. Иногда, прежде чем приступить к исповеди, Меццофанти приходилось на время превращаться в ученика исповедующихся. Если иностранец мог прочесть десять заповедей, «Отче наш» и Кредо, или даже любую из обычных христианских молитв, или назвать на своём языке такие обычные богословские термины, как Бог, грех, добродетель, земля, небо, ад и т.п., то этого для Меццофанти было вполне достаточно. На этом фундаменте он был в состоянии построить грамматику и расширить словарь.
Глава III. C. 187
29 января 1803 года Меццофанти назначили помощником библиотекаря Istituto Болоньи. Библиотека насчитывала более 150 тысяч томов. Было принято решение создать Catalogue Raisonné, причём работа с греческими и восточными рукописями легла на плечи Меццофанти. В ноябре того же года Меццофанти был вновь принят профессором восточных языков университета. В 1804 году Меццофанти прочёл публичную лекцию (dissertation) на тему «Египетские обелиски». Текст её не сохранился. В 1805 году Меццофанти получил для исследования текст в неизвестной графике. Он обратился за консультацией к профессору Росси из Пармы. Можно сделать вывод, что к тому времени Меццофанти ещё не был знаком с санскритом, так как текст был на этом языке.
О Меццофанти сохранились записки одного священника - дилетанта-антиквара, по имени отец Феликс Каронни. Он сел в Палермо на торговое судно, перевозившее апельсины, чтобы отправиться в Неаполь. Едва судно отчалило, как показалось пиратский корабль. Экипаж, как было принято в те времена, удрал с судна на шлюпке, оставив отца Каронни и восемнадцать других пассажиров на произвол пиратов. Каронни, как подданный Итальянской республики и гражданин Франции (в силу договора 1683 года после бомбардировки Алжира адмиралом Du Quesne) мог бы рассчитывать на пощаду от плена. Но его паспорт остался в руках сбежавшего капитана. Поэтому его вместе с другими отвезли в Тунис. Вмешательство французов и австрийского консула помогло отцу Каронни освободиться из плена и вернуться в Италию. При подготовке рассказа о своём пленении для публикации Каронни потребовалось перевести бумаги, полученные в Тунисе при освобождении. Он обратился к помощи Меццофанти. Каронни пишет, что Меццофанти хорошо знает 24 языка, а может говорить на ещё большем их числе легко и чисто.
Перевод бумаги (тискара), выданной Каронни в Тунисе, гласит:
«Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк его!
Мы освободили Отца Феликса Каронни. Сим ему дозволяется сесть на судно в Голетте и отправиться в страну христиан, после вмешательства Французского консула, при посредстве его драгомана, ввиду уплаты 99 цехинов махбуб, и по милости могущественного и щедрого Хамуда Паша-Бей Бен-Дани, да благословит его Господь!
2 джумада 1219 года.»
Отец Каронни рассказывает о Паше Хамуда следующую историю. Один из генералов Паши, будучи христианином, задумал перейти в ислам, надеясь быть за это обласканным Пашой. Однако Хамуда осудил его за низость. «Свинья, - сказал Паша, - останется в моих глазах свиньёй, даже если потеряет хвост».
По некоторым сведениям, Меццофанти никуда не выезжал из родного города до возраста сорока лет. Осенью 1804 года Меццофанти совершил поездку в Парму к своему заочному знакомому Де Росси. Там он познакомился с Кавалером Пеццана, библиотекарем герцогской библиотеки Пармы. В своих рассказах о разговорах с Меццофанти, Пеццана упоминает о наблюдениях Меццофанти по поводу близости между латынью и русским языком. Среди языков, которыми Меццофанти занимался в то время, следует упомянуть персидский. От Де Росси он получил экземпляр «Anthologia Persiana».
В 1807 году представилась возможность практической проверки той репутации, которую приобрёл Меццофанти. В Болонью прибыл некий Matteo Pisani, известный лингвист и знаток восточных языков. Сантагата, в доме которого происходили встречи Пизани и Меццофанти, свидетельствует, что болонский профессор, никогда не посещавший восточных стран и не имевший возможности говорить с носителями языка, выказал прекрасное знакомство с ними.
В ноябре 1808 Меццофанти получил отставку.
В этот период он стал уделять большое внимание санскриту и другим индийским языкам. Толчком послужила статья Шлегеля «О языке и мудрости индийцев», которая пробудила интерес к индийским языкам у всех лингвистов мира. 28 марта 1812 года Меццофанти был назначен заместителем библиотекаря в библиотеке Университета. Меццофанти вновь стал профессором кафедры восточных языков 28 апреля 1814 года, через несколько дней после отъезда Папы из Болоньи. 25 апреля 1815 года он стал университетским библиотекарем после смерти Помпилио Поццетти. 11 июля 1815 года Меццофанти прочёл лекцию в университете на тему «О валашском языке и его аналогии с латынью». [В начале 19-го века валашским, или влашским языком называли румынский.]
[«Отче наш» на молдавско-валашском языке из «Митридата» Аделунга:
Tatal nostru, cineresti in ceriu, Sfincinschase numelle teu, Seuie imparacia ta, Suse fie voja ta, cum in cerlu, asa su prepomortu, Guine noa de tote zilelle dene noho astazi, Sune jerta gresallele nostre, cum sunoi jertam a gresilitor nostri, Sunu ne duce prenoi in kale deispitra, Sune men tu jaste preroi de reu. Amen.]
В июле 1816 года Меццофанти прочитал лекцию «О языке семи коммун в Виченце». Речь идёт о потомках солдат из армий кимвров и тевтонов, избегших полного истребления при Марии благодаря тому, что они укрылись в горах. Они сохранили свой язык среди иноязычного населения в течение почти 2 тысяч лет. Король Дании Фридрих IV, посетивший эти места в 1708 году, беседовал с ними по-датски и нашёл, что их язык вполне понятен ему. К сожалению, эта лекция не была напечатана.
Англичанин Харфорд беседовал с Меццофанти в 1817 году. Он пишет, что Меццофанти пользуется репутацией человека, знающего 40 языков. Сам Харфорд беседовал с Меццофанти по-английски и обнаружил, что Меццофанти говорит бегло и без ошибок и что он знаком также с диалектами английского языка. При этом он подражал диалекту Йоркшира и Соммерсетшира. Меццофанти выказал особое восхищение стилем Аддисона, которого он ставит выше всех других известных ему британских авторов. Меццофанти рассказал Хартфорду о своих занятиях китайским и о том, что он недавно повстречался с одним человеком, прожившим долгое время в Китае. Они беседовали на китайском, но после обмена несколькими фразами на китайском этот человек предложил продолжить разговор по-французски. Однако Меццофанти успел заметить, что этот человек говорил на кантонском диалекте.
Стюарт Роуз посетил Меццофанти в ноябре 1817 года. Он проверил знания Меццофанти в греческом, турецком и немецком, помимо английского. Он пишет, что Меццофанти в то время было 36 лет и что он читает на двадцати и пишет на восемнадцати языках. С Роузом был слуга родом из Смирны, который утверждал, что в Османской империи Меццофанти мог бы сойти за турка или грека. Роуз ошибся только в возрасте Меццофанти, которому в то время было сорок три.
Широкую известность получила встреча Меццофанти с лордом Байроном. Последний именует Меццофанти «монстром языков и бриареем частей речи».
Репутация Меццофанти ещё более возвысилась после визита в Болонью в 1819 году австрийского императора Франца Первого. Последний назначил профессору аудиенцию, на которую позаботился взять с собой по одному представителю от всех наций, населявших Австро-Венгрию. Там были немец, чех, венгр, валах (=румын), иллириец (хорват?) и поляк. Каждый из них обращался к Меццофанти на своём родном языке, и Меццофанти отвечал на том же языке бегло и правильно.
В том же году было опубликовано единственное сочинение Меццофанти - его панегирик по случаю смерти его друга и учителя Эммануэле Апонте. В нём Меццофанти в основном превозносит метод обучения греческому языку, описанный покойным в своей «Грамматике».
Леди Морган посетила Италию в 1819-20 гг. Когда в беседе с ним она затронула вопрос о пресловутых «сорока языках», он улыбнулся и ответил, что хотя он действительно знаком в общих чертах с сорока языками, однако он не овладел ими всеми вполне, поскольку бросил занятия некоторыми из них ввиду того, что у него не было в наличии интересных книг на этих языках. Он сказал, что его учитель греческого, будучи по происхождению испанцем, обучил его испанскому, а немецкий, чешский, польский и венгерский он изучил во время оккупации Болоньи австрийской армией. Впоследствии он обучался французскому и английскому у путешественников, для которых эти языки родные. В этом отчёте о Меццофанти есть та ошибка, что Меццофанти отнюдь не бросал занятий языками на том основании, что «у него не было в наличии интересных книг на этих языках».
C. 263
После переезда Меццофанти в Рим, на вопрос, сколько языков он знает, Меццофанти отвечал: «Пятьдесят, плюс болонский».
«Отче наш» на болонском диалекте:
Pader noster, ch’ si in cil, si pur santifica al voster nom ; vegna ‘l voster reyn ; sia fatta la vostra volontà, com in cil, cosi in terra ; ‘l noster pan quotidian daz incu ; e perdonaz i noster debit, sicom no alteri perdonen ai noster debitur ; en c’indusi in Tentazion ; ma liberaz da mal. Amen. (Adelung, II, 515).
Датский учёный Molbech разговаривал с Меццофанти в течение двух часов. Вот что он пишет:
«Его слава доставляет ему немало неудобств, так как любой путешественник, прибыв в Болонью, считает свом долгом повидаться с Меццофанти. Все гиды обязательно упоминают о нём как о местной достопримечательности. Этот учёный итальянец, который никогда не уезжал дальше Рима и Флоренции, по праву считается своего рода гением в том, что касается языков. Я не знаю, сколько языков он понимает, но говорит он не менее чем на тридцати. Цыганский он выучил у одного цыгана, служившего в венгерском полку, который квартировал в Болонье. Я застал его за разговором с одним немцем. Меццофанти говорил бегло и красиво. Когда мы остались одни, я продолжил разговор на немецком. Он прервал меня вопросом на датском: «Hvorledes har det behaget dem i Italien?» (Как Вам понравилась Италия?) Он продолжил дальнейший разговор по-датски, так как, по его собственному учтивому выражению, ему нечасто выпадает такое удовольствие. По недостатку практики, он не мог говорить так же бегло и легко, как по-английски или по-немецки, но говорил почти без ошибок. Представьте моё удовольствие от этого разговора! Однако в его богатой филологической коллекции книг я обнаружил только две датские: грамматику Бадена и норвежский словарь Халлаге. Он попросил меня прочитать пару страниц из предисловия к исландскому словарю Халдорсона для упражнения в произношении. Наш разговор касался главным образом скандинавской и немецкой литературы. В последней Меццофанти хорошо разбирается и любит немецкую поэзию, которую ему удалось сделать модной среди светских дам Болоньи, так что Шиллера и Гёте, которых ранее знали разве что по имени, теперь читают в оригинале, и их книги есть в библиотеке. Она содержит не менее 120 тысяч томов. Кроме самого Меццофанти, здесь работает его старший помощник, два младших помощника и несколько слуг. Книг закупается на 1000 скуди (более 200 фунтов стерлингов) в год… Как оригинальный автор, Меццофанти не известен, насколько я знаю. В настоящее время ему около сорока лет.»
С. 267
В сентябре 1820 года в Болонье наблюдалось солнечное затмение. Среди прибывших был венгерский барон Von Zach. Его сопровождал русский дворянин князь Волконский, человек изысканных литературных и научных интересов. С ними был капитан Британского Королевского флота Смит (Smyth). Только эти трое иностранцев, а также Меццофанти были допущены астрономом Катурельи в его обсерваторию для наблюдений за затмением. Барон опубликовал отчёт об этом событии, к которому он добавил небольшую заметку о Меццофанти.
«Этот удивительный человек соперничает с Митридатом. Он говорит на тридцати двух живых и мёртвых языках… Он приветствовал меня в столь изысканных выражениях и на таком изящном венгерском, что я был поражён и удивлён. Затем он говорил со мной по-немецки, сначала на саксонском диалекте (считающимся немцами образцовым), а потом на диалектах Австрии и Швабии, причём с выговором, поразившим меня своей правильностью. Он разговаривал с капитаном Смитом по-английски, а с князем Волконским по-русски и по-польски без запинки с той же лёгкостью, с какой он говорит на родном для него болонском диалекте… За обедом меня посадили рядом с ним. Мы беседовали на разных языках, причём он говорил на них намного лучше, чем я. Вдруг мне пришло в голову вставить несколько валашских слов. Не колеблясь и не выказав удивления по поводу этого внезапно возникшего в разговоре диалекта, мой полиглот ответил на этом же языке с такой скоростью, что я вынужден был заметить: «Потише, г-н аббат, я давно уже почти забыл этот латинско-валашский (Latin-Wallachian) язык». Пошло уже сорок лет с тех пор, как я говорил на этом языке, хотя в юности я знал его довольно хорошо, когда служил в венгерском полку в Трансильвании. Он не только лучше меня знал этот язык, но и в связи с возникшей по этому поводу темой упомянул ещё об одном языке, овладеть которым у меня были прекрасные, хотя и упущенные мною, возможности, так как у меня в полку были люди, знавшие его.
Речь идёт о цыганском. Французы неправильно называют носителей этого языка богемцами, чем крайне недовольны истинные богемцы, то есть славные жители королевства Богемия… Во время итальянских войн венгерский батальон был расквартирован в Болонье. Профессор-языколюб обнаружил в нём цыгана, которого он попросил стать своим учителем.»
The life of cardinal Mezzofanti
London, 1858
Глава 1. С. 150
Джузеппе Гаспаро Меццофанти родился в Болонье 17 сентября 1774 года. Первая часть его фамилии означает «половина». Это обыгрывается в эпиграмме:
Dimidium Fantis jam nunc supereminet omnes!
Quid, credis, fieret, si integer ipse foret ?
На доме, где он родился, была помещена доска с надписью:
Heic Mezzofantus natus, notissimus Orbi,
Unus qui linguas calluit omnigenas.
Его отец, Францис Меццофанти, был плотником. Его мать Gesualda была из благородного семейства Dall’Olmo. У Джузеппе была ещё сестра старше его на десять лет. Мальчика обучали ремеслу отца. Верстак его стоял напротив дома, где старый священник преподавал детям латынь и греческий. Не зная даже азбуки своего родного языка, юный Меццофанти усвоил все латинские и греческие слова, которые слышал. К счастью, этот священник узнал о своём новом ученике и уговорил отца не обрекать сына на обучение своему ремеслу.
Мальчика поместили в школу аббата Чикотти. К 1795 он знал латынь, греческий, арабский, коптский, французский, немецкий и шведский, которым он овладел в течение нескольких дней. В 1795 Меццофанти был пострижен в монахи. В 1797 его рукоположили во диакона. В священники его рукоположили в сентябре того же года. Он был принят профессором арабского языка в университете 15 сентября того же года. Отказавшись присягнуть французскому правительству, Меццофанти был уволен в 1798 году.
Во время войны между Австрией и Францией Меццофанти постоянно посещал военные госпитали, где встречался с венграми, словаками, чехами и немцами. Чтобы иметь возможность их исповедовать, Меццофанти пришлось изучить их языки. Вероятно, в этот же период Меццофанти изучил русский язык, так как к моменту встречи с Суворовым он уже мог говорить на этом языке. Тогда же он изучил фламандский от студента из Брюсселя.
Приобретённая репутация лингвиста способствовала практике в языках, так как каждый иностранец, приезжавший в Болонью, считал своим долгом встретиться с Меццофанти.
К Меццофанти стали обращаться купцы, банкиры и частные лица с просьбами перевести какие-либо тексты. Он всегда был рад помочь и никогда не брал вознаграждения. Он получил пост confessario dei forestieri (исповедник иностранцев), хотя в Риме и других католических городах эти обязанности были возложены на целую группу священников. Иногда, прежде чем приступить к исповеди, Меццофанти приходилось на время превращаться в ученика исповедующихся. Если иностранец мог прочесть десять заповедей, «Отче наш» и Кредо, или даже любую из обычных христианских молитв, или назвать на своём языке такие обычные богословские термины, как Бог, грех, добродетель, земля, небо, ад и т.п., то этого для Меццофанти было вполне достаточно. На этом фундаменте он был в состоянии построить грамматику и расширить словарь.
Глава III. C. 187
29 января 1803 года Меццофанти назначили помощником библиотекаря Istituto Болоньи. Библиотека насчитывала более 150 тысяч томов. Было принято решение создать Catalogue Raisonné, причём работа с греческими и восточными рукописями легла на плечи Меццофанти. В ноябре того же года Меццофанти был вновь принят профессором восточных языков университета. В 1804 году Меццофанти прочёл публичную лекцию (dissertation) на тему «Египетские обелиски». Текст её не сохранился. В 1805 году Меццофанти получил для исследования текст в неизвестной графике. Он обратился за консультацией к профессору Росси из Пармы. Можно сделать вывод, что к тому времени Меццофанти ещё не был знаком с санскритом, так как текст был на этом языке.
О Меццофанти сохранились записки одного священника - дилетанта-антиквара, по имени отец Феликс Каронни. Он сел в Палермо на торговое судно, перевозившее апельсины, чтобы отправиться в Неаполь. Едва судно отчалило, как показалось пиратский корабль. Экипаж, как было принято в те времена, удрал с судна на шлюпке, оставив отца Каронни и восемнадцать других пассажиров на произвол пиратов. Каронни, как подданный Итальянской республики и гражданин Франции (в силу договора 1683 года после бомбардировки Алжира адмиралом Du Quesne) мог бы рассчитывать на пощаду от плена. Но его паспорт остался в руках сбежавшего капитана. Поэтому его вместе с другими отвезли в Тунис. Вмешательство французов и австрийского консула помогло отцу Каронни освободиться из плена и вернуться в Италию. При подготовке рассказа о своём пленении для публикации Каронни потребовалось перевести бумаги, полученные в Тунисе при освобождении. Он обратился к помощи Меццофанти. Каронни пишет, что Меццофанти хорошо знает 24 языка, а может говорить на ещё большем их числе легко и чисто.
Перевод бумаги (тискара), выданной Каронни в Тунисе, гласит:
«Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк его!
Мы освободили Отца Феликса Каронни. Сим ему дозволяется сесть на судно в Голетте и отправиться в страну христиан, после вмешательства Французского консула, при посредстве его драгомана, ввиду уплаты 99 цехинов махбуб, и по милости могущественного и щедрого Хамуда Паша-Бей Бен-Дани, да благословит его Господь!
2 джумада 1219 года.»
Отец Каронни рассказывает о Паше Хамуда следующую историю. Один из генералов Паши, будучи христианином, задумал перейти в ислам, надеясь быть за это обласканным Пашой. Однако Хамуда осудил его за низость. «Свинья, - сказал Паша, - останется в моих глазах свиньёй, даже если потеряет хвост».
По некоторым сведениям, Меццофанти никуда не выезжал из родного города до возраста сорока лет. Осенью 1804 года Меццофанти совершил поездку в Парму к своему заочному знакомому Де Росси. Там он познакомился с Кавалером Пеццана, библиотекарем герцогской библиотеки Пармы. В своих рассказах о разговорах с Меццофанти, Пеццана упоминает о наблюдениях Меццофанти по поводу близости между латынью и русским языком. Среди языков, которыми Меццофанти занимался в то время, следует упомянуть персидский. От Де Росси он получил экземпляр «Anthologia Persiana».
В 1807 году представилась возможность практической проверки той репутации, которую приобрёл Меццофанти. В Болонью прибыл некий Matteo Pisani, известный лингвист и знаток восточных языков. Сантагата, в доме которого происходили встречи Пизани и Меццофанти, свидетельствует, что болонский профессор, никогда не посещавший восточных стран и не имевший возможности говорить с носителями языка, выказал прекрасное знакомство с ними.
В ноябре 1808 Меццофанти получил отставку.
В этот период он стал уделять большое внимание санскриту и другим индийским языкам. Толчком послужила статья Шлегеля «О языке и мудрости индийцев», которая пробудила интерес к индийским языкам у всех лингвистов мира. 28 марта 1812 года Меццофанти был назначен заместителем библиотекаря в библиотеке Университета. Меццофанти вновь стал профессором кафедры восточных языков 28 апреля 1814 года, через несколько дней после отъезда Папы из Болоньи. 25 апреля 1815 года он стал университетским библиотекарем после смерти Помпилио Поццетти. 11 июля 1815 года Меццофанти прочёл лекцию в университете на тему «О валашском языке и его аналогии с латынью». [В начале 19-го века валашским, или влашским языком называли румынский.]
[«Отче наш» на молдавско-валашском языке из «Митридата» Аделунга:
Tatal nostru, cineresti in ceriu, Sfincinschase numelle teu, Seuie imparacia ta, Suse fie voja ta, cum in cerlu, asa su prepomortu, Guine noa de tote zilelle dene noho astazi, Sune jerta gresallele nostre, cum sunoi jertam a gresilitor nostri, Sunu ne duce prenoi in kale deispitra, Sune men tu jaste preroi de reu. Amen.]
В июле 1816 года Меццофанти прочитал лекцию «О языке семи коммун в Виченце». Речь идёт о потомках солдат из армий кимвров и тевтонов, избегших полного истребления при Марии благодаря тому, что они укрылись в горах. Они сохранили свой язык среди иноязычного населения в течение почти 2 тысяч лет. Король Дании Фридрих IV, посетивший эти места в 1708 году, беседовал с ними по-датски и нашёл, что их язык вполне понятен ему. К сожалению, эта лекция не была напечатана.
Англичанин Харфорд беседовал с Меццофанти в 1817 году. Он пишет, что Меццофанти пользуется репутацией человека, знающего 40 языков. Сам Харфорд беседовал с Меццофанти по-английски и обнаружил, что Меццофанти говорит бегло и без ошибок и что он знаком также с диалектами английского языка. При этом он подражал диалекту Йоркшира и Соммерсетшира. Меццофанти выказал особое восхищение стилем Аддисона, которого он ставит выше всех других известных ему британских авторов. Меццофанти рассказал Хартфорду о своих занятиях китайским и о том, что он недавно повстречался с одним человеком, прожившим долгое время в Китае. Они беседовали на китайском, но после обмена несколькими фразами на китайском этот человек предложил продолжить разговор по-французски. Однако Меццофанти успел заметить, что этот человек говорил на кантонском диалекте.
Стюарт Роуз посетил Меццофанти в ноябре 1817 года. Он проверил знания Меццофанти в греческом, турецком и немецком, помимо английского. Он пишет, что Меццофанти в то время было 36 лет и что он читает на двадцати и пишет на восемнадцати языках. С Роузом был слуга родом из Смирны, который утверждал, что в Османской империи Меццофанти мог бы сойти за турка или грека. Роуз ошибся только в возрасте Меццофанти, которому в то время было сорок три.
Широкую известность получила встреча Меццофанти с лордом Байроном. Последний именует Меццофанти «монстром языков и бриареем частей речи».
Репутация Меццофанти ещё более возвысилась после визита в Болонью в 1819 году австрийского императора Франца Первого. Последний назначил профессору аудиенцию, на которую позаботился взять с собой по одному представителю от всех наций, населявших Австро-Венгрию. Там были немец, чех, венгр, валах (=румын), иллириец (хорват?) и поляк. Каждый из них обращался к Меццофанти на своём родном языке, и Меццофанти отвечал на том же языке бегло и правильно.
В том же году было опубликовано единственное сочинение Меццофанти - его панегирик по случаю смерти его друга и учителя Эммануэле Апонте. В нём Меццофанти в основном превозносит метод обучения греческому языку, описанный покойным в своей «Грамматике».
Леди Морган посетила Италию в 1819-20 гг. Когда в беседе с ним она затронула вопрос о пресловутых «сорока языках», он улыбнулся и ответил, что хотя он действительно знаком в общих чертах с сорока языками, однако он не овладел ими всеми вполне, поскольку бросил занятия некоторыми из них ввиду того, что у него не было в наличии интересных книг на этих языках. Он сказал, что его учитель греческого, будучи по происхождению испанцем, обучил его испанскому, а немецкий, чешский, польский и венгерский он изучил во время оккупации Болоньи австрийской армией. Впоследствии он обучался французскому и английскому у путешественников, для которых эти языки родные. В этом отчёте о Меццофанти есть та ошибка, что Меццофанти отнюдь не бросал занятий языками на том основании, что «у него не было в наличии интересных книг на этих языках».
C. 263
После переезда Меццофанти в Рим, на вопрос, сколько языков он знает, Меццофанти отвечал: «Пятьдесят, плюс болонский».
«Отче наш» на болонском диалекте:
Pader noster, ch’ si in cil, si pur santifica al voster nom ; vegna ‘l voster reyn ; sia fatta la vostra volontà, com in cil, cosi in terra ; ‘l noster pan quotidian daz incu ; e perdonaz i noster debit, sicom no alteri perdonen ai noster debitur ; en c’indusi in Tentazion ; ma liberaz da mal. Amen. (Adelung, II, 515).
Датский учёный Molbech разговаривал с Меццофанти в течение двух часов. Вот что он пишет:
«Его слава доставляет ему немало неудобств, так как любой путешественник, прибыв в Болонью, считает свом долгом повидаться с Меццофанти. Все гиды обязательно упоминают о нём как о местной достопримечательности. Этот учёный итальянец, который никогда не уезжал дальше Рима и Флоренции, по праву считается своего рода гением в том, что касается языков. Я не знаю, сколько языков он понимает, но говорит он не менее чем на тридцати. Цыганский он выучил у одного цыгана, служившего в венгерском полку, который квартировал в Болонье. Я застал его за разговором с одним немцем. Меццофанти говорил бегло и красиво. Когда мы остались одни, я продолжил разговор на немецком. Он прервал меня вопросом на датском: «Hvorledes har det behaget dem i Italien?» (Как Вам понравилась Италия?) Он продолжил дальнейший разговор по-датски, так как, по его собственному учтивому выражению, ему нечасто выпадает такое удовольствие. По недостатку практики, он не мог говорить так же бегло и легко, как по-английски или по-немецки, но говорил почти без ошибок. Представьте моё удовольствие от этого разговора! Однако в его богатой филологической коллекции книг я обнаружил только две датские: грамматику Бадена и норвежский словарь Халлаге. Он попросил меня прочитать пару страниц из предисловия к исландскому словарю Халдорсона для упражнения в произношении. Наш разговор касался главным образом скандинавской и немецкой литературы. В последней Меццофанти хорошо разбирается и любит немецкую поэзию, которую ему удалось сделать модной среди светских дам Болоньи, так что Шиллера и Гёте, которых ранее знали разве что по имени, теперь читают в оригинале, и их книги есть в библиотеке. Она содержит не менее 120 тысяч томов. Кроме самого Меццофанти, здесь работает его старший помощник, два младших помощника и несколько слуг. Книг закупается на 1000 скуди (более 200 фунтов стерлингов) в год… Как оригинальный автор, Меццофанти не известен, насколько я знаю. В настоящее время ему около сорока лет.»
С. 267
В сентябре 1820 года в Болонье наблюдалось солнечное затмение. Среди прибывших был венгерский барон Von Zach. Его сопровождал русский дворянин князь Волконский, человек изысканных литературных и научных интересов. С ними был капитан Британского Королевского флота Смит (Smyth). Только эти трое иностранцев, а также Меццофанти были допущены астрономом Катурельи в его обсерваторию для наблюдений за затмением. Барон опубликовал отчёт об этом событии, к которому он добавил небольшую заметку о Меццофанти.
«Этот удивительный человек соперничает с Митридатом. Он говорит на тридцати двух живых и мёртвых языках… Он приветствовал меня в столь изысканных выражениях и на таком изящном венгерском, что я был поражён и удивлён. Затем он говорил со мной по-немецки, сначала на саксонском диалекте (считающимся немцами образцовым), а потом на диалектах Австрии и Швабии, причём с выговором, поразившим меня своей правильностью. Он разговаривал с капитаном Смитом по-английски, а с князем Волконским по-русски и по-польски без запинки с той же лёгкостью, с какой он говорит на родном для него болонском диалекте… За обедом меня посадили рядом с ним. Мы беседовали на разных языках, причём он говорил на них намного лучше, чем я. Вдруг мне пришло в голову вставить несколько валашских слов. Не колеблясь и не выказав удивления по поводу этого внезапно возникшего в разговоре диалекта, мой полиглот ответил на этом же языке с такой скоростью, что я вынужден был заметить: «Потише, г-н аббат, я давно уже почти забыл этот латинско-валашский (Latin-Wallachian) язык». Пошло уже сорок лет с тех пор, как я говорил на этом языке, хотя в юности я знал его довольно хорошо, когда служил в венгерском полку в Трансильвании. Он не только лучше меня знал этот язык, но и в связи с возникшей по этому поводу темой упомянул ещё об одном языке, овладеть которым у меня были прекрасные, хотя и упущенные мною, возможности, так как у меня в полку были люди, знавшие его.
Речь идёт о цыганском. Французы неправильно называют носителей этого языка богемцами, чем крайне недовольны истинные богемцы, то есть славные жители королевства Богемия… Во время итальянских войн венгерский батальон был расквартирован в Болонье. Профессор-языколюб обнаружил в нём цыгана, которого он попросил стать своим учителем.»