Прусская невеста
В «Редакции Елены Шубиной» выходит книга Юрия Буйды «Прусская невеста». Новое издание романа дает читателям возможность заново открыть для себя произведение одного из самых необычных русскоязычных прозаиков современности.
«Прусская невеста» впервые вышла в свет в 1998 году и сразу была высоко оценена читателями и критиками: книга получила Малую премию имени Аполлона Григорьева и вошла в шорт‑лист премии «Русский Букер». Почти сразу последовало несколько переизданий, роман был переведен на иностранные языки - французский, эстонский, польский, венгерский и другие. Перевод книги на английский получил престижную премию Academia Rossica. Уникальный авторский стиль Буйды был замечен филологами: на материале его прозы были защищены диссертации. Ее отличает детально прописанный мир, в котором пересекаются реальное и волшебное, необыкновенные сюжеты и персонажи.
В центре сюжета романа в рассказах «Прусская невеста» - история одного города, родного для писателя Знаменска Калининградской области. Ранее он назывался Велау и считался Восточной Пруссией, а в 1945 году городок был занят Красной армией. Впоследствии его поселенцам пришлось пережить многие трагические события: немецкая часть населения была депортирована, а жителям, пришедшим с разных концов Союза, пришлось осваивать новую для них местность и пытаться встроиться в новую культуру.
В романе «история одного города» перерастает границы реальности, размеченные историческими событиями и территориальными отметками, и превращается в миф. Это миф о городе, который вырос из небытия и появление которого было обставлено необъяснимыми событиями, как положено всякому сказочному месту. Реальное пространство превращается в таинственную «гдетию», которую населяют самые разные жители: карлики и великаны, красавцы и уроды, правдолюбы и лжецы, таинственные пришельцы и задержавшиеся на Земле мертвецы - все они выстраивают большую Историю города так же, как строят собственные дома.
[Вместо предисловия ( отрывок)] Я родился в Калининградской области через девять лет после войны. С детства привык к тому, что улицы должны быть мощены булыжником или кирпичом и окаймлены тротуарами. Привык к островерхим черепичным крышам. К каналам, шлюзам, польдерам, к вечной сырости и посаженным по линейке лесам. К дюнам. К морю, чьи плоские воды незаметно переходят в плоский берег. И я не знал иного способа постижения этого мира, кроме сочинения этого мира. Однажды я узнал, что родной мой городок когда-то назывался не Знаменском, а Велау. Жили здесь немцы. Была здесь Восточная Пруссия. От нее остались осколки - эхо готики, дверная ручка причудливой формы, обрывок надписи на фасаде. В отличие от осьминога, бездумно занявшего чужую раковину, мне нужно было хоть что-нибудь знать о жизни, которая предшествовала моей и создала для моей жизни форму. Учителя, вообще взрослые, были неважными помощниками. Не то что они не интересовались прошлым этой земли, нет, - но им было некогда, да и потом, им сказали, что чужое прошлое им не нужно. Был тут «оплот милитаризма и агрессии», жил и умер Кант - и довольно. Пруссов - предшественников немцев на этих землях - почему-то считали славянами. Старожилы утверждали, что вот это здание было городской школой, а это - пересыльной тюрьмой. Или наоборот. Некоторые глухо вспоминали о недолгой поре, когда русские и немцы жили вместе, а потом немцев вывезли невесть куда, вроде бы - в Германию. Земля стала нашей. Отныне и навеки - гласила истина, безвкусная, как речная галька. В немногих книгах сообщалась жалкая толика сведений: завоевание Орденом прусских земель, основание Кенигсберга, разгром тевтонов на полях Грюнвальда-Танненберга, Петр Великий в Восточной Пруссии, русская атака под Гросс-Егерсдорфом, французская атака под Фридландом, Тильзитский мир, август Четырнадцатого, апрель Сорок Пятого… А жизнь? Что это была за жизнь? Старожилы пожимали плечами. Рассказывали о страсти немцев к рытью подземных ходов. О янтарной комнате. Тротуары мыли с мылом. Рыбаки шатались от голода, но весь улов сдавали властям. Потом их депортировали. Все. Десяти-двадцати-тридцатилетний слой русской жизни зыбился на семисотлетнем основании, о котором я ничего не знал. И ребенок начинал сочинять, собирая осколки той жизни, которые силой его воображения складывались в некую картину… Это было творение мифа. Рядом - рукой подать - был заколдованный мир, я жил в заколдованном мире, - но если русский человек в Пскове или Рязани мог войти в заколдованный мир прошлого, принадлежавшего ему по праву наследства, - кем был я здесь, человек без ключа, иной породы, иной крови, языка и веры? В лучшем случае - кладоискателем, в худшем - гробокопателем. При первом же вздохе девочка Пруссия обращалась в прах. Я слышал песнь скорби, которую пела горстка всадников в белых плащах, покинувших дорогую родину и пришедших в Пруссию - страну ужаса, в пустыню, где бушевала страшная война (так писал летописец крестоносцев Петр Дюсбургский). Гремели пушки, стрелявшие ядрами, высеченными в моренах доисторических ледников. Ползли в тумане ганзейские караваны. Сам дьявол в образе чудовищной Рыбы являл свой хребет над равниной Фришес-Гафф. Цвел боярышник. Шиповник. Пахло яблоками. Во всех временах этой вечности шел дождь, колеблемый ветром с моря. Прусское время…
Я жил в вечности, которую видел в зеркале. Это была жизнь, которая одновременно была сновидением. Сновидения созданы из того же вещества, что и слова.
http://buida.ru/text/prusskaya-nevesta-vmesto-poslesloviya/