Князь Трубецкой о Гражданской войне. Часть II
Из книги Григория Николаевича Трубецкого «Годы смут и надежд 1917-1919».
…во время нашего путешествия по Донской области мы наталкивались на глубокую разницу между двумя поколениями: старики казаки - убежденные монархисты, религиозные и твердые люди. Второе поколение - сыновья от 25 до 35 лет - сельские буржуи, сложившиеся в обстановке безвременья, шкурники, оппортунисты. Старики негодовали на разруху, которая творилась, на то, что все это попускалось, на ослабление дисциплины и власти. Сыновья не были расположены ничем рисковать и только старались приглядеться вернее - где сила, чтобы суметь вовремя переметнуться на ее сторону. Настоящих большевиков было совсем мало, но большинство, как только почувствовало, что Новочеркасск будет сдан, спешили принять на себя защитный цвет большевизма. Наш возница оказался в неприятном положении. Он сам пригласил нас к себе, брался везти дальше, но все эти уговоры происходили, когда еще не выяснилась новая атмосфера. Теперь, когда он привез нас к себе, он сразу почувствовал тягость нашего пребывания. Как большинство зажиточных казаков, он промышлял спекуляцией на муке. Покупал по дешевой, сравнительно, цене муку на месте (в то время - рублей 7-8 на месте за пуд) и перепродавал в Новочеркасске за 24 рубля. Конечно, он возбуждал зависть тех односельчан, которые не имели достаточно денег для торгового оборота. В самый день нашего приезда у его хаты стали собираться люди, громко ругавшие нашего хозяина за то, что он спекулянт и возит буржуев, которые спасаются из города. Вечером ввалился в хату весь хутор с только что образовавшимся военно-революционным комитетом. Нас подвергли самому мелочному обыску... Крайне подозрительно отнеслись к Арсеньеву. Его почему-то приняли за жида. Тщетно мы уверяли, что он из самой православной семьи... Наш возница вступился за него, сказав, что Арсеньев всю дорогу рассказывал ему жития святых и ангелов. - «Это они умеют», заметил председатель комитета. Это был самый злостный из всех допрашивающих. /От себя: председатель казачьего военно-революционного комитета оказался злостным антисемитом. Но мы-то знаем, что все революционеры были евреями по национальности и иудеями по вероисповеданию./ Характерно было, что они прицепились к Арсеньеву, как жиду. В сущности, эта толпа могла одинаково и в еще большей степени проявить активность, если б торжествовало самое черносотенное начало. Это были подлинно «взбунтовавшиеся рабы»…
[Читать далее]В конце концов, решили отправить нас под конвоем в военно-революционный комитет в станицу Константиновскую. В бумаге, при коей нас препровождали, значилось, что во время обыска ни оружия, ни чего-либо предосудительного найдено не было, но что, так как мы - буржуи, едущие из Новочеркасска, где укрывались под крылом самоубийцы Каледина, то с нами надо поступать по усмотрению, а посему нас и препровождают в главный комитет всего округа...
Нас встретил председатель, в тужурке защитного цвета, без погон, очевидно - бывший офицер или чиновник. Прочитав бумагу, он спросил, в порядке ли наши документы, взглянул на один из них и сказал, что, раз все в порядке и ничего предосудительного на нас не было найдено, то мы свободны. Наши конвойные хотели нас покинуть, исполнив свое поручение; они конечно совсем изменили тон, увидев, как обходится с нами начальство, но тут я потребовал, чтобы они нас дождались и сопровождали нас назад, уже в качестве охраны. Председателя мы просили выдать нам пропуск с печатью, чтобы нас не подвергали новым арестам и обыскам. Он просил подождать, пока придет секретарь Военно-революционного комитета, у которого была печать. Скоро началось заседание Комитета. Мы поместились в той же комнате; после нескольких дней нервного томительного мыкания и ожидания всяких гадостей то, что нам пришлось услышать, казалось чем-то фантастическим и невероятным. Это был не большевицкий комитет, а собрание, напоминавшее партию мирного обновления.
В заседании обсуждались меры к скорейшему успокоению населения и водворению законности и порядка. Докладывали о том, что у такой-то почтенной старушки Марфы Петровны был произведен самочинный обыск, при котором пропало 90 рублей. Члены Комитета выражали при этом свое возмущение и требовали привлечь к ответственности виновника этого обыска. Постановили его арестовать. Потом встал один из членов, явно - офицер, и заявил, что Комитет третьего дня поручил ему обыскать всех офицеров в городе и отобрать у них оружие. - «Я все-таки не решился привести в исполнение такую крутую меру и предлагаю Комитету пересмотреть свое решение. Не лучше ли просто отпечатать объявление, в котором будет предложено гг. офицерам в трехдневный срок предъявить свое оружие? После этого можно будет отбирать оружие у тех, кто его еще не предъявил». Присутствовавшие поспешили согласиться с докладчиком.
Было очень неожиданно слышать такие речи. Ясно было, что и в главной станице произошло то же самое, что в хуторах. Видя неизбежность утверждения большевиков, местные люди решили сами перекреститься в большевиков, образовать местные военно-революционные комитеты и тем предотвратить опасность вторжения извне настоящих большевиков. /От себя: ну, конечно - не могли же настоящие большевики быть кем-то, кроме кровавых упырей./
Становилось поздно. Я подошел к председателю и просил, если можно, ускорить выдачу нам пропуска. Секретаря еще не было. Председатель распорядился послать за ним, а комитету предложил, чтобы он от себя сделал выговор секретарю за небрежное исполнение своих обязанностей...
В вагонах 4-го класса было грязно и душно, было обилие насекомых... Хотя по облику мы, конечно, отличались от простого народа, заполнявшего вагон, но наше присутствие не стесняло никого в выражении мнений. В этом сказывались последствия пережитого. «Барин» перестал существовать для мужика, как человек, которого нужно опасаться... /От себя: а может быть, это сказались не «последствия пережитого», а сказалось изменение социальных отношений?/
...
Немцы уже давно, как только у них установились отношения с большевицким правительством, старались завязать связи и с представителями буржуазии... Сразу, по-видимому, откликнулись лишь крайне правые, мечтавшие восстановить самодержавие при помощи военной германской партии. Наши правые в данном случае оставались верны старой традиции своей партии, которая всегда стояла за сближение с Германией на почве общности консервативных принципов - монархического и социального. По рукам ходила записка покойного Министра Внутренних Дел П. Н. Дурново, написанная им в феврале 1914 года, т. е. за полгода до войны. Нельзя не признать, что автор проявил в ней замечательную прозорливость. Он не только предсказал неизбежность европейской войны как последствие группировки Держав, но и всю международную обстановку ее, указал и на вероятность в этом случае поражения России и той неслыханной смуты, которая явится результатом этого поражения, и которая приведет к расчленению и укреплению всевозможных окраинных сепаратизмов.
Немцы выслушивали правых, но им хотелось завязать отношения с более умеренными элементами общества. Постепенно это начало им удаваться. Финансы и промышленность, которые в старое время имели сильное тяготение в сторону Германии, стали поддаваться германофильскому течению. Последнее начало охватывать и другие общественные слои, начали рассуждать так: на победу союзников едва ли возможно рассчитывать; кроме того, от них до сих пор мы не имели никакой поддержки. Не пора ли на них махнуть рукой и столковаться с немцами, которые засели так прочно, что без них все равно ничего сделать нельзя? - Трудно отграничить те слои, которые захвачены были германской организацией. В нее входила в значительной части крупная городская буржуазия, земельные собственники, часть военных, духовенства и профессиональных интеллигентских союзов...
Наряду с германской ориентацией продолжала существовать и союзническая. Как в сторону первой склонялись прежде всего консервативные и буржуазные элементы общества, так, наоборот, наибольшую верность союзникам проявили социалисты. Это было понятно, ибо союзники в той же мере олицетворяли принципы демократии, в какой с немцами многие связывали надежды на реставрацию. Рядом с Правым Центром существовал Левый Центр. В него вошли социалисты разных оттенков, стоявшие в оппозиции большевикам. К нему примыкали и отдельные кадеты. Между обоими центрами был установлен контакт для взаимного осведомления и, по возможности, согласования своих действий. Такой же контакт существовал у Правого Центра и с правыми организациями...
Большинство кадетской партии было благоразумно настроено, но левое крыло этой партии неудержимо тяготело к левым. В числе таких неисправимых кадет был член Правого Центра Н. И. Астров... По своему культурному уровню и опыту он не превышал типа местного городского деятеля - интеллигента и выдвинулся, как мне кажется, главным образом благодаря безлюдью... Он был сладок до бесконечности, совсем - сливочная тянушка, но за этой сладостью скрывалась большая доза честолюбия и хитрости...
Борьба ориентаций создала натянутые отношения между сторонниками разных течений. Во главе бюро Правого Центра стоял П. И. Новгородцев, который ставил своей задачей по возможности сглаживать противоречия и трения. Неофициально крупную роль играл А. В. Кривошеин. Он склонялся в сторону переговоров с немцами, но по свойству своего характера был крайне осторожен, избегая всего, что могло слишком связать и чем-либо компрометировать. Совершенно иначе себя держал В. И. Гурко. Это был способный, талантливый, но безусловно неуравновешенный человек, кидавшийся из одной крайности в другую. Когда в конце февраля мы вернулись с Дона, и П. Б. Струве первый заговорил о возможности, в силу обстоятельств, вступить в сношения с немцами, Гурко выступил ярым противником германской ориентации и Стоял телом и душой за союзников. В начале мая он был неузнаваем: он утратил всякую веру в союзников и хотел, в буквальном смысле слова, броситься в объятия немцев. Члены Правого Центра от кадетов - Астров, Федоров, Степанов - наоборот, стояли за безусловную верность союзникам и за подчинение тому плану освобождения России, который будет ими подсказан... В сущности, весь Правый Центр склонился к мысли о желательности, не связывая себя какими-либо обязательствами, осведомиться о том, возможно ли рассчитывать на содействие немцев изгнанию большевиков и воссозданию единой неделимой России.
...мне также казалось, что нам не остается ничего иного, как попробовать договориться с немцами, считаясь с неустранимым фактом присутствия военной германской силы в 24-х часах от Москвы (в Орше). Украинский переворот подавал, как будто, надежду на возможность, если немцы не будут тому препятствовать, сорганизовать на Украйне русские силы для похода на Москву и освобождения России... Все это говорило в пользу возможности договориться с немцами... Примирившись с Россией, немцы могли бы получить у нас экономические выгоды... При этом они могли бы обеспечиться с нашей стороны формальным обещанием, что Россия не будет помогать противникам Германии во время еще не кончившейся войны.
По всем этим соображениям я считал, что начать переговоры с немцами можно будет, если мы раньше уверимся в следующем: 1) что Германия поможет нам собрать на Украйне русские силы, ибо освобождение Москвы и России могло быть сделано только самими русскими; 2) что Германия согласится на полный пересмотр Брестского договора и на восстановление единой России, не исключающей широких местных автономий; наконец, 3) что Германия не будет оказывать никакого давления на установление независимого национального правительства в Москве. Взамен этого условия, Россия могла обязаться соблюдать, при продолжении войны, строгий нейтралитет и предоставить Германии известные экономические выгоды. За политическую свободу и независимость можно было заплатить и дорогую цену в области экономической, - это было бы все равно неизбежно. /От себя: и чем всё это принципиально отличается от позиции большевиков, вынужденно заключивших Брестский мир?/
Соображения мои совпали с теми выводами, к которым пришли мои единомышленники в Москве и в Петербурге. …большинство из тех, кто стояли на точке зрения желательности переговоров с немцами, заранее уже готовы были идти на уступки. Это были люди, которые так мрачно смотрели на положение, так разуверились в возможности для нас предпринять что-либо без посторонней помощи, что они готовы были всем пожертвовать, лишь бы немцы освободили нас от большевиков.
…
Правительство Скоропадского очень скоро определилось, как чисто классовое - «панско-гетманское правительство». Помещики, состоятельные классы поддерживали его, но в деревнях царило сильнейшее возбуждение против него и против немцев. Немцы появились на Украйне по зову Грушевского, Винниченко и Ко, т. е. самостийников, однако это не помешало врагам Скоропадского, хотя и явно против очевидности, упрекать его за то, что это, будто бы, он и его приспешники зазвали немцев на Украйну. …немцы и Скоропадский… не только стали восстанавливать права помещиков и взыскивать в их пользу за все, что было у них награблено, но и выколачивать у крестьян хлеб и всякую живность для вывоза в Германию... В самое короткое время они скупили все, что нашли в Киеве, и, разумеется, только подняли дороговизну жизни. На те деньги, которыми они расплачивались, купить ничего нельзя было. Все это усиливало раздражение в крестьянах...
Помимо того, что правительство Скоропадского было классовым, оно было, кроме того, самостийным. Переворот, выдвинувший гетмана, был произведен при помощи русских помещиков и правых.
…в Киеве среди самих немцев обнаружилось два течения; одно из них - среди военных и отчасти придворных германских кругов - очень скоро разочаровалось в самостийности Украйны и стало поддерживать идею единой, неделимой России. Одному из главных германских генералов приписывали изречение, что Украйна есть государство без настоящего языка, без настоящей национальности и без определенной территории. Нельзя было лучше определить всю искусственность такого государственного образования. При гетмане в качестве личного представителя императора Вильгельма состоял гр. Алвекслебен, который открыто высказывался против самостийности Украйны и давал понять, что ему хорошо известен взгляд его повелителя на этот вопрос, а что все прочие течения только терпятся до поры до времени.
Между тем как военные, не стесняясь, говорили в этом смысле, германская дипломатия в лице гр. Мумма выражалась совершенно иначе и покровительствовала сепаратизму Украйны. Еще сильнее то же течение проводилось австрийцами. В Киев был послан пресловутый гр. Форгач, один из непосредственных виновников европейской войны, автор ультиматума сербскому правительству, из-за которого и загорелся сыр-бор. Этот Форгач был искушен в политической интриге. В Киеве он почувствовал себя, как сыр в масле, и стал настойчиво проводить идею самостийности Украйны. На пропаганду этой цели не щадились средства для поощрения печати и создания благоприятной обстановки вокруг гетмана. Сам Скоропадский был обыкновенный гвардейский офицер, недалекий, но хитрый. Вино власти ударило ему в голову, и он стал поддерживать самостийность, которая укрепляла его престол. Пособником он нашел себе беспринципного московского адвоката Игоря Кистяковского, циника и совершенно неразборчивого на средства. В августе 1917 года в Москве, Кистяковский выступал сторонником Корнилова, осенью - деятельным работником в пользу возрождения России и помощи Добровольческой Армии, а весною 1918 года в Киеве он уже говорил, что Россия - пустое место, преследовал русский язык и проявлял крайний украинский шовинизм. В таком же духе говорил председатель Совета министров, бывший земский деятель Лизогуб. И он и гетман, бывший свитский генерал русского императора, говорили о том, что Украйна два века стонала под гнетом России. Все это так или иначе поощрялось немцами.
Получалась полная двусмыслица. Создавалось впечатление, что немцы ведут двойную игру: с одной стороны поддерживают большевиков в Москве, украинцев в Киеве, а с другой - заигрывают с русскими государственными партиями, заманивая их миражом единой неделимой России.
С этой неопределенностью следовало покончить и окончательно выяснить истинные намерения немцев, которые иногда оправдывали свою двусмысленную позицию тем, что с ними никто не желает разговаривать и что они поневоле должны поэтому поддерживать отношения далеко не с теми, на кого сами хотели бы опереться. Я полагал, что раньше чем обратиться к немцам следовало совершенно лояльно предупредить об этом союзников, объяснив им, что наши переговоры с немцами, в том случае, если они состоятся, не будут носить никакого опасного для союзников характера и что из них будет решительно исключен всякий элемент враждебности, ибо мы станем на ту точку зрения, что Россия бесповоротно вышла из войны и может соблюдать лишь строгий нейтралитет...
Немцы охотно говорили о возможном содействии свержению большевиков… /От себя: автор, ты же только что сообщал нам, что немцы поддерживали большевиков!/
Контакт с немцами установился, и от времени до времени наши делегаты с ними виделись. Особенно деятельно проявляли себя немцы-военные в Москве, которые совместно с нашими военными обсуждали планы переворота в Москве в кратчайший срок...
Разговоры шли в том же духе, не двигаясь вперед. Обе стороны не хотели порывать их, но не могли сообщить друг другу никаких новых предложений. Тем временем произошел ряд событий, существенно изменивших обстановку...
Мирбаху пришлось недолго властвовать в Москве. Его убил левый эсэр, еврей Блюмкин. В нездоровой атмосфере того времени убийство Мирбаха евреем приветствовалось многими, как признак пробуждения национального русского чувства. Все ждали, что сделают немцы, что скажет Вильгельм. Ждали чуть ли не в 24 часа оккупации Москвы. Но прошел день, другой, третий, неделя, - и ничего не случилось. Немцы потребовали миллион золотом в вознаграждение семье убитого. Большевики воспользовались этим, чтобы наложить арест на золото и ювелиров и еще увеличить одиозность немцев. Германский поверенный в делах потребовал права ввести в Москву батальон германских солдат для охраны миссии, но большевики наотрез отказали и расклеили об этом плакаты по всему городу.
Это был самый тяжкий удар по престижу Германии. Было ясно, что она не в силах заставить большевиков уважать себя. Ряды сторонников германской ориентации сильно поубавились. К тому же, в это время доходили раздутые слухи об успехах чехословаков и все взоры обратились в их сторону, ожидая с востока избавления.
…неожиданным был демонстративный уход… кадетов. Степанов, Астров и Федоров заявили, что не могут далее оставаться в Правом Центре, ибо считают недопустимою самую мысль о возможном соглашении с Германией, независимо от условий, на которых оно может состояться. Вместе с ними ушли П. Б. Струве и Белоруссов. Ушедшие образовали «Национальный Центр» с той же программой, какая была у Правого Центра, но они вступили в более деятельное сотрудничество с Левым Центром, из которого вскоре образовался «Союз Возрождения»...
…нас немало смущали лозунги, выкинутые чехословаками и теми центрами, которые возникали при их помощи. Чехословакам необходимо было содействие местных общественных элементов. Фактически, свергая большевиков, они нашли на местах эсэров, членов Учредительного Собрания. Последние образовали в Самаре «всероссийское правительство» и считали себя источником всей власти в России. С их легкой руки, в армии, которая стала набираться, водворились «демократические» порядки, которые, в сущности, были отрицанием настоящего войска, скованного дисциплиной. …самарское правительство… вносило не порядок и успокоение, а дезорганизацию...
В Москве и других городах существовали тайные военные организации. /От себя: но мы-то знаем, что большевики просто так, ни за что арестовывали всех направо и налево./
В Москве появился посланец Добровольческой Армии, генерал Казанович...
Казанович бывал неоднократно в Правом Центре еще до происшедшего в нем раскола. Впоследствии он ближе стал к Национальному Центру… сам по себе это был весьма «квадратный» генерал. Он твердо держался буквы своей инструкции и не хотел слушать ничьих доводов, если они не сходились с этой инструкцией.
…заявления ген. Казановича оставляли мало надежды на возможность привлечь на нашу сторону Добровольческую Армию... Нам нужно было… техническое содействие Германии для доставления… сил в Москву...
…таинственно сообщали друг другу «из самых достоверных источников», что через две недели произойдет переворот. Иногда точно называли число, когда это будет. И хотя проходили все сроки и ничего не случалось, но все продолжали жадно прислушиваться ко всем слухам.
…во время нашего путешествия по Донской области мы наталкивались на глубокую разницу между двумя поколениями: старики казаки - убежденные монархисты, религиозные и твердые люди. Второе поколение - сыновья от 25 до 35 лет - сельские буржуи, сложившиеся в обстановке безвременья, шкурники, оппортунисты. Старики негодовали на разруху, которая творилась, на то, что все это попускалось, на ослабление дисциплины и власти. Сыновья не были расположены ничем рисковать и только старались приглядеться вернее - где сила, чтобы суметь вовремя переметнуться на ее сторону. Настоящих большевиков было совсем мало, но большинство, как только почувствовало, что Новочеркасск будет сдан, спешили принять на себя защитный цвет большевизма. Наш возница оказался в неприятном положении. Он сам пригласил нас к себе, брался везти дальше, но все эти уговоры происходили, когда еще не выяснилась новая атмосфера. Теперь, когда он привез нас к себе, он сразу почувствовал тягость нашего пребывания. Как большинство зажиточных казаков, он промышлял спекуляцией на муке. Покупал по дешевой, сравнительно, цене муку на месте (в то время - рублей 7-8 на месте за пуд) и перепродавал в Новочеркасске за 24 рубля. Конечно, он возбуждал зависть тех односельчан, которые не имели достаточно денег для торгового оборота. В самый день нашего приезда у его хаты стали собираться люди, громко ругавшие нашего хозяина за то, что он спекулянт и возит буржуев, которые спасаются из города. Вечером ввалился в хату весь хутор с только что образовавшимся военно-революционным комитетом. Нас подвергли самому мелочному обыску... Крайне подозрительно отнеслись к Арсеньеву. Его почему-то приняли за жида. Тщетно мы уверяли, что он из самой православной семьи... Наш возница вступился за него, сказав, что Арсеньев всю дорогу рассказывал ему жития святых и ангелов. - «Это они умеют», заметил председатель комитета. Это был самый злостный из всех допрашивающих. /От себя: председатель казачьего военно-революционного комитета оказался злостным антисемитом. Но мы-то знаем, что все революционеры были евреями по национальности и иудеями по вероисповеданию./ Характерно было, что они прицепились к Арсеньеву, как жиду. В сущности, эта толпа могла одинаково и в еще большей степени проявить активность, если б торжествовало самое черносотенное начало. Это были подлинно «взбунтовавшиеся рабы»…
[Читать далее]В конце концов, решили отправить нас под конвоем в военно-революционный комитет в станицу Константиновскую. В бумаге, при коей нас препровождали, значилось, что во время обыска ни оружия, ни чего-либо предосудительного найдено не было, но что, так как мы - буржуи, едущие из Новочеркасска, где укрывались под крылом самоубийцы Каледина, то с нами надо поступать по усмотрению, а посему нас и препровождают в главный комитет всего округа...
Нас встретил председатель, в тужурке защитного цвета, без погон, очевидно - бывший офицер или чиновник. Прочитав бумагу, он спросил, в порядке ли наши документы, взглянул на один из них и сказал, что, раз все в порядке и ничего предосудительного на нас не было найдено, то мы свободны. Наши конвойные хотели нас покинуть, исполнив свое поручение; они конечно совсем изменили тон, увидев, как обходится с нами начальство, но тут я потребовал, чтобы они нас дождались и сопровождали нас назад, уже в качестве охраны. Председателя мы просили выдать нам пропуск с печатью, чтобы нас не подвергали новым арестам и обыскам. Он просил подождать, пока придет секретарь Военно-революционного комитета, у которого была печать. Скоро началось заседание Комитета. Мы поместились в той же комнате; после нескольких дней нервного томительного мыкания и ожидания всяких гадостей то, что нам пришлось услышать, казалось чем-то фантастическим и невероятным. Это был не большевицкий комитет, а собрание, напоминавшее партию мирного обновления.
В заседании обсуждались меры к скорейшему успокоению населения и водворению законности и порядка. Докладывали о том, что у такой-то почтенной старушки Марфы Петровны был произведен самочинный обыск, при котором пропало 90 рублей. Члены Комитета выражали при этом свое возмущение и требовали привлечь к ответственности виновника этого обыска. Постановили его арестовать. Потом встал один из членов, явно - офицер, и заявил, что Комитет третьего дня поручил ему обыскать всех офицеров в городе и отобрать у них оружие. - «Я все-таки не решился привести в исполнение такую крутую меру и предлагаю Комитету пересмотреть свое решение. Не лучше ли просто отпечатать объявление, в котором будет предложено гг. офицерам в трехдневный срок предъявить свое оружие? После этого можно будет отбирать оружие у тех, кто его еще не предъявил». Присутствовавшие поспешили согласиться с докладчиком.
Было очень неожиданно слышать такие речи. Ясно было, что и в главной станице произошло то же самое, что в хуторах. Видя неизбежность утверждения большевиков, местные люди решили сами перекреститься в большевиков, образовать местные военно-революционные комитеты и тем предотвратить опасность вторжения извне настоящих большевиков. /От себя: ну, конечно - не могли же настоящие большевики быть кем-то, кроме кровавых упырей./
Становилось поздно. Я подошел к председателю и просил, если можно, ускорить выдачу нам пропуска. Секретаря еще не было. Председатель распорядился послать за ним, а комитету предложил, чтобы он от себя сделал выговор секретарю за небрежное исполнение своих обязанностей...
В вагонах 4-го класса было грязно и душно, было обилие насекомых... Хотя по облику мы, конечно, отличались от простого народа, заполнявшего вагон, но наше присутствие не стесняло никого в выражении мнений. В этом сказывались последствия пережитого. «Барин» перестал существовать для мужика, как человек, которого нужно опасаться... /От себя: а может быть, это сказались не «последствия пережитого», а сказалось изменение социальных отношений?/
...
Немцы уже давно, как только у них установились отношения с большевицким правительством, старались завязать связи и с представителями буржуазии... Сразу, по-видимому, откликнулись лишь крайне правые, мечтавшие восстановить самодержавие при помощи военной германской партии. Наши правые в данном случае оставались верны старой традиции своей партии, которая всегда стояла за сближение с Германией на почве общности консервативных принципов - монархического и социального. По рукам ходила записка покойного Министра Внутренних Дел П. Н. Дурново, написанная им в феврале 1914 года, т. е. за полгода до войны. Нельзя не признать, что автор проявил в ней замечательную прозорливость. Он не только предсказал неизбежность европейской войны как последствие группировки Держав, но и всю международную обстановку ее, указал и на вероятность в этом случае поражения России и той неслыханной смуты, которая явится результатом этого поражения, и которая приведет к расчленению и укреплению всевозможных окраинных сепаратизмов.
Немцы выслушивали правых, но им хотелось завязать отношения с более умеренными элементами общества. Постепенно это начало им удаваться. Финансы и промышленность, которые в старое время имели сильное тяготение в сторону Германии, стали поддаваться германофильскому течению. Последнее начало охватывать и другие общественные слои, начали рассуждать так: на победу союзников едва ли возможно рассчитывать; кроме того, от них до сих пор мы не имели никакой поддержки. Не пора ли на них махнуть рукой и столковаться с немцами, которые засели так прочно, что без них все равно ничего сделать нельзя? - Трудно отграничить те слои, которые захвачены были германской организацией. В нее входила в значительной части крупная городская буржуазия, земельные собственники, часть военных, духовенства и профессиональных интеллигентских союзов...
Наряду с германской ориентацией продолжала существовать и союзническая. Как в сторону первой склонялись прежде всего консервативные и буржуазные элементы общества, так, наоборот, наибольшую верность союзникам проявили социалисты. Это было понятно, ибо союзники в той же мере олицетворяли принципы демократии, в какой с немцами многие связывали надежды на реставрацию. Рядом с Правым Центром существовал Левый Центр. В него вошли социалисты разных оттенков, стоявшие в оппозиции большевикам. К нему примыкали и отдельные кадеты. Между обоими центрами был установлен контакт для взаимного осведомления и, по возможности, согласования своих действий. Такой же контакт существовал у Правого Центра и с правыми организациями...
Большинство кадетской партии было благоразумно настроено, но левое крыло этой партии неудержимо тяготело к левым. В числе таких неисправимых кадет был член Правого Центра Н. И. Астров... По своему культурному уровню и опыту он не превышал типа местного городского деятеля - интеллигента и выдвинулся, как мне кажется, главным образом благодаря безлюдью... Он был сладок до бесконечности, совсем - сливочная тянушка, но за этой сладостью скрывалась большая доза честолюбия и хитрости...
Борьба ориентаций создала натянутые отношения между сторонниками разных течений. Во главе бюро Правого Центра стоял П. И. Новгородцев, который ставил своей задачей по возможности сглаживать противоречия и трения. Неофициально крупную роль играл А. В. Кривошеин. Он склонялся в сторону переговоров с немцами, но по свойству своего характера был крайне осторожен, избегая всего, что могло слишком связать и чем-либо компрометировать. Совершенно иначе себя держал В. И. Гурко. Это был способный, талантливый, но безусловно неуравновешенный человек, кидавшийся из одной крайности в другую. Когда в конце февраля мы вернулись с Дона, и П. Б. Струве первый заговорил о возможности, в силу обстоятельств, вступить в сношения с немцами, Гурко выступил ярым противником германской ориентации и Стоял телом и душой за союзников. В начале мая он был неузнаваем: он утратил всякую веру в союзников и хотел, в буквальном смысле слова, броситься в объятия немцев. Члены Правого Центра от кадетов - Астров, Федоров, Степанов - наоборот, стояли за безусловную верность союзникам и за подчинение тому плану освобождения России, который будет ими подсказан... В сущности, весь Правый Центр склонился к мысли о желательности, не связывая себя какими-либо обязательствами, осведомиться о том, возможно ли рассчитывать на содействие немцев изгнанию большевиков и воссозданию единой неделимой России.
...мне также казалось, что нам не остается ничего иного, как попробовать договориться с немцами, считаясь с неустранимым фактом присутствия военной германской силы в 24-х часах от Москвы (в Орше). Украинский переворот подавал, как будто, надежду на возможность, если немцы не будут тому препятствовать, сорганизовать на Украйне русские силы для похода на Москву и освобождения России... Все это говорило в пользу возможности договориться с немцами... Примирившись с Россией, немцы могли бы получить у нас экономические выгоды... При этом они могли бы обеспечиться с нашей стороны формальным обещанием, что Россия не будет помогать противникам Германии во время еще не кончившейся войны.
По всем этим соображениям я считал, что начать переговоры с немцами можно будет, если мы раньше уверимся в следующем: 1) что Германия поможет нам собрать на Украйне русские силы, ибо освобождение Москвы и России могло быть сделано только самими русскими; 2) что Германия согласится на полный пересмотр Брестского договора и на восстановление единой России, не исключающей широких местных автономий; наконец, 3) что Германия не будет оказывать никакого давления на установление независимого национального правительства в Москве. Взамен этого условия, Россия могла обязаться соблюдать, при продолжении войны, строгий нейтралитет и предоставить Германии известные экономические выгоды. За политическую свободу и независимость можно было заплатить и дорогую цену в области экономической, - это было бы все равно неизбежно. /От себя: и чем всё это принципиально отличается от позиции большевиков, вынужденно заключивших Брестский мир?/
Соображения мои совпали с теми выводами, к которым пришли мои единомышленники в Москве и в Петербурге. …большинство из тех, кто стояли на точке зрения желательности переговоров с немцами, заранее уже готовы были идти на уступки. Это были люди, которые так мрачно смотрели на положение, так разуверились в возможности для нас предпринять что-либо без посторонней помощи, что они готовы были всем пожертвовать, лишь бы немцы освободили нас от большевиков.
…
Правительство Скоропадского очень скоро определилось, как чисто классовое - «панско-гетманское правительство». Помещики, состоятельные классы поддерживали его, но в деревнях царило сильнейшее возбуждение против него и против немцев. Немцы появились на Украйне по зову Грушевского, Винниченко и Ко, т. е. самостийников, однако это не помешало врагам Скоропадского, хотя и явно против очевидности, упрекать его за то, что это, будто бы, он и его приспешники зазвали немцев на Украйну. …немцы и Скоропадский… не только стали восстанавливать права помещиков и взыскивать в их пользу за все, что было у них награблено, но и выколачивать у крестьян хлеб и всякую живность для вывоза в Германию... В самое короткое время они скупили все, что нашли в Киеве, и, разумеется, только подняли дороговизну жизни. На те деньги, которыми они расплачивались, купить ничего нельзя было. Все это усиливало раздражение в крестьянах...
Помимо того, что правительство Скоропадского было классовым, оно было, кроме того, самостийным. Переворот, выдвинувший гетмана, был произведен при помощи русских помещиков и правых.
…в Киеве среди самих немцев обнаружилось два течения; одно из них - среди военных и отчасти придворных германских кругов - очень скоро разочаровалось в самостийности Украйны и стало поддерживать идею единой, неделимой России. Одному из главных германских генералов приписывали изречение, что Украйна есть государство без настоящего языка, без настоящей национальности и без определенной территории. Нельзя было лучше определить всю искусственность такого государственного образования. При гетмане в качестве личного представителя императора Вильгельма состоял гр. Алвекслебен, который открыто высказывался против самостийности Украйны и давал понять, что ему хорошо известен взгляд его повелителя на этот вопрос, а что все прочие течения только терпятся до поры до времени.
Между тем как военные, не стесняясь, говорили в этом смысле, германская дипломатия в лице гр. Мумма выражалась совершенно иначе и покровительствовала сепаратизму Украйны. Еще сильнее то же течение проводилось австрийцами. В Киев был послан пресловутый гр. Форгач, один из непосредственных виновников европейской войны, автор ультиматума сербскому правительству, из-за которого и загорелся сыр-бор. Этот Форгач был искушен в политической интриге. В Киеве он почувствовал себя, как сыр в масле, и стал настойчиво проводить идею самостийности Украйны. На пропаганду этой цели не щадились средства для поощрения печати и создания благоприятной обстановки вокруг гетмана. Сам Скоропадский был обыкновенный гвардейский офицер, недалекий, но хитрый. Вино власти ударило ему в голову, и он стал поддерживать самостийность, которая укрепляла его престол. Пособником он нашел себе беспринципного московского адвоката Игоря Кистяковского, циника и совершенно неразборчивого на средства. В августе 1917 года в Москве, Кистяковский выступал сторонником Корнилова, осенью - деятельным работником в пользу возрождения России и помощи Добровольческой Армии, а весною 1918 года в Киеве он уже говорил, что Россия - пустое место, преследовал русский язык и проявлял крайний украинский шовинизм. В таком же духе говорил председатель Совета министров, бывший земский деятель Лизогуб. И он и гетман, бывший свитский генерал русского императора, говорили о том, что Украйна два века стонала под гнетом России. Все это так или иначе поощрялось немцами.
Получалась полная двусмыслица. Создавалось впечатление, что немцы ведут двойную игру: с одной стороны поддерживают большевиков в Москве, украинцев в Киеве, а с другой - заигрывают с русскими государственными партиями, заманивая их миражом единой неделимой России.
С этой неопределенностью следовало покончить и окончательно выяснить истинные намерения немцев, которые иногда оправдывали свою двусмысленную позицию тем, что с ними никто не желает разговаривать и что они поневоле должны поэтому поддерживать отношения далеко не с теми, на кого сами хотели бы опереться. Я полагал, что раньше чем обратиться к немцам следовало совершенно лояльно предупредить об этом союзников, объяснив им, что наши переговоры с немцами, в том случае, если они состоятся, не будут носить никакого опасного для союзников характера и что из них будет решительно исключен всякий элемент враждебности, ибо мы станем на ту точку зрения, что Россия бесповоротно вышла из войны и может соблюдать лишь строгий нейтралитет...
Немцы охотно говорили о возможном содействии свержению большевиков… /От себя: автор, ты же только что сообщал нам, что немцы поддерживали большевиков!/
Контакт с немцами установился, и от времени до времени наши делегаты с ними виделись. Особенно деятельно проявляли себя немцы-военные в Москве, которые совместно с нашими военными обсуждали планы переворота в Москве в кратчайший срок...
Разговоры шли в том же духе, не двигаясь вперед. Обе стороны не хотели порывать их, но не могли сообщить друг другу никаких новых предложений. Тем временем произошел ряд событий, существенно изменивших обстановку...
Мирбаху пришлось недолго властвовать в Москве. Его убил левый эсэр, еврей Блюмкин. В нездоровой атмосфере того времени убийство Мирбаха евреем приветствовалось многими, как признак пробуждения национального русского чувства. Все ждали, что сделают немцы, что скажет Вильгельм. Ждали чуть ли не в 24 часа оккупации Москвы. Но прошел день, другой, третий, неделя, - и ничего не случилось. Немцы потребовали миллион золотом в вознаграждение семье убитого. Большевики воспользовались этим, чтобы наложить арест на золото и ювелиров и еще увеличить одиозность немцев. Германский поверенный в делах потребовал права ввести в Москву батальон германских солдат для охраны миссии, но большевики наотрез отказали и расклеили об этом плакаты по всему городу.
Это был самый тяжкий удар по престижу Германии. Было ясно, что она не в силах заставить большевиков уважать себя. Ряды сторонников германской ориентации сильно поубавились. К тому же, в это время доходили раздутые слухи об успехах чехословаков и все взоры обратились в их сторону, ожидая с востока избавления.
…неожиданным был демонстративный уход… кадетов. Степанов, Астров и Федоров заявили, что не могут далее оставаться в Правом Центре, ибо считают недопустимою самую мысль о возможном соглашении с Германией, независимо от условий, на которых оно может состояться. Вместе с ними ушли П. Б. Струве и Белоруссов. Ушедшие образовали «Национальный Центр» с той же программой, какая была у Правого Центра, но они вступили в более деятельное сотрудничество с Левым Центром, из которого вскоре образовался «Союз Возрождения»...
…нас немало смущали лозунги, выкинутые чехословаками и теми центрами, которые возникали при их помощи. Чехословакам необходимо было содействие местных общественных элементов. Фактически, свергая большевиков, они нашли на местах эсэров, членов Учредительного Собрания. Последние образовали в Самаре «всероссийское правительство» и считали себя источником всей власти в России. С их легкой руки, в армии, которая стала набираться, водворились «демократические» порядки, которые, в сущности, были отрицанием настоящего войска, скованного дисциплиной. …самарское правительство… вносило не порядок и успокоение, а дезорганизацию...
В Москве и других городах существовали тайные военные организации. /От себя: но мы-то знаем, что большевики просто так, ни за что арестовывали всех направо и налево./
В Москве появился посланец Добровольческой Армии, генерал Казанович...
Казанович бывал неоднократно в Правом Центре еще до происшедшего в нем раскола. Впоследствии он ближе стал к Национальному Центру… сам по себе это был весьма «квадратный» генерал. Он твердо держался буквы своей инструкции и не хотел слушать ничьих доводов, если они не сходились с этой инструкцией.
…заявления ген. Казановича оставляли мало надежды на возможность привлечь на нашу сторону Добровольческую Армию... Нам нужно было… техническое содействие Германии для доставления… сил в Москву...
…таинственно сообщали друг другу «из самых достоверных источников», что через две недели произойдет переворот. Иногда точно называли число, когда это будет. И хотя проходили все сроки и ничего не случалось, но все продолжали жадно прислушиваться ко всем слухам.