Вадим Белов о белых в эмиграции. Часть III
Из книги Вадима Белова «Белое похмелье».
…нигде так остро не стоит вопрос о заработках, как в окраинных республиках, нигде так не давит эмиграцию местная власть, как правительства окраинных государств, изнемогающих от экономических затруднений и живущих под вечным страхом красного соседа - призрака коммунизма.
Более всего, - вследствие причин географических и политических, - эта именно эмиграция подвержена ветрам, дующим из России, и, вместе с тем, более всего эта эмиграция в окраинах предоставлена самой себе, ибо все ее вожди без исключения предпочитают окраинам Западную Европу, где они больше на виду, где им комфортабельнее жить и, кроме того, где они в большей безопасности на случай, если, действительно, этот пугающий красный призрак вздумает сделать шаг на запад.
[Читать далее]Русская эмигрантская масса в окраинных республиках включает в свой состав, как уже было сказано, немалое количество бывших чинов белых армий.
Это остатки войск Бермонта, Савинкова, Юденича и Балаховича...
Как первые, так вторые, третьи и четвертые были покинуты своими начальниками, как только выяснился крах военных экспедиций. Что касается этих экспедиций, то они велись, как известно, с позорным легкомыслием, без всякой заботы об успехе общего дела и без элементарной предусмотрительности на случай неудачи. Экспедициями этими, как теперь выяснено, руководили лица ограниченные, эгоистичные и, часто, преступные в своей деятельности. Появившиеся в последнее время за рубежей печатные материалы по вопросу о белых походах на западно-русской границе рисуют вполне определенную картину быта и нравов вождей…
В Ковенской газете «Эхо» от 18 января 22 года Н. Тандерфельд рассказывает, например, о деятельности Савинкова:
«Для удержания в своих руках власти он прибегал к двум своим излюбленным способам: 1) вылавливанию всех недовольных при помощи целой сети провокаторов и агентов собственной разведки и передачи их польской охранке и 2) потаканию самым низким и дурным инстинктам тех, кого он считал людьми, наиболее ему преданными. Он говорил (см. стр. 35 воспоминаний атамана Искры): «Наши неудачи происходят не от слабости или трусости. Они происходят от измены некоторых частей, продавшихся жидам. Я убедился, что жиды - наши злые гении, и когда мы пойдем вперед, то жида, пойманного в стане большевиков, не щадите».
А результаты?.. Результаты?..
Вот через одно из крупных еврейских селений, недалеко от Кожан-Городка, проходили воспитанные Савинковым отряды.
Евреи собрали крупную сумму денег золотом и романовскими деньгами, и депутация от селения во главе с раввином понесла эту сумму первому эшелону Савинковских отрядов, проходивших через это селение. Эти деньги были уплачены, как выкуп, как страховая премия от очередного погрома. Савинковцы взяли деньги и, пока они пьянствовали на них, погрома в этот день не было. Но через день...
Через день по селению проходил второй эшелон воспитанников Савинкова, и они учинили над селением погром, перед ужасами которого побледнели ужасы погромов старого времени... По улицам обильно текла кровь... И в потоке смешивалась кровь умиравших девочек, с кровью защищавших их своими слабыми силами дряхлых стариков...»
Другой «герой», Булак-Балахович, впоследствии принятый Савинковым под свое высокое покровительство, тот самый Булак- Балахович, которого после крушения Юденича неожиданно увидели в Польше во главе «еврейского полка», не только не отставал от прочих «освободителей», но даже перегнал их.
В статье «Кто виноват?» В. Л. Горн в ревельской газете «Свобода России» описывает вступление Балаховича в Псков.
«Спустя недолго после занятия Пскова эстонцами, в городе раздались крики «ура», и появилась небольшая колонна русских сил во главе с Булак-Балаховичем. Быстро собралась огромная толпа, все искренно и радостно встретили своих солдат
Утра следующего дня я никогда не забуду. Опять бежал народ, снова все в движении, но не было на лицах веселых, радостных улыбок. За толпой народа, возвышаясь над ней, впереди белело и качалось что-то. Только подойдя ближе, я увидел, что на фонаре висел какой-то человек в одном белье, а перед ним - толпа, в которой было много детей... Дул ветер, и труп качался в петле... Я молча бросился на тротуар. Там стояли какие-то люди, и один из них, обращаясь ко мне, сказал: «Зачем это? Кому это нужно? Ведь так даже большевики не делали... А дети - зачем такое зрелище?»
А дальше пошло все в том же духе, но много хуже и отвратительнее. Вешали буквально каждый день, в центре города, на фонарях, на глазах у всех... Жертву вели к фонарю, заставляли делать себе петлю, глумились, били ее, и обреченный умирал - днем на глазах детей и женщин...»
В той же «Свободе России» № 11 - 1919 г. П. Богданов добавляет:
«Массы первоначально присматривались, выжидали, а затем отвернулись. Отвернулись потому, что «белые не лучше, а, пожалуй, и хуже красных»...
Роль Бермонта-Авалова в белой драме сев.-запада и его деятельность в Латвии общеизвестны, личность этого генерала - одного из героев белого движения на окраинах - характеризует кратко С. Оношкевич-Яцына в «Общ. Деле» от 21 окт. 21 г.
«Кто такой и откуда появился вышеупомянутый Авалов-Бермонт, никто в точности не знает. Ходили, да и сейчас еще ходят, самые разнообразные слухи о нем.
Одно, во всяком случае, достоверно, что он - не то, за что себя выдает.
Едва ли кому-либо, кроме заинтересованных, известно, что Бермонт был ширмой, за которой пряталась группа лиц, имевших совершенно определенные цели, совершенно противоположные официально заявленным армией.
Сотрудниками его были чрезвычайно ограниченные люди, старавшиеся, насколько было сил, провалить дело добровольческой армии, главным образом, конечно, по чрезвычайной своей тупости.
Сам Вермонт, конечно, все же играл лишь роль пассивную, подписывающую. Он ограничивался, главным образом, лишь тем, что даже в самые критические моменты для армии пьянствовал, танцовал на блюде лезгинку и ухаживал за женщинами. А окружающие, кто мог, набивали себе карманы. В Берлине можно найти ресторан и другие предприятия, основанные на присвоенные незаконно деньги»...
Бермонт-Авалов попросту бросил свои войска… как только убедился в тщетности дальнейших военных попыток под дулами орудий англо-французской эскадры.
Савинков и Балахович согласились интернировать свои армии за польской проволокой с покорностью и готовностью, которой, однако, они не проявили, когда дело коснулось их личной высылки из Польши.
На что же обрекли они свои армии?
Книга атамана Искры «То, что было» дает понятие о современном положении савинковских белых солдат, покинутых в Польше. Выдержки из нее помещает Н. Таненфельд в газ. «Эхо»:
«Холодные, промерзающие насквозь бараки...
Кругом колючая проволока, а за ней - польские солдаты на часах.
Внутри бараков теснота, душно; двор, огороженный проволокой, при каждом бараке так мал, что выходить подышать свежим воздухом заключенные могут только по очереди, группами человек по 30, а в бараке свыше 300 человек.
Лишенные свободы, воздуха, света, там коченели в заледеневших бараках и выносили тяготы каторжного режима русские люди...
А в первоклассной «Брюллевской» гостинице в Варшаве, в апартаментах с окнами, выходящими в великолепный сад, где плавают в пруде стройные белые и черные лебеди, находились те, кто, шантажируя именем Пилсудского, захватили в свои руки все денежные средства отрядов и удерживали таким способом власть над чинами отрядов и после их расформирования в лагерях...
Председатель открывает заседание, и мягко начинают литься речи ораторов на высокие темы, приличествующие значению «Великой, воссоздаваемой совместными усилиями Русского Политического Комитета и Врангеля, России».
Эти речи повторялись неуклонно два раза в неделю; работа кипела; председатель неуклонно занимался (по его словам) и день н ночь для пользы интернированных...
А интернированные?
Они также неуклонно леденели в своих бараках, лишенных и воздуха и света, и имели вместо свободы... газету «Свободу»...
Они изливали в письмах свои печали, и письма эти были полны такой тоски, что сердце надрывалось. Они просили помочь им заняться каким-нибудь делом, составить из них трудовые артели и отправить в любую часть света на какие угодно работы. Жалоба была у всех только одна: на присвоение Савинковым заработанных ими их трудовых грошей. За год этих трудовых грошей накопилось несколько десятков миллионов пол. марок.
В ответ на эти жалобы сметливый Савинков придумал выход из создавшегося неловкого положения и взамен ежемесячного жалованья он выдал к праздникам всем офицерам отрядов по 50 польских марок «внеочередного довольствия».
50 польских марок!..
Чины отрядов говорили, что эффект от этой выдачи был не меньше того, который получился бы от рассылки к праздникам по одной старой газете на человека».
Но наиболее печальную картину представляют собою условия, в которых оказались чины сев.-западной армии Юденича, оставшиеся после ликвидации сев.-зап. правительства на территории эстонской республики.
Положение осколков этой белой армии ухудшилось, помимо всего остального, еще вследствие того, что действовала она против сов. войск совместно с эстонскими войсками, а не самостоятельно, как, например, врангелевские. И эта совместность обязывала. Если сев.-западное правительство пользовалось покровительством Англии и армия его оперировала при помощи англичан и, косвенно, ради их интересов, то и эстонское правительство находилось всецело в зависимости и под влиянием англичан, приказавших ему дать исходную базу для выступления сев.-зап. белых сил и поддержать их собственными войсками.
Подчиняясь воле своей высокой покровительницы, Эстония дала эту базу и поддерживала русскую белую армию, поскольку та двигалась вперед, а также поскольку эта ее деятельность (а, следовательно, и поддержка этой деятельности) отвечала интересам главенствующей в этом предприятии Англии. Но когда разбитая сов. войсками армия Юденича начала отступать к границам Эстонии, и когда определилось, что дальнейшая поддержка ее и возобновление наступательных попыток не входят в планы англичан, эстонцы (побуждаемые к этому отчасти и поведением самого русского белого начальства) резко изменили свое отношение к сев.-зап. армии, уже не опасаясь этим нарушить гармонию своих взаимоотношений с могущественной Великобританией.
Вследствие этого разбитая сев.-западная армия, откатившаяся до эстонской границы и перешедшая ее, оказалась между молотом и наковальней: с фронта ее теснили наступавшие большевики, в тылу же у нее была теперь уже явно враждебная Эстония, все стремления которой (продиктованные свыше) в это время заключались уже не в борьбе совместно с белыми армиями за свержение в России большевиков, а в сохранении своих этнографических границ и установлении с Сов. Россией добрососедских отношений (по поводу последнего эстонским правительством был сделан запрос в Англии, и последняя ответила своим согласием).
Все раздражение эстонцев против руководителей сев.-зап. армии, вызванное бестактностью и реакционностью этих последних, вся тревога по поводу дальнейшей судьбы Эстонии, все недоверие к «демократизму» Юденича и К° нашли полное отражение в меморандуме эстонского правительства Верховному Совету от 16 декабря 1919 года, выдержки из которого приводим ниже:
«...Нужно признаться, что командиры русской армии скоро показали свою неспособность к поддержанию порядка и поднятию боеспособности их армии, сообразно обстоятельствам. Также не сумели они создать и поддержать в тылу армии твердый государственный порядок.
Несостоятельность сев.-зап. армии, как боеспособной силы, и неспособность ее командиров, как государственных организаторов, выяснились с наибольшей очевидностью в момент окончательного крушения сев.-зап. армии после ее последних операций против Петрограда.
Кроме того, командование сев.-зап. армии назначало на ответственные посты реакционеров, провозглашавших по отношению окраинных государств и их народов восстановление Великой России. Вследствие этого даже русские солдаты стали выказывать враждебные тенденции по отношению Эстонии...
...Теперь, когда русская сев.-зап. армия, деморализованная и дезорганизованная, отступила в панике до границы Эстонской республики, было бы безумным самоубийством, по мнению раздраженного общества и эстонской армии, разрешить таким враждебным массам перейти границы Эстонской республики, а тем более, собраться в тылу эстонской армии.
...Эстонским правительством издан приказ, по которому все воинские части русской сев.-зап. армии, дезертирующие с противобольшевистского фронта и спасающиеся на эстонскую территорию, были бы обезоружены. Личный состав разоруженных войск рассматривается, как гражданские иностранцы...
Разоруженные отряды русской сев.-зап. армии были сосредоточены в окрестностях Нарвского фронта и размещены в деревнях и имениях, где они могут устроиться в гигиенических условиях... эстонские военные и гражданские власти делают для них все, что они находят возможным и нужным делать...
...Не исключена возможность предоставления им заработка... и т. п.»
Из числа приведенных выше документальных выдержек интересны как первые, подтверждающие недоверие, раздражение и тревогу, которые испытывало эстонское правительство в отношении сев.-зап. вождей, и вполне отвечающие действительности, так и вторые, обрисовывающие внешние контуры взаимоотношений между эстонцами и сев.-зап. армией после ее крушения, умышленно эстонцами в этом меморандуме искаженные и явно лживые.
Следует, однако, не забывать, что сами русские власти своим поведением, своими необоснованными панрусскими тенденциями, своей армейской заносчивостью и беспрерывным бестактным раздражением в эстонцах их национального чувства, еще в дни мощи сев.-зап. армии, посеяли ту горькую жатву, которую им пришлось пожать вскоре. Но к этому следует прибавить, что расплачивались за вышеперечисленные грехи белой русской власти в Эстонии не те, кто их совершал, а, как это всегда бывает, те, кто дальше всего стояли от политики и всякого рода интриг.
Исключительную беспринципность, трусость и отсутствие рыцарского чувства проявило белое командование сев.-зап. армии, покинувшее последнюю тотчас же, как только определилось ее положение между эстонской наковальней и советским молотом.
Все, что было не только влиятельного и видного, но просто только приближенного к штабам и управлениям огромных тылов, бежало без оглядки, захватив, что только можно было унести или ликвидировать, заручилось визами, внедрилось со своими семействами и инвентарем на английские пароходы и во главе с главнокомандующим ген. Юденичем и главой правительства Лианозовым поспешило покинуть Эстонию и брошенную на ее границе разбитую армию.
Все же, что было на фронтах, в окопах и в самых ближних тылах, застряло безнадежно в Эстонии с того момента, как распалась вершина военно-правительственного аппарата белого сев.-запада. Солдаты и младшие офицеры, далекие от штабов и управлений, перенесшие весь ужас поражения и отступления на чужую территорию, не получили ни ликвидационных сумм, отпущенных англичанами, ни обмундирования, ни продовольствия, об «огромных запасах» которого упоминалось также в цитированном нами меморандуме эстонского правительства Верховному Совету.
В то время как первые, обогатившись, либо благополучно уехали, либо с цинизмом, доходящим до грации, обосновались тут же в Ревеле, возглавляя увеселительные и прочие открытые ими учреждения, вторые попали в «гигиенические условия», о которых говорит эстонский меморандум, то есть в леса под Нарвой, огороженные колючей проволокой и охраняемые эстонскими часовыми.
В этом загоне до 15.000 русских солдат - жертв ген. Юденича - было заключено «в карантине». Тиф достиг здесь чудовищных размеров, переболели все, умерло около половины. Жили, как звери, в самодельных землянках, питались ниже всякой критики.
Но обо всем этом эстонское правительство, конечно, умолчало в своем меморандуме, точно так же, как умолчало о результатах «гигиенического интернирования», т. е. о численном сокращении «разоруженных частей русской сев.-зап. армии» наполовину.
Умолчало оно также и о характере и условиях той работы, которую оно нашло возможным предложить остаткам русской белой армии.
Не было примера, чтобы армия была построена так уродливо и явно нежизнеспособно, как это было в белой армии северо-запада. Мало того, что в качестве командного состава очутились здесь отбросы старой армии - от тупого армейского штабс-капитана или полуграмотного, но мечтающего о наполеоновской карьере прапорщика из вольноопределяющихся, вроде прославившегося Балаховича, до опустившихся гвардейцев типа пресловутого ген. Родзянки, о феноменальной глупости которого и склонности к алкоголю ходили в армии легенды, - либо недоскакавших по разным причинам до южного фронта или умышленно застрявших под Петроградом в крошечной армии, где все- таки меньше была конкуренция в Наполеоны: мало этого, высшее начальство состояло тоже из лиц либо абсолютно бездарных, либо карьеристов, либо просто «охотников за военной дичью».
Личность самого Юденича достаточно ярко охарактеризована Г. Кирдецовым в его книге «У ворот Петрограда».
«...Он был человек с ограниченным умом и такой же ограниченной волей. Он минутами не постигал самых простых вещей и поддавался влиянию первого встречного полковника из своего штаба. Но этот диктатор обладал одним качеством: он был одинаково упорен и гибок в одно и то же время тщеславен и скромен, откровенен и скрытен, правдив и лжив, точно две души в нем сидели. Относительно же политических убеждений его в те дни можно было сказать, что это был типичнейший «чего изволите»: он одинаково «приял» бы и царя и республику, была бы лишь гарантия служить, получать чины и жалованье. Если бы он остался в Сов. России, его в конце концов, вероятно, использовал бы Троцкий».
Вокруг Юденича собралась компания генералов, подобных ему самому, как это всегда бывает. Тут были: Балахович, Владимиров (Новогребельский), Янов, Краснов, Глазенап, Ветренко и много других. Нет ничего удивительного, что плеяда начальников, пропитанных насквозь духом эгоизма и карьеризма, тупых в деле политики, серых в области государственного строительства и притом не желающих обуздать свой великодержавный норов, не только допустила обрастание армейского тыла диким мясом всякого реакционного, трусливого, глумливого, пролазничающего и просто вороватого сброда, но своими действиями восстановила против себя эстонские военные и государственные круги, проникнутые ответственностью перед своей родиной в борьбе за ее независимость, чего вовсе не наблюдалось в белых военных кругах.
Насколько велик был этот паразитивный и уродливый нарост, отягощавший тыл сев.-зап. армии, видно из той же книги Кирдецова:
«...Едоков в сев.-зап. армии числилось до 50.000, комбатантов же - не более 18.000 чел. (стр. 202).
...Обилие генералов - роковая черта сев.-зап. армии. 11 сентября 19 года число комбатантов не превышало 20.000 человек (при 70.000 едоках), генералов же было 53; и всем, конечно, нужно было давать работу, соответствующую чину (стр. 286).
...25.000 армия Юденича была разбита (для этого) на... 6 дивизий и 3 корпуса (стр. 353) и т. д.».
Естественно, что вся эта масса, висевшая на хвосте армии, масса людей, чуждых боевой задаче, идейности, сознанию долга, преследовавшая только свои личные интересы, сперва вызывала раздражение в эстонцах вредом, наносимым ею общему делу, совместно творимому, а затем, убедившись в окончании лотереи чинов и вознаграждений, бросилась прочь от разбитой армии, заботясь лишь о своей собственной судьбе.
Армия же, ограбленная дочиста сперва собственными начальниками, а затем эстонцами, разрушилась и обратилась в прах поразительно быстро именно вследствие этого уродства своей организации. В лесах Нарвы за проволокой остатки ее пробыли ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы 14.000 человек переболело тифом, несколько тысяч умерло и несколько тысяч вернулось в Россию. Остальные затем получили свободу... «Свобода» эта заключалась в том, что снята была колючая проволока, люди же остались в тех же лесах на торфяных и лесных разработках, а взамен военного рабства явилось рабство экономическое, не менее тяжелое, в виде жестокой эксплуатации эстонских подрядчиков и промышленников. Таков был «заработок», доставленный им гуманными эстонцами.
Вот в каком положении застаем мы в настоящее время остатки белых армий на территории окраинных республик. Интернирования в прямом смысле этого слова теперь почти не наблюдается, но в переносном смысле интернирование, вытекающее из безвыходного положения белых солдат, из невозможности устроиться, процветает, как никогда. Бытовые условия этих остатков белых армий, покинутых начальниками, чрезвычайно печальны.
Незнание языка, отсутствие каких-либо средств, в большей мере - неимение определенной профессии поставило их перед безработицей в самом остром и грозном ее проявлении. И как при всякой безработице, не замедлила народиться жестокая и бесстыдная эксплуатация рабочей силы единичных русских местными мелкими предпринимателями.
Постепенно, под влиянием этой безудержной и наглой эксплуатации, - не привлекавшей, однако, внимания местных властей, ибо речь шла о русских, а не об эстонцах, - разрозненные остатки белых армий начали объединяться в трудовые артели. Такого рода тяготение к объединению, как к способу защиты труда от эксплуатации, можно наблюдать с особенной яркостью в настоящее время опять-таки в Эстонии.
В образовавшихся трудовых артелях наряду с солдатами весьма многочисленно и младшее офицерство, не нашедшее применения в области интеллигентного труда и принужденное обратиться к физическому.
Следует сказать, что быт и условия труда в этих артелях весьма тяжелы, разработки лесные и торфяные производятся этими артелями обычно в глухих местностях, питание недостаточно... Жить же часто приходится либо под открытым небом, либо в шалашах.
…нигде так остро не стоит вопрос о заработках, как в окраинных республиках, нигде так не давит эмиграцию местная власть, как правительства окраинных государств, изнемогающих от экономических затруднений и живущих под вечным страхом красного соседа - призрака коммунизма.
Более всего, - вследствие причин географических и политических, - эта именно эмиграция подвержена ветрам, дующим из России, и, вместе с тем, более всего эта эмиграция в окраинах предоставлена самой себе, ибо все ее вожди без исключения предпочитают окраинам Западную Европу, где они больше на виду, где им комфортабельнее жить и, кроме того, где они в большей безопасности на случай, если, действительно, этот пугающий красный призрак вздумает сделать шаг на запад.
[Читать далее]Русская эмигрантская масса в окраинных республиках включает в свой состав, как уже было сказано, немалое количество бывших чинов белых армий.
Это остатки войск Бермонта, Савинкова, Юденича и Балаховича...
Как первые, так вторые, третьи и четвертые были покинуты своими начальниками, как только выяснился крах военных экспедиций. Что касается этих экспедиций, то они велись, как известно, с позорным легкомыслием, без всякой заботы об успехе общего дела и без элементарной предусмотрительности на случай неудачи. Экспедициями этими, как теперь выяснено, руководили лица ограниченные, эгоистичные и, часто, преступные в своей деятельности. Появившиеся в последнее время за рубежей печатные материалы по вопросу о белых походах на западно-русской границе рисуют вполне определенную картину быта и нравов вождей…
В Ковенской газете «Эхо» от 18 января 22 года Н. Тандерфельд рассказывает, например, о деятельности Савинкова:
«Для удержания в своих руках власти он прибегал к двум своим излюбленным способам: 1) вылавливанию всех недовольных при помощи целой сети провокаторов и агентов собственной разведки и передачи их польской охранке и 2) потаканию самым низким и дурным инстинктам тех, кого он считал людьми, наиболее ему преданными. Он говорил (см. стр. 35 воспоминаний атамана Искры): «Наши неудачи происходят не от слабости или трусости. Они происходят от измены некоторых частей, продавшихся жидам. Я убедился, что жиды - наши злые гении, и когда мы пойдем вперед, то жида, пойманного в стане большевиков, не щадите».
А результаты?.. Результаты?..
Вот через одно из крупных еврейских селений, недалеко от Кожан-Городка, проходили воспитанные Савинковым отряды.
Евреи собрали крупную сумму денег золотом и романовскими деньгами, и депутация от селения во главе с раввином понесла эту сумму первому эшелону Савинковских отрядов, проходивших через это селение. Эти деньги были уплачены, как выкуп, как страховая премия от очередного погрома. Савинковцы взяли деньги и, пока они пьянствовали на них, погрома в этот день не было. Но через день...
Через день по селению проходил второй эшелон воспитанников Савинкова, и они учинили над селением погром, перед ужасами которого побледнели ужасы погромов старого времени... По улицам обильно текла кровь... И в потоке смешивалась кровь умиравших девочек, с кровью защищавших их своими слабыми силами дряхлых стариков...»
Другой «герой», Булак-Балахович, впоследствии принятый Савинковым под свое высокое покровительство, тот самый Булак- Балахович, которого после крушения Юденича неожиданно увидели в Польше во главе «еврейского полка», не только не отставал от прочих «освободителей», но даже перегнал их.
В статье «Кто виноват?» В. Л. Горн в ревельской газете «Свобода России» описывает вступление Балаховича в Псков.
«Спустя недолго после занятия Пскова эстонцами, в городе раздались крики «ура», и появилась небольшая колонна русских сил во главе с Булак-Балаховичем. Быстро собралась огромная толпа, все искренно и радостно встретили своих солдат
Утра следующего дня я никогда не забуду. Опять бежал народ, снова все в движении, но не было на лицах веселых, радостных улыбок. За толпой народа, возвышаясь над ней, впереди белело и качалось что-то. Только подойдя ближе, я увидел, что на фонаре висел какой-то человек в одном белье, а перед ним - толпа, в которой было много детей... Дул ветер, и труп качался в петле... Я молча бросился на тротуар. Там стояли какие-то люди, и один из них, обращаясь ко мне, сказал: «Зачем это? Кому это нужно? Ведь так даже большевики не делали... А дети - зачем такое зрелище?»
А дальше пошло все в том же духе, но много хуже и отвратительнее. Вешали буквально каждый день, в центре города, на фонарях, на глазах у всех... Жертву вели к фонарю, заставляли делать себе петлю, глумились, били ее, и обреченный умирал - днем на глазах детей и женщин...»
В той же «Свободе России» № 11 - 1919 г. П. Богданов добавляет:
«Массы первоначально присматривались, выжидали, а затем отвернулись. Отвернулись потому, что «белые не лучше, а, пожалуй, и хуже красных»...
Роль Бермонта-Авалова в белой драме сев.-запада и его деятельность в Латвии общеизвестны, личность этого генерала - одного из героев белого движения на окраинах - характеризует кратко С. Оношкевич-Яцына в «Общ. Деле» от 21 окт. 21 г.
«Кто такой и откуда появился вышеупомянутый Авалов-Бермонт, никто в точности не знает. Ходили, да и сейчас еще ходят, самые разнообразные слухи о нем.
Одно, во всяком случае, достоверно, что он - не то, за что себя выдает.
Едва ли кому-либо, кроме заинтересованных, известно, что Бермонт был ширмой, за которой пряталась группа лиц, имевших совершенно определенные цели, совершенно противоположные официально заявленным армией.
Сотрудниками его были чрезвычайно ограниченные люди, старавшиеся, насколько было сил, провалить дело добровольческой армии, главным образом, конечно, по чрезвычайной своей тупости.
Сам Вермонт, конечно, все же играл лишь роль пассивную, подписывающую. Он ограничивался, главным образом, лишь тем, что даже в самые критические моменты для армии пьянствовал, танцовал на блюде лезгинку и ухаживал за женщинами. А окружающие, кто мог, набивали себе карманы. В Берлине можно найти ресторан и другие предприятия, основанные на присвоенные незаконно деньги»...
Бермонт-Авалов попросту бросил свои войска… как только убедился в тщетности дальнейших военных попыток под дулами орудий англо-французской эскадры.
Савинков и Балахович согласились интернировать свои армии за польской проволокой с покорностью и готовностью, которой, однако, они не проявили, когда дело коснулось их личной высылки из Польши.
На что же обрекли они свои армии?
Книга атамана Искры «То, что было» дает понятие о современном положении савинковских белых солдат, покинутых в Польше. Выдержки из нее помещает Н. Таненфельд в газ. «Эхо»:
«Холодные, промерзающие насквозь бараки...
Кругом колючая проволока, а за ней - польские солдаты на часах.
Внутри бараков теснота, душно; двор, огороженный проволокой, при каждом бараке так мал, что выходить подышать свежим воздухом заключенные могут только по очереди, группами человек по 30, а в бараке свыше 300 человек.
Лишенные свободы, воздуха, света, там коченели в заледеневших бараках и выносили тяготы каторжного режима русские люди...
А в первоклассной «Брюллевской» гостинице в Варшаве, в апартаментах с окнами, выходящими в великолепный сад, где плавают в пруде стройные белые и черные лебеди, находились те, кто, шантажируя именем Пилсудского, захватили в свои руки все денежные средства отрядов и удерживали таким способом власть над чинами отрядов и после их расформирования в лагерях...
Председатель открывает заседание, и мягко начинают литься речи ораторов на высокие темы, приличествующие значению «Великой, воссоздаваемой совместными усилиями Русского Политического Комитета и Врангеля, России».
Эти речи повторялись неуклонно два раза в неделю; работа кипела; председатель неуклонно занимался (по его словам) и день н ночь для пользы интернированных...
А интернированные?
Они также неуклонно леденели в своих бараках, лишенных и воздуха и света, и имели вместо свободы... газету «Свободу»...
Они изливали в письмах свои печали, и письма эти были полны такой тоски, что сердце надрывалось. Они просили помочь им заняться каким-нибудь делом, составить из них трудовые артели и отправить в любую часть света на какие угодно работы. Жалоба была у всех только одна: на присвоение Савинковым заработанных ими их трудовых грошей. За год этих трудовых грошей накопилось несколько десятков миллионов пол. марок.
В ответ на эти жалобы сметливый Савинков придумал выход из создавшегося неловкого положения и взамен ежемесячного жалованья он выдал к праздникам всем офицерам отрядов по 50 польских марок «внеочередного довольствия».
50 польских марок!..
Чины отрядов говорили, что эффект от этой выдачи был не меньше того, который получился бы от рассылки к праздникам по одной старой газете на человека».
Но наиболее печальную картину представляют собою условия, в которых оказались чины сев.-западной армии Юденича, оставшиеся после ликвидации сев.-зап. правительства на территории эстонской республики.
Положение осколков этой белой армии ухудшилось, помимо всего остального, еще вследствие того, что действовала она против сов. войск совместно с эстонскими войсками, а не самостоятельно, как, например, врангелевские. И эта совместность обязывала. Если сев.-западное правительство пользовалось покровительством Англии и армия его оперировала при помощи англичан и, косвенно, ради их интересов, то и эстонское правительство находилось всецело в зависимости и под влиянием англичан, приказавших ему дать исходную базу для выступления сев.-зап. белых сил и поддержать их собственными войсками.
Подчиняясь воле своей высокой покровительницы, Эстония дала эту базу и поддерживала русскую белую армию, поскольку та двигалась вперед, а также поскольку эта ее деятельность (а, следовательно, и поддержка этой деятельности) отвечала интересам главенствующей в этом предприятии Англии. Но когда разбитая сов. войсками армия Юденича начала отступать к границам Эстонии, и когда определилось, что дальнейшая поддержка ее и возобновление наступательных попыток не входят в планы англичан, эстонцы (побуждаемые к этому отчасти и поведением самого русского белого начальства) резко изменили свое отношение к сев.-зап. армии, уже не опасаясь этим нарушить гармонию своих взаимоотношений с могущественной Великобританией.
Вследствие этого разбитая сев.-западная армия, откатившаяся до эстонской границы и перешедшая ее, оказалась между молотом и наковальней: с фронта ее теснили наступавшие большевики, в тылу же у нее была теперь уже явно враждебная Эстония, все стремления которой (продиктованные свыше) в это время заключались уже не в борьбе совместно с белыми армиями за свержение в России большевиков, а в сохранении своих этнографических границ и установлении с Сов. Россией добрососедских отношений (по поводу последнего эстонским правительством был сделан запрос в Англии, и последняя ответила своим согласием).
Все раздражение эстонцев против руководителей сев.-зап. армии, вызванное бестактностью и реакционностью этих последних, вся тревога по поводу дальнейшей судьбы Эстонии, все недоверие к «демократизму» Юденича и К° нашли полное отражение в меморандуме эстонского правительства Верховному Совету от 16 декабря 1919 года, выдержки из которого приводим ниже:
«...Нужно признаться, что командиры русской армии скоро показали свою неспособность к поддержанию порядка и поднятию боеспособности их армии, сообразно обстоятельствам. Также не сумели они создать и поддержать в тылу армии твердый государственный порядок.
Несостоятельность сев.-зап. армии, как боеспособной силы, и неспособность ее командиров, как государственных организаторов, выяснились с наибольшей очевидностью в момент окончательного крушения сев.-зап. армии после ее последних операций против Петрограда.
Кроме того, командование сев.-зап. армии назначало на ответственные посты реакционеров, провозглашавших по отношению окраинных государств и их народов восстановление Великой России. Вследствие этого даже русские солдаты стали выказывать враждебные тенденции по отношению Эстонии...
...Теперь, когда русская сев.-зап. армия, деморализованная и дезорганизованная, отступила в панике до границы Эстонской республики, было бы безумным самоубийством, по мнению раздраженного общества и эстонской армии, разрешить таким враждебным массам перейти границы Эстонской республики, а тем более, собраться в тылу эстонской армии.
...Эстонским правительством издан приказ, по которому все воинские части русской сев.-зап. армии, дезертирующие с противобольшевистского фронта и спасающиеся на эстонскую территорию, были бы обезоружены. Личный состав разоруженных войск рассматривается, как гражданские иностранцы...
Разоруженные отряды русской сев.-зап. армии были сосредоточены в окрестностях Нарвского фронта и размещены в деревнях и имениях, где они могут устроиться в гигиенических условиях... эстонские военные и гражданские власти делают для них все, что они находят возможным и нужным делать...
...Не исключена возможность предоставления им заработка... и т. п.»
Из числа приведенных выше документальных выдержек интересны как первые, подтверждающие недоверие, раздражение и тревогу, которые испытывало эстонское правительство в отношении сев.-зап. вождей, и вполне отвечающие действительности, так и вторые, обрисовывающие внешние контуры взаимоотношений между эстонцами и сев.-зап. армией после ее крушения, умышленно эстонцами в этом меморандуме искаженные и явно лживые.
Следует, однако, не забывать, что сами русские власти своим поведением, своими необоснованными панрусскими тенденциями, своей армейской заносчивостью и беспрерывным бестактным раздражением в эстонцах их национального чувства, еще в дни мощи сев.-зап. армии, посеяли ту горькую жатву, которую им пришлось пожать вскоре. Но к этому следует прибавить, что расплачивались за вышеперечисленные грехи белой русской власти в Эстонии не те, кто их совершал, а, как это всегда бывает, те, кто дальше всего стояли от политики и всякого рода интриг.
Исключительную беспринципность, трусость и отсутствие рыцарского чувства проявило белое командование сев.-зап. армии, покинувшее последнюю тотчас же, как только определилось ее положение между эстонской наковальней и советским молотом.
Все, что было не только влиятельного и видного, но просто только приближенного к штабам и управлениям огромных тылов, бежало без оглядки, захватив, что только можно было унести или ликвидировать, заручилось визами, внедрилось со своими семействами и инвентарем на английские пароходы и во главе с главнокомандующим ген. Юденичем и главой правительства Лианозовым поспешило покинуть Эстонию и брошенную на ее границе разбитую армию.
Все же, что было на фронтах, в окопах и в самых ближних тылах, застряло безнадежно в Эстонии с того момента, как распалась вершина военно-правительственного аппарата белого сев.-запада. Солдаты и младшие офицеры, далекие от штабов и управлений, перенесшие весь ужас поражения и отступления на чужую территорию, не получили ни ликвидационных сумм, отпущенных англичанами, ни обмундирования, ни продовольствия, об «огромных запасах» которого упоминалось также в цитированном нами меморандуме эстонского правительства Верховному Совету.
В то время как первые, обогатившись, либо благополучно уехали, либо с цинизмом, доходящим до грации, обосновались тут же в Ревеле, возглавляя увеселительные и прочие открытые ими учреждения, вторые попали в «гигиенические условия», о которых говорит эстонский меморандум, то есть в леса под Нарвой, огороженные колючей проволокой и охраняемые эстонскими часовыми.
В этом загоне до 15.000 русских солдат - жертв ген. Юденича - было заключено «в карантине». Тиф достиг здесь чудовищных размеров, переболели все, умерло около половины. Жили, как звери, в самодельных землянках, питались ниже всякой критики.
Но обо всем этом эстонское правительство, конечно, умолчало в своем меморандуме, точно так же, как умолчало о результатах «гигиенического интернирования», т. е. о численном сокращении «разоруженных частей русской сев.-зап. армии» наполовину.
Умолчало оно также и о характере и условиях той работы, которую оно нашло возможным предложить остаткам русской белой армии.
Не было примера, чтобы армия была построена так уродливо и явно нежизнеспособно, как это было в белой армии северо-запада. Мало того, что в качестве командного состава очутились здесь отбросы старой армии - от тупого армейского штабс-капитана или полуграмотного, но мечтающего о наполеоновской карьере прапорщика из вольноопределяющихся, вроде прославившегося Балаховича, до опустившихся гвардейцев типа пресловутого ген. Родзянки, о феноменальной глупости которого и склонности к алкоголю ходили в армии легенды, - либо недоскакавших по разным причинам до южного фронта или умышленно застрявших под Петроградом в крошечной армии, где все- таки меньше была конкуренция в Наполеоны: мало этого, высшее начальство состояло тоже из лиц либо абсолютно бездарных, либо карьеристов, либо просто «охотников за военной дичью».
Личность самого Юденича достаточно ярко охарактеризована Г. Кирдецовым в его книге «У ворот Петрограда».
«...Он был человек с ограниченным умом и такой же ограниченной волей. Он минутами не постигал самых простых вещей и поддавался влиянию первого встречного полковника из своего штаба. Но этот диктатор обладал одним качеством: он был одинаково упорен и гибок в одно и то же время тщеславен и скромен, откровенен и скрытен, правдив и лжив, точно две души в нем сидели. Относительно же политических убеждений его в те дни можно было сказать, что это был типичнейший «чего изволите»: он одинаково «приял» бы и царя и республику, была бы лишь гарантия служить, получать чины и жалованье. Если бы он остался в Сов. России, его в конце концов, вероятно, использовал бы Троцкий».
Вокруг Юденича собралась компания генералов, подобных ему самому, как это всегда бывает. Тут были: Балахович, Владимиров (Новогребельский), Янов, Краснов, Глазенап, Ветренко и много других. Нет ничего удивительного, что плеяда начальников, пропитанных насквозь духом эгоизма и карьеризма, тупых в деле политики, серых в области государственного строительства и притом не желающих обуздать свой великодержавный норов, не только допустила обрастание армейского тыла диким мясом всякого реакционного, трусливого, глумливого, пролазничающего и просто вороватого сброда, но своими действиями восстановила против себя эстонские военные и государственные круги, проникнутые ответственностью перед своей родиной в борьбе за ее независимость, чего вовсе не наблюдалось в белых военных кругах.
Насколько велик был этот паразитивный и уродливый нарост, отягощавший тыл сев.-зап. армии, видно из той же книги Кирдецова:
«...Едоков в сев.-зап. армии числилось до 50.000, комбатантов же - не более 18.000 чел. (стр. 202).
...Обилие генералов - роковая черта сев.-зап. армии. 11 сентября 19 года число комбатантов не превышало 20.000 человек (при 70.000 едоках), генералов же было 53; и всем, конечно, нужно было давать работу, соответствующую чину (стр. 286).
...25.000 армия Юденича была разбита (для этого) на... 6 дивизий и 3 корпуса (стр. 353) и т. д.».
Естественно, что вся эта масса, висевшая на хвосте армии, масса людей, чуждых боевой задаче, идейности, сознанию долга, преследовавшая только свои личные интересы, сперва вызывала раздражение в эстонцах вредом, наносимым ею общему делу, совместно творимому, а затем, убедившись в окончании лотереи чинов и вознаграждений, бросилась прочь от разбитой армии, заботясь лишь о своей собственной судьбе.
Армия же, ограбленная дочиста сперва собственными начальниками, а затем эстонцами, разрушилась и обратилась в прах поразительно быстро именно вследствие этого уродства своей организации. В лесах Нарвы за проволокой остатки ее пробыли ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы 14.000 человек переболело тифом, несколько тысяч умерло и несколько тысяч вернулось в Россию. Остальные затем получили свободу... «Свобода» эта заключалась в том, что снята была колючая проволока, люди же остались в тех же лесах на торфяных и лесных разработках, а взамен военного рабства явилось рабство экономическое, не менее тяжелое, в виде жестокой эксплуатации эстонских подрядчиков и промышленников. Таков был «заработок», доставленный им гуманными эстонцами.
Вот в каком положении застаем мы в настоящее время остатки белых армий на территории окраинных республик. Интернирования в прямом смысле этого слова теперь почти не наблюдается, но в переносном смысле интернирование, вытекающее из безвыходного положения белых солдат, из невозможности устроиться, процветает, как никогда. Бытовые условия этих остатков белых армий, покинутых начальниками, чрезвычайно печальны.
Незнание языка, отсутствие каких-либо средств, в большей мере - неимение определенной профессии поставило их перед безработицей в самом остром и грозном ее проявлении. И как при всякой безработице, не замедлила народиться жестокая и бесстыдная эксплуатация рабочей силы единичных русских местными мелкими предпринимателями.
Постепенно, под влиянием этой безудержной и наглой эксплуатации, - не привлекавшей, однако, внимания местных властей, ибо речь шла о русских, а не об эстонцах, - разрозненные остатки белых армий начали объединяться в трудовые артели. Такого рода тяготение к объединению, как к способу защиты труда от эксплуатации, можно наблюдать с особенной яркостью в настоящее время опять-таки в Эстонии.
В образовавшихся трудовых артелях наряду с солдатами весьма многочисленно и младшее офицерство, не нашедшее применения в области интеллигентного труда и принужденное обратиться к физическому.
Следует сказать, что быт и условия труда в этих артелях весьма тяжелы, разработки лесные и торфяные производятся этими артелями обычно в глухих местностях, питание недостаточно... Жить же часто приходится либо под открытым небом, либо в шалашах.