Вадим Белов о белых в эмиграции. Часть I
Из книги Вадима Белова «Белое похмелье».
Между русской эмиграцией и Европой с первого же дня, как нога первого русского беженца вступила на территорию последней, установилась самая тесная связь и самая очевидная зависимость.
По мере того, как назревала, осуществлялась и развертывалась активная борьба эмиграции с сов. властью, эта связь и эта зависимость все увеличивались, умножались новыми связующими нитями и эти последние, в свою очередь, новыми волокнами.
С течением времени выяснилось, что речь идет уже не о какой-либо моральной или гуманитарной связи, а о чисто и явно деловой зависимости белого лагеря от Европы, конечной цели борьбы белых с красными, от тех материальных средств, которые находились в руках этой Европы и без которых успех белых в этой борьбе был немыслим.
[Читать далее]Связь эта и тесная зависимость между русской эмиграцией и антисоветской Европой продолжали существовать и действовать не только тогда, когда англичане и французы вооружали, кормили и инструктировали белые армии, но и тогда, когда после крушения последней из них они продолжали некоторое время кормить и одевать многие тысячи русских беженцев, и, наконец, даже теперь, когда эти беженцы - эмигранты, осев на территории той или другой страны, пребывают в тесном соприкосновении с существующим государственным порядком, местными властями и населением. Словом, тесная зависимость от Европы как широких эмигрантских масс, сливающихся ныне с местным населением, подчиняющихся местным законам и питающихся соками данной страны, так и руководящих эмигрантских кругов, не оставивших еще своих завоевательных планов и стремящихся играть политическую роль, но не могущих достичь этого вне сочувствия и реальной поддержки Европы, - эта связь и эта зависимость очевидны.
Ясно, что от степени сочувствия этой Европы целям, намечаемым белыми кругами, и путям, которыми предполагается к этим целям итти, иначе говоря, от соответствия этих целей и путей личным, политическим или экономическим интересам и выгодам данной европейской страны, зависит поддержка и всяческая помощь белому движению, а, следовательно, и конечный успех намеченного предприятия.
Крушение последней белой армии, хотя, несомненно, задолго еще предвиденное поддерживающей ее Антантой, не могло не отразиться на взаимоотношениях между русскими антибольшевиками и этой Антантой, точно так же, как не мог не отразиться впоследствии - в неблагоприятную, конечно, сторону - тот идейный разброд, который начался в эмиграции вскоре после крымского крушения.
Крах военных предприятий ударил Антанту главным образом по карману, заставил ее еще раз убедиться наглядно в справедливости того, что она втайне уже давно подозревала, т. е. в бесполезной затраченности уже выброшенных субсидий белым армиям и бесполезности новых.
Достаточно вспомнить сделанное в то время Ллойд-Джорджем заявление, что «он никогда не верил в победу Колчака и Деникина» и что «большевизм вообще нельзя уничтожить силой меча».
Внутренний же разброд в белом лагере определил в глазах Антанты достаточно ясно, что белая сила не только утратила свое оружие и плацдарм и потерпела военную катастрофу, - что могло быть объяснено несчастной случайностью, - но, - что значительно хуже, - пережила крах единства духа, утратила идейную дисциплину, без которой всякие новые попытки должны были неизбежно оказаться безуспешными.
Продолжающий беспрерывно прогрессировать процесс эмигрантского разброда и междуусобицы лишь подтверждал предположение о безвозвратности потери эмиграцией единства духа.
Следует ни одной минуты не забывать, что, поддерживая белое дело, союзники руководились прежде всего и главным образом интересами личной наживы, хотя и маскировали подлинные мотивы своей помощи напыщенно благородными заявлениями относительно «своего долга перед элементами русского народа, составляющими белую армию и в свое время оказывавшими им, союзникам, существенную помощь в борьбе с Германией»; но на самом деле помогали они белым ровно до тех пор, пока была надежда, что эти белые достигнут победы, как силой оружия, так и единством своего духа, и возьмут власть в России в свои руки, после чего благородные союзники получат за свою помощь щедрую компенсацию.
Насколько искренни были заверения в чувстве признательности союзников за помощь, оказанную им русскими в войне и вообще в гуманитарно-благородной подкладке их помощи, можно судить, например, по заявлению одного французского партизана, сделанному недавно в французской печати. Этот господин не нашел нужным даже соблюсти элементарную деликатность, раз дело шло о русских; он выразился вполне искренно, что: «судьба одного крестьянина из разоренных войною областей должна интересовать нас (французов) много больше, чем судьба тысячи русских голодающих...»
Относительно же предполагавшегося характера будущей российской белой власти и степени ее приемлемости для союзников у этих последних не могло существовать опасений по той причине, что сами руководящие круги белой эмиграции неоднократно и весьма предупредительно давали им заверение в своей «благонадежности».
Приводим, как образец, выписку из официальной телеграммы, посланной 2-го января 19 года ген. Деникиным Российскому посланнику в Афинах для передачи союзникам:
Мы согласились с адмиралом Колчаком о чрезвычайном значении сочетания действий армий Востока и Юга в их усилиях достижения общей цели. Вдохновляясь теми же побуждениями, которыми воодушевлены все государственно мыслящие элементы в России, я считаю нужным заявить: мы боремся за самое бытие России, мы не преследуем никаких реакционных целей, не поддерживаем интересов какой-либо одной политической партии и не покровительствуем никакому отдельному сословию. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю для утверждения великих демократических принципов истинной свободы, равенства и братства. Мы приложим усилия к образованию военных сил, необходимых для борьбы с анархистскими и большевистскими элементами, и утверждению этим путем правильной и спокойной жизни в стране. Исполнение этой задачи предоставит нашей возрожденной Родине, единой и неделимой России, возможность занять свое место среди других народов и укрепить те тесные узы, кои связывают нас с союзными державами.
Генерал Деникин...
Приведенная телеграмма - одна из первых, трактующих для сведения союзников о том, «что будет», - включает в себя почти все элементы «политической благонадежности», могущие вполне успокоить союзников. Тут и заверение в отсутствии «реакционных целей», и полная «беспартийность», и отрицание сословных привилегий. Тут даже спасительное и прозрачно успокоительное сюсюкание о «непредрешении не только «будущего строя России», но даже «тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю...» Иначе говоря, - дипломатическое умалчивание пока, а потом, - «как изволите приказать, гг. союзники!?.»
И только проскочившее случайно словечко «неделимая» Россия напрягает внимание, призывает к осторожности и внушает сомнение в искренности предыдущих сладких речей.
В белой печати приобрела широкое применение во всех затруднительных случаях ссылка на «непредрекаемость будущего строя России» и на свободное (в будущем) волеизъявление русского народа.
Врангелевский официоз «Общее Дело» в № 386 от 7 авг. 1921 г. в скандальной статье о Врангеле заявляет прямо:
По своим личным убеждениям ген. Врангель конституционный монархист, но он никогда и ни при каких обстоятельствах не будет навязывать своих убеждений другим, а тем более не пойдет заодно с какой-либо группой, вздумавшей бы провозгласить здесь, на чужбине, тот или иной государственный строй, или попытавшейся бы, по возвращению на родину, навязать этот строй России вопреки воле народа силою штыка.
Наконец, сам Врангель в нашумевшей беседе с гр. Масаиновым (сотр. «Посл. Нов.», Париж) говорит о перспективах и о своей роли:
Если иго большевиков будет свергнуто внутри России без помощи внешнего вмешательства, и я и моя армия окажутся нужными там, я, естественно, передам свою власть новому законному правительству. Если же процесс восстановления будет более долгим и мне опять придется играть активную роль, я передам свои права Национальному Собранию.
Кажется, совершенно ясно: забудем свою партийную рознь, пойдем вместе к спасению страны.
Все это с внешней стороны кажется прекрасным, но, к сожалению, «демократизм» и «внепартийность» белого вождя, вообще находящиеся под подозрением, подлежат еще большему сомнению, если сопоставить слова генерала с его же делами.
Из области последних:
«Последние Новости» (Париж) рассказывают о Церковном Съезде, созванном в Константинополе летом 21 года:
Открытие съезда являло собою внушительный смотр врангелевским и монархическим силам Константинополя. Зал был полон посольских служащих, гвардейских офицеров и дам этого же круга.
Из речи епископа Вениамина можно было понять только одно, а именно, что Россия должна вернуться к допетровским временам, когда у нее был «лик», а не бессмысленное европейское «лицо», превратившееся в мартовские дни в «личину», а позднее - в «рыло».
Закончив свою речь, епископ приветствует сидящего за столом президиума «первого русского человека», ген. Врангеля. Публика встает с мест.
«Первый русский человек» отвечает речью, в которой призывает всех объединиться вокруг церкви.
А рядом с «первым человеком» оказались «человеки» с весьма определенными физиономиями.
Характерно присутствие на съезде в качестве представителя от беженцев небезызвестного черносотенца - прис. повер. Измайлова, бывш. редактора погромных листков «На Москву» и «Царь Колокол».
Далее:
В нашумевшем письме сперва 6, а затем 34-х врангелевских офицеров, напечатанном в «Последних Новостях», - этом человеческом документе, вызвавшем в белом стане немалый переполох,- авторы повествуют о «крымских порядках» под скипетром «беспартийного» и «демократического» генерала.
Офицеры и солдаты без сапог и в рубище замерзали на фронте, а находящиеся в резерве вместо отдыха, в стужу, ночевали под открытым небом, тогда как штабы мирно почивали в особняках. Измученные войска все больше и больше вычеркивали из своих списков дезертиров. Пошли полевые суды и - усердием Кутеповых, Драценко и других - расстрелы.
Что же касается нас, офицеров, то мы, видя свистопляску наших генералов, видя, что они живут только врангелевскими чинами и для этого создают заведомо для нас гибельные бои, хотя бы это и стоило тысячи жертв, мы потеряли не только веру в них, но и всякое уважение. Вот, например, случай с ген. Драценко, товарищем Шатилова. По ходатайству этого штабного генерала Врангель назначает Драценко начальником штаба десантного корпуса на Таманский полуостров к командиру корпуса ген. Улагаю. Несмотря на то, что Врангелю отлично было известно, что представляет собою Драценко, назначение последнего все же состоялось. Благодаря Драценко, десант не удается, гибнет почти весь корпус, лучшие силы (Константиновское юнкерское училище). Улагая отстраняют, а на его место назначают... Драценко. Мы, подписавшиеся, были очевидцами всего этого, видели слезы многих офицеров при этой неудаче, слышали проклятья виновнику - Драценко. А Врангель произвел его в ген.-лейтенанты и назначил командующим второй армией для операции через Днепр у Каховки. Драценко было, очевидно, мало всего этого, и он в заключение совершил позорнейший поступок на наших глазах, а именно: приехавшего к нему с донесением ординарца Таганрогского полка м. ун.-оф. Вас. Поколодного он велел на месте расстрелять, что и было исполнено, за то, что тот, по ошибке, назвал его не «ваше превосходительство», а «господин генерал»! И невзирая на все это, генерал Драценко эвакуировался из Крыма с комфортом в прекрасной каюте и доставлен через Константинополь в Сербию. А наряду с этим, ген. Ирманов, гордость военной истории, скромно прижавшись в углу палубы под буркой со своей семьей, под открытым небом ежился от 12 градусного мороза бок-о-бок с нами, страждущим офицерством, и в данное время таскает ведра с водой в Новом Саду.
Что же делал, зная все это, этот «чистый и благородный» ген. Врангель? Где он был в это время? Какой же это главнокомандующий, который не только не видит, что делается у него на глазах, но даже поощряет преступников?
Он утверждал смертные приговоры офицерам за неотдание чести таким палачам, как Кутепов и Драценко, но не находил времени видеть и слышать то, что давно разъедало корни армии и т. д.
Документ этот достаточно красноречив сам по себе, чтобы добавлять к нему что-нибудь...
Тот же Врангель, роняя себя окончательно и отдавая дань обычной мелкой эмигрантской замашке опорачивать все, в чем самому не довелось принимать участие, тот же Врангель отпускает по адресу Деникина, Колчака и пр. своих предшественников ряд весьма резких критических выпадов.
Что я имел, начиная борьбу? У большевиков - все растущую, крепнущую от побед армию... У меня - наследие Деникина: разрозненные банды, занимавшиеся грабежом и проклинаемые населением.
Чем занимались все эти армии и Колчака, и Деникина, и Юденича? Грабежом, насилием, захватом... И народ русский проклинал все проходившие войска. С одной стороны, на него шли красные - организованные разбойники; с другой - плохо организованные белые разбойники - так уж лучше бы их не было вовсе.
(«Последние Новости».)
Приведенные штрихи общей картины способны только подтвердить высказанное предположение, что в стремлении предстать перед господами союзниками в наиболее привлекательном виде, могущем порадовать их хозяйский взгляд, генералы не гнушались явным притворством и опорачиванием друг друга с целью выдвигания себя на первый план.
Представители менее воинственных белых группировок тоже неоднократно выступали с декларациями относительно своих целей и планов.
Не говоря уже о 33 господах б. членах Учредительного Собрания, высказавших в Париже на съезде в 21 году весьма много приятных для Европы слов и обещаний, глава умеренных, так сказать, антибольшевиков, П. Н. Милюков, неоднократно давал и печатно и устно как Старому, так и Новому Свету, доказательства своей «политической благонадежности».
В Вашингтоне в ноябре 21 года он заявил торжественно, что «хотя в свое время он и разделял идею восстановления в России конституционной монархии, в настоящее время он считает вопрос о восстановлении какой бы то ни было монархии в России абсолютно неосуществимым».
Далее, в программной статье в «Голосе России» в № 728, Милюков заявляет с еще большей определенностью, что:
Борьбу с реставрационными покушениями мы считаем одной из очередных задач русской демократии. Союзу наших реставраторов с европейской реакцией мы должны противопоставить свой собственный союз - русский.
Вот почему мы будем проповедовать самое тесное объединение всех искренних демократических сил России - буржуазных и социалистических - для борьбы со всякими попытками извратить или умалить политическое или социальное содержание мартовской революции.
В таком же роде высказывались неоднократно и другие вожди - помельче, - силясь таким способом создать в необходимых им иностранцах уверенность в приемлемости для последних идеологических устремлений поддерживаемого ими белого движения.
Отвергнув раз навсегда, самым фактом своего эмигрирования и дальнейшей своей политикой, возможность своего, какого бы то ни было, сотрудничества с сов. властью с одной стороны, они, вожди, с другой - подтверждали неоднократно - искренне или неискренне - и свое отречение от идеи реставрации, зная наперед, что вступление на путь, способный привести обратно к восстановлению прежней Великой России с ее империалистической политикой на Востоке, тоже не в интересах господ союзников.
Словом, эта политика - «чего изволите?» - искусно проводилась всеми, тогда еще объединенными в одно целое, белыми группами, за исключением нескольких крайне правых, по недоумству ли или по бестактности заголосивших вдруг и некстати что-то о «державном хозяине земли русской».
Одновременно с этим, все без исключения белые группы твердили беспрерывно о близости крушения советской власти, пользуясь этим наивным приемом, вероятно, в целях подогревания симпатий иностранцев, развязывавших свои кошельки в надежде на близкие барыши.
Эти обещания «завтрашнего крушения» своей необоснованностью и частой повторяемостью могут быть отнесены в разряд курьезов. В этом направлении особенно старательно действовала и продолжает по сей день действовать эмигрантская печать. Несколько наиболее характерных примеров ее «авторитетных заверений» считаем не лишним привести ниже:
«По имеющимся у меня агентурным сведениям коммунисты изживают себя, и падение их близко...» (Беседа с Врангелем. «Посл. Нов.», лето, 21 год.)
«Как представители русских демократических партий, объединившихся в частном совещании б. членов Учредительного Собрания, мы считаем долгом заявить: большевики, находящиеся накануне падения, и т. д. (Милюков и Авксентьев в Вашингтоне в ноябре 21 г.)
«Крушение большевизма, как власти, приближается неотвратимо и ускоренно». (Петр Струве. «Русская Мысль», 1-2 кн. 21 г.)
«Что бы ни происходило в области международной политики, какие бы договоры большевики ни заключали, - положение остается незыблемым: советская власть должна (?) будет пасть». («Общее Дело», октябрь 21 г.)
«Я бы определил положение вещей в совдепии, как неустойчивое равновесие, которое во всякую минуту может нарушиться не в пользу большевистской власти и привести к падению ее. Трудно, конечно, предсказывать срок (!), но общая тенденция развития событий- вполне ясна. (Заявление Г. А. Алексинского эстонским журналистам в октябре 21 года.)
«До сих пор они (большевики) шли все в гору и в гору. Но в настоящее время их счастливая звезда, по-видимому, закатывается. Можно надеяться, что скоро они будут там, где должны быть». (Статья Бурцева «Конец борьбы», напечатанная в «Общ. Деле»... за две недели до октябрьского переворота - 14-го октября 17 года.)
Использование, между прочим, белыми кругами столь курьезных приемов убеждения Антанты указывает с полной ясностью, что все без исключения меры для сохранения и укрепления связи между белым лагерем и этой Антантой, а, следовательно, и необходимой для белых зависимости, принимались как вождями белых армий, так и вождями гражданской эмиграции.
Союзников убеждали, им сулили быстрый успех, обещали быть послушными и создать в будущем приятную для всех русскую власть, их обхаживали, как выгодную невесту, и хотя ничего из всех этих лукавств и ухищрений не вышло, хотя и поведение «освободителей» России было далеко не такое, какое они обещали, эти достаточно наивные приемы до поры до времени действовали, и все шло именно так, как того хотелось руководителям русской эмиграции.
Не может быть, однако, сомнения в том, что «хорошее поведение» и «посулы» вождей эмиграции если и играли некоторую роль в деле поддержки Антантой белого движения, то роль эта, конечно, не была решающей: поддержка эта, оказываемая вследствие причин более глубоких и сложных, длилась ровно до тех пор, пока это… представлялось для Антанты выгодным.
Процесс партийного расслоения и затем дальнейшего более мелкого дробления единого целого русской эмиграции, определившийся вскоре после крымской катастрофы, - а также процесс выявления из хаоса переплетающихся идеологических разновидностей и расплывчатых очертаний антибольшевистских программ, строго определенных политических курсов и норм, в связи с резким изменением обстановки в области русского вопроса, вызванным крушением Врангеля, нарушил установившееся в течение годов равновесие связей и зависимостей, существовавших между русской эмиграцией и Антантой.
Оставляя в стороне вопрос о массовых симпатиях, которые могли питать или не питать те или иные нации к представителям русского народа на чужбине и продолжая рассуждения лишь в области конкретных факторов, - какими в данном случае являются интересы экономические, политические и прочие той или другой страны, - следует сказать, что если до крушения Врангеля зависимость эмиграции от Европы была, если можно так выразиться, зависимостью дружественных услуг, если тогда помощь принималась в надежде возмещения со временем таковой, гостеприимством пользовались, предполагая когда-нибудь смочь отплатить тем же, и неизбежные обиды и уколы принимались без заподазривания в них издевательства и желания унизить и оскорбить, то теперь, после этого крушения, упомянутая зависимость превратилась в тяготу и унижение, ибо помощь стала похожей на милостыню, дружеское гостеприимство - на приживальчество, а невольные уколы и обиды уже нельзя было рассматривать иначе, как желание оскорбить, унизить, а главное - избавиться, как можно скорее, от назойливых и обременяющих нахлебников и постояльцев, не указывающих к тому же добровольно срока своего отъезда.
С того дня, когда политика Европы в русском вопросе, покинув русло насильственного военного завоевания и порабощения, вошла в новое - осторожного и по возможности миролюбивого выторговывания барышей и деликатного устремления к незаметному и окончательному порабощению и экономическому закабалению России, - с этого дня остатки белой армии, сотни тысяч неустроенных беженцев, десятки тысяч устроившихся более или менее эмигрантов, пребывающих на чужих территориях, а также выполнение в отношении их принятых на себя обязательств финансового, продовольственного и филантропического характера, все это вместе взятое превратилось для иностранцев в бесполезную и даже иногда вредную обузу при новом курсе политики в русском вопросе.
Бесполезную - ибо от нее в будущем уже никаких выгод ждать не приходилось, вредную же - в том смысле, что необходимость содержать ее - эмиграцию - на своей территории и оказывать ей обещанную однажды филантропическую поддержку могла создать нежелательный отрицательный фактор в налаживающейся обстановке мирных сношений с советской властью. Упомянутая только что вредность пребывания русской эмиграции в странах Антанты определилась с исключительной выпуклостью в последующий период, когда эта эмиграция, пользуясь гостеприимством Европы, затеяла беспрерывную и все разрастающуюся междуусобицу и довела свое политиканство до револьверных выстрелов.
Изменение отношений, как правительственных властей стран Согласия, так и населения последних к массам русской эмиграции, застрявшим безнадежно в Европе, определилось в двух направлениях: в области экономической - в ограничении заработных возможностей, в ограничении правового положения эмиграции, в увеличении налоговых обложений эмигрантов, в стеснении права жительства и свободы передвижения из страны в страну (визы).
Второе - в области политической благонадежности. Что касается последнего, то усиленная фильтрация властями эмиграции для отделения и удаления за пределы «неблагонадежных» вызвана, с одной стороны, самой эмиграцией, проявившей, как сказано, внутреннее брожение и раздор, клевещущей друг на друга и стремящейся, ни перед чем не останавливаясь, наделать друг другу как можно больше гадостей; с другой же стороны, увеличивающейся с каждым днем тревогой по поводу коммунистической пропаганды, тревогой, основанной более всего на наблюдаемых явных симпатиях европейских рабочих масс к советовластию, и с третьей стороны - дипломатической необходимостью не допускать на своей территории деятельности лиц и групп, способных своей контрреволюционной работой повредить гармонии налаживающихся в Европе, столь необходимых, мирных сношений с Россией.
Между русской эмиграцией и Европой с первого же дня, как нога первого русского беженца вступила на территорию последней, установилась самая тесная связь и самая очевидная зависимость.
По мере того, как назревала, осуществлялась и развертывалась активная борьба эмиграции с сов. властью, эта связь и эта зависимость все увеличивались, умножались новыми связующими нитями и эти последние, в свою очередь, новыми волокнами.
С течением времени выяснилось, что речь идет уже не о какой-либо моральной или гуманитарной связи, а о чисто и явно деловой зависимости белого лагеря от Европы, конечной цели борьбы белых с красными, от тех материальных средств, которые находились в руках этой Европы и без которых успех белых в этой борьбе был немыслим.
[Читать далее]Связь эта и тесная зависимость между русской эмиграцией и антисоветской Европой продолжали существовать и действовать не только тогда, когда англичане и французы вооружали, кормили и инструктировали белые армии, но и тогда, когда после крушения последней из них они продолжали некоторое время кормить и одевать многие тысячи русских беженцев, и, наконец, даже теперь, когда эти беженцы - эмигранты, осев на территории той или другой страны, пребывают в тесном соприкосновении с существующим государственным порядком, местными властями и населением. Словом, тесная зависимость от Европы как широких эмигрантских масс, сливающихся ныне с местным населением, подчиняющихся местным законам и питающихся соками данной страны, так и руководящих эмигрантских кругов, не оставивших еще своих завоевательных планов и стремящихся играть политическую роль, но не могущих достичь этого вне сочувствия и реальной поддержки Европы, - эта связь и эта зависимость очевидны.
Ясно, что от степени сочувствия этой Европы целям, намечаемым белыми кругами, и путям, которыми предполагается к этим целям итти, иначе говоря, от соответствия этих целей и путей личным, политическим или экономическим интересам и выгодам данной европейской страны, зависит поддержка и всяческая помощь белому движению, а, следовательно, и конечный успех намеченного предприятия.
Крушение последней белой армии, хотя, несомненно, задолго еще предвиденное поддерживающей ее Антантой, не могло не отразиться на взаимоотношениях между русскими антибольшевиками и этой Антантой, точно так же, как не мог не отразиться впоследствии - в неблагоприятную, конечно, сторону - тот идейный разброд, который начался в эмиграции вскоре после крымского крушения.
Крах военных предприятий ударил Антанту главным образом по карману, заставил ее еще раз убедиться наглядно в справедливости того, что она втайне уже давно подозревала, т. е. в бесполезной затраченности уже выброшенных субсидий белым армиям и бесполезности новых.
Достаточно вспомнить сделанное в то время Ллойд-Джорджем заявление, что «он никогда не верил в победу Колчака и Деникина» и что «большевизм вообще нельзя уничтожить силой меча».
Внутренний же разброд в белом лагере определил в глазах Антанты достаточно ясно, что белая сила не только утратила свое оружие и плацдарм и потерпела военную катастрофу, - что могло быть объяснено несчастной случайностью, - но, - что значительно хуже, - пережила крах единства духа, утратила идейную дисциплину, без которой всякие новые попытки должны были неизбежно оказаться безуспешными.
Продолжающий беспрерывно прогрессировать процесс эмигрантского разброда и междуусобицы лишь подтверждал предположение о безвозвратности потери эмиграцией единства духа.
Следует ни одной минуты не забывать, что, поддерживая белое дело, союзники руководились прежде всего и главным образом интересами личной наживы, хотя и маскировали подлинные мотивы своей помощи напыщенно благородными заявлениями относительно «своего долга перед элементами русского народа, составляющими белую армию и в свое время оказывавшими им, союзникам, существенную помощь в борьбе с Германией»; но на самом деле помогали они белым ровно до тех пор, пока была надежда, что эти белые достигнут победы, как силой оружия, так и единством своего духа, и возьмут власть в России в свои руки, после чего благородные союзники получат за свою помощь щедрую компенсацию.
Насколько искренни были заверения в чувстве признательности союзников за помощь, оказанную им русскими в войне и вообще в гуманитарно-благородной подкладке их помощи, можно судить, например, по заявлению одного французского партизана, сделанному недавно в французской печати. Этот господин не нашел нужным даже соблюсти элементарную деликатность, раз дело шло о русских; он выразился вполне искренно, что: «судьба одного крестьянина из разоренных войною областей должна интересовать нас (французов) много больше, чем судьба тысячи русских голодающих...»
Относительно же предполагавшегося характера будущей российской белой власти и степени ее приемлемости для союзников у этих последних не могло существовать опасений по той причине, что сами руководящие круги белой эмиграции неоднократно и весьма предупредительно давали им заверение в своей «благонадежности».
Приводим, как образец, выписку из официальной телеграммы, посланной 2-го января 19 года ген. Деникиным Российскому посланнику в Афинах для передачи союзникам:
Мы согласились с адмиралом Колчаком о чрезвычайном значении сочетания действий армий Востока и Юга в их усилиях достижения общей цели. Вдохновляясь теми же побуждениями, которыми воодушевлены все государственно мыслящие элементы в России, я считаю нужным заявить: мы боремся за самое бытие России, мы не преследуем никаких реакционных целей, не поддерживаем интересов какой-либо одной политической партии и не покровительствуем никакому отдельному сословию. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю для утверждения великих демократических принципов истинной свободы, равенства и братства. Мы приложим усилия к образованию военных сил, необходимых для борьбы с анархистскими и большевистскими элементами, и утверждению этим путем правильной и спокойной жизни в стране. Исполнение этой задачи предоставит нашей возрожденной Родине, единой и неделимой России, возможность занять свое место среди других народов и укрепить те тесные узы, кои связывают нас с союзными державами.
Генерал Деникин...
Приведенная телеграмма - одна из первых, трактующих для сведения союзников о том, «что будет», - включает в себя почти все элементы «политической благонадежности», могущие вполне успокоить союзников. Тут и заверение в отсутствии «реакционных целей», и полная «беспартийность», и отрицание сословных привилегий. Тут даже спасительное и прозрачно успокоительное сюсюкание о «непредрешении не только «будущего строя России», но даже «тех путей и способов, коими русский народ объявит свою волю...» Иначе говоря, - дипломатическое умалчивание пока, а потом, - «как изволите приказать, гг. союзники!?.»
И только проскочившее случайно словечко «неделимая» Россия напрягает внимание, призывает к осторожности и внушает сомнение в искренности предыдущих сладких речей.
В белой печати приобрела широкое применение во всех затруднительных случаях ссылка на «непредрекаемость будущего строя России» и на свободное (в будущем) волеизъявление русского народа.
Врангелевский официоз «Общее Дело» в № 386 от 7 авг. 1921 г. в скандальной статье о Врангеле заявляет прямо:
По своим личным убеждениям ген. Врангель конституционный монархист, но он никогда и ни при каких обстоятельствах не будет навязывать своих убеждений другим, а тем более не пойдет заодно с какой-либо группой, вздумавшей бы провозгласить здесь, на чужбине, тот или иной государственный строй, или попытавшейся бы, по возвращению на родину, навязать этот строй России вопреки воле народа силою штыка.
Наконец, сам Врангель в нашумевшей беседе с гр. Масаиновым (сотр. «Посл. Нов.», Париж) говорит о перспективах и о своей роли:
Если иго большевиков будет свергнуто внутри России без помощи внешнего вмешательства, и я и моя армия окажутся нужными там, я, естественно, передам свою власть новому законному правительству. Если же процесс восстановления будет более долгим и мне опять придется играть активную роль, я передам свои права Национальному Собранию.
Кажется, совершенно ясно: забудем свою партийную рознь, пойдем вместе к спасению страны.
Все это с внешней стороны кажется прекрасным, но, к сожалению, «демократизм» и «внепартийность» белого вождя, вообще находящиеся под подозрением, подлежат еще большему сомнению, если сопоставить слова генерала с его же делами.
Из области последних:
«Последние Новости» (Париж) рассказывают о Церковном Съезде, созванном в Константинополе летом 21 года:
Открытие съезда являло собою внушительный смотр врангелевским и монархическим силам Константинополя. Зал был полон посольских служащих, гвардейских офицеров и дам этого же круга.
Из речи епископа Вениамина можно было понять только одно, а именно, что Россия должна вернуться к допетровским временам, когда у нее был «лик», а не бессмысленное европейское «лицо», превратившееся в мартовские дни в «личину», а позднее - в «рыло».
Закончив свою речь, епископ приветствует сидящего за столом президиума «первого русского человека», ген. Врангеля. Публика встает с мест.
«Первый русский человек» отвечает речью, в которой призывает всех объединиться вокруг церкви.
А рядом с «первым человеком» оказались «человеки» с весьма определенными физиономиями.
Характерно присутствие на съезде в качестве представителя от беженцев небезызвестного черносотенца - прис. повер. Измайлова, бывш. редактора погромных листков «На Москву» и «Царь Колокол».
Далее:
В нашумевшем письме сперва 6, а затем 34-х врангелевских офицеров, напечатанном в «Последних Новостях», - этом человеческом документе, вызвавшем в белом стане немалый переполох,- авторы повествуют о «крымских порядках» под скипетром «беспартийного» и «демократического» генерала.
Офицеры и солдаты без сапог и в рубище замерзали на фронте, а находящиеся в резерве вместо отдыха, в стужу, ночевали под открытым небом, тогда как штабы мирно почивали в особняках. Измученные войска все больше и больше вычеркивали из своих списков дезертиров. Пошли полевые суды и - усердием Кутеповых, Драценко и других - расстрелы.
Что же касается нас, офицеров, то мы, видя свистопляску наших генералов, видя, что они живут только врангелевскими чинами и для этого создают заведомо для нас гибельные бои, хотя бы это и стоило тысячи жертв, мы потеряли не только веру в них, но и всякое уважение. Вот, например, случай с ген. Драценко, товарищем Шатилова. По ходатайству этого штабного генерала Врангель назначает Драценко начальником штаба десантного корпуса на Таманский полуостров к командиру корпуса ген. Улагаю. Несмотря на то, что Врангелю отлично было известно, что представляет собою Драценко, назначение последнего все же состоялось. Благодаря Драценко, десант не удается, гибнет почти весь корпус, лучшие силы (Константиновское юнкерское училище). Улагая отстраняют, а на его место назначают... Драценко. Мы, подписавшиеся, были очевидцами всего этого, видели слезы многих офицеров при этой неудаче, слышали проклятья виновнику - Драценко. А Врангель произвел его в ген.-лейтенанты и назначил командующим второй армией для операции через Днепр у Каховки. Драценко было, очевидно, мало всего этого, и он в заключение совершил позорнейший поступок на наших глазах, а именно: приехавшего к нему с донесением ординарца Таганрогского полка м. ун.-оф. Вас. Поколодного он велел на месте расстрелять, что и было исполнено, за то, что тот, по ошибке, назвал его не «ваше превосходительство», а «господин генерал»! И невзирая на все это, генерал Драценко эвакуировался из Крыма с комфортом в прекрасной каюте и доставлен через Константинополь в Сербию. А наряду с этим, ген. Ирманов, гордость военной истории, скромно прижавшись в углу палубы под буркой со своей семьей, под открытым небом ежился от 12 градусного мороза бок-о-бок с нами, страждущим офицерством, и в данное время таскает ведра с водой в Новом Саду.
Что же делал, зная все это, этот «чистый и благородный» ген. Врангель? Где он был в это время? Какой же это главнокомандующий, который не только не видит, что делается у него на глазах, но даже поощряет преступников?
Он утверждал смертные приговоры офицерам за неотдание чести таким палачам, как Кутепов и Драценко, но не находил времени видеть и слышать то, что давно разъедало корни армии и т. д.
Документ этот достаточно красноречив сам по себе, чтобы добавлять к нему что-нибудь...
Тот же Врангель, роняя себя окончательно и отдавая дань обычной мелкой эмигрантской замашке опорачивать все, в чем самому не довелось принимать участие, тот же Врангель отпускает по адресу Деникина, Колчака и пр. своих предшественников ряд весьма резких критических выпадов.
Что я имел, начиная борьбу? У большевиков - все растущую, крепнущую от побед армию... У меня - наследие Деникина: разрозненные банды, занимавшиеся грабежом и проклинаемые населением.
Чем занимались все эти армии и Колчака, и Деникина, и Юденича? Грабежом, насилием, захватом... И народ русский проклинал все проходившие войска. С одной стороны, на него шли красные - организованные разбойники; с другой - плохо организованные белые разбойники - так уж лучше бы их не было вовсе.
(«Последние Новости».)
Приведенные штрихи общей картины способны только подтвердить высказанное предположение, что в стремлении предстать перед господами союзниками в наиболее привлекательном виде, могущем порадовать их хозяйский взгляд, генералы не гнушались явным притворством и опорачиванием друг друга с целью выдвигания себя на первый план.
Представители менее воинственных белых группировок тоже неоднократно выступали с декларациями относительно своих целей и планов.
Не говоря уже о 33 господах б. членах Учредительного Собрания, высказавших в Париже на съезде в 21 году весьма много приятных для Европы слов и обещаний, глава умеренных, так сказать, антибольшевиков, П. Н. Милюков, неоднократно давал и печатно и устно как Старому, так и Новому Свету, доказательства своей «политической благонадежности».
В Вашингтоне в ноябре 21 года он заявил торжественно, что «хотя в свое время он и разделял идею восстановления в России конституционной монархии, в настоящее время он считает вопрос о восстановлении какой бы то ни было монархии в России абсолютно неосуществимым».
Далее, в программной статье в «Голосе России» в № 728, Милюков заявляет с еще большей определенностью, что:
Борьбу с реставрационными покушениями мы считаем одной из очередных задач русской демократии. Союзу наших реставраторов с европейской реакцией мы должны противопоставить свой собственный союз - русский.
Вот почему мы будем проповедовать самое тесное объединение всех искренних демократических сил России - буржуазных и социалистических - для борьбы со всякими попытками извратить или умалить политическое или социальное содержание мартовской революции.
В таком же роде высказывались неоднократно и другие вожди - помельче, - силясь таким способом создать в необходимых им иностранцах уверенность в приемлемости для последних идеологических устремлений поддерживаемого ими белого движения.
Отвергнув раз навсегда, самым фактом своего эмигрирования и дальнейшей своей политикой, возможность своего, какого бы то ни было, сотрудничества с сов. властью с одной стороны, они, вожди, с другой - подтверждали неоднократно - искренне или неискренне - и свое отречение от идеи реставрации, зная наперед, что вступление на путь, способный привести обратно к восстановлению прежней Великой России с ее империалистической политикой на Востоке, тоже не в интересах господ союзников.
Словом, эта политика - «чего изволите?» - искусно проводилась всеми, тогда еще объединенными в одно целое, белыми группами, за исключением нескольких крайне правых, по недоумству ли или по бестактности заголосивших вдруг и некстати что-то о «державном хозяине земли русской».
Одновременно с этим, все без исключения белые группы твердили беспрерывно о близости крушения советской власти, пользуясь этим наивным приемом, вероятно, в целях подогревания симпатий иностранцев, развязывавших свои кошельки в надежде на близкие барыши.
Эти обещания «завтрашнего крушения» своей необоснованностью и частой повторяемостью могут быть отнесены в разряд курьезов. В этом направлении особенно старательно действовала и продолжает по сей день действовать эмигрантская печать. Несколько наиболее характерных примеров ее «авторитетных заверений» считаем не лишним привести ниже:
«По имеющимся у меня агентурным сведениям коммунисты изживают себя, и падение их близко...» (Беседа с Врангелем. «Посл. Нов.», лето, 21 год.)
«Как представители русских демократических партий, объединившихся в частном совещании б. членов Учредительного Собрания, мы считаем долгом заявить: большевики, находящиеся накануне падения, и т. д. (Милюков и Авксентьев в Вашингтоне в ноябре 21 г.)
«Крушение большевизма, как власти, приближается неотвратимо и ускоренно». (Петр Струве. «Русская Мысль», 1-2 кн. 21 г.)
«Что бы ни происходило в области международной политики, какие бы договоры большевики ни заключали, - положение остается незыблемым: советская власть должна (?) будет пасть». («Общее Дело», октябрь 21 г.)
«Я бы определил положение вещей в совдепии, как неустойчивое равновесие, которое во всякую минуту может нарушиться не в пользу большевистской власти и привести к падению ее. Трудно, конечно, предсказывать срок (!), но общая тенденция развития событий- вполне ясна. (Заявление Г. А. Алексинского эстонским журналистам в октябре 21 года.)
«До сих пор они (большевики) шли все в гору и в гору. Но в настоящее время их счастливая звезда, по-видимому, закатывается. Можно надеяться, что скоро они будут там, где должны быть». (Статья Бурцева «Конец борьбы», напечатанная в «Общ. Деле»... за две недели до октябрьского переворота - 14-го октября 17 года.)
Использование, между прочим, белыми кругами столь курьезных приемов убеждения Антанты указывает с полной ясностью, что все без исключения меры для сохранения и укрепления связи между белым лагерем и этой Антантой, а, следовательно, и необходимой для белых зависимости, принимались как вождями белых армий, так и вождями гражданской эмиграции.
Союзников убеждали, им сулили быстрый успех, обещали быть послушными и создать в будущем приятную для всех русскую власть, их обхаживали, как выгодную невесту, и хотя ничего из всех этих лукавств и ухищрений не вышло, хотя и поведение «освободителей» России было далеко не такое, какое они обещали, эти достаточно наивные приемы до поры до времени действовали, и все шло именно так, как того хотелось руководителям русской эмиграции.
Не может быть, однако, сомнения в том, что «хорошее поведение» и «посулы» вождей эмиграции если и играли некоторую роль в деле поддержки Антантой белого движения, то роль эта, конечно, не была решающей: поддержка эта, оказываемая вследствие причин более глубоких и сложных, длилась ровно до тех пор, пока это… представлялось для Антанты выгодным.
Процесс партийного расслоения и затем дальнейшего более мелкого дробления единого целого русской эмиграции, определившийся вскоре после крымской катастрофы, - а также процесс выявления из хаоса переплетающихся идеологических разновидностей и расплывчатых очертаний антибольшевистских программ, строго определенных политических курсов и норм, в связи с резким изменением обстановки в области русского вопроса, вызванным крушением Врангеля, нарушил установившееся в течение годов равновесие связей и зависимостей, существовавших между русской эмиграцией и Антантой.
Оставляя в стороне вопрос о массовых симпатиях, которые могли питать или не питать те или иные нации к представителям русского народа на чужбине и продолжая рассуждения лишь в области конкретных факторов, - какими в данном случае являются интересы экономические, политические и прочие той или другой страны, - следует сказать, что если до крушения Врангеля зависимость эмиграции от Европы была, если можно так выразиться, зависимостью дружественных услуг, если тогда помощь принималась в надежде возмещения со временем таковой, гостеприимством пользовались, предполагая когда-нибудь смочь отплатить тем же, и неизбежные обиды и уколы принимались без заподазривания в них издевательства и желания унизить и оскорбить, то теперь, после этого крушения, упомянутая зависимость превратилась в тяготу и унижение, ибо помощь стала похожей на милостыню, дружеское гостеприимство - на приживальчество, а невольные уколы и обиды уже нельзя было рассматривать иначе, как желание оскорбить, унизить, а главное - избавиться, как можно скорее, от назойливых и обременяющих нахлебников и постояльцев, не указывающих к тому же добровольно срока своего отъезда.
С того дня, когда политика Европы в русском вопросе, покинув русло насильственного военного завоевания и порабощения, вошла в новое - осторожного и по возможности миролюбивого выторговывания барышей и деликатного устремления к незаметному и окончательному порабощению и экономическому закабалению России, - с этого дня остатки белой армии, сотни тысяч неустроенных беженцев, десятки тысяч устроившихся более или менее эмигрантов, пребывающих на чужих территориях, а также выполнение в отношении их принятых на себя обязательств финансового, продовольственного и филантропического характера, все это вместе взятое превратилось для иностранцев в бесполезную и даже иногда вредную обузу при новом курсе политики в русском вопросе.
Бесполезную - ибо от нее в будущем уже никаких выгод ждать не приходилось, вредную же - в том смысле, что необходимость содержать ее - эмиграцию - на своей территории и оказывать ей обещанную однажды филантропическую поддержку могла создать нежелательный отрицательный фактор в налаживающейся обстановке мирных сношений с советской властью. Упомянутая только что вредность пребывания русской эмиграции в странах Антанты определилась с исключительной выпуклостью в последующий период, когда эта эмиграция, пользуясь гостеприимством Европы, затеяла беспрерывную и все разрастающуюся междуусобицу и довела свое политиканство до револьверных выстрелов.
Изменение отношений, как правительственных властей стран Согласия, так и населения последних к массам русской эмиграции, застрявшим безнадежно в Европе, определилось в двух направлениях: в области экономической - в ограничении заработных возможностей, в ограничении правового положения эмиграции, в увеличении налоговых обложений эмигрантов, в стеснении права жительства и свободы передвижения из страны в страну (визы).
Второе - в области политической благонадежности. Что касается последнего, то усиленная фильтрация властями эмиграции для отделения и удаления за пределы «неблагонадежных» вызвана, с одной стороны, самой эмиграцией, проявившей, как сказано, внутреннее брожение и раздор, клевещущей друг на друга и стремящейся, ни перед чем не останавливаясь, наделать друг другу как можно больше гадостей; с другой же стороны, увеличивающейся с каждым днем тревогой по поводу коммунистической пропаганды, тревогой, основанной более всего на наблюдаемых явных симпатиях европейских рабочих масс к советовластию, и с третьей стороны - дипломатической необходимостью не допускать на своей территории деятельности лиц и групп, способных своей контрреволюционной работой повредить гармонии налаживающихся в Европе, столь необходимых, мирных сношений с Россией.