Иван Поляков о белых. Часть VI
Из книги белогвардейского начштаба Ивана Алексеевича Полякова «Донские казаки в борьбе с большевиками».
Приняв к себе раненых и больных добровольцев и допустив устройство в больших центрах - Ростове и Новочеркасске вербовочных добровольческих бюро, войско донское тем самым обратило эти города в тыл Добровольческой армии. В силу этого создалось много точек соприкосновения, дававших часто повод для мелких столкновений. При взаимном уважении и доверии подобные шероховатости и недоразумения, надо полагать, проходили бы незаметно и безболезненно, но при имевшем место обоюдном недоверии заинтересованных сторон картина получалась иная.
[Читать далее]Бесспорно то, что тыловая атмосфера, как магнит, тянет к себе все трусливое, малодушное, темное, жадное до личной наживы и внешнего блеска, создавая позади фронта, беспорядочную торопливую, полную интриг и сплетен жизнь. Злостная спекуляция, тунеядство, выслуживание с «черных ходов» и лихорадочная поспешность в короткий срок использовать всю сумму возможных благ и удовольствий - обычные спутники тыловой жизни...
Со всех сторон к Добровольческой армии тянулись грязные руки, оставляя на ее, прежде белоснежной одежде, подозрительные пятна; пухли штабы, как грибы вырастали новые и новые учреждения, а шкурники, авантюристы и спекулянты, оседая в тылу, постепенно вытесняли прежних спартанцев. Каждый «белый город» жил тогда своей особенной жизнью, темп и колорит которой зависел от многих причин и главное от совокупности мер, принятых военным командованием для поддержания порядка. И Новочеркасск, столица Дона, в то время не жил нормальной жизнью.
…общий моральный упадок в значительной степени коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто наблюдались признаки явной недисциплинированности.
Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия. Нередко действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, приехавшие с фронта отдохнуть и покутить. Число последних росло с каждым днем. …пренебрежение окружения ген. А. Деникина к донской власти мало-помалу сверху перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры-добровольцы, находясь на территории Войска, вели себя дерзко-вызывающе, умышленно игнорируя существующие распоряжения донского командования и часто даже бравируя этим.
Жалобы на поведение тыловых героев обычно направлялись ко мне. В очень редких случаях я придавал им какое-либо особое значение, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Гораздо было хуже, если что-либо докатывалось до знания командующего донской армией. Всякая мелочь раздражала ген. Денисова...
Я никакого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за безобразия карал одинаково, как одних так и других. Но, к сожалению, иного взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании ген. Эльснер, убийственную аттестацию которому дает А. Суворин на страницах книги «Поход Корнилова». Характеризуя ген. Эльснера, А. Суворин, между прочим, говорит: «В отделе снабжения старшие начальники кувыркались одним движением бровей ген. Эльснера, но в то же время за постыднейшие, прямо преступные распоряжения и поступки люди, пригревшиеся около генерала, не подвергались ровно никакому взысканию... всем в отделе распоряжались, в сущности, полдюжины окружавших ген. Эльснера его приближенных, вкладывавших в него все, что им было нужно и приятно». И вот на этого генерала, по словам ген. Деникина, была возложена миссия сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой Добровольческой армии. …нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию ген. Эльснер выполнял чрезвычайно своеобразно. Порой дело доходило до курьезов. Так например: если я или кто-либо из донских начальников… подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно антидисциплинарный поступок - он это рассматривал, как личную ему обиду и как умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген. Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной мелочи придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно способствовало росту печальных тыловых происшествий... Несколько раз я лично обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген. Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня он умалит или свое личное достоинство или престиж Добровольческой армии. В итоге наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на поведение добровольцев в тылу участились. Крутые меры, принятые нами для прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу среди родных и приятелей. Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на казачество, командование и на главу войска - атамана. «Очерки Русской смуты» ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д...
Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, раскинутая по донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между донским и Добровольческим командованиями.
Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение...
Повседневная жизнь вызывала в тылу много мелких трений... Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен самый ничтожный повод. Всякое незначительное само по себе происшествие обычно разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало тому или иному настроению.
Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами я мог бы написать целую книгу... Полагаю достаточным привести лишь несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, - поведения наших гостей - добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и поставить его на правильный путь.
Как-то однажды… я… возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна «Боже Царя храни» неуверенными и определенно нетрезвыми голосами... Поспешив в штаб, я вызвал начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение... Как вскоре выяснилось, кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. …на следующий день во все стороны на меня летели жалобы и протесты...
Некоторые офицеры-добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон - источник, откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины.
…Добровольческая армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько населенных пунктов и дочиста их обобрала - такова уж судьба освобождаемых. …из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров-добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. …только тогда я убедился, что самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. …к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров-добровольцев. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда...
Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени.
…начальник инженеров доложил мне, что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира...
Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, - почему они здесь и как проникли в помещение, когда оно было заперто - офицеры ответили, что отделу управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного самоуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на это старший из присутствовавших там офицеров довольно развязно заявил, что они исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят...
Если жизнь хозяев, - донских офицеров регулировалась строгими правилами, то тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их и ни в коем случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению, убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было невозможно.
Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую плату можно было получить хороший обед и ужин, - служило донское гарнизонное собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем, нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско называли «самостийным», вместо «Всевеликое» говорили «всевеселое», высмеивали донской флаг, издевались над донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал вопрос «ориентации». Каждая сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что как-то в частном доме командующий донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая, что войско донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь, сказал, что донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае «странствующих музыкантов». Слова «странствующие музыканты» с большими комментариями тотчас же стали известны в Екатеринодаре и там войско донское прозвали проституткой, продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил: «Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании».
Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и ген. Деникин никогда не мог простить ему их.
В общем, из-за каждого пустяка страсти разгорались и разлад между армиями ширился с каждым днем.
…можно было улавливать со стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к донской власти и нотку высокомерия к донскому командованию. Я умышленно старался не замечать неуместных иногда его колкостей по адресу донской армии... Но эта моя тактика не останавливала Ивана Павловича и он, пользуясь всяким случаем, выходил из рамок делового разговора и нередко отпускал на счет донской власти более чем обидные эпитеты. Такое положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов и скорее их тормозило.
…в деловых со мной сношениях ген. Романовский без всякой видимой причины допускал странную неприязнь и даже злобность в отношении донской власти и армии...
В основу своих взаимоотношений с начальником штаба Добровольческой армии я положил и настойчиво проводил в жизнь, как лейб-мотив следующий принцип: если паны дерутся, то мы, начальники штабов, должны сделать все, чтобы у холопов остались чубы целыми. Но эта моя точка зрения не нашла поддержки в лице ген. Романовского. Он не считаясь с моим миролюбием, продолжал все в том же тоне вести переговоры, как бы испытывая устойчивость моего душевного равновесия. Конечно, так долго продолжаться не могло и рано или поздно атмосфера должна была разрядиться. Не помню по какому поводу, но ген. Романовский вновь в недопустимой форме отозвался о донской армии. На его выпад я ответил тем же по адресу Добровольческой армии, а ленту разговора по аппарату показал командующему армией и атаману, доложив при этом, что подобные замечания ген. Романовский уже неоднократно отпускал по нашему адресу, что такое его поведение истощило мое терпение и что в будущем всякий его подобный выпад я буду соответственно парировать. И командующий армией и атаман Краснов были возмущены отзывом ген. Романовского о войске и Краснов был вынужден просить ген. Деникина охладить пыл своего начальника штаба.
Первая наша резкая пикировка еще больше обострила взаимоотношения. Но она имела и хорошую сторону: Иван Павлович стал несколько сдержаннее, а у меня окрепла мысль, что на смирении с добровольцами далеко не уедешь и надо не забывать закон Моисея.
Конечно, по существу все это были лишь незначительные шероховатости между главами штабов донской и Добровольческой армий, за которыми, к сожалению, скрывались уже принципиальные расхождения по более важным вопросам как то: взгляд на немцев, взаимодействие армий, использование офицерского состава, борьба с дезертирством из одной армии в другую...
Вопрос о немцах невольно поднимался каждый раз, когда шли переговоры о высылке Доном Добровольческой армии снарядов и патронов. Иногда случалось, что мы сами ничего не имели в резерве и наши склады были пусты. В этих случаях, рисуя истинное положение, я обещал ген. Романовскому при первой же получке нами снаряжения от немцев исполнить его просьбу. Сказав просьбу, я не совсем точно определил этим словом то, что фактически исходило от Добровольческой армии. Это были требования, но отнюдь не просьбы... Командование Добровольческой армии предъявляло нам разнообразные притязания и обычно облекало их в форму требований. Мало того, каждый раз почему-то признавалось нужным нам напоминать, что Войско обязано помогать Добровольческой армии. Такая постановка вопроса нередко вызывала горячий обмен мнениями. Ведь наши сношения с немцами и Украиной, имевшие следствием получение всего необходимого снабжения, высшие круги Добровольческой армии резко осуждали. Они за это негодовали на нас, высмеивали, приписывали обидные эпитеты, делая из нас предмет злостной и недостойной травли. А наряду с этим в тяжелые минуты ген. Романовский вызывал меня к аппарату и кивая на тех же немцев, просил помочь добровольцам. Он рисовал мне критическое положение Добровольческой армии ввиду недостатка снарядов и патронов и подчеркивая «нашу дружбу» с немцами, убеждал меня, если наши склады были пусты, обратиться к ним и от них получить все нужное для Добровольческой армии. Разве не ясно, что этим самым Добровольческая армия через своего начальника штаба возлагала на нас весьма неприятную роль тайного посредника между нею и немцами. Больше того, этим же самым, быть может, против своей воли, Добровольческое командование наличие немцев бесспорно признавало фактором, могущим облегчить борьбу Белых армий с Советской властью. Уклоняясь сами от непосредственного контакта с немцами, они в нужных случаях, толкали нас на сближение с германцами, а затем эти наши сношения с немцами предавали в Екатеринодаре анафеме. И атаман и особенно командующий армией несколько раз подчеркивали это явное несоответствие, но в ответ слышали или несерьезные объяснения или заверения и ссылки на фанатичную верность Добровольческой армии союзникам.
Я всячески избегал затрагивать принципиальную сторону этого вопроса, но высылая Добровольческой армии просимое ею, настойчиво убеждал Ивана Павловича Романовского повлиять на Екатеринодарскую прессу и прекратить нападки на немцев и на Украину, дабы не лишить нас, а, значит, и их, немецкой помощи. Должен признаться, что неохотно и даже с весьма тяжелым чувством я подходил к телеграфному аппарату, когда меня просила ставка Добровольческой армии. Я заранее предвидел, что всякий наш разговор кончится рядом просьб и требований со стороны Добровольческого командования, каковые Дону порой не по силам выполнить, что лишь вызовет упреки и ненужную неприятную полемику. …считая нас обязанными помогать Добровольческой армии, ее командование эту обязанность отнюдь не распространяло на себя. Я вспоминаю, например, тот случай, когда добровольцами было захвачено несколько мощных радиостанций, каковых у нас не было. Мы просили одну передать нам. После длительной переписки пришел ответ: одну станцию уступить нам могут, но за 300 тысяч рублей. А мы запасами Дона и тем, что захватывали у большевиков, делились с добровольцами всегда безвозмездно.
Если вопрос о немцах каждая сторона усвоила своеобразно и не было никакой надежды найти примирительную равнодействующую, то казалось, использование армиями офицерского состава не могло вызвать особых осложнений. В действительности и этот вопрос далеко не был разрешен гладко и без взаимных упреков. На всех офицеров русской Императорской армии Добровольческие вожди предъявили своего рода монополию. Ген. Романовский, например, наличие наших вербовочных бюро на Украине и в Ростове расценивал, как «перехватывание и сманивание» нами офицеров, едущих в Добровольческую армию... В донской армии офицеры пополняли собой только командные должности, тогда как Добровольческая армия ставила их на роль рядовых, допуская в этом отношении роскошь, о которой мы мечтать не могли. Уже сам по себе такой способ использования Добровольческой армией офицерского состава определенно указывал на переизбыток у ней офицеров. Тыл Добровольческой армии был тогда буквально запружен офицерами...
Мне памятны картинки, когда я с дежурным генералом донской армии ген. Бондаревым уделяли много времени, ломая головы, как бы целесообразнее и удовлетворительнее разрешить этот больной вопрос. Приходилось выбирать на должности командиров полков, пользуясь списком даже штрафных штаб-офицеров, против фамилий которых стояли такие, примерно, примечания: «злоупотребил казенными деньгами», «умышленно оставил полк во время боя», «неспособен к службе из-за контузии», «отчислен от командования за нерадение к службе» и т. д...
Я несколько раз обращался к Ивану Павловичу Романовскому, рисовал ему безысходность и критичность нашего положения в отношении комплектования армии офицерским составом и просил его помочь нам... Но ген. Романовский не давая мне отрицательного ответа, в свою очередь, ссылался на недостаток и у них офицеров, что, конечно, совершенно не отвечало действительности, иногда обещал обдумать этот вопрос, причем не упускал всегда довольно ясно подчеркнуть, что будь единое командование, иначе говоря, - подчинись Дон ген. Деникину, офицеры бы нашлись. Вне всякого сомнения, что в Добровольческой армии был большой переизбыток в офицерском составе. Это в сущности подтверждал и сам начальник штаба Добровольческой армии, когда он удовлетворение нашей просьбы ставил в зависимость от исполнения нами предварительного условия - подчинения Дона ген. Деникину... В общем итоге выходило: мы всем, чем могли помогали Добровольческой армии, но если мы что-либо просили, то нам отказывали, или ставили предварительно неприемлимые для нас условия. И конечно, когда разговор касался этой темы, то обычно принимал довольно острый характер.
Но еще в более уродливую форму вылился именно тот вопрос, который благодаря своей простоте и ясности не допускал ни двух толкований, ни половинчатых решений. Я говорю о борьбе с дезертирством из одной армии в другую и преимущественно офицерского состава. В гражданскую войну, в силу ненормальных условий, а также и в силу общего падения морали и дисциплины, вопрос о дезертирстве приобретал весьма важное значение. Наличие нескольких противобольшевистских фронтов открывало широкие пути для перехода офицеров из одной Белой армии в другую, даже и в тех случаях, когда им: были совершены антидисциплинарные поступки или еще более тяжкие преступления... Верхи армий враждовали, что у многих могло породить сознание безнаказанности за прежние деяния в случае перехода их в другую армию. При таких условиях непринятие в этом отношении нужных мер подрывало бы дисциплину и наносило вред общему делу борьбы.
Не желая давать в своей армии приют добровольческим дезертирам, стремившимся, быть может, лишь избегнуть заслуженной там кары, мы отдали распоряжение категорически воспрещавшее прием в донскую армию лиц, состоявших в рядах Добровольческой армии... Поступая так, мы могли рассчитывать, что такой же порядок установит у себя и Добровольческое командование. Но к глубокому огорчению, даже в таком вопросе… мы никак не могли сговориться...
Нам было больно и обидно, а для дела вредно, когда донские дезертиры не только не преследовались командованием Добровольческой армии, но на ее территории находили радушное гостеприимство. Даже больше: некоторые пользовались особо теплым вниманием главнокомандующего Добровольческой армией ген. Деникина. Достаточно назвать хотя бы только двух донских генералов Сидорина и Семилетова. Эти генералы достаточно ярко запятнали на Дону свои генеральские погоны. Довольно красноречив тот случай, когда они, обманув начальника донской флотилии, получили от него казенный пароход и с группой офицеров своих единомышленников и бездельников, вместо службы в рядах донской армии, совершали своеобразную прогулку по реке Дону. Останавливаясь в станицах, они вели беззастенчивую и опасную для дела агитацию против главы донской власти атамана ген. Краснова. Своей демагогией и клеветой они смущали душу рядового казака и сеяли семя внутреннего раздора... Было приказано их арестовать... Отбыв наказание, названные генералы в скором времени перекочевали в ставку Добровольческой армии. Там их встретили, как героев. К ним проявили особенное внимание и ласку, окружив их ореолом мучеников. Видимо, с целью еще большей демонстрации против донской власти, и дабы ярче подчеркнуть, как Добровольческое командование умеет ценить донских дезертиров, им были предоставлены даже должности...
Обходя молчанием этическую сторону вопроса отношения высших кругов Добровольческой армии к донским генералам, дезертировавшим на ее территорию, мы, однако горячо протестовали против Семилетовского формирования, тщетно стараясь доказать ставке Добровольческой армии огромный вред такого формирования, как для донской армии, так и для общего дела и настойчиво требовали прекратить подобные эксперименты. На все наши протесты Добровольческое командование, нисколько не стесняясь, упорно отрицало самый факт формирования. Нам официально заявляли, что мы заблуждаемся, что это - плод нашей фантазии и больного воображения, выдумки и необоснованные поклепы на Добровольческое командование. А между тем, дело приняло угрожающий характер: Семилетовские листовки, приглашавшие казаков в отряд, находили все больший и больший сбыт на позициях. Призыв донского генерала идти в отряд в гор. Екатеринодар, значит в тыл, пришелся по вкусу малодушным и уставшим, которых прельщала уже одна перспектива оставить позиции и некоторое время побывать в тылу, где жизни не грозила ежеминутная опасность. Число желающих покинуть позиции постепенно росло. Дезертировали и офицеры «степняки» (участники Степного похода с походным атаманом П. X. Поповым). Убегали не только сами, но с собой уносили оружие и даже пулеметы, причем из Екатеринодара им давались инструкции, как надо незаметно в разобранном виде провозить в Семилетовский отряд пулеметы с позиций.
Приняв к себе раненых и больных добровольцев и допустив устройство в больших центрах - Ростове и Новочеркасске вербовочных добровольческих бюро, войско донское тем самым обратило эти города в тыл Добровольческой армии. В силу этого создалось много точек соприкосновения, дававших часто повод для мелких столкновений. При взаимном уважении и доверии подобные шероховатости и недоразумения, надо полагать, проходили бы незаметно и безболезненно, но при имевшем место обоюдном недоверии заинтересованных сторон картина получалась иная.
[Читать далее]Бесспорно то, что тыловая атмосфера, как магнит, тянет к себе все трусливое, малодушное, темное, жадное до личной наживы и внешнего блеска, создавая позади фронта, беспорядочную торопливую, полную интриг и сплетен жизнь. Злостная спекуляция, тунеядство, выслуживание с «черных ходов» и лихорадочная поспешность в короткий срок использовать всю сумму возможных благ и удовольствий - обычные спутники тыловой жизни...
Со всех сторон к Добровольческой армии тянулись грязные руки, оставляя на ее, прежде белоснежной одежде, подозрительные пятна; пухли штабы, как грибы вырастали новые и новые учреждения, а шкурники, авантюристы и спекулянты, оседая в тылу, постепенно вытесняли прежних спартанцев. Каждый «белый город» жил тогда своей особенной жизнью, темп и колорит которой зависел от многих причин и главное от совокупности мер, принятых военным командованием для поддержания порядка. И Новочеркасск, столица Дона, в то время не жил нормальной жизнью.
…общий моральный упадок в значительной степени коснулся и нашего офицерства, особенно младшего, среди которого часто наблюдались признаки явной недисциплинированности.
Почти ежедневно в тылу происходили разные инциденты и неприятные происшествия. Нередко действующими лицами являлись и офицеры Добровольческой армии, приехавшие с фронта отдохнуть и покутить. Число последних росло с каждым днем. …пренебрежение окружения ген. А. Деникина к донской власти мало-помалу сверху перешло и на рядовое офицерство. Многие офицеры-добровольцы, находясь на территории Войска, вели себя дерзко-вызывающе, умышленно игнорируя существующие распоряжения донского командования и часто даже бравируя этим.
Жалобы на поведение тыловых героев обычно направлялись ко мне. В очень редких случаях я придавал им какое-либо особое значение, считая все происходящее нормальным тыловым явлением. Гораздо было хуже, если что-либо докатывалось до знания командующего донской армией. Всякая мелочь раздражала ген. Денисова...
Я никакого различия между донскими и добровольческими офицерами не делал и за безобразия карал одинаково, как одних так и других. Но, к сожалению, иного взгляда держался представитель Добровольческой армии при нашем командовании ген. Эльснер, убийственную аттестацию которому дает А. Суворин на страницах книги «Поход Корнилова». Характеризуя ген. Эльснера, А. Суворин, между прочим, говорит: «В отделе снабжения старшие начальники кувыркались одним движением бровей ген. Эльснера, но в то же время за постыднейшие, прямо преступные распоряжения и поступки люди, пригревшиеся около генерала, не подвергались ровно никакому взысканию... всем в отделе распоряжались, в сущности, полдюжины окружавших ген. Эльснера его приближенных, вкладывавших в него все, что им было нужно и приятно». И вот на этого генерала, по словам ген. Деникина, была возложена миссия сглаживать трения между Новочеркасском и ставкой Добровольческой армии. …нахождение его в Новочеркасске отнюдь не способствовало улучшению взаимоотношений между Доном и Добровольческой армией. Свою миссию ген. Эльснер выполнял чрезвычайно своеобразно. Порой дело доходило до курьезов. Так например: если я или кто-либо из донских начальников… подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно антидисциплинарный поступок - он это рассматривал, как личную ему обиду и как умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген. Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной мелочи придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно способствовало росту печальных тыловых происшествий... Несколько раз я лично обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген. Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня он умалит или свое личное достоинство или престиж Добровольческой армии. В итоге наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на поведение добровольцев в тылу участились. Крутые меры, принятые нами для прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах, секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже слово, сказанное в обществе, в интимном кругу среди родных и приятелей. Не жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на казачество, командование и на главу войска - атамана. «Очерки Русской смуты» ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде: донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д...
Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков, раскинутая по донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю, вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между донским и Добровольческим командованиями.
Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух, искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение...
Повседневная жизнь вызывала в тылу много мелких трений... Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен самый ничтожный повод. Всякое незначительное само по себе происшествие обычно разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало тому или иному настроению.
Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами я мог бы написать целую книгу... Полагаю достаточным привести лишь несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, - поведения наших гостей - добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и поставить его на правильный путь.
Как-то однажды… я… возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать исполнение гимна «Боже Царя храни» неуверенными и определенно нетрезвыми голосами... Поспешив в штаб, я вызвал начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить неуместное пение... Как вскоре выяснилось, кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь мягко, с большим протестом. …на следующий день во все стороны на меня летели жалобы и протесты...
Некоторые офицеры-добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон - источник, откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в отношении Украины.
…Добровольческая армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько населенных пунктов и дочиста их обобрала - такова уж судьба освобождаемых. …из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров-добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. …только тогда я убедился, что самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. …к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров-добровольцев. Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль, укатили неизвестно куда...
Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени.
…начальник инженеров доложил мне, что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира...
Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, - почему они здесь и как проникли в помещение, когда оно было заперто - офицеры ответили, что отделу управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного самоуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на это старший из присутствовавших там офицеров довольно развязно заявил, что они исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят...
Если жизнь хозяев, - донских офицеров регулировалась строгими правилами, то тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их и ни в коем случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению, убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было невозможно.
Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую плату можно было получить хороший обед и ужин, - служило донское гарнизонное собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем, нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско называли «самостийным», вместо «Всевеликое» говорили «всевеселое», высмеивали донской флаг, издевались над донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал вопрос «ориентации». Каждая сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что как-то в частном доме командующий донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая, что войско донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь, сказал, что донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае «странствующих музыкантов». Слова «странствующие музыканты» с большими комментариями тотчас же стали известны в Екатеринодаре и там войско донское прозвали проституткой, продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил: «Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании».
Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и ген. Деникин никогда не мог простить ему их.
В общем, из-за каждого пустяка страсти разгорались и разлад между армиями ширился с каждым днем.
…можно было улавливать со стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к донской власти и нотку высокомерия к донскому командованию. Я умышленно старался не замечать неуместных иногда его колкостей по адресу донской армии... Но эта моя тактика не останавливала Ивана Павловича и он, пользуясь всяким случаем, выходил из рамок делового разговора и нередко отпускал на счет донской власти более чем обидные эпитеты. Такое положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов и скорее их тормозило.
…в деловых со мной сношениях ген. Романовский без всякой видимой причины допускал странную неприязнь и даже злобность в отношении донской власти и армии...
В основу своих взаимоотношений с начальником штаба Добровольческой армии я положил и настойчиво проводил в жизнь, как лейб-мотив следующий принцип: если паны дерутся, то мы, начальники штабов, должны сделать все, чтобы у холопов остались чубы целыми. Но эта моя точка зрения не нашла поддержки в лице ген. Романовского. Он не считаясь с моим миролюбием, продолжал все в том же тоне вести переговоры, как бы испытывая устойчивость моего душевного равновесия. Конечно, так долго продолжаться не могло и рано или поздно атмосфера должна была разрядиться. Не помню по какому поводу, но ген. Романовский вновь в недопустимой форме отозвался о донской армии. На его выпад я ответил тем же по адресу Добровольческой армии, а ленту разговора по аппарату показал командующему армией и атаману, доложив при этом, что подобные замечания ген. Романовский уже неоднократно отпускал по нашему адресу, что такое его поведение истощило мое терпение и что в будущем всякий его подобный выпад я буду соответственно парировать. И командующий армией и атаман Краснов были возмущены отзывом ген. Романовского о войске и Краснов был вынужден просить ген. Деникина охладить пыл своего начальника штаба.
Первая наша резкая пикировка еще больше обострила взаимоотношения. Но она имела и хорошую сторону: Иван Павлович стал несколько сдержаннее, а у меня окрепла мысль, что на смирении с добровольцами далеко не уедешь и надо не забывать закон Моисея.
Конечно, по существу все это были лишь незначительные шероховатости между главами штабов донской и Добровольческой армий, за которыми, к сожалению, скрывались уже принципиальные расхождения по более важным вопросам как то: взгляд на немцев, взаимодействие армий, использование офицерского состава, борьба с дезертирством из одной армии в другую...
Вопрос о немцах невольно поднимался каждый раз, когда шли переговоры о высылке Доном Добровольческой армии снарядов и патронов. Иногда случалось, что мы сами ничего не имели в резерве и наши склады были пусты. В этих случаях, рисуя истинное положение, я обещал ген. Романовскому при первой же получке нами снаряжения от немцев исполнить его просьбу. Сказав просьбу, я не совсем точно определил этим словом то, что фактически исходило от Добровольческой армии. Это были требования, но отнюдь не просьбы... Командование Добровольческой армии предъявляло нам разнообразные притязания и обычно облекало их в форму требований. Мало того, каждый раз почему-то признавалось нужным нам напоминать, что Войско обязано помогать Добровольческой армии. Такая постановка вопроса нередко вызывала горячий обмен мнениями. Ведь наши сношения с немцами и Украиной, имевшие следствием получение всего необходимого снабжения, высшие круги Добровольческой армии резко осуждали. Они за это негодовали на нас, высмеивали, приписывали обидные эпитеты, делая из нас предмет злостной и недостойной травли. А наряду с этим в тяжелые минуты ген. Романовский вызывал меня к аппарату и кивая на тех же немцев, просил помочь добровольцам. Он рисовал мне критическое положение Добровольческой армии ввиду недостатка снарядов и патронов и подчеркивая «нашу дружбу» с немцами, убеждал меня, если наши склады были пусты, обратиться к ним и от них получить все нужное для Добровольческой армии. Разве не ясно, что этим самым Добровольческая армия через своего начальника штаба возлагала на нас весьма неприятную роль тайного посредника между нею и немцами. Больше того, этим же самым, быть может, против своей воли, Добровольческое командование наличие немцев бесспорно признавало фактором, могущим облегчить борьбу Белых армий с Советской властью. Уклоняясь сами от непосредственного контакта с немцами, они в нужных случаях, толкали нас на сближение с германцами, а затем эти наши сношения с немцами предавали в Екатеринодаре анафеме. И атаман и особенно командующий армией несколько раз подчеркивали это явное несоответствие, но в ответ слышали или несерьезные объяснения или заверения и ссылки на фанатичную верность Добровольческой армии союзникам.
Я всячески избегал затрагивать принципиальную сторону этого вопроса, но высылая Добровольческой армии просимое ею, настойчиво убеждал Ивана Павловича Романовского повлиять на Екатеринодарскую прессу и прекратить нападки на немцев и на Украину, дабы не лишить нас, а, значит, и их, немецкой помощи. Должен признаться, что неохотно и даже с весьма тяжелым чувством я подходил к телеграфному аппарату, когда меня просила ставка Добровольческой армии. Я заранее предвидел, что всякий наш разговор кончится рядом просьб и требований со стороны Добровольческого командования, каковые Дону порой не по силам выполнить, что лишь вызовет упреки и ненужную неприятную полемику. …считая нас обязанными помогать Добровольческой армии, ее командование эту обязанность отнюдь не распространяло на себя. Я вспоминаю, например, тот случай, когда добровольцами было захвачено несколько мощных радиостанций, каковых у нас не было. Мы просили одну передать нам. После длительной переписки пришел ответ: одну станцию уступить нам могут, но за 300 тысяч рублей. А мы запасами Дона и тем, что захватывали у большевиков, делились с добровольцами всегда безвозмездно.
Если вопрос о немцах каждая сторона усвоила своеобразно и не было никакой надежды найти примирительную равнодействующую, то казалось, использование армиями офицерского состава не могло вызвать особых осложнений. В действительности и этот вопрос далеко не был разрешен гладко и без взаимных упреков. На всех офицеров русской Императорской армии Добровольческие вожди предъявили своего рода монополию. Ген. Романовский, например, наличие наших вербовочных бюро на Украине и в Ростове расценивал, как «перехватывание и сманивание» нами офицеров, едущих в Добровольческую армию... В донской армии офицеры пополняли собой только командные должности, тогда как Добровольческая армия ставила их на роль рядовых, допуская в этом отношении роскошь, о которой мы мечтать не могли. Уже сам по себе такой способ использования Добровольческой армией офицерского состава определенно указывал на переизбыток у ней офицеров. Тыл Добровольческой армии был тогда буквально запружен офицерами...
Мне памятны картинки, когда я с дежурным генералом донской армии ген. Бондаревым уделяли много времени, ломая головы, как бы целесообразнее и удовлетворительнее разрешить этот больной вопрос. Приходилось выбирать на должности командиров полков, пользуясь списком даже штрафных штаб-офицеров, против фамилий которых стояли такие, примерно, примечания: «злоупотребил казенными деньгами», «умышленно оставил полк во время боя», «неспособен к службе из-за контузии», «отчислен от командования за нерадение к службе» и т. д...
Я несколько раз обращался к Ивану Павловичу Романовскому, рисовал ему безысходность и критичность нашего положения в отношении комплектования армии офицерским составом и просил его помочь нам... Но ген. Романовский не давая мне отрицательного ответа, в свою очередь, ссылался на недостаток и у них офицеров, что, конечно, совершенно не отвечало действительности, иногда обещал обдумать этот вопрос, причем не упускал всегда довольно ясно подчеркнуть, что будь единое командование, иначе говоря, - подчинись Дон ген. Деникину, офицеры бы нашлись. Вне всякого сомнения, что в Добровольческой армии был большой переизбыток в офицерском составе. Это в сущности подтверждал и сам начальник штаба Добровольческой армии, когда он удовлетворение нашей просьбы ставил в зависимость от исполнения нами предварительного условия - подчинения Дона ген. Деникину... В общем итоге выходило: мы всем, чем могли помогали Добровольческой армии, но если мы что-либо просили, то нам отказывали, или ставили предварительно неприемлимые для нас условия. И конечно, когда разговор касался этой темы, то обычно принимал довольно острый характер.
Но еще в более уродливую форму вылился именно тот вопрос, который благодаря своей простоте и ясности не допускал ни двух толкований, ни половинчатых решений. Я говорю о борьбе с дезертирством из одной армии в другую и преимущественно офицерского состава. В гражданскую войну, в силу ненормальных условий, а также и в силу общего падения морали и дисциплины, вопрос о дезертирстве приобретал весьма важное значение. Наличие нескольких противобольшевистских фронтов открывало широкие пути для перехода офицеров из одной Белой армии в другую, даже и в тех случаях, когда им: были совершены антидисциплинарные поступки или еще более тяжкие преступления... Верхи армий враждовали, что у многих могло породить сознание безнаказанности за прежние деяния в случае перехода их в другую армию. При таких условиях непринятие в этом отношении нужных мер подрывало бы дисциплину и наносило вред общему делу борьбы.
Не желая давать в своей армии приют добровольческим дезертирам, стремившимся, быть может, лишь избегнуть заслуженной там кары, мы отдали распоряжение категорически воспрещавшее прием в донскую армию лиц, состоявших в рядах Добровольческой армии... Поступая так, мы могли рассчитывать, что такой же порядок установит у себя и Добровольческое командование. Но к глубокому огорчению, даже в таком вопросе… мы никак не могли сговориться...
Нам было больно и обидно, а для дела вредно, когда донские дезертиры не только не преследовались командованием Добровольческой армии, но на ее территории находили радушное гостеприимство. Даже больше: некоторые пользовались особо теплым вниманием главнокомандующего Добровольческой армией ген. Деникина. Достаточно назвать хотя бы только двух донских генералов Сидорина и Семилетова. Эти генералы достаточно ярко запятнали на Дону свои генеральские погоны. Довольно красноречив тот случай, когда они, обманув начальника донской флотилии, получили от него казенный пароход и с группой офицеров своих единомышленников и бездельников, вместо службы в рядах донской армии, совершали своеобразную прогулку по реке Дону. Останавливаясь в станицах, они вели беззастенчивую и опасную для дела агитацию против главы донской власти атамана ген. Краснова. Своей демагогией и клеветой они смущали душу рядового казака и сеяли семя внутреннего раздора... Было приказано их арестовать... Отбыв наказание, названные генералы в скором времени перекочевали в ставку Добровольческой армии. Там их встретили, как героев. К ним проявили особенное внимание и ласку, окружив их ореолом мучеников. Видимо, с целью еще большей демонстрации против донской власти, и дабы ярче подчеркнуть, как Добровольческое командование умеет ценить донских дезертиров, им были предоставлены даже должности...
Обходя молчанием этическую сторону вопроса отношения высших кругов Добровольческой армии к донским генералам, дезертировавшим на ее территорию, мы, однако горячо протестовали против Семилетовского формирования, тщетно стараясь доказать ставке Добровольческой армии огромный вред такого формирования, как для донской армии, так и для общего дела и настойчиво требовали прекратить подобные эксперименты. На все наши протесты Добровольческое командование, нисколько не стесняясь, упорно отрицало самый факт формирования. Нам официально заявляли, что мы заблуждаемся, что это - плод нашей фантазии и больного воображения, выдумки и необоснованные поклепы на Добровольческое командование. А между тем, дело приняло угрожающий характер: Семилетовские листовки, приглашавшие казаков в отряд, находили все больший и больший сбыт на позициях. Призыв донского генерала идти в отряд в гор. Екатеринодар, значит в тыл, пришелся по вкусу малодушным и уставшим, которых прельщала уже одна перспектива оставить позиции и некоторое время побывать в тылу, где жизни не грозила ежеминутная опасность. Число желающих покинуть позиции постепенно росло. Дезертировали и офицеры «степняки» (участники Степного похода с походным атаманом П. X. Поповым). Убегали не только сами, но с собой уносили оружие и даже пулеметы, причем из Екатеринодара им давались инструкции, как надо незаметно в разобранном виде провозить в Семилетовский отряд пулеметы с позиций.