Немного цемента в холодной воде
В час ночи на Волоколамском шоссе узрел пятнадцать бетономешалок. Они стояли, одна за другой, у этой гигантской стройки, похожей на лежащую вавилонскую башню, и было это воистину величественное зрелище. Гигантские жуки, медленно вращая панцирями, стояли в очереди, чтобы принести свои жидкие внутренности в жертву богине Эстакаде.
Восхищенный, стоя на красном светофоре, вспомнил, как деда Гриша замешивал раствор во дворе нашего дома в Тбилиси. Давал ли он нам, мальчишкам, попробовать себя в этом деле, уже и не упомню, но алгоритм, - насыпать кругом цемент, залить в образовавшийся кратер воды и начать осторожно смешивать, пока перед тобой не останется только раствор, тяжелый и мокрый, как мысли после бессонной ночи, раствор, всегда готовый скрепить что-то, скрепить нечто, сделать крепким хрупкое - засел саперной лопаткой в моей голове. Дед не давал нам священнодействовать, мы лишь смотрели, и с тех пор я ни разу не брал в руки мастерка, не строил дом, не рожал сына и даже не сажал дерево. Хотя, нет, дом строил. Дом в деревне Ванта, в нескольких часах езды от Тбилиси. Отец, дед и сосед Леван, а также мы с братом должны были вырыть подвал в уже построенном доме. Вынести всю землю. Лопаты и тачка были нам в помощь, никаких лишних механизмов. Работать не хотелось, отец же, помню, рыл подвал с удовольствием, Леван, большой и сильный, ковырял землю размеренно, скупо отвечая на расспросы. Дом стоял на отшибе, высоко над дорогой, проходящей через деревню, выше нас уже было кладбище, часовня, холмы и лес. Я так и не пожил в том доме, потому что случились 90-ые, он долго стоял заброшенный, в итоге его продали и теперь там живут другие люди, мы проезжали мимо прошлым летом, я снял дом на мобильный, было грустно, потому что именно тогда, в то лето, когда мы рыли подвал, мы познакомились с теленком Тебро, собирали персики, обрабатывали кукурузу и были счастливы, и дом был просто кусочком радостной и яркой мозаики.
Раствор я не замешивал до определенного момента, пока коллега не попросила помочь ей и сделать порожек в гараже. Мы были соседями, я снял тогда свою первую квартиру в Москве, в Сокольниках, ах, Сокольники, с тех пор я полюбил этот район, улицу Гастелло. Как-то раз, возвращаясь поздно с какой-то пьянки, увидел на лавке кого-то в белых штанах, присмотревшись, обнаружил, что это гигантский бобр. В старомодном клетчатом сюртуке, в белых штанах, в соломенной шляпе, заложив ногу на ногу, бобр сидел на лавке и смотрел на проходящих мимо. Идол, которому могли бы поклоняться местные жители, кривичи и пьяничи. Идола этого, кстати, не раз похищали, но местная власть восстанавливала капище. И я не раз тихо здоровался с ним в ночи, пока он окончательно не исчез, знаменуя, видимо, переход Сокольников от идолопоклонства к каменному веку Вия, переход сурового Че через Альпенголд, переход к христианской эпохе, в которой всё больше и больше язычников.
Так вот, я высыпал цемент на асфальт, сделал круг и залил туда воду, я делал то, что видел в исполнении деда много лет назад, и у меня получалось, - это не память мышц, это не забытый навык, это память души, так, мне кажется, люди неверующие, в какой-то момент своей жизни начинают сначала задумываться, а потом принимать христианскую мораль, не читая еще Новый завет. Они вспоминают то, чего никогда не помнили, но лишь душа их «видела», наследуя первым посвященным.
Вот так и я замешал раствор и недрогнувшей рукой выложил мастерком кривоватый порожек, по которому, тем не менее, машина, худо-бедно, могла выехать из гаража. Тридцать лет прошло с тех пор, как деда Гриша замешивал раствор во дворе нашего дома в Тбилиси, и через тридцать лет его сильная, загорелая рука протянулась к гаражу на улице Гастелло в Сокольниках и помогла мне совершить чудо.
Восхищенный, стоя на красном светофоре, вспомнил, как деда Гриша замешивал раствор во дворе нашего дома в Тбилиси. Давал ли он нам, мальчишкам, попробовать себя в этом деле, уже и не упомню, но алгоритм, - насыпать кругом цемент, залить в образовавшийся кратер воды и начать осторожно смешивать, пока перед тобой не останется только раствор, тяжелый и мокрый, как мысли после бессонной ночи, раствор, всегда готовый скрепить что-то, скрепить нечто, сделать крепким хрупкое - засел саперной лопаткой в моей голове. Дед не давал нам священнодействовать, мы лишь смотрели, и с тех пор я ни разу не брал в руки мастерка, не строил дом, не рожал сына и даже не сажал дерево. Хотя, нет, дом строил. Дом в деревне Ванта, в нескольких часах езды от Тбилиси. Отец, дед и сосед Леван, а также мы с братом должны были вырыть подвал в уже построенном доме. Вынести всю землю. Лопаты и тачка были нам в помощь, никаких лишних механизмов. Работать не хотелось, отец же, помню, рыл подвал с удовольствием, Леван, большой и сильный, ковырял землю размеренно, скупо отвечая на расспросы. Дом стоял на отшибе, высоко над дорогой, проходящей через деревню, выше нас уже было кладбище, часовня, холмы и лес. Я так и не пожил в том доме, потому что случились 90-ые, он долго стоял заброшенный, в итоге его продали и теперь там живут другие люди, мы проезжали мимо прошлым летом, я снял дом на мобильный, было грустно, потому что именно тогда, в то лето, когда мы рыли подвал, мы познакомились с теленком Тебро, собирали персики, обрабатывали кукурузу и были счастливы, и дом был просто кусочком радостной и яркой мозаики.
Раствор я не замешивал до определенного момента, пока коллега не попросила помочь ей и сделать порожек в гараже. Мы были соседями, я снял тогда свою первую квартиру в Москве, в Сокольниках, ах, Сокольники, с тех пор я полюбил этот район, улицу Гастелло. Как-то раз, возвращаясь поздно с какой-то пьянки, увидел на лавке кого-то в белых штанах, присмотревшись, обнаружил, что это гигантский бобр. В старомодном клетчатом сюртуке, в белых штанах, в соломенной шляпе, заложив ногу на ногу, бобр сидел на лавке и смотрел на проходящих мимо. Идол, которому могли бы поклоняться местные жители, кривичи и пьяничи. Идола этого, кстати, не раз похищали, но местная власть восстанавливала капище. И я не раз тихо здоровался с ним в ночи, пока он окончательно не исчез, знаменуя, видимо, переход Сокольников от идолопоклонства к каменному веку Вия, переход сурового Че через Альпенголд, переход к христианской эпохе, в которой всё больше и больше язычников.
Так вот, я высыпал цемент на асфальт, сделал круг и залил туда воду, я делал то, что видел в исполнении деда много лет назад, и у меня получалось, - это не память мышц, это не забытый навык, это память души, так, мне кажется, люди неверующие, в какой-то момент своей жизни начинают сначала задумываться, а потом принимать христианскую мораль, не читая еще Новый завет. Они вспоминают то, чего никогда не помнили, но лишь душа их «видела», наследуя первым посвященным.
Вот так и я замешал раствор и недрогнувшей рукой выложил мастерком кривоватый порожек, по которому, тем не менее, машина, худо-бедно, могла выехать из гаража. Тридцать лет прошло с тех пор, как деда Гриша замешивал раствор во дворе нашего дома в Тбилиси, и через тридцать лет его сильная, загорелая рука протянулась к гаражу на улице Гастелло в Сокольниках и помогла мне совершить чудо.