Этническая нация: ценности и интересы (статья вторая) -6
Органичность-неорганичность целенаправленной трансформации, политической или экономической, ничего общего не имеют с противопоставлением заимствованного «чужого» аутентично «своему». Применение чужого опыта, адаптация извне ценностей и моделей - не только экономических, но политических, социальных, религиозных, культурных, идеологических - постоянно имели место на протяжении истории. К примеру, о российском самодержавии, как синтезе различных начал, писали многие русские историки. Сейчас часто цитируют религиозного философа и историка Георгия Федотова, который говорил, что с концом ордынского ига ханская ставка была перенесена в Кремль. В своей работе «Россия и свобода» (1945) он писал: «Московское самодержавие, при всей своей видимой цельности, было явлением очень сложного происхождения. Московский государь, как князь Московский, был вотчинником, «хозяином земли русской» (так называли еще Николая II). Но он же был преемником (не в смысле династического преемства, а в смысле заимствования модели. - К.А.) и ханов-завоевателей и императоров византийских. Царями называли на Руси и тех, и других. Это слияние разнородных идей и средств власти создавало деспотизм если не единственный, то редкий в истории». Адаптация заимствованных моделей власти, совершенно не исключала того, о чем говорил Ключевский в своих лекциях «Курса русской истории» о московских великих князьях: «…совпадение их земельных стяжений с пределами Великороссии волей-неволей заставляло их слить свой династический интерес с народным благом, выступить борцами за веру и народность». Здесь важнее всего формулировка «волей-неволей», которая прекрасно характеризует вполне возможную органичность сплава личного или группового интереса, адаптации чужих моделей для трансформации власти 9страны и борьбы на благо формирующегося сообщества. Такое единство, которое в истории часто складывалось «волей-неволей», через некоторое время становилось вполне органичным принципом, освященной временем традицией, которая виделась совершенно аутентичной - верные ей люди шли во имя нее на лишения, жертвы, смерть. При адаптации новой модели уже приходилось преодолевать такую укоренившуюся традицию, как это было в случае петровских реформ в России или в ходе греческого национально-освободительного движения, когда пришлось перейти от православного «ромейского» сообщества, «румского миллета» к этнонации эллинов.
При попытках трансформировать государство и общество важен не столько вопрос о модели - полностью ли это отечественный «продукт» или в значительной степени «импортный». Всякий «рывок» по природе своей есть разрыв с предшествующим, разрыв определенной традиции. Сколь бы насущной не ощущалась большинством необходимость перемен, конкретный проект, если он рождается внутри страны, всегда рождается в какой-то узкой элитной группе. Нет оснований говорить о связи идеи с почвой, только потому, что по ней ходят ноги родившего идею человека. Вопрос об органичности заранее решить нельзя, ответ выясняется только в ходе реализации проекта. Успешно прижившееся получает право считаться органичным, отторгнутое - нет.
Первый действительно актуальный вопрос по поводу «рывка»: величина и источник материального ресурса обеспечения (рабский труд, колонизованные территории, иностранные кредиты, государственные программы трудовой мобилизации населения и проч.). Второй вопрос: инстанция реального контроля и управления основными параметрами процесса (имперское или национальное, свое или чужое государство, надгосударственная организация, банки-кредиторы и проч). Говоря о модернизации советских Закавказья и Средней Азии (где формально существовала своя «государственность» с ее атрибутами), поствоенной Западной Европы, посткоммунистической Восточной Европы или будущих восточноазиатских «тигров» (Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур), мы видим разную роль внешнего центра (центров), но она все равно важнейшая. Соответственно речь идет о его интересах в качестве центра большой системы, которую можно назвать гиперсистемой в отличие от макросистем, которые не ставят себе целью охват все новых и новых пространств. В концептуальном плане, если отвлечься от множества отличий и особенностей, главный интерес состоит в интеграции или, как минимум, контроле по ключевым параметрам. Сравнивая вклад ресурсов извне, мы можем различать на «временной периферии» разные категории стран - одни предназначены к политической интеграции в большую гиперсистему, другие к контролируемой изоляции и ограниченному использованию, относительно третьих вопрос выбора между двумя опциями остается для внешнего центра пока еще открытым.
При попытках трансформировать государство и общество важен не столько вопрос о модели - полностью ли это отечественный «продукт» или в значительной степени «импортный». Всякий «рывок» по природе своей есть разрыв с предшествующим, разрыв определенной традиции. Сколь бы насущной не ощущалась большинством необходимость перемен, конкретный проект, если он рождается внутри страны, всегда рождается в какой-то узкой элитной группе. Нет оснований говорить о связи идеи с почвой, только потому, что по ней ходят ноги родившего идею человека. Вопрос об органичности заранее решить нельзя, ответ выясняется только в ходе реализации проекта. Успешно прижившееся получает право считаться органичным, отторгнутое - нет.
Первый действительно актуальный вопрос по поводу «рывка»: величина и источник материального ресурса обеспечения (рабский труд, колонизованные территории, иностранные кредиты, государственные программы трудовой мобилизации населения и проч.). Второй вопрос: инстанция реального контроля и управления основными параметрами процесса (имперское или национальное, свое или чужое государство, надгосударственная организация, банки-кредиторы и проч). Говоря о модернизации советских Закавказья и Средней Азии (где формально существовала своя «государственность» с ее атрибутами), поствоенной Западной Европы, посткоммунистической Восточной Европы или будущих восточноазиатских «тигров» (Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур), мы видим разную роль внешнего центра (центров), но она все равно важнейшая. Соответственно речь идет о его интересах в качестве центра большой системы, которую можно назвать гиперсистемой в отличие от макросистем, которые не ставят себе целью охват все новых и новых пространств. В концептуальном плане, если отвлечься от множества отличий и особенностей, главный интерес состоит в интеграции или, как минимум, контроле по ключевым параметрам. Сравнивая вклад ресурсов извне, мы можем различать на «временной периферии» разные категории стран - одни предназначены к политической интеграции в большую гиперсистему, другие к контролируемой изоляции и ограниченному использованию, относительно третьих вопрос выбора между двумя опциями остается для внешнего центра пока еще открытым.