Болконский цитирует Монтескье
"Основание монархии есть честь". Выходит, что сегодняшний монархизм должен состоять из тоски по чести. Ведь, в сущности, испачканным и опозоренным человек просто обязан себя чувствовать, едва включив, к примеру, телевизор или - шире, вообще - действительность. Воинская, женская, родовая - упразднены глубокомысленною ложью и системною, всеобъемлющею пошлостью. Понятно.
Но что же такое отзывается во мне, во мне, совершавшим открыто всю сознательную жизнь бесчестные поступки? Курагин, механически требующий взять обратно оскорбительные слова, всё-таки там жил и был воспитан, а у меня-то откуда эти понимание, узнавание и сожаление?
Хорошо, по-другому. Способен ли рассудок "реально оценить ущерб", нанесённый личности волей? Ну хоть в какой-нибудь достоверной степени? Можно ли ощупать, как десну языком на месте утраченного зуба, мёртвые или больные ткани души, изъеденные подлостями, алкоголем, цинизмом и развратом? Что, если это почти физическое ощущение нефизических во мне лакун, является также иллюзией?
Или вот та стена, бетонная преграда, у которой растерянный сижу в шахматах, литературных потугах, философии, религиозном чувстве, её природа какова? Она искусственна, т.е. сооружена мною из безобразной жизни, или независимо воздвигнута от рождения пределами моему царству? Сейчас мне вспоминается, что я как-будто бы угадывал её очертания сквозь туман юношеского самомнения, но не принимал, разумеется, всерьёз. Должен сказать, вблизи она ужасна.
Болконский перед смертью становится персонажем "Кабинета восковых фигур" Майринка. Я сейчас их всех, как мне кажется, очень хорошо понимаю.
Но что же такое отзывается во мне, во мне, совершавшим открыто всю сознательную жизнь бесчестные поступки? Курагин, механически требующий взять обратно оскорбительные слова, всё-таки там жил и был воспитан, а у меня-то откуда эти понимание, узнавание и сожаление?
Хорошо, по-другому. Способен ли рассудок "реально оценить ущерб", нанесённый личности волей? Ну хоть в какой-нибудь достоверной степени? Можно ли ощупать, как десну языком на месте утраченного зуба, мёртвые или больные ткани души, изъеденные подлостями, алкоголем, цинизмом и развратом? Что, если это почти физическое ощущение нефизических во мне лакун, является также иллюзией?
Или вот та стена, бетонная преграда, у которой растерянный сижу в шахматах, литературных потугах, философии, религиозном чувстве, её природа какова? Она искусственна, т.е. сооружена мною из безобразной жизни, или независимо воздвигнута от рождения пределами моему царству? Сейчас мне вспоминается, что я как-будто бы угадывал её очертания сквозь туман юношеского самомнения, но не принимал, разумеется, всерьёз. Должен сказать, вблизи она ужасна.
Болконский перед смертью становится персонажем "Кабинета восковых фигур" Майринка. Я сейчас их всех, как мне кажется, очень хорошо понимаю.