Уваровщина
С азартом карабкаясь к гнезду главного редактора, Евгений Петрович Уваров разработал собственную уникальную теорию «принудительной мелиорации информационных полей». И следовал ей неукоснительно.
Каждое кувшинное высокопоставленное рыло хотя бы раз за свою петербургскую карьеру ужинало с ним водку. Попав на прицел, уклониться было немыслимо. Тридцать лет без промаха, как говаривал он сам.
При коммунистах он мог возникнуть ниоткуда на узком совещании местных партийных бонз с подносом, полным звякающих гранёных стаканов и шатких башен «Столичной». Руководители телевидения в последнюю пятницу месяца, обречённо вздыхая, запирались с Евгением Петровичем в кабинете. По его словам, двери приоткрывала рыжая наивная улыбка, олицетворявшая бескорыстные намерения энтузиаста.
Легендою стала атака на одного милицейского генерала. Когда генерал, готовый к статистической мимикрии в рутинном интервью, вдруг обнаружил перед собою между письменным прибором из зелёного малахита и аппаратом правительственной связи запотелую бутылку водки, то почти без повреждений молоденький Евгений Петрович был выставлен. Водку ему не вернули. Вечером генерал неожиданно увидел Уварова на пути от подъезда городского управления к казённому автомобилю. Вызывающе рыжий журналист с безопасного расстояния помахивал новенькою бутылкою и ласково мигал генералу всеми хитрыми глазами. Кругом были люди, генерала слегка передёрнуло, но в полумраке автомобиля он усмехнулся. А зря. Теперь ежедневно перед службою и сразу после генерал наблюдал вышеописанную и вполне доброжелательную пантомиму. На третий день крупные ребята в недорогих штатских костюмах отволокли Евгения Петровича к ближайшему садику и аккуратно, без следов, отлупили.
Назавтра Уваров снова заступил на пост, но улыбался генералу с едва заметною укоризною. По управлению поползли анекдоты, а компрометирующие слухи генералу доносили в гипертрофированном виде. На пятый день противостояния, в субботу, Евгений Петрович выпил с генералом в «Метрополе» полтора литра водки на двоих, расплатился редакционными деньгами и, безболезненно мстя, дал у себя ехидную статью о ленинградской милиции.
Благодаря столь самоотверженно отточенным связям, Уваров первый узнавал обо всех мировых событиях, хоть каким-то краешком касавшихся его пригорода. Нельзя сказать, что Евгений Петрович совсем не имел принципов. Однако в список самоограничений, добровольно усвоенных Евгением Петровичем, шантаж не входил. Как не входили мошенничество и мздоимство. Впрочем, рамки безопасной пристойности, принятые в наше время среди господ подобного сорта, Уваров тщательно соблюдал. Другими словами, он довольствовался разумными гонорарами, никогда не претендуя на критически важную часть чужого состояния. Это правило он почитал за принцип и втайне им гордился. На глазах Уварова слишком многие поплатились за жадность всем, что имели, а в последние годы - и головою.
Жители городка основательно подозревали, что, по меньшей мере, все, хоть сколько-нибудь выдающиеся в социальном или финансовом отношении, имеют résumé в архивчике Евгения Петровича. Некоторые главы почтенных семейств уже носили в редакцию наличные деньги за ошибки в амурных или придворных интригах, и дважды Уваров грел руки на уголовных проделках детей заметных горожан.
Каждое кувшинное высокопоставленное рыло хотя бы раз за свою петербургскую карьеру ужинало с ним водку. Попав на прицел, уклониться было немыслимо. Тридцать лет без промаха, как говаривал он сам.
При коммунистах он мог возникнуть ниоткуда на узком совещании местных партийных бонз с подносом, полным звякающих гранёных стаканов и шатких башен «Столичной». Руководители телевидения в последнюю пятницу месяца, обречённо вздыхая, запирались с Евгением Петровичем в кабинете. По его словам, двери приоткрывала рыжая наивная улыбка, олицетворявшая бескорыстные намерения энтузиаста.
Легендою стала атака на одного милицейского генерала. Когда генерал, готовый к статистической мимикрии в рутинном интервью, вдруг обнаружил перед собою между письменным прибором из зелёного малахита и аппаратом правительственной связи запотелую бутылку водки, то почти без повреждений молоденький Евгений Петрович был выставлен. Водку ему не вернули. Вечером генерал неожиданно увидел Уварова на пути от подъезда городского управления к казённому автомобилю. Вызывающе рыжий журналист с безопасного расстояния помахивал новенькою бутылкою и ласково мигал генералу всеми хитрыми глазами. Кругом были люди, генерала слегка передёрнуло, но в полумраке автомобиля он усмехнулся. А зря. Теперь ежедневно перед службою и сразу после генерал наблюдал вышеописанную и вполне доброжелательную пантомиму. На третий день крупные ребята в недорогих штатских костюмах отволокли Евгения Петровича к ближайшему садику и аккуратно, без следов, отлупили.
Назавтра Уваров снова заступил на пост, но улыбался генералу с едва заметною укоризною. По управлению поползли анекдоты, а компрометирующие слухи генералу доносили в гипертрофированном виде. На пятый день противостояния, в субботу, Евгений Петрович выпил с генералом в «Метрополе» полтора литра водки на двоих, расплатился редакционными деньгами и, безболезненно мстя, дал у себя ехидную статью о ленинградской милиции.
Благодаря столь самоотверженно отточенным связям, Уваров первый узнавал обо всех мировых событиях, хоть каким-то краешком касавшихся его пригорода. Нельзя сказать, что Евгений Петрович совсем не имел принципов. Однако в список самоограничений, добровольно усвоенных Евгением Петровичем, шантаж не входил. Как не входили мошенничество и мздоимство. Впрочем, рамки безопасной пристойности, принятые в наше время среди господ подобного сорта, Уваров тщательно соблюдал. Другими словами, он довольствовался разумными гонорарами, никогда не претендуя на критически важную часть чужого состояния. Это правило он почитал за принцип и втайне им гордился. На глазах Уварова слишком многие поплатились за жадность всем, что имели, а в последние годы - и головою.
Жители городка основательно подозревали, что, по меньшей мере, все, хоть сколько-нибудь выдающиеся в социальном или финансовом отношении, имеют résumé в архивчике Евгения Петровича. Некоторые главы почтенных семейств уже носили в редакцию наличные деньги за ошибки в амурных или придворных интригах, и дважды Уваров грел руки на уголовных проделках детей заметных горожан.