Катастрофа
Женский голос, сносно изобразивший в телефон сострадание, Соров запомнил навсегда. Отвечая с того дня на звонки, он почему-то со страхом и надеждою каждый раз ждал именно его, словно разговор не кончен, будто тот же голос, нервно похохатывая, мог извиниться за ошибку или уточнить что-нибудь не менее страшное.
Он вначале толком ничего и не понял. То есть понял, конечно, но растерялся, не зная, как вместить такое огромное горе в свое съёженное сердце. Поэтому горе некоторое время давило как бы снаружи, словно в дверь каюты тонущего корабля, сочась сквозь щели, нагнетая отчаяние и безысходность. Наконец какая-то перепонка лопнула и хлынула скорбь, мгновенно затопив до самого темени и застыв невозмутимою на сторонний взгляд гладью, но под нею невидимо задыхался человечек.
Что он узнал? Толком ничего. Самолёт исчез над Атлантикой. Рассудок, в своей обычной манере, бубнил, что, может быть, им не было страшно, что, дай бог, всё произошло мгновенно. Ночное небо в иллюминаторе, приглушённый свет в салоне для курящих; папа, наверное, читал газеты из стопки перед собою, спустив очки на самый кончик носа, улыбаясь время от времени каким-то своим мыслям и оглаживая скобкою из большого и указательного пальцев пышные седые усы. Мама смотрела на отца сбоку, откинув голову на спинку кресла, мягко утопая в чуткую дрёму, убаюканная мерным гулом моторов…
Дальнейшее, как ни старался, представить Владимир Васильевич не мог. Самолёт раз за разом просто исчезал над ночным океаном.
Странно он иногда себя чувствовал: будто стоящим через какую-то дымную пропасть от самого себя, внешнего, выкрикивая самые элементарные приказы, вроде «здоровайся», «ешь» или «улыбайся», без которых тот, внешний, - совершенно беспомощен. Откуда взялась эта пропасть, что могло находиться на дне её - Сорову было неизвестно, но иногда его посещала уверенность: однажды он обязательно встанет, содрогаясь, на край, зажмурит глаза и шагнёт вниз. Что после этого станется с тем, другим, похожим на марионетку своею полною непригодностью к самостоятельной жизни, своими длинными неумелыми руками и тонкими ножками, слишком слабыми для тысяч предстоящих верст, - Владимир Васильевич тоже не знал.
«Я позабочусь о тебе… - лукавя, кричал он через пропасть, - мы будем держаться вместе, старина!» И казалось, обоим становится легче.
Он вначале толком ничего и не понял. То есть понял, конечно, но растерялся, не зная, как вместить такое огромное горе в свое съёженное сердце. Поэтому горе некоторое время давило как бы снаружи, словно в дверь каюты тонущего корабля, сочась сквозь щели, нагнетая отчаяние и безысходность. Наконец какая-то перепонка лопнула и хлынула скорбь, мгновенно затопив до самого темени и застыв невозмутимою на сторонний взгляд гладью, но под нею невидимо задыхался человечек.
Что он узнал? Толком ничего. Самолёт исчез над Атлантикой. Рассудок, в своей обычной манере, бубнил, что, может быть, им не было страшно, что, дай бог, всё произошло мгновенно. Ночное небо в иллюминаторе, приглушённый свет в салоне для курящих; папа, наверное, читал газеты из стопки перед собою, спустив очки на самый кончик носа, улыбаясь время от времени каким-то своим мыслям и оглаживая скобкою из большого и указательного пальцев пышные седые усы. Мама смотрела на отца сбоку, откинув голову на спинку кресла, мягко утопая в чуткую дрёму, убаюканная мерным гулом моторов…
Дальнейшее, как ни старался, представить Владимир Васильевич не мог. Самолёт раз за разом просто исчезал над ночным океаном.
Странно он иногда себя чувствовал: будто стоящим через какую-то дымную пропасть от самого себя, внешнего, выкрикивая самые элементарные приказы, вроде «здоровайся», «ешь» или «улыбайся», без которых тот, внешний, - совершенно беспомощен. Откуда взялась эта пропасть, что могло находиться на дне её - Сорову было неизвестно, но иногда его посещала уверенность: однажды он обязательно встанет, содрогаясь, на край, зажмурит глаза и шагнёт вниз. Что после этого станется с тем, другим, похожим на марионетку своею полною непригодностью к самостоятельной жизни, своими длинными неумелыми руками и тонкими ножками, слишком слабыми для тысяч предстоящих верст, - Владимир Васильевич тоже не знал.
«Я позабочусь о тебе… - лукавя, кричал он через пропасть, - мы будем держаться вместе, старина!» И казалось, обоим становится легче.