Никос Казандзакис. «Путешествуя по Египту»
(Из сборника путевых заметок Казандзакиса «Путешествуя по Италии, Египту, Синаю, Кипру и Пелопоннесу», относящихся к 20-30-м годам прошлого века. В настоящем посте приводятся ещё две главы из указанной книги в переводе Олега Цыбенко, переводчика официально изданных в России романов «Последнее искушение» и «Невероятные похождения Алексиса Зорбаса», который любезно предоставил эти материалы специально для моего блога. Другие отрывки из этого и других травелогов Казандзакиса, в переводе Олега Цыбенко или моём, можно найти по тегу «Путевые заметки Казандзакиса».)
Нил
Когда мы приближались к широким устьям Нила и уже зазеленело море, «Великая Зелень», как называют ее иероглифы, старая песня, сохранившаяся до нашего времени, словно крик, с эпохи фараонов, завладела сердцем моим.
Хотим мы того или нет, но мы погружены в страшную тревогу нашего времени, и живой человек не может сегодня путешествовать так, как обычный путешественник. Разве представляют теперь для нас непосредственную ценность пирамиды, золотые мумии, исполинские храмы Карнака или гранитные статуи царей? Разве расположены мы теперь ощущать радость в ее простоте, то есть не отвлекаясь, от двух чудесных декоративных украшений - финиковой пальмы и верблюда?
Когда лежа ночью у огня в пустыне я пытался слушать тысячи ее далеких таинственных ритмических вздохов, все эти романтические голоса исчезали перед криком, который вонзил прямо в сердце мое, прежде чем я отправился в путь, населенный измученный город.
Мы живем в эпоху, которая обладает своим собственным криком и заставляет умолкнуть все привлекательные бесплодные для нынешних потребностей голоса красоты и мудрости. Иным был Египет, который можно быть видеть до мировой войны - этой великой кровавой черты, разделяющей надвое нашу эпоху и наше сердце, и иной Египет, который видят сегодня глаза современного человека. Война не только изменила Египет, но (что самое важное) создала также новый взгляд.
И так вот, невольно, вдруг в час, когда я смотрел сегодня на низкую, тучную равнину Нила, взгляд мой разглядел золотые украшения, краски, маленьких египетских танцовщиц, победоносных фараонов и тератоморфных богов, и я услышал доносящийся от песков высокий, монотонный, как голос феллаха, страшный крик, предвечный и современный крик безымянного пролетарского поэта из Мемфиса:
Я видел, видел, видел! Я видел кузнецов у огня: пальцы их в мозолях из-за крокодиловой кожи и зловонны, как рыбья икра. Землепашцы изнемогают в полях, а ночью, когда следовало бы отдыхать, они все еще работают. Брадобрей стрижет весь день: он ходит из дома в дом в поисках клиентов и ломает себе руки, чтобы наполнить живот.
Болезнь поджидает строителя, потому что он всегда на солнце и строит, взбираясь на водостоки и крыши домов. Вечером он возвращается домой и бьет детей. Ткач в мастерской несчастен: колени его вонзились в желудок, он дышит зараженным воздухом, а чтобы увидеть свет дня, должен подкупить стражника.
Отправляясь в путь, скороход оставляет завещание, поскольку есть опасение, что его могут сожрать дикие звери и люди, а вернувшись домой, сразу же снова отправляется в путь. Пальцы красильщика зловонны, как протухшая рыба, глаза его уставшие, он проводит жизнь, разрезая холсты. Штопальщик нищенствует всю жизнь и, чтобы не умереть с голоду, может есть даже кожу, с которой работает!
Такова измученная мелодия, раздававшаяся по всему Египту утром, когда мы приехали, поскольку палило солнце. Если бы я путешествовал во времена святого Франциска, то слышал бы в Египте, как душа человеческая страдает в идолопоклонстве и взывает к Христу о спасении. Если бы я путешествовал во времена Гете, то радовался бы новой гармонии, поднимающейся из прохладных исполинских египетских храмов и, содрогаясь от ликования, слушал бы мудрый голос жрецов, посвящавших в таинства жизни и смерти юную экстатическую Элладу.
Но я путешествую в эпоху, когда душа человеческая, порабощенная машине и голоду, борется за хлеб и свободу. Крик рабочего, охрипший от выпивки, от табака и от ненависти - таков сегодня крик Земли. И этот душераздирающий крик сопровождал меня во всем путешествии, ведя от одного конца Египта к другому.
Спокойная порабощенная природа - феллахская женщина. Тучная, илистая равнина, засеянная хлопком, фавой и кукурузой. Финиковые пальмы, акации, индийские опунции. Тяжелое небо, густые запахи, наполненный влажностью воздух. Откормленные вороны спускаются и прохаживаются по вспаханным полям. Аисты, словно с иероглифов, сонно стоят на берегу реки на одной ноге.
Феллах, словно часть пейзажа, сотворенный из того же ила, склонился у реки и то поднимает, то опускает первобытный «журавль», вытаскивает воду и наполняет канавы. Правильно, по рабски продолжает он делать движения, которые делали его предки вот уже тысячи лет. Ничего не изменилось. Тот же узкий лоб, те же черные миндалевидные глаза, те же широкие, вывернутые наизнанку губы, тот же заостренный выжженный на солнце череп. То же рабство.
Женщины, грязные, засаленные, с накрашенными глазами, спускаются к реке, наполняют черные кувшины, устанавливают их на твердых, закутанных головах - точь-в-точь как на предвечных рельефах - медленно поднимаются по берегу и идут в ряд друг за другом. Серебряные кольца блестят на изъеденных солнцем стройных измазанных глиной щиколотках.
Так раскрывается и простирается к морю зеленый веер Дельты, сердце которой - красный рубин Каира.
А от Каира к югу начинается стройный, неправильный, как финиковая пальма, ствол Египта. Глубокая голубая артерия реки между двумя узкими зелеными полосами, а по обе стороны - бескрайний серый песок пустыни. Красные птицы пролетают над водой, заросли сахарного тростника становится все гуще, равнина становится волнистой.
Река в течение тысячелетий выела скалы, чтобы проложить себе путь и пройти 6 500 километров из Центральной Африки до Средиземного моря. Поднялись голые желтые горы, а между ними течет голубая вода, оплодотворяя бесплодный проклятый песок. Воздух становится сухим, пустыня дымится, люди становятся все темнее, их пшеничный цвет сменяется шоколадным, и начинаются уже совсем черные племена с синеватым металлическим оттенком.
Птицы становятся пестрыми, множество удодов с высокими гребнями, голубые ласточки с коричневатой грудкой. Мужчины худые, женщины украшают себе нос кольцами, дети сидят беззаботно в грязи и едят сахарный тростник.
Горы напротив при закате солнца становятся розовыми, верблюды проходят, медленно покачивая шеями, феллахи вытаскивают воду, поливают землю и поют - все кажется спокойным и счастливым, все, что нужно, есть, но только романтическое сердце может обмануть все это спокойствие.
Однако за этой безмятежной маской я различал страждущее, исполненное борьбы лицо Египта. Вся эта узкая полоса, зеленеющая посреди отвратительного песка, - это непрестанный подвиг воды и человека. Стоит только на мгновение прекратить борьбу, и все эти эфемерные украшения земли - деревья, птицы, люди - все это будет поглощено песком. Египет - не просто «дар Нила», как говорит Геродот. Это также плата за суровый повседневный труд, которую этот великий бог Египта вынужден платить человеку. Тысячи лет, днем и ночью феллах трудится, пытается усмирить дикую, неупорядоченную силу бога. Он ритмически распределяет его наводнение и создает вместе с ним в поте лица своего Египет.
Из трех великих священных рек древности - Нила, Евфрата и Ганга - Нил самый священный.
Он переносит почву и создает землю, а затем покрывает землю водой и оплодотворяет ее, рождая растения, животных и феллахов. Наконец, он принуждает людей к совместному труду, к организации и изобретению первых наук.
В древности истоки Нила были покрыты тайной. Египетские жрецы говорили, что он спускается с неба, представляли его благим богом, улегшимся на песке, гигантским стариком, по которому карабкаются бесчисленные микроскопические внучата.
Истоки его таинственны и темны, как истоки Бога, лицо его сияет, как звезда Альдебаран, меняя свой цвет - оно зеленое, кровавое, грязное, сочно-голубое. Три человека, говорит старое египетское предание, поклялись плыть всю свою жизнь на юг, пока не доберутся до его таинственных истоков. Через десять лет один из них умер, еще через десять лет умер другой, а вода все не кончалась. Третий же, когда ему исполнилось сто лет, улегся в лодке, как мумия, чтобы умереть. Тогда с вод донесся голос утешения, прошептавший на ухо: «Блажен ты, потому что из всех людей ты видел воды больше всех. Блажен ты, потому что истоки мои, ради которых ты выдержал столько борьбы, увидишь ты теперь, спустившись в аид!»
Сегодня тайна разгадана: Нил вытекает из Великих Африканских озер, вздувается в феврале от дождей, увлекает за собой землю с плоскогорий Абиссинии, спускается вниз, разделенный надвое - на Белый и Голубой, сливается у Хартума, движется по своему извечному руслу, разливается и оставляет ил на песке, образуя так справа и слева немного плодородной земли.
Летом Египет сушит хамсин - ужасный западный ветер. Деревья все в пыли, трава выжжена, животные и люди не могут дышать. Река сжимается, вся жизнь Египта в опасности: всегда бодрствующая пустыня простирается, желая поглотить его.
Но вот в Абиссинии начинают таять снега, Нил вздувается и порывисто устремляется вниз. В апреле воды его вздуваются у Хартума, Нилометр [1] начинает подниматься, радость охватывает равнину - землю, животных, людей. Глаз едва улавливает ежедневное повышение уровня воды. Глашатаи бегут по деревням, возвещая, на сколько сантиметров он поднялся. Земляные перегородки ломаются, насекомые оживают, группы людей кричат, словно журавли, рыба блестит и играет в илистых волнах, птицы пролетают стаями над густо насыщенными водами.
Нил преобразуется, становится зеленым, затем красным, словно кровь, а затем илистым, и покрывает землю. Он наполняет каналы, воду собирают в цистерны, весь Египет становится словно одно озеро, из которого появляются, всплывая над поверхностью, селения и деревья.
На одной из пирамид за 3 000 лет до Рождества Христова, начертаны такие слова: «В страхе видящие, как спускается Нил, но селения смеются, берега в цвету, дары богов спускаются с неба... Пляшет сердце богов».
В конце августа Нил поднимается до своего высшего уровня, а затем постепенно начинает сжиматься. Радость оканчивается, для феллаха начинается тягостный период труда - пахота, посев, поливка, жатва и, наконец, последний трагический образ труда: приходит хозяин (все то же извечное лицо с разными именами: фараон, жрец, феодал, купец, ростовщик), чтобы забрать урожай с тока.
Нил рожает не только землю, деревья, животных и людей. Он рожает также законы и первые науки. Наводнение не всегда благодатно: когда люди не регулируют его, оно может стать гибельным. Поэтому люди вынуждены организовываться и трудиться вместе, чтобы совместными усилиями встретить наводнение, возвести высокие дамбы и тем сам обуздать его порыв и собрать лишнюю воду в огромной цистерне.
И вот люди организуются в общество и изобретают гидравлические науки. Вскоре они вынуждены изобрести также геометрию. Заливая селения, воды Нила каждый год уничтожают границы земельных наделов, поэтому необходимо четко очертить и занести в строгий земельный реестр собственность каждого владельца. Так Нил стал причиной создания Закона, то есть науки разграничения.
Поскольку же одна провинция зависит от другой, а ее благоденствие зависит от правильного распределения воды, Нил заставил людей принять строгую иерархию, сконцентрировать всю власть в едином политическом центре, который занимается использованием воды и распределяет ее по справедливости: таким образом, в силу необходимости была создана абсолютная монархия фараонов.
Во всем остальном мире дожди и наводнения не подлежат правительственной юрисдикции, но в Египте вода регулируется исключительно Правительством. Прибыв в Египет, Наполеон Великий обратил внимание на это таинство, сделавшее столь необходимой строгую политическую власть в Египте: «Ни в какой другой стране», пишет он, «администрация не оказывает на хозяйственную жизнь столь огромного влияния, как здесь. Если администрация хороша, каналы хорошо проложены, хорошо содержатся, распределение воды справедливо и благодетельно, наводнение распространяется на большую часть земли. Если же администрация слаба или плоха, каналы забиваются, перегородки портятся, правила гидравлической службы нарушаются, воду воруют и вся страна страдает из-за этого».
Я брожу по берегу в зарослях тростника, смотрю с почтением и страхом, как колышется молчаливая вода. Тяжелый, безмолвный Нил колышется и, направляемый человеком, старается, насколько это ему по силам, оплодотворить, касаясь, увлажняя, насилуя пустыню. А она на мгновение отдается, раскрывается, оплодотворяется, рождает финиковые пальмы, животных, феллахов, но за деревьями, за спиной у людей, вытаскивающих воду, я с содроганием замечаю, как блестят глаза другой, неподатливой пустыни.
Никогда не забуду, как однажды с вершины Гелиополя, между свежими зелеными листьями бананового дерева я вдруг заметил выжидающую в засаде блестящую, словно роза, пустыню. Сердце мое сжалось, потому что я почувствовал, что эта страшная тигрица, рано или поздно одолеет. Тщетно Нил лежит на узкой, незначительной полосе песка и оплодотворяет ее. Доколе? А несчастные полуобнаженные люди вытаскивают воду, прокладывают борозды, сеют семена, вскапывают, борются. Когда на мгновение Нил сожмется - а он сожмется! - все снова падет в лишенный волн, серый, непокорный песок.
Стало быть, правильно делали жрецы, когда приносили жертвы Нилу, воздымали руки и славили его в гимне:
Радуйся, Нил, воплощающийся в земле
и мирно приходящий
животворить Египет,
Ты скрываешь ход свой во тьме,
простираешь волну свою в садах
и даешь жизнь всему жаждущему.
Господин рыб,
отец пшеницы,
творец ячменя, -
если пальцы твои перестают трудиться,
тысячи существ исчезают,
боги пропадают,
стада безумствуют.
Но когда ты выходишь, земля кричит от радости,
всякий живот ликует,
всякий хребет сотрясается от смеха
и всякий зуб жует!
И 4 000 лет спустя, величайший поэт нынешнего Египта Ахмед-бей Шауки [2], с подобным благоговением воспевает Нил:
Вода твоя становится золотом, ты сжимаешь
землю, чтобы воскресить ее еще краше.
Течение твое стремится безудержно,
словно вечный закон дружбы и любви,
и от объятий твоих живот принимает
щедрую жизнь.
Пирамиды
Мне вспомнилась знаменитая картина с изображением Войны - высокая пирамидальная гора из черепов. Такие тягостные произведения, над которыми тысячи людей трудились под кнутом и так и умерли, сердцу нашему принять нелегко.
И все же множество американцев со стеклянными глазами и золотыми зубами, словно вороны, кружат вокруг черепов. Американки поднимаются с визгом на верблюдов, их шелковые чулки сверкают гораздо выше колен. Они торопливо совершают классический объезд вокруг пирамид, немного вопят, фотографируются и возвращаются побыстрее к себе в Чикаго.
Группа американцев поспорила с феллахом: если он поднимется на большую пирамиду и спустится вниз за шесть минут, они дадут ему пол-лиры. Несчастный феллах, тощий и голодный, бросается вперед и отчаянно карабкается по огромным валунам: иногда видно, как он прыгает, иногда исчезает. Он добирается, наконец, до вершины и тут же бросается снова вниз, скатываясь при спуске.
Я с тревогой наблюдаю за ним. Американцы держат в руке часы и следят за временем. Человек добрался, задыхаясь, рухнул к их ногам, и поднял голову, с трудом переводя дыхание. Но американцы выиграли и ушли со смехом. Феллах заплакал... Я сказал бывшему со мной арабу:
«Скажи ему, пусть возьмет камень и разобьет кому-нибудь из них голову».
Но араб засмеялся:
«Почему? Господа правы, что не заплатили: он ведь проиграл».
«Но почему они смеются?»
«Выигравшие всегда смеются, разве ты не знаешь?»
В правдавней атмосфере рабства мне показалось, что этот небольшой диалог осветил всю историю Египта, словно высеченный на пирамиде иероглифический комментарий из соколов, зайцев и отрубленных рук.
Я иду среди песков, солнце пронзает череп, вся пустыня до самого края в дымке, воздух сверкает и подрагивает над песком. Полдень. Время панического страха, когда прекрасная дочь Хеопса выходит из большой пирамиды и кружит в воображении даже у феллахов, зовя мужчин. Чтобы построить большую пирамиду, ее отец израсходовал все сокровища Египта и, поскольку больше у него не было ничего, он продавал чужеземцам собственную дочь. От каждого мужчины она брала подарок и один камень, так что тоже соорудила себе небольшую пирамиду. Но ее пирамида выглядит очень небольшой: ей нужны еще камни...
Наслаждение, рабство, насилие так гармонично прорастают на этой влажной, горячей, окруженной африканской пустыней земле!
Смерть подступает здесь отовсюду: если посмотреть за зеленые листья, видно пустыню, если все вместе прервут на мгновение свой покорный труд, река их задушит, если они поднимут голову против господ, они пропали.
За исключением редчайших мгновений в своей истории, Египет никогда не считал своим идеалом свободу: в политической жизни он подчинялся вельможам, в искусстве верно следовал утвержденным правилам, в мысли - традиции веков. В течение тысячелетий у него была одна страсть - победить смерть. Продолжить и после смерти свою жизнь, все ту же, неизменную. Найти способ сохранить свой труп, чтобы душа узнала его и снова приняла его в свое обладание.
Дома и дворцы построены из земли, потому что это временные шатры, но гробницы построены из прочного камня, потому что это вечные жилища. Тысячи тружеников бессмертия опустошают нутро покойнику, наполняют его ароматическими травами и смолами, вешают на него амулеты, кладут на тело Книгу Мертвых, чтобы покойник знал, как отвечать на вопросы, по какому пути идти, какое заклинание произносить.
В подземных тайниках, на мумиях, на священных скарабеях мертвые кричат: «Я не грешил, не убивал, не воровал! Я не говорил лжи, не стал причиной плача для глаза человеческого! Я чист! Я чист! Я не убил ни одного священного животного, не ступал по вспаханному полю! Я не клеветал, не гневался, не прелюбодействовал! Я не поступал неподобающе ни с отцом, ни с царем! Я не воровал при взвешивании, не отнял молока от губ детей, не отводил воду из канавы! Я чист! Я чист! Я чист!»
Но безжалостная картина перед ним: сорок два бога вокруг него вершат суд. Богиня Правосудия извлекает из мертвого сердце, кладет его на чашу весов, и мертвый в страхе кричит своему сердцу: «Сердце матери моей, сердце, сопровождавшее меня с самого рождения, не свидетельствуй строго о делах моих, пожалей меня перед богами преисподней!»
Если он спасется, начнется его вечная жизнь под землей. Душа окружена яствами, мебелью, животными. Сначала предки приносили в могилу подлинные яства, затем яства просто сжигали, и душа питалась запахом, и, наконец, яства, мебель, животных только рисовали. Голос жрецов обладает силой оживлять рисунки: животные, мясо, хлеб, фрукты обретают жизнь, сходят со стен, ложатся на стол, а голодная душа вкушает и радуется. Затем нарисованные колесницы с конями запрягаются сами собой, берут сытую счастливую душу и везут посмотреть ее поля и ее детей, чтобы она прогулялась под любимым солнцем у реки.
«Ты выходишь наружу каждый день поутру», написано в Книге Мертвых, «а вечером возвращаешься в могилу. Ради тебя зажигают ночью светильники, и снова светит над телом твоим солнце. Тебе кричат: «Добро пожаловать! Добро пожаловать в дом твой!»
Эта жажда бессмертия правит Египтом, регулирует его жизнь - хозяйственную, политическую, общественную, подчиняет себе литературу и искусство, утешает рабов и дает им терпение, ее используют как инструмент обогащения и насилия жрецы и цари.
Содрогаясь, слушал я этот крик бессмертия. Мучительные пирамиды вдруг показались мне каменными шатрами, которые разбили среди пустыни смерти, чтоб они хранили душу, не позволяя ей умереть. Трагический отблеск озарил их, и они предстали передо мной высокими донкихотскими замками, которые отчаянно старались удержать вечно на земле малое дыхание человеческое.
Сохранилась высеченная иероглифами чудесная песня о смерти:
Что есть смерть? Каждый день я мысленно говорю себе: Как тот, кто поднимается после большой болезни, такова смерть. Каждый день я мысленно говорю себе: Когда ты чувствуешь запах, когда ты пребываешь в стране опьянения, такова смерть. Каждый день я мысленно говорю себе: Когда в некое мгновение небо проясняется, человек выходит с сетью ловить птиц, и вдруг оказывается в неведомой стране, такова смерть!
Что есть смерть? Это бодрое сердце, когда приходит его час!
Это бодрое сердце, когда приходит его час! Такой явилась мне Сфинкс [3], когда я впервые увидел ее сегодня неподалеку от пирамид.
Высеченная в желтой скале, огромная, она приподнимает голову над песком, смотрит с тревогой на восток, словно самая первая пытается увидеть солнце. Вчера оно умерло и сошло во мрак, а сегодня Сфинкс ждет с надеждой, что оно воскреснет, взойдет всемогущее над Ливийской пустыней и согреет сердца растений и людей.
Это древнейшая статуя Египта. Еще за четыре тысячи лет до Рождества Христова она возвышалась здесь среди песков и с тревогой ожидала каждое утро восхода солнца. Она была выкрашена в красный цвет. Губы ее широкие, сладострастные, животные, как у феллаха. Атмосфера веры и страха на широком изувеченном лице. Ее глаза глядят в пустыню с ужасом, экстатично, широко раскрытые.
Когда она задыхалась, погруженная по самую шею в песок, эта голова, должно быть, была устрашающа, словно возвещение о грядущей доле человека. К сожалению, теперь ее очистили от песка, высвободили ее львиное тело с длинными вытянутыми лапами и храмом между ними. На ее груди появились большие рельефы, которые взывают: «Помогите! Ты, сын мой, освободи меня от песка!»
Так тысячи лет взывает она к человеку. И человек то и дело освобождает, но песок приходит снова и душит ее. Пустыня осаждает ее и поглотит ее. Спасения нет. Она чувствует это, и поэтому глаза ее такие испуганные, и поэтому она взывает.
Вспоминаются стихи, которые посвятил Сфинксу один современный египетский поэт:
Своей загадкой ты запутала разум человеческий. Заговори и просвети нас поучениями Истории. Не ты ли зрела славу Александра и позор Цезаря? А ныне глаза твои видят только убогое селение.
Но для человека, который спасся от этих заданных наспех исторических и метафизических вопросов, Сфинкс нема, глуха, слепа, и нет вопроса (такова любезность и тщетность человеческая), но и ответа тоже нет.
[1] Нилометр - устройство, созданное еще в древности для определения уровня воды в Ниле.
[2] Ахмед Шауки (1868-1932) египетский поэт, драматург, переводчик. В 1927 году был избран «принцем поэтов».
[3] В греческом языке и в греческой мифологии сфинкс - женского рода.
Нил
Когда мы приближались к широким устьям Нила и уже зазеленело море, «Великая Зелень», как называют ее иероглифы, старая песня, сохранившаяся до нашего времени, словно крик, с эпохи фараонов, завладела сердцем моим.
Хотим мы того или нет, но мы погружены в страшную тревогу нашего времени, и живой человек не может сегодня путешествовать так, как обычный путешественник. Разве представляют теперь для нас непосредственную ценность пирамиды, золотые мумии, исполинские храмы Карнака или гранитные статуи царей? Разве расположены мы теперь ощущать радость в ее простоте, то есть не отвлекаясь, от двух чудесных декоративных украшений - финиковой пальмы и верблюда?
Когда лежа ночью у огня в пустыне я пытался слушать тысячи ее далеких таинственных ритмических вздохов, все эти романтические голоса исчезали перед криком, который вонзил прямо в сердце мое, прежде чем я отправился в путь, населенный измученный город.
Мы живем в эпоху, которая обладает своим собственным криком и заставляет умолкнуть все привлекательные бесплодные для нынешних потребностей голоса красоты и мудрости. Иным был Египет, который можно быть видеть до мировой войны - этой великой кровавой черты, разделяющей надвое нашу эпоху и наше сердце, и иной Египет, который видят сегодня глаза современного человека. Война не только изменила Египет, но (что самое важное) создала также новый взгляд.
И так вот, невольно, вдруг в час, когда я смотрел сегодня на низкую, тучную равнину Нила, взгляд мой разглядел золотые украшения, краски, маленьких египетских танцовщиц, победоносных фараонов и тератоморфных богов, и я услышал доносящийся от песков высокий, монотонный, как голос феллаха, страшный крик, предвечный и современный крик безымянного пролетарского поэта из Мемфиса:
Я видел, видел, видел! Я видел кузнецов у огня: пальцы их в мозолях из-за крокодиловой кожи и зловонны, как рыбья икра. Землепашцы изнемогают в полях, а ночью, когда следовало бы отдыхать, они все еще работают. Брадобрей стрижет весь день: он ходит из дома в дом в поисках клиентов и ломает себе руки, чтобы наполнить живот.
Болезнь поджидает строителя, потому что он всегда на солнце и строит, взбираясь на водостоки и крыши домов. Вечером он возвращается домой и бьет детей. Ткач в мастерской несчастен: колени его вонзились в желудок, он дышит зараженным воздухом, а чтобы увидеть свет дня, должен подкупить стражника.
Отправляясь в путь, скороход оставляет завещание, поскольку есть опасение, что его могут сожрать дикие звери и люди, а вернувшись домой, сразу же снова отправляется в путь. Пальцы красильщика зловонны, как протухшая рыба, глаза его уставшие, он проводит жизнь, разрезая холсты. Штопальщик нищенствует всю жизнь и, чтобы не умереть с голоду, может есть даже кожу, с которой работает!
Такова измученная мелодия, раздававшаяся по всему Египту утром, когда мы приехали, поскольку палило солнце. Если бы я путешествовал во времена святого Франциска, то слышал бы в Египте, как душа человеческая страдает в идолопоклонстве и взывает к Христу о спасении. Если бы я путешествовал во времена Гете, то радовался бы новой гармонии, поднимающейся из прохладных исполинских египетских храмов и, содрогаясь от ликования, слушал бы мудрый голос жрецов, посвящавших в таинства жизни и смерти юную экстатическую Элладу.
Но я путешествую в эпоху, когда душа человеческая, порабощенная машине и голоду, борется за хлеб и свободу. Крик рабочего, охрипший от выпивки, от табака и от ненависти - таков сегодня крик Земли. И этот душераздирающий крик сопровождал меня во всем путешествии, ведя от одного конца Египта к другому.
Спокойная порабощенная природа - феллахская женщина. Тучная, илистая равнина, засеянная хлопком, фавой и кукурузой. Финиковые пальмы, акации, индийские опунции. Тяжелое небо, густые запахи, наполненный влажностью воздух. Откормленные вороны спускаются и прохаживаются по вспаханным полям. Аисты, словно с иероглифов, сонно стоят на берегу реки на одной ноге.
Феллах, словно часть пейзажа, сотворенный из того же ила, склонился у реки и то поднимает, то опускает первобытный «журавль», вытаскивает воду и наполняет канавы. Правильно, по рабски продолжает он делать движения, которые делали его предки вот уже тысячи лет. Ничего не изменилось. Тот же узкий лоб, те же черные миндалевидные глаза, те же широкие, вывернутые наизнанку губы, тот же заостренный выжженный на солнце череп. То же рабство.
Женщины, грязные, засаленные, с накрашенными глазами, спускаются к реке, наполняют черные кувшины, устанавливают их на твердых, закутанных головах - точь-в-точь как на предвечных рельефах - медленно поднимаются по берегу и идут в ряд друг за другом. Серебряные кольца блестят на изъеденных солнцем стройных измазанных глиной щиколотках.
Так раскрывается и простирается к морю зеленый веер Дельты, сердце которой - красный рубин Каира.
А от Каира к югу начинается стройный, неправильный, как финиковая пальма, ствол Египта. Глубокая голубая артерия реки между двумя узкими зелеными полосами, а по обе стороны - бескрайний серый песок пустыни. Красные птицы пролетают над водой, заросли сахарного тростника становится все гуще, равнина становится волнистой.
Река в течение тысячелетий выела скалы, чтобы проложить себе путь и пройти 6 500 километров из Центральной Африки до Средиземного моря. Поднялись голые желтые горы, а между ними течет голубая вода, оплодотворяя бесплодный проклятый песок. Воздух становится сухим, пустыня дымится, люди становятся все темнее, их пшеничный цвет сменяется шоколадным, и начинаются уже совсем черные племена с синеватым металлическим оттенком.
Птицы становятся пестрыми, множество удодов с высокими гребнями, голубые ласточки с коричневатой грудкой. Мужчины худые, женщины украшают себе нос кольцами, дети сидят беззаботно в грязи и едят сахарный тростник.
Горы напротив при закате солнца становятся розовыми, верблюды проходят, медленно покачивая шеями, феллахи вытаскивают воду, поливают землю и поют - все кажется спокойным и счастливым, все, что нужно, есть, но только романтическое сердце может обмануть все это спокойствие.
Однако за этой безмятежной маской я различал страждущее, исполненное борьбы лицо Египта. Вся эта узкая полоса, зеленеющая посреди отвратительного песка, - это непрестанный подвиг воды и человека. Стоит только на мгновение прекратить борьбу, и все эти эфемерные украшения земли - деревья, птицы, люди - все это будет поглощено песком. Египет - не просто «дар Нила», как говорит Геродот. Это также плата за суровый повседневный труд, которую этот великий бог Египта вынужден платить человеку. Тысячи лет, днем и ночью феллах трудится, пытается усмирить дикую, неупорядоченную силу бога. Он ритмически распределяет его наводнение и создает вместе с ним в поте лица своего Египет.
Из трех великих священных рек древности - Нила, Евфрата и Ганга - Нил самый священный.
Он переносит почву и создает землю, а затем покрывает землю водой и оплодотворяет ее, рождая растения, животных и феллахов. Наконец, он принуждает людей к совместному труду, к организации и изобретению первых наук.
В древности истоки Нила были покрыты тайной. Египетские жрецы говорили, что он спускается с неба, представляли его благим богом, улегшимся на песке, гигантским стариком, по которому карабкаются бесчисленные микроскопические внучата.
Истоки его таинственны и темны, как истоки Бога, лицо его сияет, как звезда Альдебаран, меняя свой цвет - оно зеленое, кровавое, грязное, сочно-голубое. Три человека, говорит старое египетское предание, поклялись плыть всю свою жизнь на юг, пока не доберутся до его таинственных истоков. Через десять лет один из них умер, еще через десять лет умер другой, а вода все не кончалась. Третий же, когда ему исполнилось сто лет, улегся в лодке, как мумия, чтобы умереть. Тогда с вод донесся голос утешения, прошептавший на ухо: «Блажен ты, потому что из всех людей ты видел воды больше всех. Блажен ты, потому что истоки мои, ради которых ты выдержал столько борьбы, увидишь ты теперь, спустившись в аид!»
Сегодня тайна разгадана: Нил вытекает из Великих Африканских озер, вздувается в феврале от дождей, увлекает за собой землю с плоскогорий Абиссинии, спускается вниз, разделенный надвое - на Белый и Голубой, сливается у Хартума, движется по своему извечному руслу, разливается и оставляет ил на песке, образуя так справа и слева немного плодородной земли.
Летом Египет сушит хамсин - ужасный западный ветер. Деревья все в пыли, трава выжжена, животные и люди не могут дышать. Река сжимается, вся жизнь Египта в опасности: всегда бодрствующая пустыня простирается, желая поглотить его.
Но вот в Абиссинии начинают таять снега, Нил вздувается и порывисто устремляется вниз. В апреле воды его вздуваются у Хартума, Нилометр [1] начинает подниматься, радость охватывает равнину - землю, животных, людей. Глаз едва улавливает ежедневное повышение уровня воды. Глашатаи бегут по деревням, возвещая, на сколько сантиметров он поднялся. Земляные перегородки ломаются, насекомые оживают, группы людей кричат, словно журавли, рыба блестит и играет в илистых волнах, птицы пролетают стаями над густо насыщенными водами.
Нил преобразуется, становится зеленым, затем красным, словно кровь, а затем илистым, и покрывает землю. Он наполняет каналы, воду собирают в цистерны, весь Египет становится словно одно озеро, из которого появляются, всплывая над поверхностью, селения и деревья.
На одной из пирамид за 3 000 лет до Рождества Христова, начертаны такие слова: «В страхе видящие, как спускается Нил, но селения смеются, берега в цвету, дары богов спускаются с неба... Пляшет сердце богов».
В конце августа Нил поднимается до своего высшего уровня, а затем постепенно начинает сжиматься. Радость оканчивается, для феллаха начинается тягостный период труда - пахота, посев, поливка, жатва и, наконец, последний трагический образ труда: приходит хозяин (все то же извечное лицо с разными именами: фараон, жрец, феодал, купец, ростовщик), чтобы забрать урожай с тока.
Нил рожает не только землю, деревья, животных и людей. Он рожает также законы и первые науки. Наводнение не всегда благодатно: когда люди не регулируют его, оно может стать гибельным. Поэтому люди вынуждены организовываться и трудиться вместе, чтобы совместными усилиями встретить наводнение, возвести высокие дамбы и тем сам обуздать его порыв и собрать лишнюю воду в огромной цистерне.
И вот люди организуются в общество и изобретают гидравлические науки. Вскоре они вынуждены изобрести также геометрию. Заливая селения, воды Нила каждый год уничтожают границы земельных наделов, поэтому необходимо четко очертить и занести в строгий земельный реестр собственность каждого владельца. Так Нил стал причиной создания Закона, то есть науки разграничения.
Поскольку же одна провинция зависит от другой, а ее благоденствие зависит от правильного распределения воды, Нил заставил людей принять строгую иерархию, сконцентрировать всю власть в едином политическом центре, который занимается использованием воды и распределяет ее по справедливости: таким образом, в силу необходимости была создана абсолютная монархия фараонов.
Во всем остальном мире дожди и наводнения не подлежат правительственной юрисдикции, но в Египте вода регулируется исключительно Правительством. Прибыв в Египет, Наполеон Великий обратил внимание на это таинство, сделавшее столь необходимой строгую политическую власть в Египте: «Ни в какой другой стране», пишет он, «администрация не оказывает на хозяйственную жизнь столь огромного влияния, как здесь. Если администрация хороша, каналы хорошо проложены, хорошо содержатся, распределение воды справедливо и благодетельно, наводнение распространяется на большую часть земли. Если же администрация слаба или плоха, каналы забиваются, перегородки портятся, правила гидравлической службы нарушаются, воду воруют и вся страна страдает из-за этого».
Я брожу по берегу в зарослях тростника, смотрю с почтением и страхом, как колышется молчаливая вода. Тяжелый, безмолвный Нил колышется и, направляемый человеком, старается, насколько это ему по силам, оплодотворить, касаясь, увлажняя, насилуя пустыню. А она на мгновение отдается, раскрывается, оплодотворяется, рождает финиковые пальмы, животных, феллахов, но за деревьями, за спиной у людей, вытаскивающих воду, я с содроганием замечаю, как блестят глаза другой, неподатливой пустыни.
Никогда не забуду, как однажды с вершины Гелиополя, между свежими зелеными листьями бананового дерева я вдруг заметил выжидающую в засаде блестящую, словно роза, пустыню. Сердце мое сжалось, потому что я почувствовал, что эта страшная тигрица, рано или поздно одолеет. Тщетно Нил лежит на узкой, незначительной полосе песка и оплодотворяет ее. Доколе? А несчастные полуобнаженные люди вытаскивают воду, прокладывают борозды, сеют семена, вскапывают, борются. Когда на мгновение Нил сожмется - а он сожмется! - все снова падет в лишенный волн, серый, непокорный песок.
Стало быть, правильно делали жрецы, когда приносили жертвы Нилу, воздымали руки и славили его в гимне:
Радуйся, Нил, воплощающийся в земле
и мирно приходящий
животворить Египет,
Ты скрываешь ход свой во тьме,
простираешь волну свою в садах
и даешь жизнь всему жаждущему.
Господин рыб,
отец пшеницы,
творец ячменя, -
если пальцы твои перестают трудиться,
тысячи существ исчезают,
боги пропадают,
стада безумствуют.
Но когда ты выходишь, земля кричит от радости,
всякий живот ликует,
всякий хребет сотрясается от смеха
и всякий зуб жует!
И 4 000 лет спустя, величайший поэт нынешнего Египта Ахмед-бей Шауки [2], с подобным благоговением воспевает Нил:
Вода твоя становится золотом, ты сжимаешь
землю, чтобы воскресить ее еще краше.
Течение твое стремится безудержно,
словно вечный закон дружбы и любви,
и от объятий твоих живот принимает
щедрую жизнь.
Пирамиды
Мне вспомнилась знаменитая картина с изображением Войны - высокая пирамидальная гора из черепов. Такие тягостные произведения, над которыми тысячи людей трудились под кнутом и так и умерли, сердцу нашему принять нелегко.
И все же множество американцев со стеклянными глазами и золотыми зубами, словно вороны, кружат вокруг черепов. Американки поднимаются с визгом на верблюдов, их шелковые чулки сверкают гораздо выше колен. Они торопливо совершают классический объезд вокруг пирамид, немного вопят, фотографируются и возвращаются побыстрее к себе в Чикаго.
Группа американцев поспорила с феллахом: если он поднимется на большую пирамиду и спустится вниз за шесть минут, они дадут ему пол-лиры. Несчастный феллах, тощий и голодный, бросается вперед и отчаянно карабкается по огромным валунам: иногда видно, как он прыгает, иногда исчезает. Он добирается, наконец, до вершины и тут же бросается снова вниз, скатываясь при спуске.
Я с тревогой наблюдаю за ним. Американцы держат в руке часы и следят за временем. Человек добрался, задыхаясь, рухнул к их ногам, и поднял голову, с трудом переводя дыхание. Но американцы выиграли и ушли со смехом. Феллах заплакал... Я сказал бывшему со мной арабу:
«Скажи ему, пусть возьмет камень и разобьет кому-нибудь из них голову».
Но араб засмеялся:
«Почему? Господа правы, что не заплатили: он ведь проиграл».
«Но почему они смеются?»
«Выигравшие всегда смеются, разве ты не знаешь?»
В правдавней атмосфере рабства мне показалось, что этот небольшой диалог осветил всю историю Египта, словно высеченный на пирамиде иероглифический комментарий из соколов, зайцев и отрубленных рук.
Я иду среди песков, солнце пронзает череп, вся пустыня до самого края в дымке, воздух сверкает и подрагивает над песком. Полдень. Время панического страха, когда прекрасная дочь Хеопса выходит из большой пирамиды и кружит в воображении даже у феллахов, зовя мужчин. Чтобы построить большую пирамиду, ее отец израсходовал все сокровища Египта и, поскольку больше у него не было ничего, он продавал чужеземцам собственную дочь. От каждого мужчины она брала подарок и один камень, так что тоже соорудила себе небольшую пирамиду. Но ее пирамида выглядит очень небольшой: ей нужны еще камни...
Наслаждение, рабство, насилие так гармонично прорастают на этой влажной, горячей, окруженной африканской пустыней земле!
Смерть подступает здесь отовсюду: если посмотреть за зеленые листья, видно пустыню, если все вместе прервут на мгновение свой покорный труд, река их задушит, если они поднимут голову против господ, они пропали.
За исключением редчайших мгновений в своей истории, Египет никогда не считал своим идеалом свободу: в политической жизни он подчинялся вельможам, в искусстве верно следовал утвержденным правилам, в мысли - традиции веков. В течение тысячелетий у него была одна страсть - победить смерть. Продолжить и после смерти свою жизнь, все ту же, неизменную. Найти способ сохранить свой труп, чтобы душа узнала его и снова приняла его в свое обладание.
Дома и дворцы построены из земли, потому что это временные шатры, но гробницы построены из прочного камня, потому что это вечные жилища. Тысячи тружеников бессмертия опустошают нутро покойнику, наполняют его ароматическими травами и смолами, вешают на него амулеты, кладут на тело Книгу Мертвых, чтобы покойник знал, как отвечать на вопросы, по какому пути идти, какое заклинание произносить.
В подземных тайниках, на мумиях, на священных скарабеях мертвые кричат: «Я не грешил, не убивал, не воровал! Я не говорил лжи, не стал причиной плача для глаза человеческого! Я чист! Я чист! Я не убил ни одного священного животного, не ступал по вспаханному полю! Я не клеветал, не гневался, не прелюбодействовал! Я не поступал неподобающе ни с отцом, ни с царем! Я не воровал при взвешивании, не отнял молока от губ детей, не отводил воду из канавы! Я чист! Я чист! Я чист!»
Но безжалостная картина перед ним: сорок два бога вокруг него вершат суд. Богиня Правосудия извлекает из мертвого сердце, кладет его на чашу весов, и мертвый в страхе кричит своему сердцу: «Сердце матери моей, сердце, сопровождавшее меня с самого рождения, не свидетельствуй строго о делах моих, пожалей меня перед богами преисподней!»
Если он спасется, начнется его вечная жизнь под землей. Душа окружена яствами, мебелью, животными. Сначала предки приносили в могилу подлинные яства, затем яства просто сжигали, и душа питалась запахом, и, наконец, яства, мебель, животных только рисовали. Голос жрецов обладает силой оживлять рисунки: животные, мясо, хлеб, фрукты обретают жизнь, сходят со стен, ложатся на стол, а голодная душа вкушает и радуется. Затем нарисованные колесницы с конями запрягаются сами собой, берут сытую счастливую душу и везут посмотреть ее поля и ее детей, чтобы она прогулялась под любимым солнцем у реки.
«Ты выходишь наружу каждый день поутру», написано в Книге Мертвых, «а вечером возвращаешься в могилу. Ради тебя зажигают ночью светильники, и снова светит над телом твоим солнце. Тебе кричат: «Добро пожаловать! Добро пожаловать в дом твой!»
Эта жажда бессмертия правит Египтом, регулирует его жизнь - хозяйственную, политическую, общественную, подчиняет себе литературу и искусство, утешает рабов и дает им терпение, ее используют как инструмент обогащения и насилия жрецы и цари.
Содрогаясь, слушал я этот крик бессмертия. Мучительные пирамиды вдруг показались мне каменными шатрами, которые разбили среди пустыни смерти, чтоб они хранили душу, не позволяя ей умереть. Трагический отблеск озарил их, и они предстали передо мной высокими донкихотскими замками, которые отчаянно старались удержать вечно на земле малое дыхание человеческое.
Сохранилась высеченная иероглифами чудесная песня о смерти:
Что есть смерть? Каждый день я мысленно говорю себе: Как тот, кто поднимается после большой болезни, такова смерть. Каждый день я мысленно говорю себе: Когда ты чувствуешь запах, когда ты пребываешь в стране опьянения, такова смерть. Каждый день я мысленно говорю себе: Когда в некое мгновение небо проясняется, человек выходит с сетью ловить птиц, и вдруг оказывается в неведомой стране, такова смерть!
Что есть смерть? Это бодрое сердце, когда приходит его час!
Это бодрое сердце, когда приходит его час! Такой явилась мне Сфинкс [3], когда я впервые увидел ее сегодня неподалеку от пирамид.
Высеченная в желтой скале, огромная, она приподнимает голову над песком, смотрит с тревогой на восток, словно самая первая пытается увидеть солнце. Вчера оно умерло и сошло во мрак, а сегодня Сфинкс ждет с надеждой, что оно воскреснет, взойдет всемогущее над Ливийской пустыней и согреет сердца растений и людей.
Это древнейшая статуя Египта. Еще за четыре тысячи лет до Рождества Христова она возвышалась здесь среди песков и с тревогой ожидала каждое утро восхода солнца. Она была выкрашена в красный цвет. Губы ее широкие, сладострастные, животные, как у феллаха. Атмосфера веры и страха на широком изувеченном лице. Ее глаза глядят в пустыню с ужасом, экстатично, широко раскрытые.
Когда она задыхалась, погруженная по самую шею в песок, эта голова, должно быть, была устрашающа, словно возвещение о грядущей доле человека. К сожалению, теперь ее очистили от песка, высвободили ее львиное тело с длинными вытянутыми лапами и храмом между ними. На ее груди появились большие рельефы, которые взывают: «Помогите! Ты, сын мой, освободи меня от песка!»
Так тысячи лет взывает она к человеку. И человек то и дело освобождает, но песок приходит снова и душит ее. Пустыня осаждает ее и поглотит ее. Спасения нет. Она чувствует это, и поэтому глаза ее такие испуганные, и поэтому она взывает.
Вспоминаются стихи, которые посвятил Сфинксу один современный египетский поэт:
Своей загадкой ты запутала разум человеческий. Заговори и просвети нас поучениями Истории. Не ты ли зрела славу Александра и позор Цезаря? А ныне глаза твои видят только убогое селение.
Но для человека, который спасся от этих заданных наспех исторических и метафизических вопросов, Сфинкс нема, глуха, слепа, и нет вопроса (такова любезность и тщетность человеческая), но и ответа тоже нет.
[1] Нилометр - устройство, созданное еще в древности для определения уровня воды в Ниле.
[2] Ахмед Шауки (1868-1932) египетский поэт, драматург, переводчик. В 1927 году был избран «принцем поэтов».
[3] В греческом языке и в греческой мифологии сфинкс - женского рода.