Михаил Агурский : Пепел Клааса
"НИИТМ был создан искусственно в силу внутренней динамики советского военно-промышленного комплекса. Устинов, стремясь расширить базу личной власти, был заинтересован в увеличении числа министерств военной промышленности, которую он опекал.
Известно, что в США авиационная и ракетная промышленности не отделены друг от друга, ибо специфика ракетной промышленности заключается лишь в сборке ракет, а вернее, в их испытательных стендах. Одна и та же американская фирма имеет и авиационное, и ракетное производство.
Исходя из чисто бюрократических соображений, ракетная промышленность была выделена в СССР из авиационной, в результате чего были продублированы все административные и вспомогательные службы. В каждом министерстве полагается иметь головной технологический институт. Был он, конечно, и в авиационной промышленности в виде НИАТ, который я упоминал в связи с ЭНИМС, точнее, в связи с письмом Владзиевского-Воронова. НИАТ был старым квалифицированным учреждением. НИИТМ же был организован из людей, понятия не имевших о производстве летательных аппаратов. Его основой послужило бывшее конструкторское бюро патронной промышленности. Новые ракетные заводы, административно оторванные от авиационной промышленности, понимали, что в лице НИИТМа они имеют дело с самозванцами и говорили нам это в лицо.
Они предпочитали пользоваться услугами НИАТа с чёрного хода. Но они научились также и использовать в своих целях НИИТМ. Они нарочно выбирали свои узкие места, заключали на них с НИИТМом договоры на специально завышенные суммы, заранее зная, что ничего выполнено не будет. Это невыполнение давало им основание оправдывать срыв той или иной задачи отсутствием должной помощи со стороны НИИТМа. В результате НИИТМ чудовищно, неестественно разрастался. Макаров, казавшийся мне интеллигентным специалистом, оказался тупым, невежественным интриганом. В одной его лаборатории числилось более 100 человек, и хотя все они много работали, их фактическая деятельность была отрицательной.
Лаборатория проектировала ненужные собственные системы программного управления, хотя могла пользоваться тем, что сделал ЭНИМС или НИАТ. Чтобы оправдать это, придумывались теории о специфичности ракетной промышленности в отношении программного управления, хотя никакой такой специфичности не было.
Лозунгом Макарова было:
- Говорить одно, думать другое, а делать третье!
Это был чисто сталинский подход. Вероятно, Макаров был также связан с ГБ, поскольку первым распространял различные провокационные слухи.
Когда стало известно о бегстве Анатолия Кузнецова, Макаров тут же пустил слух, что Кузнецов - еврей и его настоящая фамилия - Зайчик.
Но Макаров был пигмеем по сравнению с главным боссом - главным конструктором Михаилом Ивановичем Ковалёвым. Ковалёв был хитрый, сметливый, но технически безграмотный мужик, под начальством которого работали 600 человек. Чтобы бдительно охранять свои тайны от возможных конкурентов, он держал в своём большом кабинете старого еврея (тот же приём, что у Владзиевского и Трапезникова), который один имел право отвечать по телефону в его отсутствие. Ковалёв не пропускал ни одного изобретения своих подчинённых, чтобы не навязать своего соавторства, набрал множество авторских свидетельств и имел звание заслуженного изобретателя. Это был наглый, профессиональный эксплуататор.
Поразительно, как он обращался с секретарём парторганизации! Обычно парторг института исключительно влиятельный человек. В НИИТМе он был посмешищем, и Ковалёв мог выгнать его из кабинета.
Когда я поступал в НИИТМ, я не знал точно, чего от меня хочет Макаров, но быстро понял. В НИИТМе почти не было технически грамотных людей, знавших иностранные языки. Как и во все ящики, туда сбивались серые люди, получавшие здесь более высокую зарплату. Но, как я быстро убедился, работа в ящике для динамичного человека была невыгодна, ибо лишала его всевозможных приработков: лекций, консультаций, публикаций. Чтобы получить разрешение на ничтожную публикацию, нужно было преодолеть чудовищные барьеры, так что охота публиковаться отпадала. Все динамичные люди рано или поздно уходили из ящиков либо в гражданскую промышленность, либо в Академию наук, либо в учебные институты. В ящиках оседала серость. Были, конечно, исключения, но немногие.
Макаров хотел, чтобы я стал чем-то вроде учёного еврея по составлению высокоумных записок, отчётов, а может быть, и для писания за него книг. Первое же задание меня глубоко возмутило. Макаров получил много денег на разработку токарного станка с программным управлением, но решительно ничего не сделал. Он хотел оправдаться псевдонаучным отчётом, в котором доказывалось бы, что в результате якобы большой работы была установлена нецелесообразность разработки этого станка.
Летом 69-го года Ковалёв, Макаров и ещё один сотрудник института Телятников отправились в Париж на международную выставку станков. Записались они на посещение года два назад и прошли все сложные инстанции утверждения. Условием включения в такие делегации по положению было знание иностранного языка. Все трое невежд указали в анкете, что якобы знают французский и даже посещали уроки французского, вряд ли зайдя далее приветствий.
В порядке наставления я велел им брать все проспекты и рекламные материалы, какие только имеются, и даже пытался им что-то втолковать по технической линии. Я говорил им, что по выставочным экземплярам на Западе судят в основном о возможностях фирм, а не о их действительной продукции. Но главная забота троицы была другая: в точности, как в известной песне Саши Галича, они закупали консервы, чай, водку, шоколад, колбасу, чтобы не тратить в Париже валюту на еду.
В Париже их устроили во вшивую гостиницу. Первым делом они пришли к консьержке просить кипяток, что трудно было ей объяснить. Поняв, она сказала им, что в их гостинице нельзя есть в номерах, ибо их вселили от жадности в почасовой бордель.
Телятникова, как младшего, Ковалёв и Макаров заставили таскать проспекты с чемоданом в руках. Их же главная задача была посетить знаменитый среди советских туристов склад барахла, которое сбывали им предприимчивые евреи. По сравнению с этим складом известный своей дешевизной магазин Тати выглядел как Ив Сен-Лоран. Вернулись они в Москву с чемоданом проспектов, но из них самих нельзя было выудить и двух слов, что же они видели на выставке. Они решительно ничего там не поняли, да это их и не интересовало.
Вот тут и была моя первая поистине грандиозная задача! Они заранее рассчитали, что отчёт за них напишу я по проспектам! Я должен был написать отчёт объёмом в несколько сот машинописных страниц за две-три недели! Вообще это была нереальная задача, но, как истинный стахановец, работая днями и ночами, я написал его и, окончив, ужаснулся, как некогда отец Фёдор в книге Ильфа и Петрова, от страха взобравшийся на неприступную скалу.
Отчёт Ковалёва и Макарова должен быть частью общего отчёта всей делегации. Они торопили меня, чтобы самим узнать, что же они видели на выставке, о чём они, я повторяю, не имели ни малейшего представления. Ковалёв был так поражён и благодарен, что дал мне месяц лишнего отпуска, но как! Он разрешил мне оформить как командировку поездки туда, куда я сам захочу.
В НИИТМе меня ждал, однако, и неприятный сюрприз. Совсем недавно было принято новое постановление о том, что все отчёты о заграничных поездках должны быть секретными, чтобы враг не знал, как советские люди пользуются его достижениями.
Сама идея секретного отчёта в секретном институте о поездке в Париж была нелепа, но сколько было нелепостей и почище этого.
Итак, составленный и уже отпечатанный мой исполинский труд, где, кстати, и имени моего упомянуто не было, был преступным и незаконным. Его нужно было перепечатать в секретном машинописном бюро. Но это бюро ничего не печатало с уже напечатанного в другом, несекретном бюро.
Мне следовало от руки переписать весь титанический отчёт в секретный блокнот, а с него уже секретное машинописное бюро могло перепечатать, как это полагается.
Я взмолился! Начались длинные переговоры, в результате коих Ковалёву удалось убедить начальницу первого отдела пойти на тяжёлый обман партии и правительства.
Обман заключался в том, что секретное бюро взяло незаконно рассекреченный отчёт в уже напечатанном виде и, задним числом, на каждой странице, на обратной её стороне отпечатало номер и индекс, чтобы было впечатление, будто отчёт печатался в секретном бюро. При всей мании секретности, в НИИМТе вскоре разгорелся скандал. Был там молодой, амбициозный начальник отдела Антропов, наживший себе много врагов. Ему-то и подстроили ловушку.
Кто-то побывал на выставке ФРГ и, представившись в разговоре Антроповым, попросил представителя фирмы выслать ему проспекты, дав сокровенный адрес НИИТМа.
Существовало правило, согласно которому сотрудникам ящиков можно было посещать международные выставки на территории СССР и беседовать с иностранцами, не называя своего имени и уж, конечно, организации.
Услужливые немцы выслали Антропову материалы, и того потянули в первый отдел. У Антропова были покровители и ему удалось вывернуться. Не думаю, чтобы добрались до виновного, весь трюк сделали через третье лицо, не работавшее в НИИТМ.Но система секретности трещала под нажимом коррупции. В один прекрасный день перед моим столом возник, как Мефистофель, румяный, элегантный, седовласый грузин с брюшком. Я с удивлением уставился на него.
- Разрэшите прэдставыться, - сказал гость, излучая лучезарную улыбку, - доцент Тбылысского полытэхничского института (назовём его Гардинашвили).
Гардинашвили явился прямо ко мне.
- Вы лучший специалыст по западной тэхнике. Я всэ врэмя чытаю ваши пэрэводы и рэфэраты. Я пышу докторскую и очэнь интэрэсуюсь новынкамы.
Короче говоря, Гардинашвили предложил мне сделку. Я обязывался разыскивать ему статьи наукообразного вида с большим числом формул и переводить их на русский язык, а он сам делал бы из этих статей нужный коктейль, который был бы представлен затем как докторская.
В Тбилиси и Баку всё сходило,- за деньги, разумеется. Разумеется, и мои услуги должны были быть щедро оплачены. Но как он попал в НИИТМ? Таких к нам не пускали.
- Я пошол в вашэ мыныстэрство, папрасыл и мнэ разрэшылы, - обольстительно улыбаясь, объяснил Гардинашвили.
Говоря по-русски, он дал там взятку. А почему это должно было меня удивлять? Незадолго до этого на Тульском чёрном рынке появились револьверы. ГБ направило туда сотрудников. Один из них наткнулся на продавца:
- Нужен автомат, - потребовал сотрудник ГБ.
- Автомат? Невозможно!
- Есть зелёненькие (т. е. доллары).
- Это другое дело.
Назавтра ему принесли автомат, и ГБ накрыло всю сеть.
Было ещё одно крайне отрицательное последствие моей работы в НИИТМ. Я дал подписку не общаться с иностранцами, что включало даже народы братских стран, вместе с Монголией.Сейчас дело коснулось Олега Прокофьева. Он давно разошёлся с Соней и уже почти семь лет добивался разрешения на брак с англичанкой - искусствоведом Камиллой Грей. Этот вопрос обсуждался на высших уровнях: Хрущёвым, Косыгиным и застопорился совсем после бегства на Запад Светланы Алиллуевой. Олег советовался со многими, в том числе и со мной. В последнее время главным его юридическим советником стал Алик Штромас. Честно говоря, я считал это невозможным.
И вдруг летом 69-го их брак разрешили в рамках обмена шпионами. Мой НИИТМ делал невозможным визит к Прокофьевым. Я позвонил Олегу и объяснил ему, что пока видеться с ним не могу.
Однажды Ковалёв пригласил меня на совещание. Приехал главный технолог знаменитого Днепропетровского ракетного завода, где генеральным конструктором был Янгель. По постановлению Совета Министров завод должен был в трёхгодичный срок освоить серийное производство “изделия”, для которого нужно было оборудование, которое НИИТМ должен был спроектировать. “Изделие” имело огромный диаметр, и было ясно, что речь идёт о новой баллистической ракете.
- А в постановлении записано изготовление такого станка? - спросил я.
- Нет, - скромно ответил главный технолог.
Меня это поразило. Такой станок был лимитирующим, и то, что именно его не вписали в постановление, где указываются обычно все субподрядчики с мельчайшей точностью, говорило по меньшей мере о преступной халатности. Спроектировать же и изготовить тяжёлый станок за 2 года в советских условиях было физически невозможно вообще, тем более без постановления Совета Министров, ибо нужно было найти ещё завод-изготовитель, производственные мощности которых всегда расписаны на много лет вперёд.
- Есть выход из положения, - придумал я. - Одна западногерманская фирма рекламирует на русском языке станки, которые она поставляла США для производства корпусных деталей ракеты “Сатурн”. Если они рекламируют это на русском, значит готовы поставить такие станки СССР.
Разумеется, со стороны немцев это было бы грубым нарушением политики эмбарго, но капиталистов это обычно не тревожит. Я, разумеется, ожидал, что главный технолог с радостью уцепится за такое предложение, ибо качество и поставка в срок были бы гарантированы.
- Нет! - поразил меня главный технолог. - У нас нет валюты.
Это была нелепица, ибо на что-что, а на ракеты СССР никогда не скупился.
- Ну, хорошо, - уступил я, - в предложениях чехов есть станки близкого габарита. Я не сомневаюсь, что они заинтересованы в любых заказах.
И это не понравилось главному технологу:
- Мы хотим, чтобы станок был спроектирован в НИИТМ.
Это уже выходило за рамки моего понимания. Главный технолог отнюдь не производил впечатление идиота, но то, что он предлагал, заведомо ставило под удар его организацию. Он не получит станок в срок, а когда получит, тот будет отвратительного качества, и он же с ним намучается.
Я принялся срочно обдумывать ситуацию и часа через два зашёл к Ковалёву:
- Михаил Иванович, мне кажется, что Днепр нарочно хочет, чтобы мы проектировали этот станок, чтобы получить отговорку, когда они заведомо не уложатся в срок. Он поэтому и не хочет импортных станков. Ведь их доставят в срок и отговорки не будет. Как бы вам не влипнуть.
Ковалёв отвёл глаза:
- Может ты и прав, только молчи.
В результате было принято предложение о проектировании станка. А для меня вскрылась истинная функция НИИТМ. Ковалёв отлично знал свою истинную роль - быть громоотводом для генеральных конструкторов в случае невыполнения ими правительственных заданий в срок. С этой целью те намеренно составляли проекты постановлений Совета Министров, чтобы их нельзя было выполнить прежде всего по вине технологических служб, за которые они не отвечали. Такая игра была возможна только в том случае, если те же генеральные конструкторы страховали НИИТМ от неприятностей. Перед лицом грозного, но невежественного Политбюро сложилась мафия, защищавшая себя от настойчивых попыток навязать им нереальные сроки. Ковалёв был мальчиком для битья, но щедро вознаграждался за это. Я думаю, что его реальная зарплата была в 3-5 раз выше номинальной.
В Джанхоте я познакомился с прелестной девушкой Ирой Г., внучкой генерала армии. Отец её, полковник, служил в Краснодаре, а она была студенткой местного университета. В Джанхоте она была вожатой в пионеротряде. От неё я много узнал о законах военной касты. Браки между детьми военных допускались, если разница в звании родителей не превышала одну-две ступени. Дочка генерал-майора могла выйти замуж за сына генерал-лейтенанта, или наоборот. Большие разрывы не допускались, чтобы не вызвать общения между людьми слишком разных положений. Правда, при такой системе стороны, вступавшие в брак, не считали себя слишком связанными, и это считалось нормой.Но дочка любого военного могла выйти замуж за молодого лейтенанта, ибо карьера в этом случае ему была обеспечена. Военная каста строго хранила замкнутость и в случае внешних браков своих детей исключала их из своей среды."
http://magazines.russ.ru/studio/2003/7/ag18.html
http://magazines.russ.ru/studio/2005/9/agu16.html
http://magazines.russ.ru/studio/2006/10/ag8.html
Известно, что в США авиационная и ракетная промышленности не отделены друг от друга, ибо специфика ракетной промышленности заключается лишь в сборке ракет, а вернее, в их испытательных стендах. Одна и та же американская фирма имеет и авиационное, и ракетное производство.
Исходя из чисто бюрократических соображений, ракетная промышленность была выделена в СССР из авиационной, в результате чего были продублированы все административные и вспомогательные службы. В каждом министерстве полагается иметь головной технологический институт. Был он, конечно, и в авиационной промышленности в виде НИАТ, который я упоминал в связи с ЭНИМС, точнее, в связи с письмом Владзиевского-Воронова. НИАТ был старым квалифицированным учреждением. НИИТМ же был организован из людей, понятия не имевших о производстве летательных аппаратов. Его основой послужило бывшее конструкторское бюро патронной промышленности. Новые ракетные заводы, административно оторванные от авиационной промышленности, понимали, что в лице НИИТМа они имеют дело с самозванцами и говорили нам это в лицо.
Они предпочитали пользоваться услугами НИАТа с чёрного хода. Но они научились также и использовать в своих целях НИИТМ. Они нарочно выбирали свои узкие места, заключали на них с НИИТМом договоры на специально завышенные суммы, заранее зная, что ничего выполнено не будет. Это невыполнение давало им основание оправдывать срыв той или иной задачи отсутствием должной помощи со стороны НИИТМа. В результате НИИТМ чудовищно, неестественно разрастался. Макаров, казавшийся мне интеллигентным специалистом, оказался тупым, невежественным интриганом. В одной его лаборатории числилось более 100 человек, и хотя все они много работали, их фактическая деятельность была отрицательной.
Лаборатория проектировала ненужные собственные системы программного управления, хотя могла пользоваться тем, что сделал ЭНИМС или НИАТ. Чтобы оправдать это, придумывались теории о специфичности ракетной промышленности в отношении программного управления, хотя никакой такой специфичности не было.
Лозунгом Макарова было:
- Говорить одно, думать другое, а делать третье!
Это был чисто сталинский подход. Вероятно, Макаров был также связан с ГБ, поскольку первым распространял различные провокационные слухи.
Когда стало известно о бегстве Анатолия Кузнецова, Макаров тут же пустил слух, что Кузнецов - еврей и его настоящая фамилия - Зайчик.
Но Макаров был пигмеем по сравнению с главным боссом - главным конструктором Михаилом Ивановичем Ковалёвым. Ковалёв был хитрый, сметливый, но технически безграмотный мужик, под начальством которого работали 600 человек. Чтобы бдительно охранять свои тайны от возможных конкурентов, он держал в своём большом кабинете старого еврея (тот же приём, что у Владзиевского и Трапезникова), который один имел право отвечать по телефону в его отсутствие. Ковалёв не пропускал ни одного изобретения своих подчинённых, чтобы не навязать своего соавторства, набрал множество авторских свидетельств и имел звание заслуженного изобретателя. Это был наглый, профессиональный эксплуататор.
Поразительно, как он обращался с секретарём парторганизации! Обычно парторг института исключительно влиятельный человек. В НИИТМе он был посмешищем, и Ковалёв мог выгнать его из кабинета.
Когда я поступал в НИИТМ, я не знал точно, чего от меня хочет Макаров, но быстро понял. В НИИТМе почти не было технически грамотных людей, знавших иностранные языки. Как и во все ящики, туда сбивались серые люди, получавшие здесь более высокую зарплату. Но, как я быстро убедился, работа в ящике для динамичного человека была невыгодна, ибо лишала его всевозможных приработков: лекций, консультаций, публикаций. Чтобы получить разрешение на ничтожную публикацию, нужно было преодолеть чудовищные барьеры, так что охота публиковаться отпадала. Все динамичные люди рано или поздно уходили из ящиков либо в гражданскую промышленность, либо в Академию наук, либо в учебные институты. В ящиках оседала серость. Были, конечно, исключения, но немногие.
Макаров хотел, чтобы я стал чем-то вроде учёного еврея по составлению высокоумных записок, отчётов, а может быть, и для писания за него книг. Первое же задание меня глубоко возмутило. Макаров получил много денег на разработку токарного станка с программным управлением, но решительно ничего не сделал. Он хотел оправдаться псевдонаучным отчётом, в котором доказывалось бы, что в результате якобы большой работы была установлена нецелесообразность разработки этого станка.
Летом 69-го года Ковалёв, Макаров и ещё один сотрудник института Телятников отправились в Париж на международную выставку станков. Записались они на посещение года два назад и прошли все сложные инстанции утверждения. Условием включения в такие делегации по положению было знание иностранного языка. Все трое невежд указали в анкете, что якобы знают французский и даже посещали уроки французского, вряд ли зайдя далее приветствий.
В порядке наставления я велел им брать все проспекты и рекламные материалы, какие только имеются, и даже пытался им что-то втолковать по технической линии. Я говорил им, что по выставочным экземплярам на Западе судят в основном о возможностях фирм, а не о их действительной продукции. Но главная забота троицы была другая: в точности, как в известной песне Саши Галича, они закупали консервы, чай, водку, шоколад, колбасу, чтобы не тратить в Париже валюту на еду.
В Париже их устроили во вшивую гостиницу. Первым делом они пришли к консьержке просить кипяток, что трудно было ей объяснить. Поняв, она сказала им, что в их гостинице нельзя есть в номерах, ибо их вселили от жадности в почасовой бордель.
Телятникова, как младшего, Ковалёв и Макаров заставили таскать проспекты с чемоданом в руках. Их же главная задача была посетить знаменитый среди советских туристов склад барахла, которое сбывали им предприимчивые евреи. По сравнению с этим складом известный своей дешевизной магазин Тати выглядел как Ив Сен-Лоран. Вернулись они в Москву с чемоданом проспектов, но из них самих нельзя было выудить и двух слов, что же они видели на выставке. Они решительно ничего там не поняли, да это их и не интересовало.
Вот тут и была моя первая поистине грандиозная задача! Они заранее рассчитали, что отчёт за них напишу я по проспектам! Я должен был написать отчёт объёмом в несколько сот машинописных страниц за две-три недели! Вообще это была нереальная задача, но, как истинный стахановец, работая днями и ночами, я написал его и, окончив, ужаснулся, как некогда отец Фёдор в книге Ильфа и Петрова, от страха взобравшийся на неприступную скалу.
Отчёт Ковалёва и Макарова должен быть частью общего отчёта всей делегации. Они торопили меня, чтобы самим узнать, что же они видели на выставке, о чём они, я повторяю, не имели ни малейшего представления. Ковалёв был так поражён и благодарен, что дал мне месяц лишнего отпуска, но как! Он разрешил мне оформить как командировку поездки туда, куда я сам захочу.
В НИИТМе меня ждал, однако, и неприятный сюрприз. Совсем недавно было принято новое постановление о том, что все отчёты о заграничных поездках должны быть секретными, чтобы враг не знал, как советские люди пользуются его достижениями.
Сама идея секретного отчёта в секретном институте о поездке в Париж была нелепа, но сколько было нелепостей и почище этого.
Итак, составленный и уже отпечатанный мой исполинский труд, где, кстати, и имени моего упомянуто не было, был преступным и незаконным. Его нужно было перепечатать в секретном машинописном бюро. Но это бюро ничего не печатало с уже напечатанного в другом, несекретном бюро.
Мне следовало от руки переписать весь титанический отчёт в секретный блокнот, а с него уже секретное машинописное бюро могло перепечатать, как это полагается.
Я взмолился! Начались длинные переговоры, в результате коих Ковалёву удалось убедить начальницу первого отдела пойти на тяжёлый обман партии и правительства.
Обман заключался в том, что секретное бюро взяло незаконно рассекреченный отчёт в уже напечатанном виде и, задним числом, на каждой странице, на обратной её стороне отпечатало номер и индекс, чтобы было впечатление, будто отчёт печатался в секретном бюро. При всей мании секретности, в НИИМТе вскоре разгорелся скандал. Был там молодой, амбициозный начальник отдела Антропов, наживший себе много врагов. Ему-то и подстроили ловушку.
Кто-то побывал на выставке ФРГ и, представившись в разговоре Антроповым, попросил представителя фирмы выслать ему проспекты, дав сокровенный адрес НИИТМа.
Существовало правило, согласно которому сотрудникам ящиков можно было посещать международные выставки на территории СССР и беседовать с иностранцами, не называя своего имени и уж, конечно, организации.
Услужливые немцы выслали Антропову материалы, и того потянули в первый отдел. У Антропова были покровители и ему удалось вывернуться. Не думаю, чтобы добрались до виновного, весь трюк сделали через третье лицо, не работавшее в НИИТМ.Но система секретности трещала под нажимом коррупции. В один прекрасный день перед моим столом возник, как Мефистофель, румяный, элегантный, седовласый грузин с брюшком. Я с удивлением уставился на него.
- Разрэшите прэдставыться, - сказал гость, излучая лучезарную улыбку, - доцент Тбылысского полытэхничского института (назовём его Гардинашвили).
Гардинашвили явился прямо ко мне.
- Вы лучший специалыст по западной тэхнике. Я всэ врэмя чытаю ваши пэрэводы и рэфэраты. Я пышу докторскую и очэнь интэрэсуюсь новынкамы.
Короче говоря, Гардинашвили предложил мне сделку. Я обязывался разыскивать ему статьи наукообразного вида с большим числом формул и переводить их на русский язык, а он сам делал бы из этих статей нужный коктейль, который был бы представлен затем как докторская.
В Тбилиси и Баку всё сходило,- за деньги, разумеется. Разумеется, и мои услуги должны были быть щедро оплачены. Но как он попал в НИИТМ? Таких к нам не пускали.
- Я пошол в вашэ мыныстэрство, папрасыл и мнэ разрэшылы, - обольстительно улыбаясь, объяснил Гардинашвили.
Говоря по-русски, он дал там взятку. А почему это должно было меня удивлять? Незадолго до этого на Тульском чёрном рынке появились револьверы. ГБ направило туда сотрудников. Один из них наткнулся на продавца:
- Нужен автомат, - потребовал сотрудник ГБ.
- Автомат? Невозможно!
- Есть зелёненькие (т. е. доллары).
- Это другое дело.
Назавтра ему принесли автомат, и ГБ накрыло всю сеть.
Было ещё одно крайне отрицательное последствие моей работы в НИИТМ. Я дал подписку не общаться с иностранцами, что включало даже народы братских стран, вместе с Монголией.Сейчас дело коснулось Олега Прокофьева. Он давно разошёлся с Соней и уже почти семь лет добивался разрешения на брак с англичанкой - искусствоведом Камиллой Грей. Этот вопрос обсуждался на высших уровнях: Хрущёвым, Косыгиным и застопорился совсем после бегства на Запад Светланы Алиллуевой. Олег советовался со многими, в том числе и со мной. В последнее время главным его юридическим советником стал Алик Штромас. Честно говоря, я считал это невозможным.
И вдруг летом 69-го их брак разрешили в рамках обмена шпионами. Мой НИИТМ делал невозможным визит к Прокофьевым. Я позвонил Олегу и объяснил ему, что пока видеться с ним не могу.
Однажды Ковалёв пригласил меня на совещание. Приехал главный технолог знаменитого Днепропетровского ракетного завода, где генеральным конструктором был Янгель. По постановлению Совета Министров завод должен был в трёхгодичный срок освоить серийное производство “изделия”, для которого нужно было оборудование, которое НИИТМ должен был спроектировать. “Изделие” имело огромный диаметр, и было ясно, что речь идёт о новой баллистической ракете.
- А в постановлении записано изготовление такого станка? - спросил я.
- Нет, - скромно ответил главный технолог.
Меня это поразило. Такой станок был лимитирующим, и то, что именно его не вписали в постановление, где указываются обычно все субподрядчики с мельчайшей точностью, говорило по меньшей мере о преступной халатности. Спроектировать же и изготовить тяжёлый станок за 2 года в советских условиях было физически невозможно вообще, тем более без постановления Совета Министров, ибо нужно было найти ещё завод-изготовитель, производственные мощности которых всегда расписаны на много лет вперёд.
- Есть выход из положения, - придумал я. - Одна западногерманская фирма рекламирует на русском языке станки, которые она поставляла США для производства корпусных деталей ракеты “Сатурн”. Если они рекламируют это на русском, значит готовы поставить такие станки СССР.
Разумеется, со стороны немцев это было бы грубым нарушением политики эмбарго, но капиталистов это обычно не тревожит. Я, разумеется, ожидал, что главный технолог с радостью уцепится за такое предложение, ибо качество и поставка в срок были бы гарантированы.
- Нет! - поразил меня главный технолог. - У нас нет валюты.
Это была нелепица, ибо на что-что, а на ракеты СССР никогда не скупился.
- Ну, хорошо, - уступил я, - в предложениях чехов есть станки близкого габарита. Я не сомневаюсь, что они заинтересованы в любых заказах.
И это не понравилось главному технологу:
- Мы хотим, чтобы станок был спроектирован в НИИТМ.
Это уже выходило за рамки моего понимания. Главный технолог отнюдь не производил впечатление идиота, но то, что он предлагал, заведомо ставило под удар его организацию. Он не получит станок в срок, а когда получит, тот будет отвратительного качества, и он же с ним намучается.
Я принялся срочно обдумывать ситуацию и часа через два зашёл к Ковалёву:
- Михаил Иванович, мне кажется, что Днепр нарочно хочет, чтобы мы проектировали этот станок, чтобы получить отговорку, когда они заведомо не уложатся в срок. Он поэтому и не хочет импортных станков. Ведь их доставят в срок и отговорки не будет. Как бы вам не влипнуть.
Ковалёв отвёл глаза:
- Может ты и прав, только молчи.
В результате было принято предложение о проектировании станка. А для меня вскрылась истинная функция НИИТМ. Ковалёв отлично знал свою истинную роль - быть громоотводом для генеральных конструкторов в случае невыполнения ими правительственных заданий в срок. С этой целью те намеренно составляли проекты постановлений Совета Министров, чтобы их нельзя было выполнить прежде всего по вине технологических служб, за которые они не отвечали. Такая игра была возможна только в том случае, если те же генеральные конструкторы страховали НИИТМ от неприятностей. Перед лицом грозного, но невежественного Политбюро сложилась мафия, защищавшая себя от настойчивых попыток навязать им нереальные сроки. Ковалёв был мальчиком для битья, но щедро вознаграждался за это. Я думаю, что его реальная зарплата была в 3-5 раз выше номинальной.
В Джанхоте я познакомился с прелестной девушкой Ирой Г., внучкой генерала армии. Отец её, полковник, служил в Краснодаре, а она была студенткой местного университета. В Джанхоте она была вожатой в пионеротряде. От неё я много узнал о законах военной касты. Браки между детьми военных допускались, если разница в звании родителей не превышала одну-две ступени. Дочка генерал-майора могла выйти замуж за сына генерал-лейтенанта, или наоборот. Большие разрывы не допускались, чтобы не вызвать общения между людьми слишком разных положений. Правда, при такой системе стороны, вступавшие в брак, не считали себя слишком связанными, и это считалось нормой.Но дочка любого военного могла выйти замуж за молодого лейтенанта, ибо карьера в этом случае ему была обеспечена. Военная каста строго хранила замкнутость и в случае внешних браков своих детей исключала их из своей среды."
http://magazines.russ.ru/studio/2003/7/ag18.html
http://magazines.russ.ru/studio/2005/9/agu16.html
http://magazines.russ.ru/studio/2006/10/ag8.html