Храптович Альберт Иванович. Командир АПЛ
"..Вскоре мы закончили регламент ракетного комплекса, который проводился с участием гражданских инженеров Группы гарантийного надзора, (ГГН), и приступили к погрузке ракет. Весьма ответственная, трудоемкая операция. Командующий флотилией стал нас поторапливать - кого-то надо было менять на Боевом патрулировании. Мы работали почти круглосуточно, с перерывами только на сон в ночное время, старались успеть к заданному сроку. Последнюю ракету загрузили 8 июня около 22 часов. Поскольку было приказано уже в 6 утра выйти в море на контрольный выход, я вынужден был приказать командиру БЧ-2 заканчивать проверки систем обслуживания последней ракеты силами своей боевой части, остальной команде ужинать и спать. Подъем для приготовления корабля к бою и походу предстоял в 5 утра, так что отдохнуть было крайне необходимо. В том числе и мне самому.
https://proza.ru/2017/12/06/1589
Не успел прилечь, как командир БЧ-2 доложил мне, что один из блоков аппаратуры систем обслуживания ракеты, (АУ КСППО), неисправен и его надо заменить. При замене обязательно должны присутствовать специалисты ГГН. Я распорядился позвонить на базу, чтобы их оттуда доставили на корабль, и с их прибытием заменить блок. Да, не стоило бы затевать всё это, на ночь глядя. Куда проще было бы доложить командованию, что выйти в море в заданный срок из-за неисправности не сможем, и сделать всё днём. Но… Не хотелось срывать планы командования из-за такой мелочи. И, кроме того, был больше чем уверен - начальство, как обычно, прикажет мне всё сделать до утра, так что всё равно придется так сделать. Решил их не беспокоить. (Как говорится - знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил). Когда к полуночи мне доложили, что специалисты ГГН прибыли на борт и мои люди под их контролем приступили к замене блока, я успокоился и уснул.
А в 04 часа 52 минуты 9 июня командир БЧ-2 постучал ко мне в каюту: - Товарищ командир, у нас серьезные неприятности. После замены блока, при его проверке внезапно запустились насосы заполнения шахты №2. Автоматика отказала, останавливать их пришлось с местного поста. Пока останавливали, вода попала в шахту…
Не дослушав до конца, даю команду в ЦП:- Аварийная тревога, поступление воды в шахту №2!
По кораблю зазвенели звонки аварийной тревоги, моряки побежали по своим Боевым постам. А мы с командиром БЧ-2 в ракетный отсек. Смотрю на табло аварийной сигнализации и ни одного красного сигнала не вижу. Ни повышения давления, ни температуры. Горит только зеленый «Наличие воды в шахте». На душе чуть полегчало. Очень неприятно, конечно, придется докладывать командованию о «ЧП», будет сорван выход в море, о котором уже дано оповещение по флоту. Выслушивать ругань, упреки. Выгружать ракету, устранять последствия и т.д. Но самое главное - большой опасности, похоже, нет.
Приказал подготовиться к осушению шахты, но, прежде чем идти в ЦП, звонить оперативному дежурному, интуитивно, каким-то особым командирским чутьём понял, что на всякий случай надо отдраить кремольеру крышки шахты №2. (Кто не знает,что такое кремольера - это устройство, намертво фиксирующее крышку шахты в закрытом положении). По инструкции в подобном случае ничего такого не предполагалось. Но я дал команду отдраить кремольеру, и пошел в ЦП.
Только собрался оповестить экипаж по общекорабельной трансляции о том, что случилось, и дать отбой тревоги, как вдруг снаружи, по корпусу раздался сильный удар, потом второй, третий послабее. Даже зазвенело что-то в ЦП. И тут же запищал сигнал вызова от верхнего вахтенного и тот закричал по связи:- Центральный! Огонь и дым из второй шахты!!!
Трудно в это поверить, но факт: только что я переживал о том, что надо докладывать начальству, будут неприятности и т.п. А тут вдруг наступило полное спокойствие! И это при том, что авария с боевой ракетой, у которой ядерная боеголовка, мощностью в десятки бомб подобных той, что была сброшена на Хиросиму! Всё постороннее отошло на второй план. Мгновенно понял: ракета потекла, там горючее, окислитель самовоспламенились, быстро нарастающим давлением крышку шахты отбросило вверх как только была отдраена кремольера. Крышка упала назад, ударив о коминс шахты, (отсюда удар по корпусу), возможен взрыв… Всё это пронеслось в голове в одно мгновение, и дальше:- Четвертый! Открыть полностью крышку шахты №2! Включить орошение! Убрать посторонних людей из отсека, выставить вахту у переборок четвертого!
И далее всё, что полагается в подобных случаях: Наддув смежных отсеков, контроль ПДК по газу в 4 и смежных отсеках, включение в средства защиты и т.п. С этого момента и дальше всё, что происходило на подводной лодке строго и точно документировалось. (Забегая вперед, скажу, что никаких замечаний по принятым мерам борьбы за живучесть корабля Госкомиссией ПОЗЖЕ сделано не было).
Оперативный дежурный пункта погрузки ракет позвонил сам, (он видел лодку и клубы густого дыма с пламенем над ней из своей рубки):- Что там у вас происходит?!
Я коротко обрисовал ему обстановку, попросил убрать всех с пирса, организовать его оцепление, немедленно доложить во флотилию. Найти 4-5 человек, одеть в защитные комплекты и прислать ко мне на пирс, чтобы отдать швартовы. Корабль должен был отойти подальше в море, чтобы не подвергать опасности базу и ближайший посёлок. Могло случиться всякое, и даже просто пары горючего, окислителя выходившие в виде пара и дыма из открытой шахты, были смертельно опасны для окружающих.
О том в пункте перегрузки все прекрасно знали. Потому пространство вокруг корабля моментально опустело, ни о каком оцеплении, тем более об отдаче швартовых кораблю не было и речи. Корабль нами был полностью загерметизирован, я вел наблюдение за внешней обстановкой из боевой рубки через перископ. Хорошо видел полностью открытую крышку шахты №2 и часть самой шахты с ракетой. Из шахты валил густой дым, видны были струи воды системы орошения, обливавшие ракету. Огня видно не было.
Должен отметить здесь одну, на мой взгляд, немаловажную деталь. Как мне позже рассказали, несколько моих мичманов курили на пирсе, провожая одного из своих товарищей, который был отчислен из экипажа и уходил с корабля. Так вот, когда грохнула крышка шахты и оттуда повалил дым, вырвалось пламя, все они, (включая отчисленного мичмана!), бросились не прочь от корабля, а вниз, в отсеки, на свои Боевые посты! (Позже я пытался отстоять того мичмана перед командованием, вернуть его на службу. К сожалению, ничего не вышло). Такими моряками я, как их командир, могу только гордиться.
Всё это время шло экстренное приготовление корабля к бою и походу. Минут через сорок я доложил Командующему ТОФ о готовности корабля к выходу в море. (По тревоге были подняты командующие и штабы от нас до Москвы включительно, и установлена прямая связь с Командующим ТОФ и ГК ВМФ). Тот приказал мне подождать командира дивизии с флагманскими специалистами дивизии и флотилии, которые вот-вот уже должны прибыть, взять их на борт и немедленно отходить. Вскоре они действительно показались на пирсе. Я приказал принять их на борт через люк десятого отсека и там пока их оставить. Как ни настаивал комдив пропустить их в ЦП, я не разрешил, поскольку еще не был уверен в том, что в четвертом нет ядовитых паров или они не появятся.
Комдив, (видимо по совету флагманского ракетчика), посоветовал мне по "Каштану" начать прокачку аварийной шахты водой. Я категорически отказался, сказал, что пока система орошения справляется, смесь воды с компонентами топлива откачивается под нище моего крейсера за борт и там растворяется. А прокачка вынесет в малейших концентрациях в воздухе смертельно ядовитую ядовитую смесь для людей наверх. Я стою вплотную к плавкрану, всё прольётся и на него, может и там всё отравить. Комдив меня понял, своё предложение снял.
Одетые в защитные комплекты мои моряки отдали концы, я тоже одел защитный комплект и поднялся на мостик, задраив за собой люк. Управлять кораблем при выходе из базы иначе было невозможно. Оперативный обещал прислать буксир, чтобы он помог мне развернуться в узком месте, но я, не ожидая его, отошел от пирса:
- Турбине малый назад! Лево на борт!
Команды приходилось подавать, снимая для этого защитную маску. А шахта по-прежнему дымила ядовитым коричневым дымом почти совсем рядом с мостиком. Уже почти развернулся на выход из бухты, когда подошел ко мне буксир. На палубе у него, естественно, ни души. Капитан общается со мной из наглухо задраенной рубки через динамик, вынесенный на мачту. Я объясняюсь, в основном жестами, куда подойти, где помочь. Капитан буксира опытный, понимает меня без слов. Я лег на курс выхода из бухты, буксир идет со мной, рядом с носовой частью, на всякий случай, пока не пройду боновые ворота. Дали ход побольше, ветерок стал относить дым из шахты к корме. Появилась возможность снять маску, подышать. И вдруг на палубе буксира появляется… мой Алексей! Кричит:
- Отец! Как там у тебя?! - Я ему: - Ты как здесь оказался?! Ты же должен был улететь в Ленинград!
- Да уже собрал чемодан, когда услышал, что у тебя авария! Ну что тут скажешь? - Ладно, спрячься пока. У нас все живы и здоровы.
Позже выяснилось, что он действительно уже был готов ехать в аэропорт, когда кто-то позвонил им на рассвете и сообщил, что у меня тяжелая авария. Алексей сказал матери, что мне может понадобиться буксир, а в дежурстве как раз тот, на котором он работал. И что он там нужен. Побледнев, как полотно, она только и сказала: «Если так, то беги».
Вскоре мы прошли боновые ворота, там взял нас в сопровождение сторожевик с КВФ. Буксир вернулся в базу. Авачинский залив словно вымер. Ни одного судна, ни рыбака, ни души. Пока шли в заданный район слива горючего и окислителя, дымить из шахты стало меньше.
Мне доложили, что в четвертом отсеке паров не обнаружено, и я разрешил проход в ЦП комдиву с флагманскими специалистами. Вызвав на мостик старпома, я спустился вниз. Там у нас и состоялся первый разговор с комдивом. Надо отдать ему должное - и на этот раз он не стал возмущаться, кричать. Хотя мог предположить, что его карьере конец, (я уже говорил, что его предшественника, Привалова, сняли с должности за куда более мелкую аварию). Просто расспросил, что и как произошло, что было сделано. Прибывший к нам флагманский механик Л. Полещук, (да-да, тот самый, молодой механик с «К-122», теперь уже капитан 1 ранга и флагмех дивизии), осмотрелся, проверил состояние систем, механизмов и остался доволен - с его стороны по действиям его подчиненных никаких замечаний не было. Куда хуже было с ракетчиками. Те были потрясены, подавлены.
Но даже флагманский ракетчик флотилии Борис Ревенков, известный своей придирчивостью, язвительностью, спокойно разбирался в том, что произошло, и голос пока не повышал. (Интересно заметить, хотя, может быть, и не к месту, что у меня на корабле никто из начальников не кричал, не ругался, тем более на меня лично. Не знаю почему. На других кораблях такое бывало нередко. У меня, возможно, общая обстановка к тому не располагала).
Еще на подходе к району получили радио с ТОФ: «К вам идет группа офицеров штаба флота. Принять на борт, обеспечить безопасность».
Через какое-то время подошел эсминец, лег в дрейф на почтительном расстоянии от нас. Оттуда вышел на связь начальник штаба ТОФ вице-адмирал Р. Голосов. Передал, что с ним группа 15 человек, и спросил, готовы ли мы их принять.
Я комдиву:- Зачем нам столько? У нас и так офицеров из штабов много. Тем более, что в группе у Голосова наверняка половина политотдельцев. Где их размещать, как кормить? Комдив мне:- Да не обостряй ты, пусть идут.
Но я уперся. Согласились на том, что я сошлюсь на наличие серьезной опасности на борту и предложу Голосову взять с собой минимальное количество людей. А там пусть сам решает. Я знал Голосова еще по Северу и был уверен, что лишних он с собой не возьмет.
Всё точно: получив основание для сокращения числа штабных, он подошел к нам всего с четырьмя офицерами. Включая флагманского ракетчика, без политработников.
Когда Голосов поднялся на мостик, я коротко доложил ему обстановку. Он тут же, не теряя времени на разговоры, спустился вниз в ракетный отсек с офицерами штаба, и стал разбираться в сути дела на месте. Спокойно, без показной строгости, по-деловому. Позже он был назначен Председателем Государственной комиссии по расследованию причин нашей аварии. В этом плане нам повезло.
Через двое суток горючее, окислитель были слиты, шахта с пустой ракетой, (ядерные боеголовки оставались на месте), была прокачана, промыта и осушена. Можно было возвращаться туда же, в пункт погрузки-выгрузки, выгружать аварийную ракету и приступать к изучению обстоятельств и выяснению причин аварии. Страшная тяжесть свалилась с души не только у меня...
На пирсе нас уже ждала целая группа гражданских представителей науки и промышленности во главе с первым заместителем Генерального конструктора ракетного комплекса. Он был весьма важным, представительным и очень самоуверенным мужчиной, говорили, что он академик, (жаль, фамилию не запомнил).
Флагманский ракетчик флотилии Б.Ревенков сострил:- Ну, готовься, Альберт Иванович, сейчас тебя начнут раздевать!
- Это в каком же смысле, Борис Павлович?
- А в таком, что когда подобная авария произошла у Брычкова, тот готов был штаны с себя снять, чтобы комиссию ублажить.
- Ну не знаю, Борис Павлович, что там было у Брычкова, а за свои штаны я спокоен.
- Ну-ну, поглядим.
А почему я так ответил? Да потому, что к тому времени кое в чем мне удалось разобраться самому. Не вдаваясь в подробности, скажу: основное, что я понял, так это то, что прямой вины моих подчиненных в происшедшем, похоже, нет.
Подозревал кое-что, но прямых улик к тому не было. Каких-то грубых ошибок с их стороны, которые могли привести к аварии не было видно. Причину нештатного срабатывания насосов найти пока не удалось, времени на то было мало. Её предстояло выяснить комиссии.
Только пришвартовались, подали трап и Голосов сошел по нему на берег к оперативному дежурному, как с пирса двинулись на корабль те самые гражданские. Впереди всех в какой-то шапочке академик. Уверенно поднимается по трапу. Не только он сам, но и Ревенков онемели от изумления когда я приказал… не пускать их на корабль! Академик, не ожидавший ничего подобного, закипел от возмущения, (и это, конечно, могло сказаться на будущих выводах комиссии). Но я вежливо, спокойно объяснил ему, что допуск гражданских лиц на ракетный подводный крейсер стратегического назначения осуществляется только с разрешения начальника штаба флота, по списку подписанному им лично. И что им здорово повезло - начальник штаба только что сошел с корабля и находится у оперативного дежурного, буквально в 70 метрах отсюда. Так что никаких проблем.
Всё быстро уладилось, список составлен и подписан, и комиссия приступила к работе. Что произошло с самой ракетой, как действовали при аварии мои подчиненные, установить было нетрудно. К услугам комиссии была и сама ракета, и шахта, и мои люди, и документы, в которых, как я уже говорил, всё было зафиксировано до мельчайших подробностей.
Уже на второй или третий день выводы в этой части фактически были готовы. Особенно важно, что было установлено: когда в результате повышения давления в шахте из-за нештатного срабатывания насосов заполнения её водой образовалась трещина и течь в корпусе бака окислителя ракеты, сначала особых признаков аварии не было. (Потому мы с командиром БЧ-2 и не увидели красных сигналов об аварии на табло). Но затем в шахте произошло самовозгорание окислителя. Процесс повышения давления в герметичной шахте, а следовательно и разрушения баков ракеты, стал нарастать лавинообразно, буквально по секундам. Ученые мужи вычислили, если бы кремольера крышки шахты не была отдраена еще 8 секунд (!), её уже невозможно было бы отдраить. Её намертво заклинило бы. И взрыв ракеты с ядерными боеголовками в шахте был бы неизбежным. Что касается его последствий, то о них лучше и не говорить…
Можно только себе представить: на те 8 секунд задержался с докладом командиру корабля командир БЧ-2, (так бывает, когда боятся докладывать), чуть промедлил с действиями командир, не сумели быстро отдраить кремольеру с местного поста ракетчики по его приказу… И катастрофа стала бы неминуемой!
Так что в этой части вывод комиссии был однозначным: экипаж и командир действовали правильно, тем самым предотвратили тяжелую катастрофу с непредсказуемыми последствиями для корабля, базы и посёлка. Оставалось выяснить только одно - почему самопроизвольно запустились насосы заполнения шахты? Установить, кто в том виноват. Но именно этот простой вопрос оказался самым сложным.
Всё это время, пока комиссия трудилась в поте лица, вокруг происходили события, не менее «интересные». Параллельно с ней «заработали» политорганы, прокуратура, особый отдел. Дотошно опрашивались все члены экипажа, проверялась документация, содержание корабля и т.д. Как водится, выискивались и брались на заметку малейшие недостатки, чтобы потом иметь возможность вставить и своё «лыко в строку». Ну, а, при желании, как говорится, можно накопать кучу замечаний даже в кабине отличного истребителя, не то, что на таком огромном корабле с более чем сотней людей. Даже если эти замечания не имели никакого отношения к аварии. Например, политотдел выяснял, как часто проводились комсомольские и партийные собрания, присутствовал ли на них командир, а если присутствовал, то почему не выступал. Так же и другие.
Как-то захожу в ЦП, а там два адмирала из ГШ звонят Главкому. И докладывают, что есть замечанию по кораблю, по ведению документации, кто-то из матросов показал слабые знания и т.п. В общем, вина личного состава экипажа… Я буквально заорал:- Что вы делаете?! Комиссия пока еще никакой вины личного состава не установила!
- Но, командир, Главком требует информацию… Мы ведь обязаны ему доложить. - Обязаны, но не обязаны возводить напраслину! То, что вы делаете, просто подлость!
- Но это же только предварительно…- А что, можно подумать, вы будете потом менять свои выводы? Сами себя опровергать? Да и кто потом вас будет слушать, Главкому уже всё ясно, он своё мнение по вашим докладам уже составил.
И тут заходит в ЦП Голосов:- Что за шум, командир? Я объяснил ему, в чем дело. Голосов в свою очередь вскипел:- Какого черта, почему вы что-то докладываете Главкому без моего, Председателя комиссии ведома? Кто вам дал право делать заключения?
Но было поздно. Главком действительно тут же составил свое мнение и сделал выводы. Распорядился снять мой экипаж с корабля, сдать его другому экипажу, а мой отправить на переподготовку в Учебный центр. Слухи о таком его решении быстро дошли и до нас. Наше начальство, ничего мне не говоря, забегало, засуетилось, начало искать кем нас заменить, (наш первый экипаж был в отпуске, он исключался). Я был просто убит. Помню, поднялся из ЦП на мостик, закурил. (В другое время, будучи у пирса, такого бы себе не позволил, на то есть курилка на берегу). В голову лезли всякие мысли, типа: «Какой позор! Дослужился на старости лет. Что я скажу своим морякам, как смотреть в глаза свои родным, близким?».
Решил: немедленно подаю рапорт о списании с корабля под любым предлогом. Куда угодно, хоть в запас. В случае отказа, ложусь в госпиталь, списываюсь по здоровью. В общем, всякая чепуха. И тут ко мне на мостик поднимается Голосов. (Чудеса, да и только! Ну зачем ему надо было подниматься на мостик, когда корабль у пирса? Удивительная способность человека появляться там, где он в данный момент нужен):- Что приуныл, командир? О чем задумался? - Так вы же знаете - мой экипаж снимают с корабля! - А ты откуда знаешь? - Не имеет значения. Только я считаю, что это страшная несправедливость, оскорбление всех нас. А по отношению ко мне лично - унижение. И прошу Вас поддержать моё решение об отстранении от занимаемой должности и переводе на берег.
И вот что ответил мне Голосов. Не ручаюсь, что запомнил всё дословно, но, по сути он сказал так: - За те дни, которые я провел у тебя на корабле, я многое узнал, многое понял. И вот что я тебе скажу: я с тобой согласен! Решение Главкома преждевременное, несправедливое. Я буду тебя перед ним отстаивать!
Даже зная Голосова, такого я не ожидал. Неужели действительно решится пойти наперекор Главкому? Да кто я для него такой, чтобы портить из-за меня отношения с Главкомом? От которого лично зависело его дальнейшее назначение на должность Командующего флотом?! Но Голосов есть Голосов, он иначе не мог. Как ему удалось, не знаю, но он нас отстоял. Решение убрать нас с корабля, было отменено.
Но то - Голосов. А вот как вели себя мои непосредственные начальники. Зашел я как-то к оперативному дежурному, а там сидят Павлов, Амбаров и первый заместитель Павлова Н.Иванов. Естественно, я поздоровался. Так вот: ноль внимания! Никто из них даже головы ко мне не повернул! Я был для них теперь отработанным материалом, виновником их неприятностей, возможных последствий. Мало ли, что было в прошлом. Мысленно сплюнув, ушел.
Комиссия тем временем продолжала свою работу. Проверяли каждый элемент, включали и выключали каждый вид питания комплекса, задевали «случайно» кнопки на пультах, щелкали различными переключателями, (благо на пустой шахте можно было попробовать всё), меняли злополучный блок, и так далее и тому подобное. Насосы не запускались! И четвертый, и пятый, и шестой день прошли - ничего. Пошел слух: не тот ли это случай, когда «ученые не знают до конца, что сами придумали»? Получается, что личный состав не виноват, загадка в комплексе…
И те же начальники, только вчера еще меня не замечавшие, вдруг изменились, забегали:- Вот какие у нас люди! Мастера, герои! Как они справились с аварией!
Естественно, не столько о «наших людях» они при этом думали, как о собственных лаврах - как же, это они и научили и воспитали таких, это их заслуга. Позже друзья мне передали, что где-то на собрании тот же Н.Иванов ставил меня в пример, вот, мол, как надо действовать при аварии, даже если тебя разбудили в 4 утра…
Пригласили на беседу особисты. Там наши и московские.- Что - допрашивать будете? - спрашиваю.- Да нет, Альберт Иванович, мы пригласили Вас, чтобы сказать Вам то, что у нас нет никаких претензий ни к вам, ни к Вашему экипажу. Ни одного струсившего при аварии, врущего или что-то скрывающего. Вас можно поздравить.
И хотя я знал, что так люди проявляются в критической ситуации, что в повседневной жизни и службе они далеко не ангелы, тем не менее, был доволен. Значит, не пропали даром и мои, в числе других, труды по созданию экипажа.
Пригласил и адмирал-политработник, представитель Политуправления ВМФ. До этого он как-то тоже меня не замечал. А тут: - Вы лично, Альберт Иванович, ваши подчиненные показали себя в сложной ситуации не только настоящими моряками, но большими государственными людьми,- именно так он сказал, но потом, к моему удивлению, добавил: - К сожалению, при всем моем желании, я для вас сделать ничего не смогу. К чему он это добавил, я не понял. Смысл его последнего выражения дошел до меня позже.
На шестой, (или восьмой, уже точно не помню), день гражданская часть комиссии вздохнула, наконец, с облегчением. А то ведь назревала очень неприятная ситуация - что делать, если причина запуска насосов не будет найдена? Как быть со всеми аналогичными комплексами на других кораблях? Причина нашлась: насосы запустились при включении того самого блока, который меняли. Это произошло при неполной стыковке его со стойкой системы АУ КСППО… У гражданских ликование, у нас полный упадок настроения. Менял блок наш командир группы БЧ-2. Да, в присутствии и под контролем гражданских представителей ГГН. Но - наш. Значит, наша вина.
В принципе, я давно это понимал. Да и как могло быть иначе, если всё произошло именно при замене блока. Знал, кто именно из наших его менял... Надежда теплилась, что, может быть, всё-таки, причина в чем-то другом. Увы. Я, конечно, не мог сдаться так сразу. На итоговом заседании комиссии, куда меня пригласили, попросил слово. Сидевший рядом комдив: -Да брось ты, что тут можно еще сказать, всё ясно.
Но Голосов:- Давай командир, говори! Я поднялся и предложил еще раз вернуться к вопросу о причине аварии. Сказал, что мой командир группы менял блок под контролем инженеров ГГН. Он обязан делать это строго по инструкции, которая при этом должна лежать перед ним. Спросил у присутствующих здесь представителей ГГН:
- Была ли перед командиром группы Инструкция? Если была, может он в чем-то, тогда в чем именно её нарушил? Есть ли претензии к командиру группы?
Представители ГГН, естественно, ответили, что Инструкция была, и у них к командиру группы никаких претензий нет. (Они и нужны были на корабле для контроля, чтобы никто не допустил ошибок. И если бы они ошибку командира группы прозевали, не предотвратили, то в аварии была бы и их вина). Конечно, признать такое они не могли.
Тогда дальше: - Если претензий к командиру группы нет, значит, он действовал по Инструкции. Тогда скажите: как он мог перед включением блока в работу убедиться в том, что он полностью состыкован со стойкой? Есть ли на блоке или на стойке какая-нибудь сигнализация, светодиод или хотя бы механическая риска, свидетельствующие о том, что блок полностью состыкован? В чем он таким образом мог и обязан был убедиться? Представитель ГГН признал, что никакой сигнализации или иного указателя там нет.
- Нет!? Так скажите, в чем его вина?
Повисла тишина. Ни одного возражения, но и никаких комментариев. Пообещали учесть в будущем, этот пункт доработать. Ну а уже составленный Акт комиссии утвердить. Каким было его содержание, какие выводы - меня с ними никто не знакомил. В одном меня на словах заверили: комиссия против каких-либо наказаний личного состава. Что ж, спасибо и на том.
Думаю, не лишним будет упомянуть и о выводах следствия и прокуратуры уже с учетом последних результатов работы комиссии. Они просты: вины личного состава в происшедшей аварии нет. За решительные действия по предотвращению катастрофы личный состав экипажа заслуживает поощрения. (На что, как позже рассказал мне сам прокурор гарнизона, ему было отвечено: «Не ваше дело, мы сами знаем, кого поощрять, кого наказывать»).
И еще об одном, мне кажется, стоит упомянуть. Несколько позже, как-то в разговоре один из офицеров ракетно-технической базы, который участвовал в подаче ракеты на корабль, обмолвился, что, когда услышал об аварии у нас в шахте №2, у него внутри всё оборвалось. Оказывается, при транспортировке, когда именно эту ракету на пирсе поднимали краном с ложемента, она стукнулась об одну из стоек. Повреждений не обнаружили, так что решили продолжать погрузку. Я тогда сам того не видел, о том не знал, и позже, услышав о том уже после отъезда комиссии, нигде об этом разговоре упоминать не стал. Во-первых, поезд уже ушел. А во-вторых, не будь заброса воды в шахту, может, никакой аварии и не было бы. Но в уме осталась мысль - возможно два события наложились один на другой, и в результате случилось то, что случилось.
Наконец настал день, когда всё закончилось. Уходя с корабля, Рудольф Александрович Голосов пожал мне руку, как-то по-доброму улыбнулся и сказал:- Ну что, надеешься обойтись без фитиля? - Да вроде бы не за что. - Эх ты, забыл, что ли - «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!». Пожелал успехов в службе, счастливого плавания и с тем ушел. (Забегая вперед, скажу, что Командующим флотом он так и не стал. Очевидно, там, «наверху», такие, как он, были не нужны).
С помощью местного завода мы быстро восстановили шахту, ликвидировали все последствия аварии. Загрузили в неё практическую ракету, вышли в море, произвели старт. Всё прошло без сучка и задоринки, «боеголовки» на полигоне попали точно в цель. Прямо в море Командующий ТОФ объявил экипажу благодарность. Мы снова были на высоте. Через пару недель, загрузив боевую ракету и выполнив в море все положенные упражнения на контрольном выходе, заступили в Боевое дежурство в базе. В полной готовности к выходу на Боевое патрулирование в океан.
Как-то зашел вечером ко мне домой с бутылкой коньяка Леша Полещук:- Альберт, ты всех нас спас! Давай выпьем за тебя. Ну как тут не выпить? Вера быстро сообразила на стол, нагрузились мы тогда основательно. Как всегда, коньяка не хватило, добавили водки. Еще раз перебрали по косточкам всё случившееся во время аварии. Посмеялись над последним довольно смешным эпизодом, который произошел на моем корабле на днях. А случилось вот что.
Во время осмотра и проворачивания механизмов старпом доложил мне о весьма неприятном происшествии. Ночью, во время обхода корабля, дежурный мичман обнаружил, что вахтенный кормовых отсеков занят изготовлением модели подводной лодки, т.е. посторонним делом. Изъял у него модель и спрятал в свой, закрепленный на переборке небольшой сейф. Матрос был по последнему году службы, обозлился, и когда мичман ушел, снял сейф с креплений и выбросил его за борт через люк десятого. В том не было бы ничего особенно страшного, но дело в том, что там у мичмана было секретное описание одной из его систем!
Понятно, что потеря секретного документа - ЧП. В то время мне только не хватало еще одной неприятности, и я распорядился никому не докладывать, позвать без огласки, (понятно как), водолазов, сейф поднять, секретный документ просушить и вернуть в секретную часть. И ушел с корабля в штаб.
Вернулся уже после обеда, спрашиваю старпома Лютова: «Ну как?» . Тот: «Все в порядке, товарищ командир, всё сделано, как Вы сказали!». Я и успокоился. Но через какое-то время особист дивизии, встретив меня в штабе, спросил: «Ну что, Альберт Иванович, сейфы все на месте?». Я сделал вид, что удивился: «Ты это о чем?». (Ведь о том случае никто не должен был знать). Особист смеется: «А Вы старпома получше расспросите!».
Расспросил. И вот что выяснилось. Водолазы долго не могли найти сейф на дне у пирса возле нашей подводной лодки, видимо его снесло течением куда-то в сторону. Было решено взять другой такой же сейф, привязать к нему шкерт и сбросить его в воду. По нему водолазы найдут, куда снесло первый сейф, и поднимут. Так и сделали. Ко всеобщей радости участников операции, так удалось обнаружить потерянный сейф и поднять оба. Всё бы ничего, но тут выяснилось, что во втором сейфе тоже были секретные документы! Кому-то было смешно, а кое-кому грустно. К счастью, секретные документы, практически, не пострадали, их привели в порядок, сдали в секретную часть. Обошлось без последствий всем, не считая, конечно, виновника происшествия. Разумеется, утаить такой случай было невозможно. Вскоре над тем потешалась вся дивизия. Не знал всего только командир.
А после Дня ВМФ прошел слух: флот приказал представить меня к адмиральскому званию. Мне, конечно, ни слова, однако есть верный показатель - забегали кадровики, заскрипели в канцеляриях перья. Я воспрял духом, может не всё еще потеряно. Но тут звонит товарищ из Москвы: «Тебе и замполиту Главком объявил выговоры. Так сказать, за непринятие всех мер для предотвращения аварии».
Таким известием я был просто ошарашен. Шел по коридору штаба, не замечая ничего вокруг. И там встретился лицом к лицу с Павловым. Тот:- Ты чего такой? Объяснил, что мне Главком объявил выговор. Павлов:- Не может быть! Ты откуда знаешь? Ты понимаешь, как много для тебя это значит?
Пошел выяснять, а я пошел к себе. Удар для меня оказался неожиданным, я, было, уже расслабился, а потому он стал особенно сильным и неприятным. Даже сердце дало о себе знать. Ведь еще Эзоп, кажется, сказал: «Справедливость не должна зависеть от случайности». Хотя, какая тут может быть случайность? Разве что Главком был не в духе? Да нет, у него всегда во всем был виноват личный состав, независимо от фактических причин аварий.
Позже подумал: но ведь ничего особенного не случилось? Никто из моих начальников или подчиненных, (не считая замполита, которому такое наказание, от какого-то Главкома, а не от своего Политотдела, как говорится, до фонаря), из-за меня не наказан, не пострадал. А что касается меня - так есть же флотская поговорка: «Если виновного нет, его назначают». Ну вот, назначили меня. А есть и другая, та самая: «Что ни делается - всё к лучшему». В принципе, о взыскании от Главкома можно было забыть. Как говорил мой друг, Коля Анохин: «Да мало ли у меня взысканий. В том числе два от Главкома. А я вот ростом меньше не стал и в адмиралы вышел» . Да, но одно дело, если взыскание по заслугам…
Хотя, если честно, то в глубине души я понимал, конечно, что не так уж во всем прав. Была в той аварии моя вина, была...Вот если бы я тогда доложил командованию еще накануне поздно вечером о неисправности аппаратуры на одной из шахт и отказался бы производить замену блока ночью... Тем более, что экипаж и особенно ракетчики были в состоянии крайней усталости. Днем, скорее всего, ничего такого бы не случилось. Да, был уверен, что, как обычно, всё равно прикажут устранить неисправность до утра, и не захотел лишней нервотрепки и неприятностей...
Всё так. Но ведь всё предусмотреть невозможно. Есть даже такая мудрая народная пословица: "Знал бы, где упадешь, соломки бы постелил". Так бывает, что аварии и катастрофы случаются, и не только ночью. Главное - как с ними справляются, всё ли делается для того, чтобы не допустить более тяжелых последствий с гибелью людей и разрушением техники. Видимо, потому иной раз не оставляла мысль, что на месте Главкома на всё происшедшее в целом можно было бы взглянуть и по-другому. (Как, кстати, посмотрели и оценили командование флотилии и флота, непосредственно видевшие всё своими глазами) Но, как говорится, проехали.
Вспоминая и взвешивая всё, что произошло тогда, понял, наконец, и кое-что другое. На собственном опыте постиг смысл известного выражения: «Кто-то проживет всю жизнь, а так и не узнает, чего стоит он сам, его друзья, начальники, подчиненные,(кстати, им же и обученные и воспитанные) родные и близкие в критической ситуации, в обстановке серьёзной опасности. Когда проверяется на выдержку, профессионализм и порядочность не только сам человек, но и окружающие его люди».
Мне в моей жизни пришлось (повезло?) узнать и испытать то, что называют «Моментом истины»..
https://proza.ru/2017/12/06/1589
Не успел прилечь, как командир БЧ-2 доложил мне, что один из блоков аппаратуры систем обслуживания ракеты, (АУ КСППО), неисправен и его надо заменить. При замене обязательно должны присутствовать специалисты ГГН. Я распорядился позвонить на базу, чтобы их оттуда доставили на корабль, и с их прибытием заменить блок. Да, не стоило бы затевать всё это, на ночь глядя. Куда проще было бы доложить командованию, что выйти в море в заданный срок из-за неисправности не сможем, и сделать всё днём. Но… Не хотелось срывать планы командования из-за такой мелочи. И, кроме того, был больше чем уверен - начальство, как обычно, прикажет мне всё сделать до утра, так что всё равно придется так сделать. Решил их не беспокоить. (Как говорится - знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил). Когда к полуночи мне доложили, что специалисты ГГН прибыли на борт и мои люди под их контролем приступили к замене блока, я успокоился и уснул.
А в 04 часа 52 минуты 9 июня командир БЧ-2 постучал ко мне в каюту: - Товарищ командир, у нас серьезные неприятности. После замены блока, при его проверке внезапно запустились насосы заполнения шахты №2. Автоматика отказала, останавливать их пришлось с местного поста. Пока останавливали, вода попала в шахту…
Не дослушав до конца, даю команду в ЦП:- Аварийная тревога, поступление воды в шахту №2!
По кораблю зазвенели звонки аварийной тревоги, моряки побежали по своим Боевым постам. А мы с командиром БЧ-2 в ракетный отсек. Смотрю на табло аварийной сигнализации и ни одного красного сигнала не вижу. Ни повышения давления, ни температуры. Горит только зеленый «Наличие воды в шахте». На душе чуть полегчало. Очень неприятно, конечно, придется докладывать командованию о «ЧП», будет сорван выход в море, о котором уже дано оповещение по флоту. Выслушивать ругань, упреки. Выгружать ракету, устранять последствия и т.д. Но самое главное - большой опасности, похоже, нет.
Приказал подготовиться к осушению шахты, но, прежде чем идти в ЦП, звонить оперативному дежурному, интуитивно, каким-то особым командирским чутьём понял, что на всякий случай надо отдраить кремольеру крышки шахты №2. (Кто не знает,что такое кремольера - это устройство, намертво фиксирующее крышку шахты в закрытом положении). По инструкции в подобном случае ничего такого не предполагалось. Но я дал команду отдраить кремольеру, и пошел в ЦП.
Только собрался оповестить экипаж по общекорабельной трансляции о том, что случилось, и дать отбой тревоги, как вдруг снаружи, по корпусу раздался сильный удар, потом второй, третий послабее. Даже зазвенело что-то в ЦП. И тут же запищал сигнал вызова от верхнего вахтенного и тот закричал по связи:- Центральный! Огонь и дым из второй шахты!!!
Трудно в это поверить, но факт: только что я переживал о том, что надо докладывать начальству, будут неприятности и т.п. А тут вдруг наступило полное спокойствие! И это при том, что авария с боевой ракетой, у которой ядерная боеголовка, мощностью в десятки бомб подобных той, что была сброшена на Хиросиму! Всё постороннее отошло на второй план. Мгновенно понял: ракета потекла, там горючее, окислитель самовоспламенились, быстро нарастающим давлением крышку шахты отбросило вверх как только была отдраена кремольера. Крышка упала назад, ударив о коминс шахты, (отсюда удар по корпусу), возможен взрыв… Всё это пронеслось в голове в одно мгновение, и дальше:- Четвертый! Открыть полностью крышку шахты №2! Включить орошение! Убрать посторонних людей из отсека, выставить вахту у переборок четвертого!
И далее всё, что полагается в подобных случаях: Наддув смежных отсеков, контроль ПДК по газу в 4 и смежных отсеках, включение в средства защиты и т.п. С этого момента и дальше всё, что происходило на подводной лодке строго и точно документировалось. (Забегая вперед, скажу, что никаких замечаний по принятым мерам борьбы за живучесть корабля Госкомиссией ПОЗЖЕ сделано не было).
Оперативный дежурный пункта погрузки ракет позвонил сам, (он видел лодку и клубы густого дыма с пламенем над ней из своей рубки):- Что там у вас происходит?!
Я коротко обрисовал ему обстановку, попросил убрать всех с пирса, организовать его оцепление, немедленно доложить во флотилию. Найти 4-5 человек, одеть в защитные комплекты и прислать ко мне на пирс, чтобы отдать швартовы. Корабль должен был отойти подальше в море, чтобы не подвергать опасности базу и ближайший посёлок. Могло случиться всякое, и даже просто пары горючего, окислителя выходившие в виде пара и дыма из открытой шахты, были смертельно опасны для окружающих.
О том в пункте перегрузки все прекрасно знали. Потому пространство вокруг корабля моментально опустело, ни о каком оцеплении, тем более об отдаче швартовых кораблю не было и речи. Корабль нами был полностью загерметизирован, я вел наблюдение за внешней обстановкой из боевой рубки через перископ. Хорошо видел полностью открытую крышку шахты №2 и часть самой шахты с ракетой. Из шахты валил густой дым, видны были струи воды системы орошения, обливавшие ракету. Огня видно не было.
Должен отметить здесь одну, на мой взгляд, немаловажную деталь. Как мне позже рассказали, несколько моих мичманов курили на пирсе, провожая одного из своих товарищей, который был отчислен из экипажа и уходил с корабля. Так вот, когда грохнула крышка шахты и оттуда повалил дым, вырвалось пламя, все они, (включая отчисленного мичмана!), бросились не прочь от корабля, а вниз, в отсеки, на свои Боевые посты! (Позже я пытался отстоять того мичмана перед командованием, вернуть его на службу. К сожалению, ничего не вышло). Такими моряками я, как их командир, могу только гордиться.
Всё это время шло экстренное приготовление корабля к бою и походу. Минут через сорок я доложил Командующему ТОФ о готовности корабля к выходу в море. (По тревоге были подняты командующие и штабы от нас до Москвы включительно, и установлена прямая связь с Командующим ТОФ и ГК ВМФ). Тот приказал мне подождать командира дивизии с флагманскими специалистами дивизии и флотилии, которые вот-вот уже должны прибыть, взять их на борт и немедленно отходить. Вскоре они действительно показались на пирсе. Я приказал принять их на борт через люк десятого отсека и там пока их оставить. Как ни настаивал комдив пропустить их в ЦП, я не разрешил, поскольку еще не был уверен в том, что в четвертом нет ядовитых паров или они не появятся.
Комдив, (видимо по совету флагманского ракетчика), посоветовал мне по "Каштану" начать прокачку аварийной шахты водой. Я категорически отказался, сказал, что пока система орошения справляется, смесь воды с компонентами топлива откачивается под нище моего крейсера за борт и там растворяется. А прокачка вынесет в малейших концентрациях в воздухе смертельно ядовитую ядовитую смесь для людей наверх. Я стою вплотную к плавкрану, всё прольётся и на него, может и там всё отравить. Комдив меня понял, своё предложение снял.
Одетые в защитные комплекты мои моряки отдали концы, я тоже одел защитный комплект и поднялся на мостик, задраив за собой люк. Управлять кораблем при выходе из базы иначе было невозможно. Оперативный обещал прислать буксир, чтобы он помог мне развернуться в узком месте, но я, не ожидая его, отошел от пирса:
- Турбине малый назад! Лево на борт!
Команды приходилось подавать, снимая для этого защитную маску. А шахта по-прежнему дымила ядовитым коричневым дымом почти совсем рядом с мостиком. Уже почти развернулся на выход из бухты, когда подошел ко мне буксир. На палубе у него, естественно, ни души. Капитан общается со мной из наглухо задраенной рубки через динамик, вынесенный на мачту. Я объясняюсь, в основном жестами, куда подойти, где помочь. Капитан буксира опытный, понимает меня без слов. Я лег на курс выхода из бухты, буксир идет со мной, рядом с носовой частью, на всякий случай, пока не пройду боновые ворота. Дали ход побольше, ветерок стал относить дым из шахты к корме. Появилась возможность снять маску, подышать. И вдруг на палубе буксира появляется… мой Алексей! Кричит:
- Отец! Как там у тебя?! - Я ему: - Ты как здесь оказался?! Ты же должен был улететь в Ленинград!
- Да уже собрал чемодан, когда услышал, что у тебя авария! Ну что тут скажешь? - Ладно, спрячься пока. У нас все живы и здоровы.
Позже выяснилось, что он действительно уже был готов ехать в аэропорт, когда кто-то позвонил им на рассвете и сообщил, что у меня тяжелая авария. Алексей сказал матери, что мне может понадобиться буксир, а в дежурстве как раз тот, на котором он работал. И что он там нужен. Побледнев, как полотно, она только и сказала: «Если так, то беги».
Вскоре мы прошли боновые ворота, там взял нас в сопровождение сторожевик с КВФ. Буксир вернулся в базу. Авачинский залив словно вымер. Ни одного судна, ни рыбака, ни души. Пока шли в заданный район слива горючего и окислителя, дымить из шахты стало меньше.
Мне доложили, что в четвертом отсеке паров не обнаружено, и я разрешил проход в ЦП комдиву с флагманскими специалистами. Вызвав на мостик старпома, я спустился вниз. Там у нас и состоялся первый разговор с комдивом. Надо отдать ему должное - и на этот раз он не стал возмущаться, кричать. Хотя мог предположить, что его карьере конец, (я уже говорил, что его предшественника, Привалова, сняли с должности за куда более мелкую аварию). Просто расспросил, что и как произошло, что было сделано. Прибывший к нам флагманский механик Л. Полещук, (да-да, тот самый, молодой механик с «К-122», теперь уже капитан 1 ранга и флагмех дивизии), осмотрелся, проверил состояние систем, механизмов и остался доволен - с его стороны по действиям его подчиненных никаких замечаний не было. Куда хуже было с ракетчиками. Те были потрясены, подавлены.
Но даже флагманский ракетчик флотилии Борис Ревенков, известный своей придирчивостью, язвительностью, спокойно разбирался в том, что произошло, и голос пока не повышал. (Интересно заметить, хотя, может быть, и не к месту, что у меня на корабле никто из начальников не кричал, не ругался, тем более на меня лично. Не знаю почему. На других кораблях такое бывало нередко. У меня, возможно, общая обстановка к тому не располагала).
Еще на подходе к району получили радио с ТОФ: «К вам идет группа офицеров штаба флота. Принять на борт, обеспечить безопасность».
Через какое-то время подошел эсминец, лег в дрейф на почтительном расстоянии от нас. Оттуда вышел на связь начальник штаба ТОФ вице-адмирал Р. Голосов. Передал, что с ним группа 15 человек, и спросил, готовы ли мы их принять.
Я комдиву:- Зачем нам столько? У нас и так офицеров из штабов много. Тем более, что в группе у Голосова наверняка половина политотдельцев. Где их размещать, как кормить? Комдив мне:- Да не обостряй ты, пусть идут.
Но я уперся. Согласились на том, что я сошлюсь на наличие серьезной опасности на борту и предложу Голосову взять с собой минимальное количество людей. А там пусть сам решает. Я знал Голосова еще по Северу и был уверен, что лишних он с собой не возьмет.
Всё точно: получив основание для сокращения числа штабных, он подошел к нам всего с четырьмя офицерами. Включая флагманского ракетчика, без политработников.
Когда Голосов поднялся на мостик, я коротко доложил ему обстановку. Он тут же, не теряя времени на разговоры, спустился вниз в ракетный отсек с офицерами штаба, и стал разбираться в сути дела на месте. Спокойно, без показной строгости, по-деловому. Позже он был назначен Председателем Государственной комиссии по расследованию причин нашей аварии. В этом плане нам повезло.
Через двое суток горючее, окислитель были слиты, шахта с пустой ракетой, (ядерные боеголовки оставались на месте), была прокачана, промыта и осушена. Можно было возвращаться туда же, в пункт погрузки-выгрузки, выгружать аварийную ракету и приступать к изучению обстоятельств и выяснению причин аварии. Страшная тяжесть свалилась с души не только у меня...
На пирсе нас уже ждала целая группа гражданских представителей науки и промышленности во главе с первым заместителем Генерального конструктора ракетного комплекса. Он был весьма важным, представительным и очень самоуверенным мужчиной, говорили, что он академик, (жаль, фамилию не запомнил).
Флагманский ракетчик флотилии Б.Ревенков сострил:- Ну, готовься, Альберт Иванович, сейчас тебя начнут раздевать!
- Это в каком же смысле, Борис Павлович?
- А в таком, что когда подобная авария произошла у Брычкова, тот готов был штаны с себя снять, чтобы комиссию ублажить.
- Ну не знаю, Борис Павлович, что там было у Брычкова, а за свои штаны я спокоен.
- Ну-ну, поглядим.
А почему я так ответил? Да потому, что к тому времени кое в чем мне удалось разобраться самому. Не вдаваясь в подробности, скажу: основное, что я понял, так это то, что прямой вины моих подчиненных в происшедшем, похоже, нет.
Подозревал кое-что, но прямых улик к тому не было. Каких-то грубых ошибок с их стороны, которые могли привести к аварии не было видно. Причину нештатного срабатывания насосов найти пока не удалось, времени на то было мало. Её предстояло выяснить комиссии.
Только пришвартовались, подали трап и Голосов сошел по нему на берег к оперативному дежурному, как с пирса двинулись на корабль те самые гражданские. Впереди всех в какой-то шапочке академик. Уверенно поднимается по трапу. Не только он сам, но и Ревенков онемели от изумления когда я приказал… не пускать их на корабль! Академик, не ожидавший ничего подобного, закипел от возмущения, (и это, конечно, могло сказаться на будущих выводах комиссии). Но я вежливо, спокойно объяснил ему, что допуск гражданских лиц на ракетный подводный крейсер стратегического назначения осуществляется только с разрешения начальника штаба флота, по списку подписанному им лично. И что им здорово повезло - начальник штаба только что сошел с корабля и находится у оперативного дежурного, буквально в 70 метрах отсюда. Так что никаких проблем.
Всё быстро уладилось, список составлен и подписан, и комиссия приступила к работе. Что произошло с самой ракетой, как действовали при аварии мои подчиненные, установить было нетрудно. К услугам комиссии была и сама ракета, и шахта, и мои люди, и документы, в которых, как я уже говорил, всё было зафиксировано до мельчайших подробностей.
Уже на второй или третий день выводы в этой части фактически были готовы. Особенно важно, что было установлено: когда в результате повышения давления в шахте из-за нештатного срабатывания насосов заполнения её водой образовалась трещина и течь в корпусе бака окислителя ракеты, сначала особых признаков аварии не было. (Потому мы с командиром БЧ-2 и не увидели красных сигналов об аварии на табло). Но затем в шахте произошло самовозгорание окислителя. Процесс повышения давления в герметичной шахте, а следовательно и разрушения баков ракеты, стал нарастать лавинообразно, буквально по секундам. Ученые мужи вычислили, если бы кремольера крышки шахты не была отдраена еще 8 секунд (!), её уже невозможно было бы отдраить. Её намертво заклинило бы. И взрыв ракеты с ядерными боеголовками в шахте был бы неизбежным. Что касается его последствий, то о них лучше и не говорить…
Можно только себе представить: на те 8 секунд задержался с докладом командиру корабля командир БЧ-2, (так бывает, когда боятся докладывать), чуть промедлил с действиями командир, не сумели быстро отдраить кремольеру с местного поста ракетчики по его приказу… И катастрофа стала бы неминуемой!
Так что в этой части вывод комиссии был однозначным: экипаж и командир действовали правильно, тем самым предотвратили тяжелую катастрофу с непредсказуемыми последствиями для корабля, базы и посёлка. Оставалось выяснить только одно - почему самопроизвольно запустились насосы заполнения шахты? Установить, кто в том виноват. Но именно этот простой вопрос оказался самым сложным.
Всё это время, пока комиссия трудилась в поте лица, вокруг происходили события, не менее «интересные». Параллельно с ней «заработали» политорганы, прокуратура, особый отдел. Дотошно опрашивались все члены экипажа, проверялась документация, содержание корабля и т.д. Как водится, выискивались и брались на заметку малейшие недостатки, чтобы потом иметь возможность вставить и своё «лыко в строку». Ну, а, при желании, как говорится, можно накопать кучу замечаний даже в кабине отличного истребителя, не то, что на таком огромном корабле с более чем сотней людей. Даже если эти замечания не имели никакого отношения к аварии. Например, политотдел выяснял, как часто проводились комсомольские и партийные собрания, присутствовал ли на них командир, а если присутствовал, то почему не выступал. Так же и другие.
Как-то захожу в ЦП, а там два адмирала из ГШ звонят Главкому. И докладывают, что есть замечанию по кораблю, по ведению документации, кто-то из матросов показал слабые знания и т.п. В общем, вина личного состава экипажа… Я буквально заорал:- Что вы делаете?! Комиссия пока еще никакой вины личного состава не установила!
- Но, командир, Главком требует информацию… Мы ведь обязаны ему доложить. - Обязаны, но не обязаны возводить напраслину! То, что вы делаете, просто подлость!
- Но это же только предварительно…- А что, можно подумать, вы будете потом менять свои выводы? Сами себя опровергать? Да и кто потом вас будет слушать, Главкому уже всё ясно, он своё мнение по вашим докладам уже составил.
И тут заходит в ЦП Голосов:- Что за шум, командир? Я объяснил ему, в чем дело. Голосов в свою очередь вскипел:- Какого черта, почему вы что-то докладываете Главкому без моего, Председателя комиссии ведома? Кто вам дал право делать заключения?
Но было поздно. Главком действительно тут же составил свое мнение и сделал выводы. Распорядился снять мой экипаж с корабля, сдать его другому экипажу, а мой отправить на переподготовку в Учебный центр. Слухи о таком его решении быстро дошли и до нас. Наше начальство, ничего мне не говоря, забегало, засуетилось, начало искать кем нас заменить, (наш первый экипаж был в отпуске, он исключался). Я был просто убит. Помню, поднялся из ЦП на мостик, закурил. (В другое время, будучи у пирса, такого бы себе не позволил, на то есть курилка на берегу). В голову лезли всякие мысли, типа: «Какой позор! Дослужился на старости лет. Что я скажу своим морякам, как смотреть в глаза свои родным, близким?».
Решил: немедленно подаю рапорт о списании с корабля под любым предлогом. Куда угодно, хоть в запас. В случае отказа, ложусь в госпиталь, списываюсь по здоровью. В общем, всякая чепуха. И тут ко мне на мостик поднимается Голосов. (Чудеса, да и только! Ну зачем ему надо было подниматься на мостик, когда корабль у пирса? Удивительная способность человека появляться там, где он в данный момент нужен):- Что приуныл, командир? О чем задумался? - Так вы же знаете - мой экипаж снимают с корабля! - А ты откуда знаешь? - Не имеет значения. Только я считаю, что это страшная несправедливость, оскорбление всех нас. А по отношению ко мне лично - унижение. И прошу Вас поддержать моё решение об отстранении от занимаемой должности и переводе на берег.
И вот что ответил мне Голосов. Не ручаюсь, что запомнил всё дословно, но, по сути он сказал так: - За те дни, которые я провел у тебя на корабле, я многое узнал, многое понял. И вот что я тебе скажу: я с тобой согласен! Решение Главкома преждевременное, несправедливое. Я буду тебя перед ним отстаивать!
Даже зная Голосова, такого я не ожидал. Неужели действительно решится пойти наперекор Главкому? Да кто я для него такой, чтобы портить из-за меня отношения с Главкомом? От которого лично зависело его дальнейшее назначение на должность Командующего флотом?! Но Голосов есть Голосов, он иначе не мог. Как ему удалось, не знаю, но он нас отстоял. Решение убрать нас с корабля, было отменено.
Но то - Голосов. А вот как вели себя мои непосредственные начальники. Зашел я как-то к оперативному дежурному, а там сидят Павлов, Амбаров и первый заместитель Павлова Н.Иванов. Естественно, я поздоровался. Так вот: ноль внимания! Никто из них даже головы ко мне не повернул! Я был для них теперь отработанным материалом, виновником их неприятностей, возможных последствий. Мало ли, что было в прошлом. Мысленно сплюнув, ушел.
Комиссия тем временем продолжала свою работу. Проверяли каждый элемент, включали и выключали каждый вид питания комплекса, задевали «случайно» кнопки на пультах, щелкали различными переключателями, (благо на пустой шахте можно было попробовать всё), меняли злополучный блок, и так далее и тому подобное. Насосы не запускались! И четвертый, и пятый, и шестой день прошли - ничего. Пошел слух: не тот ли это случай, когда «ученые не знают до конца, что сами придумали»? Получается, что личный состав не виноват, загадка в комплексе…
И те же начальники, только вчера еще меня не замечавшие, вдруг изменились, забегали:- Вот какие у нас люди! Мастера, герои! Как они справились с аварией!
Естественно, не столько о «наших людях» они при этом думали, как о собственных лаврах - как же, это они и научили и воспитали таких, это их заслуга. Позже друзья мне передали, что где-то на собрании тот же Н.Иванов ставил меня в пример, вот, мол, как надо действовать при аварии, даже если тебя разбудили в 4 утра…
Пригласили на беседу особисты. Там наши и московские.- Что - допрашивать будете? - спрашиваю.- Да нет, Альберт Иванович, мы пригласили Вас, чтобы сказать Вам то, что у нас нет никаких претензий ни к вам, ни к Вашему экипажу. Ни одного струсившего при аварии, врущего или что-то скрывающего. Вас можно поздравить.
И хотя я знал, что так люди проявляются в критической ситуации, что в повседневной жизни и службе они далеко не ангелы, тем не менее, был доволен. Значит, не пропали даром и мои, в числе других, труды по созданию экипажа.
Пригласил и адмирал-политработник, представитель Политуправления ВМФ. До этого он как-то тоже меня не замечал. А тут: - Вы лично, Альберт Иванович, ваши подчиненные показали себя в сложной ситуации не только настоящими моряками, но большими государственными людьми,- именно так он сказал, но потом, к моему удивлению, добавил: - К сожалению, при всем моем желании, я для вас сделать ничего не смогу. К чему он это добавил, я не понял. Смысл его последнего выражения дошел до меня позже.
На шестой, (или восьмой, уже точно не помню), день гражданская часть комиссии вздохнула, наконец, с облегчением. А то ведь назревала очень неприятная ситуация - что делать, если причина запуска насосов не будет найдена? Как быть со всеми аналогичными комплексами на других кораблях? Причина нашлась: насосы запустились при включении того самого блока, который меняли. Это произошло при неполной стыковке его со стойкой системы АУ КСППО… У гражданских ликование, у нас полный упадок настроения. Менял блок наш командир группы БЧ-2. Да, в присутствии и под контролем гражданских представителей ГГН. Но - наш. Значит, наша вина.
В принципе, я давно это понимал. Да и как могло быть иначе, если всё произошло именно при замене блока. Знал, кто именно из наших его менял... Надежда теплилась, что, может быть, всё-таки, причина в чем-то другом. Увы. Я, конечно, не мог сдаться так сразу. На итоговом заседании комиссии, куда меня пригласили, попросил слово. Сидевший рядом комдив: -Да брось ты, что тут можно еще сказать, всё ясно.
Но Голосов:- Давай командир, говори! Я поднялся и предложил еще раз вернуться к вопросу о причине аварии. Сказал, что мой командир группы менял блок под контролем инженеров ГГН. Он обязан делать это строго по инструкции, которая при этом должна лежать перед ним. Спросил у присутствующих здесь представителей ГГН:
- Была ли перед командиром группы Инструкция? Если была, может он в чем-то, тогда в чем именно её нарушил? Есть ли претензии к командиру группы?
Представители ГГН, естественно, ответили, что Инструкция была, и у них к командиру группы никаких претензий нет. (Они и нужны были на корабле для контроля, чтобы никто не допустил ошибок. И если бы они ошибку командира группы прозевали, не предотвратили, то в аварии была бы и их вина). Конечно, признать такое они не могли.
Тогда дальше: - Если претензий к командиру группы нет, значит, он действовал по Инструкции. Тогда скажите: как он мог перед включением блока в работу убедиться в том, что он полностью состыкован со стойкой? Есть ли на блоке или на стойке какая-нибудь сигнализация, светодиод или хотя бы механическая риска, свидетельствующие о том, что блок полностью состыкован? В чем он таким образом мог и обязан был убедиться? Представитель ГГН признал, что никакой сигнализации или иного указателя там нет.
- Нет!? Так скажите, в чем его вина?
Повисла тишина. Ни одного возражения, но и никаких комментариев. Пообещали учесть в будущем, этот пункт доработать. Ну а уже составленный Акт комиссии утвердить. Каким было его содержание, какие выводы - меня с ними никто не знакомил. В одном меня на словах заверили: комиссия против каких-либо наказаний личного состава. Что ж, спасибо и на том.
Думаю, не лишним будет упомянуть и о выводах следствия и прокуратуры уже с учетом последних результатов работы комиссии. Они просты: вины личного состава в происшедшей аварии нет. За решительные действия по предотвращению катастрофы личный состав экипажа заслуживает поощрения. (На что, как позже рассказал мне сам прокурор гарнизона, ему было отвечено: «Не ваше дело, мы сами знаем, кого поощрять, кого наказывать»).
И еще об одном, мне кажется, стоит упомянуть. Несколько позже, как-то в разговоре один из офицеров ракетно-технической базы, который участвовал в подаче ракеты на корабль, обмолвился, что, когда услышал об аварии у нас в шахте №2, у него внутри всё оборвалось. Оказывается, при транспортировке, когда именно эту ракету на пирсе поднимали краном с ложемента, она стукнулась об одну из стоек. Повреждений не обнаружили, так что решили продолжать погрузку. Я тогда сам того не видел, о том не знал, и позже, услышав о том уже после отъезда комиссии, нигде об этом разговоре упоминать не стал. Во-первых, поезд уже ушел. А во-вторых, не будь заброса воды в шахту, может, никакой аварии и не было бы. Но в уме осталась мысль - возможно два события наложились один на другой, и в результате случилось то, что случилось.
Наконец настал день, когда всё закончилось. Уходя с корабля, Рудольф Александрович Голосов пожал мне руку, как-то по-доброму улыбнулся и сказал:- Ну что, надеешься обойтись без фитиля? - Да вроде бы не за что. - Эх ты, забыл, что ли - «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!». Пожелал успехов в службе, счастливого плавания и с тем ушел. (Забегая вперед, скажу, что Командующим флотом он так и не стал. Очевидно, там, «наверху», такие, как он, были не нужны).
С помощью местного завода мы быстро восстановили шахту, ликвидировали все последствия аварии. Загрузили в неё практическую ракету, вышли в море, произвели старт. Всё прошло без сучка и задоринки, «боеголовки» на полигоне попали точно в цель. Прямо в море Командующий ТОФ объявил экипажу благодарность. Мы снова были на высоте. Через пару недель, загрузив боевую ракету и выполнив в море все положенные упражнения на контрольном выходе, заступили в Боевое дежурство в базе. В полной готовности к выходу на Боевое патрулирование в океан.
Как-то зашел вечером ко мне домой с бутылкой коньяка Леша Полещук:- Альберт, ты всех нас спас! Давай выпьем за тебя. Ну как тут не выпить? Вера быстро сообразила на стол, нагрузились мы тогда основательно. Как всегда, коньяка не хватило, добавили водки. Еще раз перебрали по косточкам всё случившееся во время аварии. Посмеялись над последним довольно смешным эпизодом, который произошел на моем корабле на днях. А случилось вот что.
Во время осмотра и проворачивания механизмов старпом доложил мне о весьма неприятном происшествии. Ночью, во время обхода корабля, дежурный мичман обнаружил, что вахтенный кормовых отсеков занят изготовлением модели подводной лодки, т.е. посторонним делом. Изъял у него модель и спрятал в свой, закрепленный на переборке небольшой сейф. Матрос был по последнему году службы, обозлился, и когда мичман ушел, снял сейф с креплений и выбросил его за борт через люк десятого. В том не было бы ничего особенно страшного, но дело в том, что там у мичмана было секретное описание одной из его систем!
Понятно, что потеря секретного документа - ЧП. В то время мне только не хватало еще одной неприятности, и я распорядился никому не докладывать, позвать без огласки, (понятно как), водолазов, сейф поднять, секретный документ просушить и вернуть в секретную часть. И ушел с корабля в штаб.
Вернулся уже после обеда, спрашиваю старпома Лютова: «Ну как?» . Тот: «Все в порядке, товарищ командир, всё сделано, как Вы сказали!». Я и успокоился. Но через какое-то время особист дивизии, встретив меня в штабе, спросил: «Ну что, Альберт Иванович, сейфы все на месте?». Я сделал вид, что удивился: «Ты это о чем?». (Ведь о том случае никто не должен был знать). Особист смеется: «А Вы старпома получше расспросите!».
Расспросил. И вот что выяснилось. Водолазы долго не могли найти сейф на дне у пирса возле нашей подводной лодки, видимо его снесло течением куда-то в сторону. Было решено взять другой такой же сейф, привязать к нему шкерт и сбросить его в воду. По нему водолазы найдут, куда снесло первый сейф, и поднимут. Так и сделали. Ко всеобщей радости участников операции, так удалось обнаружить потерянный сейф и поднять оба. Всё бы ничего, но тут выяснилось, что во втором сейфе тоже были секретные документы! Кому-то было смешно, а кое-кому грустно. К счастью, секретные документы, практически, не пострадали, их привели в порядок, сдали в секретную часть. Обошлось без последствий всем, не считая, конечно, виновника происшествия. Разумеется, утаить такой случай было невозможно. Вскоре над тем потешалась вся дивизия. Не знал всего только командир.
А после Дня ВМФ прошел слух: флот приказал представить меня к адмиральскому званию. Мне, конечно, ни слова, однако есть верный показатель - забегали кадровики, заскрипели в канцеляриях перья. Я воспрял духом, может не всё еще потеряно. Но тут звонит товарищ из Москвы: «Тебе и замполиту Главком объявил выговоры. Так сказать, за непринятие всех мер для предотвращения аварии».
Таким известием я был просто ошарашен. Шел по коридору штаба, не замечая ничего вокруг. И там встретился лицом к лицу с Павловым. Тот:- Ты чего такой? Объяснил, что мне Главком объявил выговор. Павлов:- Не может быть! Ты откуда знаешь? Ты понимаешь, как много для тебя это значит?
Пошел выяснять, а я пошел к себе. Удар для меня оказался неожиданным, я, было, уже расслабился, а потому он стал особенно сильным и неприятным. Даже сердце дало о себе знать. Ведь еще Эзоп, кажется, сказал: «Справедливость не должна зависеть от случайности». Хотя, какая тут может быть случайность? Разве что Главком был не в духе? Да нет, у него всегда во всем был виноват личный состав, независимо от фактических причин аварий.
Позже подумал: но ведь ничего особенного не случилось? Никто из моих начальников или подчиненных, (не считая замполита, которому такое наказание, от какого-то Главкома, а не от своего Политотдела, как говорится, до фонаря), из-за меня не наказан, не пострадал. А что касается меня - так есть же флотская поговорка: «Если виновного нет, его назначают». Ну вот, назначили меня. А есть и другая, та самая: «Что ни делается - всё к лучшему». В принципе, о взыскании от Главкома можно было забыть. Как говорил мой друг, Коля Анохин: «Да мало ли у меня взысканий. В том числе два от Главкома. А я вот ростом меньше не стал и в адмиралы вышел» . Да, но одно дело, если взыскание по заслугам…
Хотя, если честно, то в глубине души я понимал, конечно, что не так уж во всем прав. Была в той аварии моя вина, была...Вот если бы я тогда доложил командованию еще накануне поздно вечером о неисправности аппаратуры на одной из шахт и отказался бы производить замену блока ночью... Тем более, что экипаж и особенно ракетчики были в состоянии крайней усталости. Днем, скорее всего, ничего такого бы не случилось. Да, был уверен, что, как обычно, всё равно прикажут устранить неисправность до утра, и не захотел лишней нервотрепки и неприятностей...
Всё так. Но ведь всё предусмотреть невозможно. Есть даже такая мудрая народная пословица: "Знал бы, где упадешь, соломки бы постелил". Так бывает, что аварии и катастрофы случаются, и не только ночью. Главное - как с ними справляются, всё ли делается для того, чтобы не допустить более тяжелых последствий с гибелью людей и разрушением техники. Видимо, потому иной раз не оставляла мысль, что на месте Главкома на всё происшедшее в целом можно было бы взглянуть и по-другому. (Как, кстати, посмотрели и оценили командование флотилии и флота, непосредственно видевшие всё своими глазами) Но, как говорится, проехали.
Вспоминая и взвешивая всё, что произошло тогда, понял, наконец, и кое-что другое. На собственном опыте постиг смысл известного выражения: «Кто-то проживет всю жизнь, а так и не узнает, чего стоит он сам, его друзья, начальники, подчиненные,(кстати, им же и обученные и воспитанные) родные и близкие в критической ситуации, в обстановке серьёзной опасности. Когда проверяется на выдержку, профессионализм и порядочность не только сам человек, но и окружающие его люди».
Мне в моей жизни пришлось (повезло?) узнать и испытать то, что называют «Моментом истины»..