Борис Христофоров. Воспоминания засекреченного физика
В 1949 г я поступил в Московский механический институт (боеприпасов) (ММИ) на инженерно-физический факультет, где на первом курсе платили наибольшую в Москве стипендию как в МВТУ 450 р даже с тройками. Там было 3 факультета: механический, приборостроительный и наш. Мы занимались в обоих зданиях ММИ напротив главпочтамта на теперешней Мясницкой и на Малой Пионерской ул. напротив м. Павелецкая радиальная. С 4 курса началась наша практика, а я стал получать повышенную стипендию 750 р и 60 р - стоимость единого билета на проезд.
Размер стипендии был для меня главным в выборе вуза. В войну я 2 года работал слесарем на военном заводе, где получал около 600 р. Месяц назад мне исполнилось 18 лет, и я считал нужным приносить деньги домой. Мой рабочий стаж помог мне поступить по конкурсу, где я набрал минимальный проходной бал 25 из 30, сдав 5 предметов на 4 и 1 (немецкий) на 5. Т.к. в школе учитель языка тогда был редкость, да и я в ней бывал нечасто, говорить я не умел, но грамматику выучил. На экзамене я рассказал правила грамматики, сделал перевод, но не мог поддержать беседу с экзаменаторшей. Она сказала, что думала ставить мне 5, а теперь в затруднении. Когда она узнала, что в нашей школе часто не было учителя, то поставила мне единствен-
ную 5, которая сделала меня студентом, заметив, что мы все равно будем изучать английский.
Поступив, я дал подписку о неразглашении и стал засекреченным физиком. Декан Бахметьев на встрече с новыми студентами сказал, что нас ждет интересная и важная для страны работа в закрытых городах по атомной проблеме, а денег мы будем получать больше всех, и они нас интересовать не будут.
..физике нас учили академики и членкоры, участники атомного проекта: Л.А. Арцимович, М.А. Леонтович, М.Д. Миллионщиков, И.В. Обреимов, В.С. Емельянов, Левич и др. Многие были Героями Соц. Труда, лауреатами и ходили с охраной. Математики с мехмата МГУ преподавали университетский курс математики, а еще были сопромат, черчение,начертательная геометрия, радиотехника и многое другое. Потом институт переименовали в МИФИ. Я думаю, что получил тогда лучшее техническое образование, т.к. и сейчас могу делать студентам курсовые работы по этим предметам.
..борьба с вредителем виноградников- филлоксерой в cовхозе под Анапой в 1951 г. В Анапу мы поехали отдохнуть на море и заработать. Надо было выкопать за смену 80 ям на глубину 80 см и проверить с лупой корни на присутствие филлоксеры. Работали вдвоем, один копал другой искал, потом менялись. Когда ее находили, посадки заливали ядом, а потом сжигали. Работа оказалась тяжелой, приходилось пользоваться ломом, и нормы долго не выполняли. Никто не хотел работать с 3 нашими девушками. Я чувствовал себя неловко видя, как они дожидаются своей участи и позвал работать вместе девушку из нашей группы. И мы стали делать больше всех, сначала норму, потом две, а после и 3. Я копал, она с лупой искала. Когда мы пришли получать зарплату за месяц, то оказалось, что всем выдали примерно одинаково мало, а нам немного больше. Скандал ни к чему не привел.
Нам рассказали о дождях, в которые мы не работали, о комсомольской совести и еще о чем-то. Тогда мы стали делать 2 нормы до обеда, а после спали, гуляли или ходили на море за 3 км. Тогда ради нас собрали комсомольское собрание, где ругали за плохую дисциплину и поведение и выпустили специальный номер стенгазеты, где изобразили нас бабочками, скачущими по стогам с сеном. Однако, в итоге нам заплатили заметно больше, чем другим, и мы стали известны в институте. Домой привезли деньги и много фруктов. Ехали в новых купейных вагонах из ГДР, с плохой вентиляцией по 7 человек. С тех пор я не выношу запах дынь. На сборах выпускников обычно сначала вспоминали, как мы тогда копали, а уже потом все остальное и как учились, хотя я получил диплом с отличием.
Тогда студентам, не сдавшим спортивных нормативов, задерживали стипендию. Я имел 3 разряд по волейболу, бегу, лыжам, 2 разряд по шахматам и 1 разряд по академической гребле. Занимался бесплатно в секциях по шахматам, лыжам и академической гребле (на стрелке).
Ученые тогда были самой привилегированной группой общества. Оклады зав лабов докторов наук (5000 р) были как у министров, а у академиков (11000 р) больше, чем у Хрущова (6000 р). Премии могли превышать оклад. Кроме орденов и денег ученые получали дачи и машины, а чиновникам их в собственность не давали. На Сталинскую премию 3 степени 50000 руб, которую получил мой отец в соавторстве, можно было купить 3 машины Победа или 6 Москвичей, а были еще премии в 100000, 250000 и говорили 1000000 р. И все это маячило в будущем мне. Однако, в 60 годах Сталинские премии заменили на Ленинские (7000 р), потом появились и Государственные (5000 р). Я выдвигался в 80х г на ту и другую премию в составе большого коллектива, но работы не прошли.
Докторскую степень и оклад 500 р я получил в 1984 г. За 30 лет моей работы оклад завлаба не изменился. Но деньги были уже не те и первая ставка мне выросла до 150 р. До 1958 г. цены снижали, тогда в столовой ИХФ я обедал за 3,5 р при окладе 1350 р. Потом они стали расти и будучи доктором я обедал за 60 -70 к, хлеб подорожал вдвое, а автомашины впятеро. Стали говорить, что они не средства передвижения, а роскошь, за которую надо платить, а мы не автовладельцы, а автолюбители. Сборный дом 30 м2 в 1961 г я купил за 500 р, а в конце 80-х аналогичный дом 42 м2 стоил нам 6600р.
Для испытаний нам выделили большой 800-тонный тральщик. Работали в штормовом море. Это нам доставляло большие неприятности. Леонид Сергеевич, бывший в молодости моряком, ходившим в загранплавания, оказалось, совершенно не выносил качки. Я потерял аппетит и впервые начал курить, а работа требовала большой точности и аккуратности. Особенно тяжело было переносить при волнении моря ящики с приборами весом от 20 до 30 кг с корабля на шлюпки и назад по веревочным лестницам-трапам. Это была хорошая тренировка перед атомными испытаниями, где ящиков было намного больше. Запомнилось, как однажды после взрыва всплыла оглушенная белуга длиной с нашу шлюпку, а потом другая поменьше. Но ни той, ни другой нам поймать не удалось. В опытах определялись параметры УВ в условиях, характерных для взрывов в безграничной жидкости. Мы пробыли в Феодосии больше трех недель и успели посмотреть достопримечательности этого древнего города и, конечно, музей картин известного мариниста Айвазовского.
После возвращения с моря наша группа уехала, а меня с Ю.Ф. Соловьевым оставили консервировать приборы после морских испытаний, чтобы обеспечить их пригодность для последующих измерений. Выполнив эту работу, мы с приборами приехали в Симферополь, приобрели билеты и сдали вещи в багаж. Поезд уходил через сутки, а денег у нас осталось десять рублей, из заработанных при сдаче бутылок. Ю.Ф. Соловьев предложил съездить в Мисхор, занять денег у сестры. На троллейбусе мы доехали без билета до Никитского ботанического сада, где сошли по рекомендации кондуктора, предупредившей нас, что дальше будут ходить контролеры.
Было раннее утро, солнце только начало всходить. Мы по холодку прошли Ботанический сад, Ялту и дальше по берегу до Мисхора. Загорали и фотографировались. Эти фото в альбоме и сейчас напоминают о далекой молодости. Денег мы так и не достали. Сестры дома не было, ее мужа наш вид напугал, пришлось вернуться в Симферополь без денег. Но мы не пропали. В Крыму мы ели чебуреки, стоившие 70 коп., а в поезде нас поила чаем сердобольная проводница. Потом я много раз отдыхал в Крыму и тратил в сотни раз больше денег. Но те первые впечатления, Ласточкино гнездо, роскошные пейзажи санаториев помнятся и теперь.
В.Л. Тальрозе вместе с нашей лабораторией разработал метод и приборы для измерения радиоактивности проб воды после взрыва. Эти приборы для герметизации помещали в презервативы. Испытания, проведенные В.Л. Заонегиным до отъезда, показали, что их качество не соответствует требованиям. Он закупал презервативы коробками по триста штук каждую неделю в аптеке на улице Кирова 21 и подвергал проверке на гидростойкость, отбирая качественные. Один раз я ездил с ним и обратил внимание, что при его приходе кассирша убежала, а потом все сотрудницы аптеки стали выглядывать в торговый зал на супермена.
Вместе с нами приехал и начальник секретного отдела В.Н. Ржанов, очень общительный и интересный человек, бывший до войны в охране самого Сталина. Он хорошо отзывался о сыне вождя Василии и плохо о дочери Светлане, часто издевавшейся над охраной. Потом он жил рядом со мной на ул. Обручева. Заядлый охотник и рыболов, он привез с собой нужные снасти и ружье с оптическим прицелом. Из него мы, когда уже темнело, в свободное время стреляли в спичку, торчащую из коробки. В этой забаве с удовольствием принимали участие не только мы - молодежь, но и известные мастистые ученые, включая академиков, причем очередь строго соблюдалась. В то время звери там были еще не пуганые. В бухте резвились тюлени и моржи. Песцы бегали по помойкам, как собаки, иногда появлялись белые медведи.
Охота с вертолетов на нее вошла в моду значительно позже, когда я приезжал на второй и третий подводные взрывы. На крутых морских берегах располагались птичьи базары, сплошь занятые птицей. Утки и гуси летали, собираясь в стаи, иногда опускаясь на бесчисленные маленькие озерца. Обычно убитые утки висели в холодных прихожих домиков, пока их не набиралось на полное ведро, и тогда начиналось пиршество. Наши механики привезли с собой нужные специи. Я до сих пор помню эти застолья. К сожалению, спирт привезли в бочках из-под керосина. Характерное амбре после такой выпивки тоже запомнил на всю жизнь.
Кроме нашего керосинового, на полигоне был и спирт высокого качества. Им заведовал подполковник береговой службы из местной части, забыл, как его звали. Он дослуживал до пенсии - там год шел за три. Каждое утро, заходя к нам, он кричал: «Подъем, научники! Так вашу... растак». Помню, после взрыва к нам приехали первые женщины-машинистки. Их поселили в нашем домике за стеной. В тот раз мы ему шепотом сказали: «Тише, за стеной женщины». Он не растерялся и крикнул своим хриплым, пропитым голосом: «Эй, за стенкой! Беру свои слова обратно». Потом это стало у нас расхожим выражением, когда случалось выругаться. Тогда ругань для испытателей была исключением и меня коробит лексика теперешней молодежи, особенно девушек. Возвращались с кораблей мокрые, уставшие, в обледеневших плащ-палатках (перед взрывом), заходили в его домик, где стояла заветная бочка, и он нам наливал в алюминиевую кружку, чтобы мы не заболели. И действительно, я не помню, чтобы там кто-нибудь жаловался на серьезные недомогания. Обычно они начинались по приезде.
На время взрыва мы ушли на «Эмбе» в море. Возвращались через эпицентр. Матрос с дозиметром мерил дозу облучения на верхней палубе, откуда мы смотрели на взрыв. Внезапно дозиметр затрещал, как пулемет. Некоторые офицеры начали
надевать противогазы, другие бросились в нижние отсеки корабля. Не растерялся И.Л. Зельманов, он подошел к дозиметристу и переключил прибор на меньшую чувствительность. Треск замедлился, и все успокоились. В то время допустимая суммарная доза составляла 50 рентген. При взрыве затонули тральщик с атомной торпедой и эсминец «Реут», попавший на границу султана. Другие корабли были на плаву, хотя и получили повреждения, особенно подводные лодки, расположенные вблизи взрыва до 800 м. Пожарные катера струями воды смывали с кораблей радиоактивные осадки.
В 1956 году с августа по октябрь проводились взрывы литых сферических зарядов тротила весом до 100 кг в районе Куйбышевской ГЭС. Там были изготовлены макет плотины и бассейна в масштабе 1:10 для моделирования ЯВ на ГЭС. Глубина могла уменьшаться при спуске воды через створки модели плотины. Начальником экспедиции был Л.С. Козаченко, его замом В.Н. Родионов. Измерениями в воде с пьезоэлектрическими датчиками руководил я, в грунте - А.Н. Ромашов, в воздухе - В.Н.
Костюченко, теоретиков возглавлял Е.И. Шемякин будущий академик.
Я приехал первым в июне и руководил, требуя выполнения плана заключенными строителями, в зоне за колючей проволокой. Не все хотели работать. Говорили, пусть работает трактор, он железный. По пятницам начальство ГЭС устраивало совещания для обсуждения хода работ. Все жаловались на нехватку рабочих. А я говорил, что мои освоились и выработка повышается. Тогда мне предлагали отдать часть зэков. Сначала я упирался, а потом отдавал бездельников. В итоге осталась работоспособная команда.
Я работал и сам вместо электрика и обедал вместе с ними. Кормили лучше, чем нас на полигонах. За обедом они мне говорили, что их предыдущие начальники, требовавшие от них работу, замурованы в опорах ГЭС. Я этому верил. Десятки тысяч заключенных работали в котловане ГЭС и на других сооружениях. Себя они называли комсомольцами т.к. стройка была объявлена комсомольской. Вместе с ними работали и вольнонаемные. Был случай, когда заключенные набросились в котловане на группу геодезисток, посланных на работу после училища, и растерзали их. Охрана стреляла из автоматов поверх голов и ничего не могла сделать. Однако, все было выполнено в срок. Я остался цел, был премирован путевкой на 1-ю Всесоюзную спортивную олимпиаду и открытие стадиона Лужники, видел матч сборных СССР и Англии и наших великих футболистов Иванова, Стрельцова и др.
Я вернулся к началу взрывов. Были измерены параметры УВ в воде и воздухе, поверхностные явления и сейсмические колебания грунта при разных глубинах водоема и взрыва, смоделированы ЯВ в губе Черная и в водохранилищах. Используя полученные данные, в том же году с подачи С.А. Христиановича я рассчитал действие ЯВ на плотину Асуанской ГЭС, которую строил СССР в Египте.
Осенью в зале президиума АН состоялось награждение сотрудников, работавших по атомной проблеме. Запомнилось, что женщины - расчетчицы из вычислительного центра получали более высокие награды, чем мы участники испытаний. Выйдя
из президиума, наш коллектив решил отметить это событие. Но момент оказался неудачным. Нас привезли с работы, не предупредив заранее. По указанию Н.С. Хрущева началась первая антиалкогольная кампания, также мешавшая жить людям, как и по-
следующие. Были закрыты многочисленные пивные и забегаловки, где можно было дешево выпить и закусить за беседой, в кафе запретили спиртные напитки. В ресторан ехать, не подготовившись, не захотели, да и цены там были выше (теперь бы нам
те цены и зарплату). Пока ходили, народ разошелся, купили бутылку на троих и выпили без закуски в подворотне на Ленинском проспекте в полной темноте. Возможно тогда выпивка на троих без закуски стала привычной.
В 1957 году я был на двух атомных взрывах в губе Черная, где была установлена морская техника с нашими приборами. Прибрежный взрыв на подставке с тротиловым эквивалентом около 30 кт провели на восточном берегу 07.09.1957. Наблюдались особенно большие уровни радиоактивного заражения. При снятии приборов с кораблей мы в резиновых костюмах и респираторах ходили на палубе по толстому слою радиоактивной пыли, выброшенной из воронки. На ее дне собралось много песцов. Они двигались как пьяные, падали, вставали, пытались выбраться из воронки, но этого им не удавалось. Наши корабли после взрыва начали тонуть. Их отбуксировали на мелкое место. Подвески с приборами оказались под килем. При их подъеме рвались тросы на лебедках. Радиоактивная пыль оседала на открытых лицах, с потом стекала на респираторы и попадала в рот. На помощь пришлось звать корабль с водолазом. Вместо положенных 20 минут работали 4 часа. Водолаз откапывал приборы под кораблем, а я вытягивал их лебедкой. Потом закусили его луковицей, и запили моим спиртом. Подводный взрыв был 23.10. 1957. Торпеда была выпущена из подводной лодки, все прошло удачно.
В конце 1957 г я доложил работу «Взрыв в мелком водоеме» на конкурсе молодых ученых ИХФ и получил диплом 1 степени с премией. В жюри были ведущие ученые, а председателем Н.Н. Семенов. Я думал, что диссертация практически сделана. Но не тут-то было. Не было публикаций. Для сдачи 4 кандидатских экзамена надо было год проучиться в Институте философии и на кафедре иностранных языков, что трудно было совместить с экспедициями. Для учебы надо было стать аспирантами
или соискателями, попасть в план, иметь тему и утвержденного руководителя, оформить кучу бумаг. Но в ИХФ тогда защиты не поощрялись, говорили надо сперва поработать, и никто из испытателей и старше меня тогда не защищался. Я понял, что
защита надолго откладывается
Для обеспечения работ нам выделили корабль с экипажем. На специальных понтонах мы установили подвески с приборами для измерения давления и импульса УВ на разных глубинах и расстояниях от взрыва. Академики усовершенствовали наш фотографический способ измерения поверхностных волн, используя гирлянды надутых и раскрашенных презервативов, которые вытягивались по ветру на поверхности воды. Подготовку методики к опыту проводили студентки МФТИ. Взрыв и измерения прошли удачно. Но часть понтонов с приборами затонула после взрыва.
Тогда в Женеве велись переговоры по запрещению испытаний ЯВ с участием наших сотрудников. Вернувшись, М.А. сказал, что будем измерять глубинные подземные взрывы без выброса радиоактивных продуктов в атмосферу. В 1960 г. я разрабатывал метод измерения давления при подземных взрывах пьезоэлектрическими датчиками в скважинах с водой. Применялась пьезоэлектрическая аппаратура, та же что и при взрывах на Куйбышевкой ГЭС. Первые опыты проводились в выработанной урановой шахте в горе Тюя - Муюнь в 30 км от города Ош в Киргизии. Метростроевцы сделали там сферические полости разного диаметра, где взрывались заряды тротила массой до тонны. Отрабатывалась методика сокрытия подземных ЯВ, путем
снижения объемной концентрации энергии взрыва за счет увеличения объема полости. Кроме нас и шахтеров собралось и будущие академики Е.И. Шемякин и В.А. Николаев.
Жили и обедали в палатках, получая бесплатные талоны для дополнительного питания на 7 руб. за работу в условиях радиоактивности. Цены там были низкие Я брал 1 кг помидор 70 коп, 0.5 кг сметаны 1 р, а на остальное минеральную воду 1,20 р. бутылка. Местную воду нам пить запрещали. Тогда на мою зарплату мнс без степени 1350 р я мог купить 1500 кг помидор, а сейчас на зарплату профессора если повезет лишь 300 кг. Местные жители сказали, что в шахте течет мертвая вода. Мы бросали туда рыбу, и она всплывала кверху животом.
Там я впервые узнал местные нравы. Работали на полях обычно женщины. Они закрывали лицо телогрейкой или пиджаком мужа на голове. Много командных постов занимали высланные из Приморья кореянки, лица они не закрывали. С гор мужчины приезжали на ослах, а жены шли пешком, держась за ослиный хвост. Как - то на вопрос, ата куда едешь? - ответил - везу жену рожать.
В главном штреке шахты для меня пробурили шпуры длиной около метра, наполненные водой, куда я опускал свои датчики. После нескольких взрывов стало ясно, что длина шпуров мала, чтобы зарегистрировать всю УВ. Для бурения длинных скважин не было оборудования, и я уехал в Москву через Ташкент, а оттуда в Семипалатинск. В аэропорт я добирался через 3 республики на грузовике. Везде вдоль лучших, чем в России дорог тянулись бескрайние хлопковые поля, на которых работали женщины и населенные пункты, где в чайханах прямо на улице пили из пиал чай мужчины. Обычно они сидели на длинных низких столах в сапогах или галошах. На перекрестках продавали дешевые фрукты и шашлыки ценой 1,5 р. На длиннейшие шампуры кроме лука, к мясу добавляли ломтики помидоров и еще что-то. Бесплатно давали и гроздь винограда. Торговали одни мужики.
В то время даже Ташкент был сплошь глинобитный город, исключая центральную площадь с новыми правительственными зданиями. По краям улиц были арыки, куда бросали отходы. Когда я приехал туда в после землетрясения 1965 г. город был построен заново и полностью преобразился. Везде стояли спроектированные на местный лад кварталы родных хрущоб. Шашлыки стоили 25 коп. (цены после реформы), а их качество нас уже не поражало.
На полигоне пока оформляли документы, я жил в центральной гостинице на берегу Иртыша рядом со штабом. В городе были кинотеатр, стадион, детские сады и школы. Офицеры с семьями жили в хрущобах. На оконных стеклах были наклеены
крест на крест полоски газетной бумаги, как у нас дома в Москве в войну. На время ЯВ объявлялась тревога, и мы уходили под защиту высокого берега Иртыша, куда стягивались и местные жители. Помню, как воспитательница детского сада вела туда
цепочку детей, державших друг друга за руки. Я бывал и в библиотеке, занимавшей маленький 2-х этажный домик, где жил Берия, приезжая на полигон. Работать нас от везли в казармы на 9 площадке в километрах 50 от города, где проводились взрывы тротила массой 1 и 10 тонн на выброс в скальном грунте, и были пробурены скважины глубиной до 20 м для моих измерений, прошедших удачно. Была отработана методика определения поля давления в грунте, по измеренной зависимости давления от времени в скважине с водой и написан отчет, а потом и статья.
Потом был моделировавший ЯВ наземный взрыв тротила массой 1000 т, где на разных расстояниях были размещены объекты военной техники, сооружения и животные - собаки, овцы, козы и другая живность, на которых тяжело было смотреть после воздействия УВ и теплового излучения взрыва. Начальником на 9 площадке был полковник - инженер Н.Д. Мартынов. Он начал службу сапером на войне. После войны служил до пенсии на полигоне, а после до глубокой старости у нас в спецсекторе ведущим инженером, обеспечивая взрывные работы. Прожил больше 90 лет, несмотря на боевые раны и радиоактивные заражения.
Он обучал меня (уже достаточно ученого) работе в военном коллективе. Когда я послал приданного мне с солдатами капитана, не помню за что, в известное место, а тот ему пожаловался, он собрал участников работ в казарме, где мы жили с солдатами и объяснил, что мы вместе делаем большое дело, и нам нельзя ругаться по пустякам, так доходчиво, что я помню до сих пор. После взрывов все вернулись в гостиницу на берегу, где до прихода оказии на Москву отмечали сделанную работу. В городе был сухой закон, поэтому и в номерах, и на природе пили привозной спирт. На Иртыше, куда нас возили на рыбалку и уху местные офицеры, все обошлось благополучно. А в гостинице наш товарищ, из Ленинграда перебрав, утром спустился в холл и написал в фикус, который был гордостью командования. Его тут же отправили домой, снабдив соответствующими документами и лишив навсегда допуска на полигон.
На последний, третий, атомный взрыв в 1961 году мы поехали с А. Г. Фомичевым, начальниками групп механической и пьезоэлектрической аппаратуры без сотрудников. За это нам платили повышенные командировочные - 7 рублей вместо обычных пяти, а проезд и питание были бесплатные. После денежной реформы при моей зарплате мнс без степени (135 рублей) это были большие деньги. На десятку можно было провести вечер вдвоем в ресторане. Это тогда было модно. Так отмечали защиты диссертаций, знаменательные даты. Помню, 50-летие И.Л. Зельманова отмечали в Доме композиторов. Он пригласил и меня. Там собралась почти вся школа Н.Н. Семенова, - членкоры и академики. Многие приехали из других городов. Про Ю.Б. Харитона говорили, что он приехал в собственном вагоне. Н Н. Семенов немного опоздал, снял ботинки и, держа их в руках, по дивану прошел на оставленное для него место на диване. Реклама приглашала пообедать днем в любых ресторанах за рубль. Обычно в редакцию меня вызывали днем и когда я возвращался, дома никого не было, и я коротал время в ресторане на 2 этаже дома, где теперь «театр на таганке» затратив рубль за обед и 20 коп за бокал с пивом
В тот год на всех полигонах было рекордное количество взрывов, людей не хватало и все работы я провел с приданным мне с матросами капитаном из в/ч 70170. В тот год жилье не топили, и мы после опыта зная на, что идем, стали жить и работать с
радиоактивными приборами в отапливаемой лаборатории. Поэтому, мы не очень любезно встретили правительственную комиссию, в которую, кажется, входил наш министр В.А. Малышев, генералы и адмиралы, ходившие с какой-то проверкой. Увидев,
как мы работаем, нас покинули без замечаний.
С материка к нам летели атомные ракеты. Нас об этом не оповещали, но каким-то образом это было известно. Хорошо, что наши ракетчики были меткими, а ракеты - надежными. Когда мы приехали после подводного взрыва в Белушью, то стали свидетелями самого мощного воздушного взрыва с тротиловым эквивалентом около 60 Мт в районе пролива Маточкин Шар.
День был пасмурный, но все осветилось, а потом раздался гул, длившийся несколько минут, похожий на шум штормового моря. В строении, рядом с которым я стоял, лопнуло стекло, хотя до эпицентра было свыше 200 км. Это был самый мощный
взрыв в мире. После этого переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия в воздухе, воде, космосе пошли быстрее. В 1963 году соглашение было подписано. Больше в испытаниях я не участвовал. Пришлось долго восстанавливать здоровье.
Военные врачи рекомендовали мне ходьбу, чтобы вывести из организма стронций и другие тяжелые элементы, и я ходил на работу, делая около 7500 шагов по шагомеру.
После атомных взрывов в Японии, врачи рекомендовали японцам 10000 шагов ежедневно. После этого продолжительность жизни у их мужчин выросла до 85 лет, у нас после перестройки упала до 58.
В начале 1962 г. М.А. сказал, что закрывает мою тематику из-за скорого запрещения подводных ЯВ. Я сообщил о работе по внедрению взрывных технологий - подводной штамповке, упрочнению крупных поверхностей и т.д. М.А. сказал, что это не академическая проблема, а исследование подводного взрыва я, в основном, закончил. Моя группа подводных взрывов была распущена, а меня перевели в лабораторию В.Н. Родионова недавно созданную для исследования механики подземных взрывов. Потом я узнал о создании новой лаборатория подводных взрывов в институте Гидродинамики СО АН. Там было получено финансирование для разработки новых методов разминирования шнуровыми зарядами ВВ, а также решения, предложенной академиком Сахаровым, проблемы создания искусственного цунами подводными ЯВ для уничтожения прибрежных городов вероятного противника.
Мне до сих пор жалко той работы. Исследования проводились на военных полигонах и уникальном по тем временам стенде в 4 корпусе ИХФ. Стенд в центральной взрывной камере включал бассейн на 2 т воды с тремя парами оптических стекол для фотосъемки развития подводных, надводных и воздушных взрывов. Применялись сферические граммовые заряды прессованного тэна с очень малым разбрасываемым слоем изготовленные по специальной методике. Это позволяло надежно моделировать крупные взрывы. У одной стенки камеры было установлено восемь 2-х канальных осциллографов у другой высокоскоростные фотокамеры (до 2,5 млн кадров в секунду и временным разрешением до 0,01 мксек).
Их аналогов в мире я не знал. Там же под потолком была размещена высоковольтная установка с энергией разряда до нескольких грамм ВВ для подсветки при фотосъемке не светящихся процессов, теневой съемки, при исследовании электрического разряда в воде и моделировании процессов взрывного типа. Съемка с сравнительно малой скоростью от 100 до 50000 кадров/сек сразу через три окна проводилась на 3 вращающихся на одной оси барабанах с пленкой. Это устройство устанавливалось во взрывной камере. Одновременно можно было регистрировать УВ, применяя 16 пьезодатчиков из турмалина с временным разрешением меньше 1 мксек, и фотографировать развитие УВ и газового пузыря с тем же временным разрешением.
Подрыв и автоматическое управление запуском и выключением каждой аппаратуры в заданное время осуществлялся нажатием кнопки на пульте управления взрывами. Создание научного приборостроения тогда было крупнейшим достижением М.А. Появились приборные лаборатории, разрабатывающие уникальные приборы для измерения практически всех явлений ЯВ во главе с крупными специалистами. Они были отмечены Сталинскими и Ленинскими премиями, орденами и медалями. Первые образцы и макеты приборов делались в мастерских при лабораториях, а выпуск мелких серий проводился в ОКБ, потом разработки передавались в промышленность для серийного производства. Наши механические приборы сначала изготовлялись в мастерской у Ю.Ф. Соловьева, потом в ОКБ, потом на заводе ЛИЗ. Сотрудники приборных лабораторий сопровождали свои приборы и в ОКБ и на заводах и ездили с нами работать на полигоны.
В то время оклады инженеров Спецсектора и ОКБ были заметно выше, чем у ученых без степени. Поступая в ИХФ, я просился на должность инженера, но мне ее не дали.
В то время мы были обязаны заниматься в сети политпросвещения, дежурить на улицах в народных дружинах и работать в бригадах коммунистического труда. Нам с Костюченко молодым коммунистам поручили организовать эти бригады. Мы сумели уговорить 1 женщину начать бороться за звание ударника комтруда. Дальше дело шло труднее, а пора было ехать на полигон. Тогда мы решили начать с изучения путей решения проблемы в других организациях нашего профиля. Эта идея понравилась нашим начальникам, и мы несколько лет ходили в гости к соседям, где везде встречали теплое отношение наших однокашников из ММИ. После Хрущева проблема постепенно стала терять свою актуальность. А дружины существовали долгое время, и мы по вечерам ходили по улицам, помогая милиционерам. Я думаю, что мы делали полезное дело, хотя в руки к нам попадали в основном люди, выпившие после работы на улице, а преступников и милиционеров было много меньше, чем сейчас.
Тогда в политсети были кружки по разной тематике. В 50 годы я записался в семинар по экономике, который вел Н.Н. у себя в кабинете после работы. Я помню его доклад по применению в планировании ЭВМ, на которые он возлагал большие
надежды. После этого один наш соратник по ЯВ ушел в экономику, а двое других в Госплан, где разрабатывали программы для планирования. А доклад Семенова, опубликованный в журнале, я нашел в библиотеке. Потом Н.Н. рассказывал о необходимости быстрого развития химии и, что наука производительная сила. Другие доклады делались тоже на высоком уровне, на их подготовку уходило много времени. Когда стало ясно, что Америку нам не догнать я перешел в исторический семинар, где сделал доклад о 1 мировой войне и Февральской революции.
Разбираясь в событиях, я понял, что отречение царя, гибель его с семьи и развал империи- это не козни социалистов, а естественный ход истории. Детонатором этих событий была царская семья и даже, его мать, высшие сановники и генералы ставки, командующие фронтов и флотов. Нарушив присягу, все они стали преступниками.
В ИХФ нам дали справку о работе во вредных условиях по списку №1, где был номер Постановления Правительства и ЦК КПСС, по которому мы работали с ЯВ. Мы приравнивались к шахтерам, имели право на пенсию на 10 лет раньше и одновременно получать зарплату, внеочередное обслуживание путевками и др. В 1997 г потребовали подтвердить наши льготы справкой по новой форме. Наш институт получил эти справки в Средмаше, и льготы продолжились. А теперь льгот не стало, требуют удостоверение участника «группы особого риска». Я ходил за ней в СОБЕЗ, меня отправили в бывший Средмаш, пока я туда пробивался Министерство закрыли, а СОБЕЗ разделили на две части. Одна называется «Управление социальной защиты
населения». Сначала они посылали меня друг к другу. Когда у меня стали болеть ноги, я попросил сотрудницу УСЗН больше не гонять меня в разные места, а защищать меня самим, как им положено по названию. Оказалось, что для этого нужны адреса
моей прописки на полигонах, а узнав, что я обычно жил в казармах, отправили в военкомат. Там сказали, что мои справки не соответствуют принятой новой форме. Для получения нужного документа надо послать запросы и получить подтверждения из
мест, где я был, но на это уйдут годы. Это напомнило мне рассказ, где безного инвалида ежегодно гоняли из деревни в район и проверяли, не выросли ли у него ноги. Я успокоился, поняв, что можно жить и без льгот, а я не первый и не последний.
Помню, как М.А. отправил меня, уже кандидата физ. мат. наук, в Прокуратуру СССР защищать, как он сказал, интересы взрывников. В тот год осенью на восточном берегу Каспийского моря обнаружили по местным оценкам трупы около 50000 тюленей и 100000 осетровых. Перед этим там проводили взрывы для сейсмического зондирования дна сотрудники ИФЗ и ИХФ. Все потери флоры приписали им и открыли уголовное дело. Следствие длилось около года. Удалось доказать, что масштабы катастрофы сильно завышены, а гибель связана с сильными осенними штормами, которые подняли мазут, осевший толстым слоем на дне, что и привело к гибели рыбы и тюленей. При работе с документами выяснилось, что район Курчатовского института
наиболее экологически чистый в Москве. Там же мы узнали, что пайки, которыми как тогда говорили, снабжались высшие чиновники, продавались у них в буфете с 20 % наценкой.
В ИФЗ мы узнали, что участников атомных испытаний обворовали. Один из испытателей выяснил, что было закрытый приказ СМ СССР платить нам второй оклад во время командировок на ЯВ, который мы не получали. Он подал в суд и выиграл
дело, а деньги вернули всем, кто ездил в последние 3 года. Я эти годы на ЯВ не ездил и ничего не получил. Скандалиста выгнали за нарушения инструкций. Потом он стал известным в мире геофизиком из Израиля, председателем секций на международных конференциях. Я не думаю, что деньги присваивала дирекция. Они шли обеспечивающему персоналу получавшему меньше ученых и испытателей. Их работу контролировала военная приемка. Говорили, что первого начальника производственного отдела Суходольского посадили, когда на полигон пришли осколки стеклянных приборов, сделанных в ИХФ. Никто из руководства за него не заступился. После этого очень большое внимание уделялось амортизации приборов, которые отправлялись в наших фирменных ящиках.
После защиты в начале 1964 г я получил 2-х комнатную квартиру в академическом районе на ул. Обручева. После комнаты в коммуналке мне очень понравилась эта хрущоба, за проект которой архитектор получил Ленинскую премию.
Размер стипендии был для меня главным в выборе вуза. В войну я 2 года работал слесарем на военном заводе, где получал около 600 р. Месяц назад мне исполнилось 18 лет, и я считал нужным приносить деньги домой. Мой рабочий стаж помог мне поступить по конкурсу, где я набрал минимальный проходной бал 25 из 30, сдав 5 предметов на 4 и 1 (немецкий) на 5. Т.к. в школе учитель языка тогда был редкость, да и я в ней бывал нечасто, говорить я не умел, но грамматику выучил. На экзамене я рассказал правила грамматики, сделал перевод, но не мог поддержать беседу с экзаменаторшей. Она сказала, что думала ставить мне 5, а теперь в затруднении. Когда она узнала, что в нашей школе часто не было учителя, то поставила мне единствен-
ную 5, которая сделала меня студентом, заметив, что мы все равно будем изучать английский.
Поступив, я дал подписку о неразглашении и стал засекреченным физиком. Декан Бахметьев на встрече с новыми студентами сказал, что нас ждет интересная и важная для страны работа в закрытых городах по атомной проблеме, а денег мы будем получать больше всех, и они нас интересовать не будут.
..физике нас учили академики и членкоры, участники атомного проекта: Л.А. Арцимович, М.А. Леонтович, М.Д. Миллионщиков, И.В. Обреимов, В.С. Емельянов, Левич и др. Многие были Героями Соц. Труда, лауреатами и ходили с охраной. Математики с мехмата МГУ преподавали университетский курс математики, а еще были сопромат, черчение,начертательная геометрия, радиотехника и многое другое. Потом институт переименовали в МИФИ. Я думаю, что получил тогда лучшее техническое образование, т.к. и сейчас могу делать студентам курсовые работы по этим предметам.
..борьба с вредителем виноградников- филлоксерой в cовхозе под Анапой в 1951 г. В Анапу мы поехали отдохнуть на море и заработать. Надо было выкопать за смену 80 ям на глубину 80 см и проверить с лупой корни на присутствие филлоксеры. Работали вдвоем, один копал другой искал, потом менялись. Когда ее находили, посадки заливали ядом, а потом сжигали. Работа оказалась тяжелой, приходилось пользоваться ломом, и нормы долго не выполняли. Никто не хотел работать с 3 нашими девушками. Я чувствовал себя неловко видя, как они дожидаются своей участи и позвал работать вместе девушку из нашей группы. И мы стали делать больше всех, сначала норму, потом две, а после и 3. Я копал, она с лупой искала. Когда мы пришли получать зарплату за месяц, то оказалось, что всем выдали примерно одинаково мало, а нам немного больше. Скандал ни к чему не привел.
Нам рассказали о дождях, в которые мы не работали, о комсомольской совести и еще о чем-то. Тогда мы стали делать 2 нормы до обеда, а после спали, гуляли или ходили на море за 3 км. Тогда ради нас собрали комсомольское собрание, где ругали за плохую дисциплину и поведение и выпустили специальный номер стенгазеты, где изобразили нас бабочками, скачущими по стогам с сеном. Однако, в итоге нам заплатили заметно больше, чем другим, и мы стали известны в институте. Домой привезли деньги и много фруктов. Ехали в новых купейных вагонах из ГДР, с плохой вентиляцией по 7 человек. С тех пор я не выношу запах дынь. На сборах выпускников обычно сначала вспоминали, как мы тогда копали, а уже потом все остальное и как учились, хотя я получил диплом с отличием.
Тогда студентам, не сдавшим спортивных нормативов, задерживали стипендию. Я имел 3 разряд по волейболу, бегу, лыжам, 2 разряд по шахматам и 1 разряд по академической гребле. Занимался бесплатно в секциях по шахматам, лыжам и академической гребле (на стрелке).
Ученые тогда были самой привилегированной группой общества. Оклады зав лабов докторов наук (5000 р) были как у министров, а у академиков (11000 р) больше, чем у Хрущова (6000 р). Премии могли превышать оклад. Кроме орденов и денег ученые получали дачи и машины, а чиновникам их в собственность не давали. На Сталинскую премию 3 степени 50000 руб, которую получил мой отец в соавторстве, можно было купить 3 машины Победа или 6 Москвичей, а были еще премии в 100000, 250000 и говорили 1000000 р. И все это маячило в будущем мне. Однако, в 60 годах Сталинские премии заменили на Ленинские (7000 р), потом появились и Государственные (5000 р). Я выдвигался в 80х г на ту и другую премию в составе большого коллектива, но работы не прошли.
Докторскую степень и оклад 500 р я получил в 1984 г. За 30 лет моей работы оклад завлаба не изменился. Но деньги были уже не те и первая ставка мне выросла до 150 р. До 1958 г. цены снижали, тогда в столовой ИХФ я обедал за 3,5 р при окладе 1350 р. Потом они стали расти и будучи доктором я обедал за 60 -70 к, хлеб подорожал вдвое, а автомашины впятеро. Стали говорить, что они не средства передвижения, а роскошь, за которую надо платить, а мы не автовладельцы, а автолюбители. Сборный дом 30 м2 в 1961 г я купил за 500 р, а в конце 80-х аналогичный дом 42 м2 стоил нам 6600р.
Для испытаний нам выделили большой 800-тонный тральщик. Работали в штормовом море. Это нам доставляло большие неприятности. Леонид Сергеевич, бывший в молодости моряком, ходившим в загранплавания, оказалось, совершенно не выносил качки. Я потерял аппетит и впервые начал курить, а работа требовала большой точности и аккуратности. Особенно тяжело было переносить при волнении моря ящики с приборами весом от 20 до 30 кг с корабля на шлюпки и назад по веревочным лестницам-трапам. Это была хорошая тренировка перед атомными испытаниями, где ящиков было намного больше. Запомнилось, как однажды после взрыва всплыла оглушенная белуга длиной с нашу шлюпку, а потом другая поменьше. Но ни той, ни другой нам поймать не удалось. В опытах определялись параметры УВ в условиях, характерных для взрывов в безграничной жидкости. Мы пробыли в Феодосии больше трех недель и успели посмотреть достопримечательности этого древнего города и, конечно, музей картин известного мариниста Айвазовского.
После возвращения с моря наша группа уехала, а меня с Ю.Ф. Соловьевым оставили консервировать приборы после морских испытаний, чтобы обеспечить их пригодность для последующих измерений. Выполнив эту работу, мы с приборами приехали в Симферополь, приобрели билеты и сдали вещи в багаж. Поезд уходил через сутки, а денег у нас осталось десять рублей, из заработанных при сдаче бутылок. Ю.Ф. Соловьев предложил съездить в Мисхор, занять денег у сестры. На троллейбусе мы доехали без билета до Никитского ботанического сада, где сошли по рекомендации кондуктора, предупредившей нас, что дальше будут ходить контролеры.
Было раннее утро, солнце только начало всходить. Мы по холодку прошли Ботанический сад, Ялту и дальше по берегу до Мисхора. Загорали и фотографировались. Эти фото в альбоме и сейчас напоминают о далекой молодости. Денег мы так и не достали. Сестры дома не было, ее мужа наш вид напугал, пришлось вернуться в Симферополь без денег. Но мы не пропали. В Крыму мы ели чебуреки, стоившие 70 коп., а в поезде нас поила чаем сердобольная проводница. Потом я много раз отдыхал в Крыму и тратил в сотни раз больше денег. Но те первые впечатления, Ласточкино гнездо, роскошные пейзажи санаториев помнятся и теперь.
В.Л. Тальрозе вместе с нашей лабораторией разработал метод и приборы для измерения радиоактивности проб воды после взрыва. Эти приборы для герметизации помещали в презервативы. Испытания, проведенные В.Л. Заонегиным до отъезда, показали, что их качество не соответствует требованиям. Он закупал презервативы коробками по триста штук каждую неделю в аптеке на улице Кирова 21 и подвергал проверке на гидростойкость, отбирая качественные. Один раз я ездил с ним и обратил внимание, что при его приходе кассирша убежала, а потом все сотрудницы аптеки стали выглядывать в торговый зал на супермена.
Вместе с нами приехал и начальник секретного отдела В.Н. Ржанов, очень общительный и интересный человек, бывший до войны в охране самого Сталина. Он хорошо отзывался о сыне вождя Василии и плохо о дочери Светлане, часто издевавшейся над охраной. Потом он жил рядом со мной на ул. Обручева. Заядлый охотник и рыболов, он привез с собой нужные снасти и ружье с оптическим прицелом. Из него мы, когда уже темнело, в свободное время стреляли в спичку, торчащую из коробки. В этой забаве с удовольствием принимали участие не только мы - молодежь, но и известные мастистые ученые, включая академиков, причем очередь строго соблюдалась. В то время звери там были еще не пуганые. В бухте резвились тюлени и моржи. Песцы бегали по помойкам, как собаки, иногда появлялись белые медведи.
Охота с вертолетов на нее вошла в моду значительно позже, когда я приезжал на второй и третий подводные взрывы. На крутых морских берегах располагались птичьи базары, сплошь занятые птицей. Утки и гуси летали, собираясь в стаи, иногда опускаясь на бесчисленные маленькие озерца. Обычно убитые утки висели в холодных прихожих домиков, пока их не набиралось на полное ведро, и тогда начиналось пиршество. Наши механики привезли с собой нужные специи. Я до сих пор помню эти застолья. К сожалению, спирт привезли в бочках из-под керосина. Характерное амбре после такой выпивки тоже запомнил на всю жизнь.
Кроме нашего керосинового, на полигоне был и спирт высокого качества. Им заведовал подполковник береговой службы из местной части, забыл, как его звали. Он дослуживал до пенсии - там год шел за три. Каждое утро, заходя к нам, он кричал: «Подъем, научники! Так вашу... растак». Помню, после взрыва к нам приехали первые женщины-машинистки. Их поселили в нашем домике за стеной. В тот раз мы ему шепотом сказали: «Тише, за стеной женщины». Он не растерялся и крикнул своим хриплым, пропитым голосом: «Эй, за стенкой! Беру свои слова обратно». Потом это стало у нас расхожим выражением, когда случалось выругаться. Тогда ругань для испытателей была исключением и меня коробит лексика теперешней молодежи, особенно девушек. Возвращались с кораблей мокрые, уставшие, в обледеневших плащ-палатках (перед взрывом), заходили в его домик, где стояла заветная бочка, и он нам наливал в алюминиевую кружку, чтобы мы не заболели. И действительно, я не помню, чтобы там кто-нибудь жаловался на серьезные недомогания. Обычно они начинались по приезде.
На время взрыва мы ушли на «Эмбе» в море. Возвращались через эпицентр. Матрос с дозиметром мерил дозу облучения на верхней палубе, откуда мы смотрели на взрыв. Внезапно дозиметр затрещал, как пулемет. Некоторые офицеры начали
надевать противогазы, другие бросились в нижние отсеки корабля. Не растерялся И.Л. Зельманов, он подошел к дозиметристу и переключил прибор на меньшую чувствительность. Треск замедлился, и все успокоились. В то время допустимая суммарная доза составляла 50 рентген. При взрыве затонули тральщик с атомной торпедой и эсминец «Реут», попавший на границу султана. Другие корабли были на плаву, хотя и получили повреждения, особенно подводные лодки, расположенные вблизи взрыва до 800 м. Пожарные катера струями воды смывали с кораблей радиоактивные осадки.
В 1956 году с августа по октябрь проводились взрывы литых сферических зарядов тротила весом до 100 кг в районе Куйбышевской ГЭС. Там были изготовлены макет плотины и бассейна в масштабе 1:10 для моделирования ЯВ на ГЭС. Глубина могла уменьшаться при спуске воды через створки модели плотины. Начальником экспедиции был Л.С. Козаченко, его замом В.Н. Родионов. Измерениями в воде с пьезоэлектрическими датчиками руководил я, в грунте - А.Н. Ромашов, в воздухе - В.Н.
Костюченко, теоретиков возглавлял Е.И. Шемякин будущий академик.
Я приехал первым в июне и руководил, требуя выполнения плана заключенными строителями, в зоне за колючей проволокой. Не все хотели работать. Говорили, пусть работает трактор, он железный. По пятницам начальство ГЭС устраивало совещания для обсуждения хода работ. Все жаловались на нехватку рабочих. А я говорил, что мои освоились и выработка повышается. Тогда мне предлагали отдать часть зэков. Сначала я упирался, а потом отдавал бездельников. В итоге осталась работоспособная команда.
Я работал и сам вместо электрика и обедал вместе с ними. Кормили лучше, чем нас на полигонах. За обедом они мне говорили, что их предыдущие начальники, требовавшие от них работу, замурованы в опорах ГЭС. Я этому верил. Десятки тысяч заключенных работали в котловане ГЭС и на других сооружениях. Себя они называли комсомольцами т.к. стройка была объявлена комсомольской. Вместе с ними работали и вольнонаемные. Был случай, когда заключенные набросились в котловане на группу геодезисток, посланных на работу после училища, и растерзали их. Охрана стреляла из автоматов поверх голов и ничего не могла сделать. Однако, все было выполнено в срок. Я остался цел, был премирован путевкой на 1-ю Всесоюзную спортивную олимпиаду и открытие стадиона Лужники, видел матч сборных СССР и Англии и наших великих футболистов Иванова, Стрельцова и др.
Я вернулся к началу взрывов. Были измерены параметры УВ в воде и воздухе, поверхностные явления и сейсмические колебания грунта при разных глубинах водоема и взрыва, смоделированы ЯВ в губе Черная и в водохранилищах. Используя полученные данные, в том же году с подачи С.А. Христиановича я рассчитал действие ЯВ на плотину Асуанской ГЭС, которую строил СССР в Египте.
Осенью в зале президиума АН состоялось награждение сотрудников, работавших по атомной проблеме. Запомнилось, что женщины - расчетчицы из вычислительного центра получали более высокие награды, чем мы участники испытаний. Выйдя
из президиума, наш коллектив решил отметить это событие. Но момент оказался неудачным. Нас привезли с работы, не предупредив заранее. По указанию Н.С. Хрущева началась первая антиалкогольная кампания, также мешавшая жить людям, как и по-
следующие. Были закрыты многочисленные пивные и забегаловки, где можно было дешево выпить и закусить за беседой, в кафе запретили спиртные напитки. В ресторан ехать, не подготовившись, не захотели, да и цены там были выше (теперь бы нам
те цены и зарплату). Пока ходили, народ разошелся, купили бутылку на троих и выпили без закуски в подворотне на Ленинском проспекте в полной темноте. Возможно тогда выпивка на троих без закуски стала привычной.
В 1957 году я был на двух атомных взрывах в губе Черная, где была установлена морская техника с нашими приборами. Прибрежный взрыв на подставке с тротиловым эквивалентом около 30 кт провели на восточном берегу 07.09.1957. Наблюдались особенно большие уровни радиоактивного заражения. При снятии приборов с кораблей мы в резиновых костюмах и респираторах ходили на палубе по толстому слою радиоактивной пыли, выброшенной из воронки. На ее дне собралось много песцов. Они двигались как пьяные, падали, вставали, пытались выбраться из воронки, но этого им не удавалось. Наши корабли после взрыва начали тонуть. Их отбуксировали на мелкое место. Подвески с приборами оказались под килем. При их подъеме рвались тросы на лебедках. Радиоактивная пыль оседала на открытых лицах, с потом стекала на респираторы и попадала в рот. На помощь пришлось звать корабль с водолазом. Вместо положенных 20 минут работали 4 часа. Водолаз откапывал приборы под кораблем, а я вытягивал их лебедкой. Потом закусили его луковицей, и запили моим спиртом. Подводный взрыв был 23.10. 1957. Торпеда была выпущена из подводной лодки, все прошло удачно.
В конце 1957 г я доложил работу «Взрыв в мелком водоеме» на конкурсе молодых ученых ИХФ и получил диплом 1 степени с премией. В жюри были ведущие ученые, а председателем Н.Н. Семенов. Я думал, что диссертация практически сделана. Но не тут-то было. Не было публикаций. Для сдачи 4 кандидатских экзамена надо было год проучиться в Институте философии и на кафедре иностранных языков, что трудно было совместить с экспедициями. Для учебы надо было стать аспирантами
или соискателями, попасть в план, иметь тему и утвержденного руководителя, оформить кучу бумаг. Но в ИХФ тогда защиты не поощрялись, говорили надо сперва поработать, и никто из испытателей и старше меня тогда не защищался. Я понял, что
защита надолго откладывается
Для обеспечения работ нам выделили корабль с экипажем. На специальных понтонах мы установили подвески с приборами для измерения давления и импульса УВ на разных глубинах и расстояниях от взрыва. Академики усовершенствовали наш фотографический способ измерения поверхностных волн, используя гирлянды надутых и раскрашенных презервативов, которые вытягивались по ветру на поверхности воды. Подготовку методики к опыту проводили студентки МФТИ. Взрыв и измерения прошли удачно. Но часть понтонов с приборами затонула после взрыва.
Тогда в Женеве велись переговоры по запрещению испытаний ЯВ с участием наших сотрудников. Вернувшись, М.А. сказал, что будем измерять глубинные подземные взрывы без выброса радиоактивных продуктов в атмосферу. В 1960 г. я разрабатывал метод измерения давления при подземных взрывах пьезоэлектрическими датчиками в скважинах с водой. Применялась пьезоэлектрическая аппаратура, та же что и при взрывах на Куйбышевкой ГЭС. Первые опыты проводились в выработанной урановой шахте в горе Тюя - Муюнь в 30 км от города Ош в Киргизии. Метростроевцы сделали там сферические полости разного диаметра, где взрывались заряды тротила массой до тонны. Отрабатывалась методика сокрытия подземных ЯВ, путем
снижения объемной концентрации энергии взрыва за счет увеличения объема полости. Кроме нас и шахтеров собралось и будущие академики Е.И. Шемякин и В.А. Николаев.
Жили и обедали в палатках, получая бесплатные талоны для дополнительного питания на 7 руб. за работу в условиях радиоактивности. Цены там были низкие Я брал 1 кг помидор 70 коп, 0.5 кг сметаны 1 р, а на остальное минеральную воду 1,20 р. бутылка. Местную воду нам пить запрещали. Тогда на мою зарплату мнс без степени 1350 р я мог купить 1500 кг помидор, а сейчас на зарплату профессора если повезет лишь 300 кг. Местные жители сказали, что в шахте течет мертвая вода. Мы бросали туда рыбу, и она всплывала кверху животом.
Там я впервые узнал местные нравы. Работали на полях обычно женщины. Они закрывали лицо телогрейкой или пиджаком мужа на голове. Много командных постов занимали высланные из Приморья кореянки, лица они не закрывали. С гор мужчины приезжали на ослах, а жены шли пешком, держась за ослиный хвост. Как - то на вопрос, ата куда едешь? - ответил - везу жену рожать.
В главном штреке шахты для меня пробурили шпуры длиной около метра, наполненные водой, куда я опускал свои датчики. После нескольких взрывов стало ясно, что длина шпуров мала, чтобы зарегистрировать всю УВ. Для бурения длинных скважин не было оборудования, и я уехал в Москву через Ташкент, а оттуда в Семипалатинск. В аэропорт я добирался через 3 республики на грузовике. Везде вдоль лучших, чем в России дорог тянулись бескрайние хлопковые поля, на которых работали женщины и населенные пункты, где в чайханах прямо на улице пили из пиал чай мужчины. Обычно они сидели на длинных низких столах в сапогах или галошах. На перекрестках продавали дешевые фрукты и шашлыки ценой 1,5 р. На длиннейшие шампуры кроме лука, к мясу добавляли ломтики помидоров и еще что-то. Бесплатно давали и гроздь винограда. Торговали одни мужики.
В то время даже Ташкент был сплошь глинобитный город, исключая центральную площадь с новыми правительственными зданиями. По краям улиц были арыки, куда бросали отходы. Когда я приехал туда в после землетрясения 1965 г. город был построен заново и полностью преобразился. Везде стояли спроектированные на местный лад кварталы родных хрущоб. Шашлыки стоили 25 коп. (цены после реформы), а их качество нас уже не поражало.
На полигоне пока оформляли документы, я жил в центральной гостинице на берегу Иртыша рядом со штабом. В городе были кинотеатр, стадион, детские сады и школы. Офицеры с семьями жили в хрущобах. На оконных стеклах были наклеены
крест на крест полоски газетной бумаги, как у нас дома в Москве в войну. На время ЯВ объявлялась тревога, и мы уходили под защиту высокого берега Иртыша, куда стягивались и местные жители. Помню, как воспитательница детского сада вела туда
цепочку детей, державших друг друга за руки. Я бывал и в библиотеке, занимавшей маленький 2-х этажный домик, где жил Берия, приезжая на полигон. Работать нас от везли в казармы на 9 площадке в километрах 50 от города, где проводились взрывы тротила массой 1 и 10 тонн на выброс в скальном грунте, и были пробурены скважины глубиной до 20 м для моих измерений, прошедших удачно. Была отработана методика определения поля давления в грунте, по измеренной зависимости давления от времени в скважине с водой и написан отчет, а потом и статья.
Потом был моделировавший ЯВ наземный взрыв тротила массой 1000 т, где на разных расстояниях были размещены объекты военной техники, сооружения и животные - собаки, овцы, козы и другая живность, на которых тяжело было смотреть после воздействия УВ и теплового излучения взрыва. Начальником на 9 площадке был полковник - инженер Н.Д. Мартынов. Он начал службу сапером на войне. После войны служил до пенсии на полигоне, а после до глубокой старости у нас в спецсекторе ведущим инженером, обеспечивая взрывные работы. Прожил больше 90 лет, несмотря на боевые раны и радиоактивные заражения.
Он обучал меня (уже достаточно ученого) работе в военном коллективе. Когда я послал приданного мне с солдатами капитана, не помню за что, в известное место, а тот ему пожаловался, он собрал участников работ в казарме, где мы жили с солдатами и объяснил, что мы вместе делаем большое дело, и нам нельзя ругаться по пустякам, так доходчиво, что я помню до сих пор. После взрывов все вернулись в гостиницу на берегу, где до прихода оказии на Москву отмечали сделанную работу. В городе был сухой закон, поэтому и в номерах, и на природе пили привозной спирт. На Иртыше, куда нас возили на рыбалку и уху местные офицеры, все обошлось благополучно. А в гостинице наш товарищ, из Ленинграда перебрав, утром спустился в холл и написал в фикус, который был гордостью командования. Его тут же отправили домой, снабдив соответствующими документами и лишив навсегда допуска на полигон.
На последний, третий, атомный взрыв в 1961 году мы поехали с А. Г. Фомичевым, начальниками групп механической и пьезоэлектрической аппаратуры без сотрудников. За это нам платили повышенные командировочные - 7 рублей вместо обычных пяти, а проезд и питание были бесплатные. После денежной реформы при моей зарплате мнс без степени (135 рублей) это были большие деньги. На десятку можно было провести вечер вдвоем в ресторане. Это тогда было модно. Так отмечали защиты диссертаций, знаменательные даты. Помню, 50-летие И.Л. Зельманова отмечали в Доме композиторов. Он пригласил и меня. Там собралась почти вся школа Н.Н. Семенова, - членкоры и академики. Многие приехали из других городов. Про Ю.Б. Харитона говорили, что он приехал в собственном вагоне. Н Н. Семенов немного опоздал, снял ботинки и, держа их в руках, по дивану прошел на оставленное для него место на диване. Реклама приглашала пообедать днем в любых ресторанах за рубль. Обычно в редакцию меня вызывали днем и когда я возвращался, дома никого не было, и я коротал время в ресторане на 2 этаже дома, где теперь «театр на таганке» затратив рубль за обед и 20 коп за бокал с пивом
В тот год на всех полигонах было рекордное количество взрывов, людей не хватало и все работы я провел с приданным мне с матросами капитаном из в/ч 70170. В тот год жилье не топили, и мы после опыта зная на, что идем, стали жить и работать с
радиоактивными приборами в отапливаемой лаборатории. Поэтому, мы не очень любезно встретили правительственную комиссию, в которую, кажется, входил наш министр В.А. Малышев, генералы и адмиралы, ходившие с какой-то проверкой. Увидев,
как мы работаем, нас покинули без замечаний.
С материка к нам летели атомные ракеты. Нас об этом не оповещали, но каким-то образом это было известно. Хорошо, что наши ракетчики были меткими, а ракеты - надежными. Когда мы приехали после подводного взрыва в Белушью, то стали свидетелями самого мощного воздушного взрыва с тротиловым эквивалентом около 60 Мт в районе пролива Маточкин Шар.
День был пасмурный, но все осветилось, а потом раздался гул, длившийся несколько минут, похожий на шум штормового моря. В строении, рядом с которым я стоял, лопнуло стекло, хотя до эпицентра было свыше 200 км. Это был самый мощный
взрыв в мире. После этого переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия в воздухе, воде, космосе пошли быстрее. В 1963 году соглашение было подписано. Больше в испытаниях я не участвовал. Пришлось долго восстанавливать здоровье.
Военные врачи рекомендовали мне ходьбу, чтобы вывести из организма стронций и другие тяжелые элементы, и я ходил на работу, делая около 7500 шагов по шагомеру.
После атомных взрывов в Японии, врачи рекомендовали японцам 10000 шагов ежедневно. После этого продолжительность жизни у их мужчин выросла до 85 лет, у нас после перестройки упала до 58.
В начале 1962 г. М.А. сказал, что закрывает мою тематику из-за скорого запрещения подводных ЯВ. Я сообщил о работе по внедрению взрывных технологий - подводной штамповке, упрочнению крупных поверхностей и т.д. М.А. сказал, что это не академическая проблема, а исследование подводного взрыва я, в основном, закончил. Моя группа подводных взрывов была распущена, а меня перевели в лабораторию В.Н. Родионова недавно созданную для исследования механики подземных взрывов. Потом я узнал о создании новой лаборатория подводных взрывов в институте Гидродинамики СО АН. Там было получено финансирование для разработки новых методов разминирования шнуровыми зарядами ВВ, а также решения, предложенной академиком Сахаровым, проблемы создания искусственного цунами подводными ЯВ для уничтожения прибрежных городов вероятного противника.
Мне до сих пор жалко той работы. Исследования проводились на военных полигонах и уникальном по тем временам стенде в 4 корпусе ИХФ. Стенд в центральной взрывной камере включал бассейн на 2 т воды с тремя парами оптических стекол для фотосъемки развития подводных, надводных и воздушных взрывов. Применялись сферические граммовые заряды прессованного тэна с очень малым разбрасываемым слоем изготовленные по специальной методике. Это позволяло надежно моделировать крупные взрывы. У одной стенки камеры было установлено восемь 2-х канальных осциллографов у другой высокоскоростные фотокамеры (до 2,5 млн кадров в секунду и временным разрешением до 0,01 мксек).
Их аналогов в мире я не знал. Там же под потолком была размещена высоковольтная установка с энергией разряда до нескольких грамм ВВ для подсветки при фотосъемке не светящихся процессов, теневой съемки, при исследовании электрического разряда в воде и моделировании процессов взрывного типа. Съемка с сравнительно малой скоростью от 100 до 50000 кадров/сек сразу через три окна проводилась на 3 вращающихся на одной оси барабанах с пленкой. Это устройство устанавливалось во взрывной камере. Одновременно можно было регистрировать УВ, применяя 16 пьезодатчиков из турмалина с временным разрешением меньше 1 мксек, и фотографировать развитие УВ и газового пузыря с тем же временным разрешением.
Подрыв и автоматическое управление запуском и выключением каждой аппаратуры в заданное время осуществлялся нажатием кнопки на пульте управления взрывами. Создание научного приборостроения тогда было крупнейшим достижением М.А. Появились приборные лаборатории, разрабатывающие уникальные приборы для измерения практически всех явлений ЯВ во главе с крупными специалистами. Они были отмечены Сталинскими и Ленинскими премиями, орденами и медалями. Первые образцы и макеты приборов делались в мастерских при лабораториях, а выпуск мелких серий проводился в ОКБ, потом разработки передавались в промышленность для серийного производства. Наши механические приборы сначала изготовлялись в мастерской у Ю.Ф. Соловьева, потом в ОКБ, потом на заводе ЛИЗ. Сотрудники приборных лабораторий сопровождали свои приборы и в ОКБ и на заводах и ездили с нами работать на полигоны.
В то время оклады инженеров Спецсектора и ОКБ были заметно выше, чем у ученых без степени. Поступая в ИХФ, я просился на должность инженера, но мне ее не дали.
В то время мы были обязаны заниматься в сети политпросвещения, дежурить на улицах в народных дружинах и работать в бригадах коммунистического труда. Нам с Костюченко молодым коммунистам поручили организовать эти бригады. Мы сумели уговорить 1 женщину начать бороться за звание ударника комтруда. Дальше дело шло труднее, а пора было ехать на полигон. Тогда мы решили начать с изучения путей решения проблемы в других организациях нашего профиля. Эта идея понравилась нашим начальникам, и мы несколько лет ходили в гости к соседям, где везде встречали теплое отношение наших однокашников из ММИ. После Хрущева проблема постепенно стала терять свою актуальность. А дружины существовали долгое время, и мы по вечерам ходили по улицам, помогая милиционерам. Я думаю, что мы делали полезное дело, хотя в руки к нам попадали в основном люди, выпившие после работы на улице, а преступников и милиционеров было много меньше, чем сейчас.
Тогда в политсети были кружки по разной тематике. В 50 годы я записался в семинар по экономике, который вел Н.Н. у себя в кабинете после работы. Я помню его доклад по применению в планировании ЭВМ, на которые он возлагал большие
надежды. После этого один наш соратник по ЯВ ушел в экономику, а двое других в Госплан, где разрабатывали программы для планирования. А доклад Семенова, опубликованный в журнале, я нашел в библиотеке. Потом Н.Н. рассказывал о необходимости быстрого развития химии и, что наука производительная сила. Другие доклады делались тоже на высоком уровне, на их подготовку уходило много времени. Когда стало ясно, что Америку нам не догнать я перешел в исторический семинар, где сделал доклад о 1 мировой войне и Февральской революции.
Разбираясь в событиях, я понял, что отречение царя, гибель его с семьи и развал империи- это не козни социалистов, а естественный ход истории. Детонатором этих событий была царская семья и даже, его мать, высшие сановники и генералы ставки, командующие фронтов и флотов. Нарушив присягу, все они стали преступниками.
В ИХФ нам дали справку о работе во вредных условиях по списку №1, где был номер Постановления Правительства и ЦК КПСС, по которому мы работали с ЯВ. Мы приравнивались к шахтерам, имели право на пенсию на 10 лет раньше и одновременно получать зарплату, внеочередное обслуживание путевками и др. В 1997 г потребовали подтвердить наши льготы справкой по новой форме. Наш институт получил эти справки в Средмаше, и льготы продолжились. А теперь льгот не стало, требуют удостоверение участника «группы особого риска». Я ходил за ней в СОБЕЗ, меня отправили в бывший Средмаш, пока я туда пробивался Министерство закрыли, а СОБЕЗ разделили на две части. Одна называется «Управление социальной защиты
населения». Сначала они посылали меня друг к другу. Когда у меня стали болеть ноги, я попросил сотрудницу УСЗН больше не гонять меня в разные места, а защищать меня самим, как им положено по названию. Оказалось, что для этого нужны адреса
моей прописки на полигонах, а узнав, что я обычно жил в казармах, отправили в военкомат. Там сказали, что мои справки не соответствуют принятой новой форме. Для получения нужного документа надо послать запросы и получить подтверждения из
мест, где я был, но на это уйдут годы. Это напомнило мне рассказ, где безного инвалида ежегодно гоняли из деревни в район и проверяли, не выросли ли у него ноги. Я успокоился, поняв, что можно жить и без льгот, а я не первый и не последний.
Помню, как М.А. отправил меня, уже кандидата физ. мат. наук, в Прокуратуру СССР защищать, как он сказал, интересы взрывников. В тот год осенью на восточном берегу Каспийского моря обнаружили по местным оценкам трупы около 50000 тюленей и 100000 осетровых. Перед этим там проводили взрывы для сейсмического зондирования дна сотрудники ИФЗ и ИХФ. Все потери флоры приписали им и открыли уголовное дело. Следствие длилось около года. Удалось доказать, что масштабы катастрофы сильно завышены, а гибель связана с сильными осенними штормами, которые подняли мазут, осевший толстым слоем на дне, что и привело к гибели рыбы и тюленей. При работе с документами выяснилось, что район Курчатовского института
наиболее экологически чистый в Москве. Там же мы узнали, что пайки, которыми как тогда говорили, снабжались высшие чиновники, продавались у них в буфете с 20 % наценкой.
В ИФЗ мы узнали, что участников атомных испытаний обворовали. Один из испытателей выяснил, что было закрытый приказ СМ СССР платить нам второй оклад во время командировок на ЯВ, который мы не получали. Он подал в суд и выиграл
дело, а деньги вернули всем, кто ездил в последние 3 года. Я эти годы на ЯВ не ездил и ничего не получил. Скандалиста выгнали за нарушения инструкций. Потом он стал известным в мире геофизиком из Израиля, председателем секций на международных конференциях. Я не думаю, что деньги присваивала дирекция. Они шли обеспечивающему персоналу получавшему меньше ученых и испытателей. Их работу контролировала военная приемка. Говорили, что первого начальника производственного отдела Суходольского посадили, когда на полигон пришли осколки стеклянных приборов, сделанных в ИХФ. Никто из руководства за него не заступился. После этого очень большое внимание уделялось амортизации приборов, которые отправлялись в наших фирменных ящиках.
После защиты в начале 1964 г я получил 2-х комнатную квартиру в академическом районе на ул. Обручева. После комнаты в коммуналке мне очень понравилась эта хрущоба, за проект которой архитектор получил Ленинскую премию.