ПРИЯТНО, КОГДА ТЕБЯ ЦИТИРУЮТ
В новейшем, 11 номере "Новой Польши" Лешек Шаруга (ВЫПИСКИ ИЗ КУЛЬТУРНОЙ ПЕРИОДИКИ ) пишет об отзывах польской периодики на книгу Гроссмана. В том числе - о моей статье в "Пшеглёнде Политычном":
А вот что именно он пишет:
Поразительно, сколь живо было встречено польское издание романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в переводе Ежи Чеха. Последний номер гданьского ежеквартального журнала «Пшеглёнд политичный» (№ 95/2009) посвятил блок материалов как самому изданию, так и истории книги и, конечно, личности автора. Переводчик романа в очерке «Репортаж из Атлантиды» написал:
«Переводя „Жизнь и судьбу”, я волновался, примет ли наш читатель этот почти девятисотстраничный роман, созданный пятьдесят лет назад и описывающий еще более ранние события, да вдобавок в другой стране, тоталитарной в такой степени, о которой мы в Польше имеем слабое понятие. Это уже, наверное, Атлантида в квадрате».
Автор очерка подробно рассказывает о жизненном и писательском пути Гроссмана, а в конце - и о судьбе «Жизни и судьбы»:
«Хотя роман „Правое дело” вышел по-польски в 1957 г., из общедоступных справочников и учебников о нем мало что можно узнать, за исключением того, что он составляет дилогию с „Жизнью и судьбой” и подвергся после публикации резкой критике. Последнее ничего не доказывает - критика могла обрушиться на любого; даже Александр Фадеев, главный литературный чиновник, должен был свою „Молодую гвардию” срочно переработать, когда ему указали, что „недостаточно раскрыта руководящая роль партии”. Может создаться впечатление, что произведение не выходит за границы, обозначенные временем его создания, что это одна из многих книг „на тему войны”. Однако такое суждение будет несправедливым. Конечно, первая книга, в сравнении со второй, проигрывает; но если перечитать ее заново после „Жизни и судьбы”, мы без труда обнаружим главные достоинства прозы Гроссмана. В полном варианте „Сталинграда” (так первоначально должен был называться роман) содержатся явные аллюзии на репрессии 30-х годов. Но и прошедшая сквозь цензуру редакция производит впечатление. Конечно, в то время существовали „разнарядки” и „установки”, которые не могли не попасть в книгу, - но она отличается от других, а читателей привлекла как раз тем, что разгневало ортодоксальных критиков. Те требовали социалистического реализма, а получили реализм. Цель автора была ясная, толстовская: показать историю одной семьи на фоне войны. Но даже сам выбор интеллигентской семьи Шапошниковых не отвечал постулатам пролетарской доктрины, хотя этот выбор легко объяснить. Гроссман всегда писал только о том, что хорошо знал. Действие его первого выдающегося произведения [рассказа „В городе Бердичеве”] разворачивается в его родном городе, в повести „Глюкауф” он описал хорошо ему известную шахту, в новелле „Цейлонский графит” - карандашную фабрику, в романе „Степан Кольчугин” - Донбасс, который хорошо знал и сам, и по рассказам отца. Он всегда заботился о подлинности реалий, что не могли не признать даже его противники. В романе ему была нужна хорошо известная среда и герои, которым он мог бы доверить собственные рассуждения; рабочий-сталевар, разговаривающий о квантовой физике, едва ли мог быть достоверен. А физика была нужна для запланированных суждений об эпохе масс. Alter ego писателя стал поэтому профессор Виктор Штурм; Ольга Гроссман была прототипом Людмилы Шапошниковой».
Далее Ежи Чех пишет:
«Десятилетняя работа над романом привела к такой переоценке ценностей, на которую до Гроссмана не отважился не один из живших в СССР писателей. Поэтому даже можно усомниться, насколько роман продолжает „Правое дело”. В отношении действия и персонажей - продолжает: в последней главе первой части комиссар Крымов переправляется в Сталинград, и там мы его встречаем во второй части, как сразу узнаём и дальнейшую судьбу большевика Мостовского. Однако в чем-то меняется художественный метод. Первая часть со своей неторопливой повествовательностью, конечно, раскрывается как новая „Война и мир”, а вторая апеллирует к Толстому уже своим названием. Но это ошибочная ассоциация. Толстовский здесь лишь размах - широта панорамы, число действующих лиц. Более точным было бы проследить журналистские корни - ведь литературное формирование Гроссмана пришлось на эру расцвета репортажа. Впрочем, „Жизнь и судьба” выходит по-польски без первой части, но ее можно читать и так, это даже придает книге своеобразную красоту и создает впечатление писательского приема. (...) Происходит радикальное изменение повествовательности, и автор уже иначе видит смысл сталинградского перелома. (...) Гроссман разделяет гордость граждан СССР победой, но показывает ее двусмысленность. Победу одержало не тоталитарное государство, а народ - но для кого? Разве не для государства, чтобы оно могло снова подавлять свободу? Это окруженным и замерзающим немцам „звездное небо” напоминает в конце концов о морали. Порабощенные гитлеризмом, они начинают постепенно возвращаться к человечности. А у победителей государство заберет ту крупицу свободы, которую было вынуждено дать, взамен подсунув им шовинизм. Главы романа, посвященные немцам, казалось бы, должны противоречить нежеланию автора писать о том, чего он не знает доподлинно. Но эти главы - только зеркало, поставленное перед соотечественниками».
http://www.novpol.ru/index.php?id=1237
А вот что именно он пишет:
Поразительно, сколь живо было встречено польское издание романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в переводе Ежи Чеха. Последний номер гданьского ежеквартального журнала «Пшеглёнд политичный» (№ 95/2009) посвятил блок материалов как самому изданию, так и истории книги и, конечно, личности автора. Переводчик романа в очерке «Репортаж из Атлантиды» написал:
«Переводя „Жизнь и судьбу”, я волновался, примет ли наш читатель этот почти девятисотстраничный роман, созданный пятьдесят лет назад и описывающий еще более ранние события, да вдобавок в другой стране, тоталитарной в такой степени, о которой мы в Польше имеем слабое понятие. Это уже, наверное, Атлантида в квадрате».
Автор очерка подробно рассказывает о жизненном и писательском пути Гроссмана, а в конце - и о судьбе «Жизни и судьбы»:
«Хотя роман „Правое дело” вышел по-польски в 1957 г., из общедоступных справочников и учебников о нем мало что можно узнать, за исключением того, что он составляет дилогию с „Жизнью и судьбой” и подвергся после публикации резкой критике. Последнее ничего не доказывает - критика могла обрушиться на любого; даже Александр Фадеев, главный литературный чиновник, должен был свою „Молодую гвардию” срочно переработать, когда ему указали, что „недостаточно раскрыта руководящая роль партии”. Может создаться впечатление, что произведение не выходит за границы, обозначенные временем его создания, что это одна из многих книг „на тему войны”. Однако такое суждение будет несправедливым. Конечно, первая книга, в сравнении со второй, проигрывает; но если перечитать ее заново после „Жизни и судьбы”, мы без труда обнаружим главные достоинства прозы Гроссмана. В полном варианте „Сталинграда” (так первоначально должен был называться роман) содержатся явные аллюзии на репрессии 30-х годов. Но и прошедшая сквозь цензуру редакция производит впечатление. Конечно, в то время существовали „разнарядки” и „установки”, которые не могли не попасть в книгу, - но она отличается от других, а читателей привлекла как раз тем, что разгневало ортодоксальных критиков. Те требовали социалистического реализма, а получили реализм. Цель автора была ясная, толстовская: показать историю одной семьи на фоне войны. Но даже сам выбор интеллигентской семьи Шапошниковых не отвечал постулатам пролетарской доктрины, хотя этот выбор легко объяснить. Гроссман всегда писал только о том, что хорошо знал. Действие его первого выдающегося произведения [рассказа „В городе Бердичеве”] разворачивается в его родном городе, в повести „Глюкауф” он описал хорошо ему известную шахту, в новелле „Цейлонский графит” - карандашную фабрику, в романе „Степан Кольчугин” - Донбасс, который хорошо знал и сам, и по рассказам отца. Он всегда заботился о подлинности реалий, что не могли не признать даже его противники. В романе ему была нужна хорошо известная среда и герои, которым он мог бы доверить собственные рассуждения; рабочий-сталевар, разговаривающий о квантовой физике, едва ли мог быть достоверен. А физика была нужна для запланированных суждений об эпохе масс. Alter ego писателя стал поэтому профессор Виктор Штурм; Ольга Гроссман была прототипом Людмилы Шапошниковой».
Далее Ежи Чех пишет:
«Десятилетняя работа над романом привела к такой переоценке ценностей, на которую до Гроссмана не отважился не один из живших в СССР писателей. Поэтому даже можно усомниться, насколько роман продолжает „Правое дело”. В отношении действия и персонажей - продолжает: в последней главе первой части комиссар Крымов переправляется в Сталинград, и там мы его встречаем во второй части, как сразу узнаём и дальнейшую судьбу большевика Мостовского. Однако в чем-то меняется художественный метод. Первая часть со своей неторопливой повествовательностью, конечно, раскрывается как новая „Война и мир”, а вторая апеллирует к Толстому уже своим названием. Но это ошибочная ассоциация. Толстовский здесь лишь размах - широта панорамы, число действующих лиц. Более точным было бы проследить журналистские корни - ведь литературное формирование Гроссмана пришлось на эру расцвета репортажа. Впрочем, „Жизнь и судьба” выходит по-польски без первой части, но ее можно читать и так, это даже придает книге своеобразную красоту и создает впечатление писательского приема. (...) Происходит радикальное изменение повествовательности, и автор уже иначе видит смысл сталинградского перелома. (...) Гроссман разделяет гордость граждан СССР победой, но показывает ее двусмысленность. Победу одержало не тоталитарное государство, а народ - но для кого? Разве не для государства, чтобы оно могло снова подавлять свободу? Это окруженным и замерзающим немцам „звездное небо” напоминает в конце концов о морали. Порабощенные гитлеризмом, они начинают постепенно возвращаться к человечности. А у победителей государство заберет ту крупицу свободы, которую было вынуждено дать, взамен подсунув им шовинизм. Главы романа, посвященные немцам, казалось бы, должны противоречить нежеланию автора писать о том, чего он не знает доподлинно. Но эти главы - только зеркало, поставленное перед соотечественниками».
http://www.novpol.ru/index.php?id=1237