Изгой
Рихард Вагнер «Летучий голландец» Большой театр, режиссёр Петер Конвичный, 2004
Вагнеровская увертюра, начинающаяся будто с позывных Летучего голландца - с призывного, летучего голоса труб, исполняется традиционно - при закрытом занавесе, который немного подсвечен снизу. Занавес открывается, на сцене громоздятся скалы, на заднике нарисованы небо, затянутое серыми, мглистыми облаками и бухта. Традиционная оперная картинка, именно среди таких неприступных скал причаливают во время штормов вампучные корабли-призраки. Взглянем ещё раз в программку: режиссёр-постановщик П.Конвичный? Но вдруг справа из-за скалы опускается трап с поручнями, современный корабельный трап из дюраля, лёгкий и прочный, по нему сбегают матросы в современной одежде - в чёрных куртках и бушлатах, фуражках, шерстяных шапочках, это норвежские матросы. Действие происходит в наши дни, герои оперы - наши современники. Режиссёр-постановщик - П.Конвичный! Слева из-за скалы спускается трап с «Летучего голландца», он такой же современно-алюминиевый, а вот и сам Голландец и его команда, на них чёрные мушкетёрские плащи и широкополые шляпы, чёрные камзолы, с белыми кружевными воротничками и чёрные мушкетёрские штаны. Конвичный полностью удаляет из спектакля мистический подтекст, которым злоупотребляют режиссёры-вампукисты при постановке этой оперы. Голландец и его команда - это не призраки, а живые люди, люди-изгои, люди, изгнанные из своего мира, из своего времени, Голландец - это изгнанник, вечный изгой. Встреча представителей этих двух миров, встреча Даланда и Голландца происходит за обычным раскладным алюминиевым столиком с пластмассовой столешницей, за раскладными стульями, за бутылкой пива, разлитой по пластмассовым стаканчикам. Самая сильная сцена первого акта - это ария Голландца, когда он выходит к рампе и, как бы обращаясь к зрительному залу, проклинает этот мир, мир, отторгнувший его, мир, к которому принадлежат зрители, дух захватывает, когда его густой баритон молит чтобы «мир остановил своё движенье, и вечное наступило б разрушенье!», словно какой-то могучий антидемиург сейчас будет вершить своё разрушительное дело.
Второй акт являет мир, изгнавший Голландца. Сцена представляет собой фитнес-центр, под «Крутись, крутись колесо, крутись веселей!» норвежские девушки в ярких разноцветных футболках, спортивных костюмах и в кроссовках, крутят колёса на тренажерах-велосипедах, между двумя колоннами - стойка бара, на ней соки, воды фрукты, в стене видны двери в душевые кабины, пространство центра - стерильно и комфортно. Этот мир - это современное общество, общество потребления, общество, где смысл жизни определяется качеством потребляемых продуктов, общество, где самую существенную часть своего времени люди посвящают тому, чтобы холить и ублажать своё тело, это общество, которое уже почти построено в России. Это общество, главные ценности которого - ценности материальные. С какой жадностью рассматривает Даланд и его матросы сокровища Голландца, эти «бранзулетки», с каким вожделением развешивает он их на тренажёрах - «Это всё - моё!» Монотонно-ровное «Крутись, крутись колесо» тренажёра, звучащее в фитнесе, отражает суть этого сытого, самодостаточного и самодовольного мира. И во втором акте вдруг вспоминается увертюра, два музыкальных потока её, потоки сплетающиеся и разъединяющиеся - трубные, тревожные позывные Голландца, и ровное, спокойное, «фитнесовское» течение - мятущийся мир изгнанника и спокойный фитнес-мир. Как и в увертюре, Голландца почему-то тянет в этот мир. Возможно, потому, что когда-то он сам был частью его, здесь родился и вырос. Но в этом стерильном фитнес-зале он в своём мушкетёрском одеянии смотрится абсолютным чужаком. Сента - не такая как все остальные девушки из фитнеса, она - другая, другой голос, какой-то беспокойный, кроме того, у неё с собой в спортзале портрет, очень похожий на работу старинных голландских мастеров, что-то в стиле Франса Хальса. Как окажется, это - Он, Голландец. Он войдёт в фитнес-зал в своей черной мушкетёрской шляпе и плаще, с белым чемоданом в руках, достанет из него старинное, белое, подвенечное платье, словно покрытое патиной времени, Сента оденет его прямо поверх своего спортивного костюма, из глубокого выреза будет торчать её зелёная футболка, их дуэт «Звезда насчастия погасни! Звезда надежды, озари мой мир!» будет самой волнительной сценой второго акта. В эти мгновения, когда его густой баритон будет как бы обнимать её звонкий, очень резкий на высоких нотах, голос, подумается: «Неужели это единение возможно?!» На спектакль очень сильно работает идея пригласить на роли Голландца и Сенты зарубежных звёзд - Роберта Хэйла и Анну-Катарину Бенке, эти люди среди «норвежцев», солистов Большого театра - чужие, Другие, у них Другие лица, по-другому звучит у них и немецкий текст.
Третий акт всё расставляет по своим местам. Действие происходит в огромном мрачном ангаре, в нём работает припортовая таверна. Пьяная тусовка местных матросов производит сильное впечатление: к ним присоединяются женщины (те самые - из фитнеса), и вся эта толпа смачно пляшет, припевая - огромная, сытая, самодовольная, пьяная биомасса. Они задирают голландцев, погружённых в себя. Происходит стычка, обстановка накаляется. Сента и Голландец, конечно, не поймут друг друга, во время объяснения в таверне они словно не будут слышать друг друга. Кто или что их разлучает - случайность, недоразумение - не слишком важно, этим представителям двух разных миров - не соединиться. В отчаянии она схватит горящую свечу со стола, опрокинет железную бочку с чем-то взрывоопасным и сунет туда огонь, грохот взрыва, дальше … темнота…
«Летучий голландец» П.Конвичного - это трагедия изгоя, которого общество отторгает от себя, и который обречён - либо погибнуть, либо стать таким как все, быть понятым обществом, найти какие-то нити понимания с миром его изгнавшим - невозможно, слишком они разные - мир и он.
Сильное впечатление производит концептуальный ход режиссёра и дирижёра - непрерывность оперы, три акта исполняются не только без антрактов, но и без музыкальных пауз, дирижёр не делает даже пауз для аплодисментов после арий. Этот континуум Вагнера-Конвичного-Ведерникова захватывает зрителей, и погружает их в блаженное состояние оперного транса.
Вагнеровская увертюра, начинающаяся будто с позывных Летучего голландца - с призывного, летучего голоса труб, исполняется традиционно - при закрытом занавесе, который немного подсвечен снизу. Занавес открывается, на сцене громоздятся скалы, на заднике нарисованы небо, затянутое серыми, мглистыми облаками и бухта. Традиционная оперная картинка, именно среди таких неприступных скал причаливают во время штормов вампучные корабли-призраки. Взглянем ещё раз в программку: режиссёр-постановщик П.Конвичный? Но вдруг справа из-за скалы опускается трап с поручнями, современный корабельный трап из дюраля, лёгкий и прочный, по нему сбегают матросы в современной одежде - в чёрных куртках и бушлатах, фуражках, шерстяных шапочках, это норвежские матросы. Действие происходит в наши дни, герои оперы - наши современники. Режиссёр-постановщик - П.Конвичный! Слева из-за скалы спускается трап с «Летучего голландца», он такой же современно-алюминиевый, а вот и сам Голландец и его команда, на них чёрные мушкетёрские плащи и широкополые шляпы, чёрные камзолы, с белыми кружевными воротничками и чёрные мушкетёрские штаны. Конвичный полностью удаляет из спектакля мистический подтекст, которым злоупотребляют режиссёры-вампукисты при постановке этой оперы. Голландец и его команда - это не призраки, а живые люди, люди-изгои, люди, изгнанные из своего мира, из своего времени, Голландец - это изгнанник, вечный изгой. Встреча представителей этих двух миров, встреча Даланда и Голландца происходит за обычным раскладным алюминиевым столиком с пластмассовой столешницей, за раскладными стульями, за бутылкой пива, разлитой по пластмассовым стаканчикам. Самая сильная сцена первого акта - это ария Голландца, когда он выходит к рампе и, как бы обращаясь к зрительному залу, проклинает этот мир, мир, отторгнувший его, мир, к которому принадлежат зрители, дух захватывает, когда его густой баритон молит чтобы «мир остановил своё движенье, и вечное наступило б разрушенье!», словно какой-то могучий антидемиург сейчас будет вершить своё разрушительное дело.
Второй акт являет мир, изгнавший Голландца. Сцена представляет собой фитнес-центр, под «Крутись, крутись колесо, крутись веселей!» норвежские девушки в ярких разноцветных футболках, спортивных костюмах и в кроссовках, крутят колёса на тренажерах-велосипедах, между двумя колоннами - стойка бара, на ней соки, воды фрукты, в стене видны двери в душевые кабины, пространство центра - стерильно и комфортно. Этот мир - это современное общество, общество потребления, общество, где смысл жизни определяется качеством потребляемых продуктов, общество, где самую существенную часть своего времени люди посвящают тому, чтобы холить и ублажать своё тело, это общество, которое уже почти построено в России. Это общество, главные ценности которого - ценности материальные. С какой жадностью рассматривает Даланд и его матросы сокровища Голландца, эти «бранзулетки», с каким вожделением развешивает он их на тренажёрах - «Это всё - моё!» Монотонно-ровное «Крутись, крутись колесо» тренажёра, звучащее в фитнесе, отражает суть этого сытого, самодостаточного и самодовольного мира. И во втором акте вдруг вспоминается увертюра, два музыкальных потока её, потоки сплетающиеся и разъединяющиеся - трубные, тревожные позывные Голландца, и ровное, спокойное, «фитнесовское» течение - мятущийся мир изгнанника и спокойный фитнес-мир. Как и в увертюре, Голландца почему-то тянет в этот мир. Возможно, потому, что когда-то он сам был частью его, здесь родился и вырос. Но в этом стерильном фитнес-зале он в своём мушкетёрском одеянии смотрится абсолютным чужаком. Сента - не такая как все остальные девушки из фитнеса, она - другая, другой голос, какой-то беспокойный, кроме того, у неё с собой в спортзале портрет, очень похожий на работу старинных голландских мастеров, что-то в стиле Франса Хальса. Как окажется, это - Он, Голландец. Он войдёт в фитнес-зал в своей черной мушкетёрской шляпе и плаще, с белым чемоданом в руках, достанет из него старинное, белое, подвенечное платье, словно покрытое патиной времени, Сента оденет его прямо поверх своего спортивного костюма, из глубокого выреза будет торчать её зелёная футболка, их дуэт «Звезда насчастия погасни! Звезда надежды, озари мой мир!» будет самой волнительной сценой второго акта. В эти мгновения, когда его густой баритон будет как бы обнимать её звонкий, очень резкий на высоких нотах, голос, подумается: «Неужели это единение возможно?!» На спектакль очень сильно работает идея пригласить на роли Голландца и Сенты зарубежных звёзд - Роберта Хэйла и Анну-Катарину Бенке, эти люди среди «норвежцев», солистов Большого театра - чужие, Другие, у них Другие лица, по-другому звучит у них и немецкий текст.
Третий акт всё расставляет по своим местам. Действие происходит в огромном мрачном ангаре, в нём работает припортовая таверна. Пьяная тусовка местных матросов производит сильное впечатление: к ним присоединяются женщины (те самые - из фитнеса), и вся эта толпа смачно пляшет, припевая - огромная, сытая, самодовольная, пьяная биомасса. Они задирают голландцев, погружённых в себя. Происходит стычка, обстановка накаляется. Сента и Голландец, конечно, не поймут друг друга, во время объяснения в таверне они словно не будут слышать друг друга. Кто или что их разлучает - случайность, недоразумение - не слишком важно, этим представителям двух разных миров - не соединиться. В отчаянии она схватит горящую свечу со стола, опрокинет железную бочку с чем-то взрывоопасным и сунет туда огонь, грохот взрыва, дальше … темнота…
«Летучий голландец» П.Конвичного - это трагедия изгоя, которого общество отторгает от себя, и который обречён - либо погибнуть, либо стать таким как все, быть понятым обществом, найти какие-то нити понимания с миром его изгнавшим - невозможно, слишком они разные - мир и он.
Сильное впечатление производит концептуальный ход режиссёра и дирижёра - непрерывность оперы, три акта исполняются не только без антрактов, но и без музыкальных пауз, дирижёр не делает даже пауз для аплодисментов после арий. Этот континуум Вагнера-Конвичного-Ведерникова захватывает зрителей, и погружает их в блаженное состояние оперного транса.