Слышать время
«Осип Мандельштам: Тёмное дерево слова» ЦДиР Казанцева, тренер Клим, 2017
У каждого времени своё звуковое пространство - те звуки, что окружают человека, музыка, что звучит, песни, которые поют люди и звучат по радио. Поэт - это локатор времени, слышащий время, вбирающий в себя его звуки. Мандельштам из тех поэтов, кто наиболее плотно был втиснут в своё время.
На сцене актёр, он своего рода театральный медиум, включённый в поэзию Мандельштама, слушающий музыку и звуки его времени, и в себе соединяющий стихи и звуковую стихию, в которой они были рождены. Он не читает стихи, он их пропевает, и это не классический вокал, и не эстрадно-романсовое пение, это - театрально-медиумное напевание. Медиум босый, чтоб чувствовать токи тверди, и он совершает мелодвижения, двигаясь руками, ногами и телом синхронно звучащей в нём музыке Мандельштама. Похоже на движения шамана, он и есть шаман, шаман поэзии-музыки-времени.
В мелодиях стихов узнаются удалые «Бубенчики», много ритмическо-монотонных революционных маршей. Не все мелодии можно распознать - они звучат под другой текст, и актёр, подстраивая мелодии под размер стихотворений, несколько её меняет. Шоковое впечатление производит «Кассандра», пропетая на мотив «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный»:
«И в декабре семнадцатого года
Всё потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя
...
На площади с броневиками
Я вижу человека - он
Волков горящими пугает головнями:
Свобода, равенство, закон».
Революционно-магическое «Свобода, равенство, закон» повторяется несколько раз как припев.
А мандельштамовские «Сумерки свободы» звучат, по сути, как месседж спектакля - «B ком сердце есть, тот должен слышать, время, как твой корабль ко дну идёт».
Страшен «Рим» пропетый на мотив «Смело товарищи в ногу»:
«Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков, -
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...»
Вершина спектакля - это «Мы живём под собою не чуя страны…» спетое на мотив чего-то революционного.
Возникает образ времени - сломанного, разорванного, века-волкодава, и образ человека, в этом времени, сосланного в это время:
«Упиралась вода в сто четыре весла -
Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Там я плыл по реке с занавеской в окне,
С занавеской в окне, с головою в огне.
А со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала, трех конвойных везла».
А потом актёр кланяется, переодевается в пиджак небесного цвета и ... поёт ещё три стиха, светлых, солнечных, небесных - «Улица Мандельштама», «Александр Герцевич» и «О небо, небо…», их он пропевает на современные мелодии. Финальное «Небо» поётся на мотив «Sunny» Бони М:
«О, небо, небо, ты мне будешь сниться;
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло»
И будто светом, светом поэзии озаряется зал. Поэзия побеждает время.
У каждого времени своё звуковое пространство - те звуки, что окружают человека, музыка, что звучит, песни, которые поют люди и звучат по радио. Поэт - это локатор времени, слышащий время, вбирающий в себя его звуки. Мандельштам из тех поэтов, кто наиболее плотно был втиснут в своё время.
На сцене актёр, он своего рода театральный медиум, включённый в поэзию Мандельштама, слушающий музыку и звуки его времени, и в себе соединяющий стихи и звуковую стихию, в которой они были рождены. Он не читает стихи, он их пропевает, и это не классический вокал, и не эстрадно-романсовое пение, это - театрально-медиумное напевание. Медиум босый, чтоб чувствовать токи тверди, и он совершает мелодвижения, двигаясь руками, ногами и телом синхронно звучащей в нём музыке Мандельштама. Похоже на движения шамана, он и есть шаман, шаман поэзии-музыки-времени.
В мелодиях стихов узнаются удалые «Бубенчики», много ритмическо-монотонных революционных маршей. Не все мелодии можно распознать - они звучат под другой текст, и актёр, подстраивая мелодии под размер стихотворений, несколько её меняет. Шоковое впечатление производит «Кассандра», пропетая на мотив «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный»:
«И в декабре семнадцатого года
Всё потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя
...
На площади с броневиками
Я вижу человека - он
Волков горящими пугает головнями:
Свобода, равенство, закон».
Революционно-магическое «Свобода, равенство, закон» повторяется несколько раз как припев.
А мандельштамовские «Сумерки свободы» звучат, по сути, как месседж спектакля - «B ком сердце есть, тот должен слышать, время, как твой корабль ко дну идёт».
Страшен «Рим» пропетый на мотив «Смело товарищи в ногу»:
«Голубой, онелепленный, пепельный,
В барабанном наросте домов,
Город, ласточкой купола лепленный
Из проулков и из сквозняков, -
Превратили в убийства питомник
Вы, коричневой крови наемники,
Италийские чернорубашечники,
Мертвых цезарей злые щенки...»
Вершина спектакля - это «Мы живём под собою не чуя страны…» спетое на мотив чего-то революционного.
Возникает образ времени - сломанного, разорванного, века-волкодава, и образ человека, в этом времени, сосланного в это время:
«Упиралась вода в сто четыре весла -
Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.
Там я плыл по реке с занавеской в окне,
С занавеской в окне, с головою в огне.
А со мною жена пять ночей не спала,
Пять ночей не спала, трех конвойных везла».
А потом актёр кланяется, переодевается в пиджак небесного цвета и ... поёт ещё три стиха, светлых, солнечных, небесных - «Улица Мандельштама», «Александр Герцевич» и «О небо, небо…», их он пропевает на современные мелодии. Финальное «Небо» поётся на мотив «Sunny» Бони М:
«О, небо, небо, ты мне будешь сниться;
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло»
И будто светом, светом поэзии озаряется зал. Поэзия побеждает время.