Постдраматический Бутусов в поисках Бутусова
«Кабаре Брехт» в Театре Ленсовета, режиссёр Юрий Бутусов, 2014
Ещё в «Добром человеке из Сезуана невозможно было не заметить заворожённость Бутусова отрывистыми жёсткими звуками немецкой речи, брехтовскими зонгами, исполняемыми на немецком языке. Из того спектакля здесь - бегущая строка русского перевода с красными буквами на чёрном табло, из «LIEBE. Schiller» - приём отчуждения персонажей при помощи высыпаемой на их лица белой пудры. В этом спектакле жанра кабаре о Б.Брехте, о его жизни, Бутусов идейно и энергетически напитывается Брехтом, по-брехтовски заостряет свой театр, благо темы тому способствуют и даже провоцируют это сделать. «Война войне!» Какой войне? Конечно, не той, которая давно закончилась. А той, что идёт сейчас, в Малороссии и в Донбассе. Режиссёр актуализирует Брехта, придумывает антивоенные сценки, самые острые из которых - это пародийные выпуски теленовостей на первом канале, диктор-телепузик выходит, садится за стол, достаёт листы с текстом и, как напёрсточник-профи, крутит их и переворачивает на столе, а потом зомбирующим голосом читает «нужные» новости, военные новости страны, которая не воюет. Такого политически актуального Бутусова я ещё не видел. Ритмически и энергетически эта режиссёрская позиция поддерживается брехтовскими зонгами и песнями на музыку Курта Вайля. Слова зонгов тут не так важны, как темпоритм и резкий немецкий фонетически ряд. Вершина спектакля, по крайней мере, антивоенной его фазы, это песня единого рабочего фронта, которую исполняет весь ленсоветовский кабаре-хор. Оказалось, что я помню слова этой маршевой песни наизусть, в школе мы разучивали её на уроках немецкого языка: учительница ставила пластинку с записью Эрнста Буша, мы слушали песню, и пели её всей группой, а потом уже каждый по очереди солировал, а все вместе исполняли припев:
«Drum links, zwei, drei!
Drum links, zwei, drei!
Wo dein Platz, Genosse ist!
Reih dich ein, in die Arbeitereinheitsfront,
weil du auch ein Arbeiter bist».
Во второй половине спектакля эмоциональный накал чуть спадает, тому способствует прежде всего то, что вместо брехтовских немецких зонгов Вайля кабаре начинает исполнять его же песни из мюзиклов, написанных во время американской эмиграции. Они фонетически, а также и содержательно не так остры и жёстки, как брехтовские зонги.
Внешне спектакль отчасти напоминает поэтические представления молодой Таганки - «Послушайте», или «Антимиры», но всё же то был поэтический театр, сотворённый Любимовым, с его поэтической образностью, здесь у Бутусова - кабаре, с вроде бы теми же приёмами - песни, танцы, коротенькие интермедии, но всё же есть существенно отличие: кабаре - это театр «прямой наводки», театр-зрелище, без поэтического стержня, на который нанизывались бы все эти замечательные красивые танцы и песенки. Мне видится, что спектакль носит поисково-экспериментальный характер, режиссёр экспериментирует, ищет формы своего идеального постдраматического спектакля, и неожиданно находит её на «поляне» актуального политического театра. Но Бутусов не был бы Бутусовым, если бы он не сочинил замечательный, истинно драматический финал: выходит зомби-телеведущая, садится перед камерой за стол, раскладывает листы с текстом, и … рвёт их, клочья разбрасывает, и вместо военных новостей поёт песню «My trouble Man», своим драматизмом разрывающую душу, превращаясь из телепузика в страдающую от любви женщину, кровавыми строчками сочится перевод: «мой любимый … мой ужасный …». Бутусовское кабаре останавливается, свет блока прожекторов направляется в зал, туда, где война, где любимые и ужасные, нежные и жестокие, где любовь ранит также больно, как и война.
Ещё в «Добром человеке из Сезуана невозможно было не заметить заворожённость Бутусова отрывистыми жёсткими звуками немецкой речи, брехтовскими зонгами, исполняемыми на немецком языке. Из того спектакля здесь - бегущая строка русского перевода с красными буквами на чёрном табло, из «LIEBE. Schiller» - приём отчуждения персонажей при помощи высыпаемой на их лица белой пудры. В этом спектакле жанра кабаре о Б.Брехте, о его жизни, Бутусов идейно и энергетически напитывается Брехтом, по-брехтовски заостряет свой театр, благо темы тому способствуют и даже провоцируют это сделать. «Война войне!» Какой войне? Конечно, не той, которая давно закончилась. А той, что идёт сейчас, в Малороссии и в Донбассе. Режиссёр актуализирует Брехта, придумывает антивоенные сценки, самые острые из которых - это пародийные выпуски теленовостей на первом канале, диктор-телепузик выходит, садится за стол, достаёт листы с текстом и, как напёрсточник-профи, крутит их и переворачивает на столе, а потом зомбирующим голосом читает «нужные» новости, военные новости страны, которая не воюет. Такого политически актуального Бутусова я ещё не видел. Ритмически и энергетически эта режиссёрская позиция поддерживается брехтовскими зонгами и песнями на музыку Курта Вайля. Слова зонгов тут не так важны, как темпоритм и резкий немецкий фонетически ряд. Вершина спектакля, по крайней мере, антивоенной его фазы, это песня единого рабочего фронта, которую исполняет весь ленсоветовский кабаре-хор. Оказалось, что я помню слова этой маршевой песни наизусть, в школе мы разучивали её на уроках немецкого языка: учительница ставила пластинку с записью Эрнста Буша, мы слушали песню, и пели её всей группой, а потом уже каждый по очереди солировал, а все вместе исполняли припев:
«Drum links, zwei, drei!
Drum links, zwei, drei!
Wo dein Platz, Genosse ist!
Reih dich ein, in die Arbeitereinheitsfront,
weil du auch ein Arbeiter bist».
Во второй половине спектакля эмоциональный накал чуть спадает, тому способствует прежде всего то, что вместо брехтовских немецких зонгов Вайля кабаре начинает исполнять его же песни из мюзиклов, написанных во время американской эмиграции. Они фонетически, а также и содержательно не так остры и жёстки, как брехтовские зонги.
Внешне спектакль отчасти напоминает поэтические представления молодой Таганки - «Послушайте», или «Антимиры», но всё же то был поэтический театр, сотворённый Любимовым, с его поэтической образностью, здесь у Бутусова - кабаре, с вроде бы теми же приёмами - песни, танцы, коротенькие интермедии, но всё же есть существенно отличие: кабаре - это театр «прямой наводки», театр-зрелище, без поэтического стержня, на который нанизывались бы все эти замечательные красивые танцы и песенки. Мне видится, что спектакль носит поисково-экспериментальный характер, режиссёр экспериментирует, ищет формы своего идеального постдраматического спектакля, и неожиданно находит её на «поляне» актуального политического театра. Но Бутусов не был бы Бутусовым, если бы он не сочинил замечательный, истинно драматический финал: выходит зомби-телеведущая, садится перед камерой за стол, раскладывает листы с текстом, и … рвёт их, клочья разбрасывает, и вместо военных новостей поёт песню «My trouble Man», своим драматизмом разрывающую душу, превращаясь из телепузика в страдающую от любви женщину, кровавыми строчками сочится перевод: «мой любимый … мой ужасный …». Бутусовское кабаре останавливается, свет блока прожекторов направляется в зал, туда, где война, где любимые и ужасные, нежные и жестокие, где любовь ранит также больно, как и война.