EССE HOMO
But I have still my hatred of evil;
and from that, to your galling disappointment,
you shall see that I can draw both energy and courage.
Markheim, Robert Louis Stevenson
Когда каждый из нас скажет эту великую фразу Eссe Homo?
У нас же, наоборот, слишком знаменита фраза "Важнее всего результат". А как он будет достигнут - это детали. Несомненно, это ложный тезис, чрезвычайно вредный с точки зрения морали. Общество, сквозь пальцы глядящее на аморальные средства, тем самым саморазрушается, и тому примеры в истории довольно многочислены. Основа любых деяний человека, и тем самым всего человечества в целом - побудительные мотивы, движения души, если хотите, принципы, от которых он никогда и ни при каких условиях не откажется.
Потому что главное - не стать царем Иудеи, а остаться человеком.
Для примера.
Наша страна Украина является яркой иллюстрацией этого постулата.
Никакой такой коррупции не существует, вернее, мы понимаеи это слово неправильно. Населению кажется, что это взятки, и стоит только принять закон, или, например, отрубать руки, головы - и что там еще кому придется по вкусу? - то эта гидра исчезнет как по мановению волшебной палочки руководителя или царька удельного. Но особенность гидры именно в том и заключается, что чем больше отрубаешь, тем больше и быстрее вырастает новых членов.
Все отчего-то удивлялись, что взятки при Президенте Юшенко выросли. Но слабомыслящие и поверхностные наши эксперты не нашли подходящего объяснения. Они все повторяли, как попки, что это "плата за страх". Но откуда же этот страх взялся, интересно узнать?
Если Ющенко такой стррррашный коррупционер, (о чем нам 5 лет его президентства долдонила как Тимошенко и ее охвостье, так и лживые до полного неприличия мажоры, прилипшие к нему, которых он как ни гнал, да все они лезли нам в телевизор.Прямо скажем, Иуды.) - то ведь тогда чего бояться своего пацана?
Страху тогда неоткуда было взяться. Ведь не боялся Яценко своей однопартийки Тимошенко? А ведь коррупция на тендерах стало притчей во языцех. Что уж тут о Президенте говорить, который много раз делал акцент на мораль и совесть общества.И ничего, никто В.А. не слушал, а все застенчиво помалкивали. И где теперь Яценко? Правильно, у главного борца с коррупцией - Януковича. Так что главнее, результат, или движущие мотивы и принципы?
А вот В.А. боялись почему-то. И это не я говорю - это недалекие наши "политологи" так определили.
Так в том-то и дело, что движущие В.А. мотивы классифицируются исключительно как глубоко выношенные за годы жизни национальные идеи. А не только желание любыми средствами добиться результата, что, кстати, могло привести нашу страну к краху еще раньше. Вот такая внутренняя позиция лидера единственно может спасти наше общество, погрязшее в моральном разврате и цинизме.
Не хотите Ющенко, которого топите в ложке воды - попробуйте найти другого... Так где ж его взять... отож...
Но возвращаясь к самой мысли о превалировании результата, то каждый должен понимать, что единственным результатом нашей жизни является смерть.
И никак иначе. Деяния человека подвержены разрушению, уничтожению и полному забвению - но те духовные причины, которые вынуждают его действовать, остаются навсегда в копилке коллективной души семьи, племени, народа и человечества
Шелли написал об этом чудный сонет
ОЗИМАНДИЯ
Из Шелли
Слова К. Бальмонта
Я встретил путника; он шел из стран далеких
И мне сказал: вдали, где вечность сторожит
Пустыни тишину, среди песков глубоких
Обломок статуи распавшейся лежит.
Из полустертых черт сквозит надменный пламень -
Желанье заставлять весь мир себе служить;
Ваятель опытный вложил в бездушный камень
Те страсти, что могли столетья пережить.
И сохранил слова обломок изваянья:
"Я - Озимандия, я - мощный царь царей!
Взгляните на мои великие деянья,
Владыки всех времен, всех стран и всех морей!"
Кругом нет ничего... Глубокое молчанье...
Пустыня мертвая... И небеса над ней...
<1896>
"Сжигают Шелли". Картина художника Луиса Эдварда Фурнсера.
Percy Bysshe Shelley
OZYMANDIAS of EGYPT
I met a traveller from an antique land
Who said:-Two vast and trunkless legs of stone
Stand in the desert. Near them on the sand,
Half sunk, a shatter'd visage lies, whose frown
And wrinkled lip and sneer of cold command
Tell that its sculptor well those passions read
Which yet survive, stamp'd on these lifeless things,
The hand that mock'd them and the heart that fed.
And on the pedestal these words appear:
"My name is Ozymandias, king of kings:
Look on my works, ye mighty, and despair!"
Nothing beside remains: round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare,
The lone and level sands stretch far away.
стих написан на основе найденной монументальной и необычной археологической находки
ОЗИМАНДИЯ
- Перевод В. Микушевича
Рассказывал мне странник, что в пустыне,
В песках, две каменных ноги стоят
Без туловища с давних пор поныне.
У ног - разбитый лик, чей властный взгляд
Исполнен столь насмешливой гордыни,
Что можно восхититься мастерством,
Которое в таких сердцах читало,
Запечатлев живое в неживом.
И письмена взывают с пьедестала;
“Я Озимандия. Я царь царей.
Моей державе в мире места мало.”
Все рушится. Нет ничего быстрей
Песков, которым словно не пристало
Вокруг развалин медлить в беге дней.
Картина Сарджента
Один из самых знаменитых рассказов Р. Льюиса Стивенсона
В нем писатель без всякого морализаторства, громких фраз и прочих страстей-мордастей, свойственных его последователю, мягко выражаясь, в разработке этой темы - Достоевскому - сумел выразить суть самой борьбы добра и зла в душе человека, рассказал очень просто об изворотливости ума, ищущего аргументы в оправдание своих преступления, и о том, что побеждающее начало, а именно раскаяние в злых деяниях, пробуждение совести - основа спасения человека как целостной сущности, равной божественной искре, в нем заключенной.
Имя покаявшегося убийцы, Маркхейма, давно стало символом в общественном сознании, а не только прошлых поколений, но и современных , благодаря фильму, снятому по этому рассказу.
Роберт Льюис Стивенсон
Маркхейм
...Да, он был спокоен. Дождь за окнами шумел так естественно и уютно. А вот
на другой стороне улицы проснулось чье-то фортепьяно, и хор детских го-
лосов подхватил напев и слова гимна. Какая величавая и умиротворяющая
мелодия! Какая свежесть в юных голосах! Подбирая ключи, Маркхейм с улыб-
кой слушал их, и в памяти у него толпились ответные мысли и картины: де-
ти на пути в церковь и раскаты органа; дети на лугу, в полях, среди за-
рослей ежевики, купанье в речке, воздушные змеи под облаками, плывущими
в небе по ветру; а с новой строфой гимна он снова в церкви, и снова дре-
мотность летних воскресных дней, сладкий тенор пастора (вспомянутый с
легкой улыбкой), раскрашенные надгробия времен короля Якова и полустер-
тые буквы на доске с Десятью заповедями в часовне.
Так он сидел, машинально перебирая ключи, и вдруг вскочил на ноги.
Ледяная волна, волна огненная, кровь, забурлившая в жилах, захлестнули
его; потрясенный, он замер на месте. Неспешные, мерные шаги послышались
на лестнице, и вот чьи-то пальцы коснулись дверной ручки, язычок ее
звякнул, и дверь отворилась.
Страх тисками сжимал Маркхейма. Он не знал, чего ему ждать. Кто это?
Мертвец ли идет сюда, или должностные вершители человеческого правосу-
дия, или какой-нибудь свидетель, который случайно забрел в лавку и те-
перь препроводит его на виселицу? Но вот чьето лицо показалось в дверной
щели, глаза обежали комнату, остановились на нем - кивок и дружеская,
словно знакомому, улыбка, а вслед за тем лицо это исчезло, дверь затво-
рилась, и страх, с которым Маркхейм уже не мог совладать, вырвался нару-
жу в хриплом крике. И услышав его, неведомый посетитель вернулся.
- Ты звал меня? - приветливо спросил он, вошел в комнату и затворил
за собой дверь.
Маркхейм стоял и смотрел на него не отрываясь. Оттого ли, что глаза
ему застилало туманом, очертания этого пришельца словно бы менялись и
подергивались зыбью, как у тех фарфоровых божков в зыбком освещении лав-
ки. И то ему казалось, будто он знает его, то мерещилось в нем сходство
с самим собой и ужас глыбой давил ему грудь при мысли, что перед ним
предстало нечто чуждое и земле и небесам.
Однако в пришельце этом, с улыбкой смотревшем на Маркхейма, было
что-то самое заурядное, и когда он спросил: - Ты, наверно, ищешь деньги?
- вопрос его прозвучал равнодушно-вежливо.
Маркхейм ничего ему не ответил.
- Я должен предупредить тебя, - снова заговорил пришелец, - что слу-
жанка простилась со своим возлюбленным раньше обычного и скоро вернется.
Если мистера Маркхейма застанут здесь, мне не надо объяснять ему, что из
этого воспоследует.
- Ты меня знаешь? - воскликнул убийца.
Неизвестный улыбнулся.
- Ты мой давний любимец, - сказал он, - я долгие годы наблюдаю за то-
бой и не раз старался тебе помочь.
- Кто ты? - воскликнул Маркхейм. - Дьявол?
- Важна услуга, - возразил ему неизвестный, - а кто ее окажет, не
имеет значения.
- Нет, имеет! - воскликнул Маркхейм. - Имеет! Принять помощь от тебя?
Никогда! Только не от тебя!
...- Я тебя знаю, - ответил неизвестный сурово, но без злобы. - Я знаю
тебя наизусть.
- Знаешь? - воскликнул Маркхейм. - Кто меня может знать? Моя жизнь -
пародия и поклеп на меня самого. Я прожил ее наперекор своей натуре. Все
так живут. Человек лучше той личины, что прикрывает и душит его.
Жизнь волочит нас за собой, точно наемный убийца, который хватает свою жертву
и набрасывает на нее плащ. Если б люди могли распоряжаться собой, если б
можно было видеть их истинные лица, они предстали бы перед светом совсем
иными, они воссияли бы подобно святым и героям! Я хуже многих, я обреме-
нен грехами, как никто другой, но то, что послужит мне оправданием, знаю
только я и господь бог. И будь у меня сейчас время, я раскрыл бы себя до
конца.
- Передо мной? - спросил неизвестный.
- Прежде всего перед тобой, - ответил убийца. - Я полагал, что ты
умен. Я думал, что - раз уж ты существуешь - ты сердцевед.
А ты хочешь
судить меня по моим делам! Подумать только - по делам! Я родился и жил в
стране великанов. Великаны тащили меня за руки с того первого часа, как
мать даровала мне жизнь. Великаны эти - обстоятельства нашего существо-
вания. А ты хочешь судить меня по моим делам! Но разве тебе не дано заг-
лянуть мне в душу? Не дано понять, что зло ненавистно мне? Неужто ты не
видишь там, в глубине, четкие письмена совести, хотя и пребывающие не-
редко втуне, но ни разу не перечеркнутые измышлениями ложного ума? Неуж-
то тебе не дано распознать во мне существо самое заурядное среди людей -
грешника поневоле?
- Все это изложено с большим чувством, - последовал ответ, - но я тут
ни при чем. Твои логические выкладки меня не касаются, и мне безразлич-
но, какие именно силы влекли тебя за собой, важно, что ты подчинился им.
Но время летит; служанка идет не торопясь, разглядывает встречных на
улице и щиты с афишами, но все-таки она подходит все ближе и ближе. И
помни, это все равно, что сама виселица шагает сюда по праздничным ули-
цам. Ты примешь мою помощь - помощь того, кому ведомо все? Сказать тебе,
где лежат деньги?
- А что ты потребуешь взамен? - спросил Маркхейм.
- Пусть это будет моим рождественским подарком, - ответил неизвест-
ный.
Маркхейм не удержался от горькой, но торжествующей улыбки.
- Нет, - сказал он. - Из твоих рук мне ничего не надо. Если б я уми-
рал от жажды и твоя рука поднесла бы мне кувшин к губам, у меня хватило
бы мужества отказаться. Пусть это покажется неправдоподобным, "о я не
сделаю ничего такого, что ввергнет меня во власть зла.
- Я не возражаю против покаянной исповеди на смертном одре, - сказал
незнакомец.
- Потому что не веришь в ее действенность! - воскликнул Маркхейм.
- Дело не в этом, - возразил ему неизвестный. - Пойми, что я смотрю
на все такое под другим углом, и, когда жизнь человеческая подходит к
концу, мой интерес к ней угасает. Человек жил у меня в услужении, бросал
на ближних своих черные взгляды, прикрываясь благочестием, или же, по-
добно тебе, сеял плевелы между пшеницей, безвольно потворствуя обуреваю-
щим его страстям, и на пороге своего освобождения он может сослужить мне
еще одну службу - покаяться, умереть с улыбкой на устах, и этим подбод-
рить более робких моих приверженцев, из тех, что еще живы, и вселить в
них надежду. Я не такой уж суровый властелин. Испытай меня. Прими мою
помощь.
Ублажай себя в жизни, как ты это делал до сих пор; ублажай себя
вволю, сядь за пиршественным столом повольготнее, а когда ночь начнет
сгущаться и настанет время спустить шторы на окнах - поверь мне, ради
собственного спокойствия, - тебе будет совсем не трудно уладить свои не-
урядицы с совестью и раболепно вымолить мир у господа бога. Я только что
от такого смертного одра, и комната была полна людей, которые искренне
скорбели и проникновенно внимали последним словам умирающего; и, взгля-
нув ему в лицо, прежде такое каменное, не ведавшее милосердия, я увидел,
как оно осветилось улыбкой надежды.
- И ты полагаешь, что я тоже такой? - спросил Маркхейм. - Что побуж-
дения у меня низкие: грешить, грешить и грешить и под конец пробраться в
царство небесное? Мне претит самая мысль об этом. Так вот оно, твое зна-
ние человеческой натуры! Или ты подозреваешь меня в такой низости только
потому, что я попался тебе на месте преступления? Неужто же убийство -
деяние столь нечестивое, что оно способно иссушить и самые источники
добра?
- Я не ставлю его в какой-то особый ряд, - ответил неизвестный. -
Всякий грех - убийство, так же как вся жизнь - война. На мой взгляд, род
человеческий подобен морякам, гибнущим на плоту в открытом море, когда
они вырывают крохи у голода, пожирая друг друга. Я веду счет грехам и
после мига их свершения и убеждаюсь, что конечный итог каждого греха -
смерть. В моих глазах хорошенькая девушка, которая мило капризничает и
перечит матери, собираясь на бал, так же обагрена человеческой кровью,
как и ты - убийца. Я сказал, что веду счет грехам?
Добродетель я тоже не
упускаю из виду, и разница между ними не толще гвоздя: порок и доброде-
тель всего лишь серп в длани ангела, пожинающего жатву Смерти. Зло, ради
которого я существую, коренится не в делах, а в натуре человеческой.
Дурной человек - вот кто дорог мне, но никак Не дурные дела, ибо плоды
этих дел, если проследить их в сокрушительном водовороте веков, могут
стать более благотворными, чем плоды редчайших добродетелей. И я хочу
помочь тебе скрыться не потому, что ты убил какого-то антиквара, а пото-
му, что ты Маркхейм.
- Я буду откровенен с тобой до конца, - ответил Маркхейм. - Преступ-
ление, за которым ты меня застал, мое последнее. На пути к нему я усвоил
не один урок, и оно само стало для меня уроком, серьезнейшим уроком. До
сих пор я внутренне противился тому, что делал. Я был в рабстве у нище-
ты, она преследовала, бичевала меня.
Есть на свете несокрушимая доброде-
тель, которая способна устоять перед искушениями; моя не такова: я жаж-
дал радостей жизни. Но сегодня, из того, что совершено здесь, я извлеку
предостережение и богатство - то есть силу и новую решимость стать самим
собой. Отныне я буду свободен во всех своих поступках, я уже вижу себя
совсем другим человеком, вот эти руки творят добро, это сердце обретает
мир.
Что-то из прошлого возвращается ко мне: что-то такое, что я прозре-
вал впереди, обливаясь слезами над великими книгами, о чем мечтал по
воскресным вечерам под звуки церковного органа или беседовал с матерью в
пору невинного детства. Вот он, мой жизненный путь: были годы, когда я
отклонялся от него, но теперь передо мной снова встает вдали мое пред-
назначение.
- Надо полагать, ты пойдешь с этими деньгами на биржу? - сказал нез-
накомец. - И если не ошибаюсь, несколько тысяч ты уже проиграл там?
- О да! - воскликнул Маркхейм. - Но на сей раз я буду действовать на-
верняка.
- И на сей раз тоже проиграешь, - спокойно ответил ему неизвестный.
- Но половину-то я приберегу! - воскликнул Маркхейм.
- Эти деньги тоже проиграешь, - сказал неизвестный.
На лбу у Маркхейма выступил пот.
- Ну и что же? - вскричал он. - Пусть я все проиграю, пусть я снова
впаду в нищету, но неужели же половина моей натуры, худшая половина,
всегда, до самого конца, будет одолевать лучшую? Зло и добро с равной
силой влекут меня каждое в свою сторону. Нет во мне любви к чему-то од-
ному - я люблю все. Я могу отдать должное великим свершениям, жертвен-
ности, мученичеству, и хоть я и пал так низко, что совершил убийство,
чувство жалости не чуждо мне.
Я жалею бедных: кому другому лучше знать
их злоключения? Я жалею бедных и помогаю им. Я готов славить любовь и
люблю искренний смех. Все доброе, все истинное, что только есть на све-
те, все любо моему сердцу. И разве мою жизнь так и будут направлять по-
роки, а добродетели останутся лежать втуне, как мертвый груз? Нет, этого
не может быть. Добро тоже способно побуждать к действию.
Но его собеседник предостерегающе поднял палец.
- Все тридцать шесть лет, что ты живешь на земле, я слежу за тобой, -
сказал он, - я знаю твои колебания и постигшие тебя превратности судьбы
и вижу, как ты падаешь все ниже и ниже. Пятнадцать лет назад ты бы сод-
рогнулся при мысли о краже. Три года назад слово "убийство" заставило бы
тебя побледнеть. Есть ли такое преступление, есть ли такая жестокость
или низость, от которой ты еще способен отшатнуться?
Через пять лет ты сам убедишься, что нет. Твой жизненный путь идет
под уклон, все под уклон, и, кроме смерти, ничто тебя не остановит.
- Да, верно, - хрипло проговорил Маркхейм. - В какой-то мере я поко-
рился злу. Но ведь это можно отнести ко всем людям: даже святые, пос-
кольку жизнь идет своим чередом, день ото дня становятся все менее взыс-
кательны к себе и под конец сливаются с окружающей их средой.
- Я задам тебе простой вопрос, - сказал собеседник Маркхейма, - и в
зависимости от ответа прочту тебе твой духовный гороскоп. Ты стал во
многих отношениях не так строг к себе; что ж, может быть, это и пра-
вильно, поскольку все люди таковы. Хорошо, допустим. Но есть ли что-ни-
будь - пусть это будет мелочь, - есть ли что-нибудь, с чем тебе труднее
примириться в твоих поступках, или ты даешь себе волю во всем?
- Есть ли что-нибудь? - в мучительном раздумье повторил Маркхейм. -
Нет, - с отчаянием проговорил он наконец. - Ничего такого нет. Я опус-
тился во всем.
- Тогда, - сказал неизвестный, - принимай себя таким, каков ты есть,
ибо тебе уже не измениться и твоя роль на этой сцене определена до кон-
ца.
Маркхейм долго стоял молча. Молчание первым прервал неизвестный.
- А если это так, - сказал он, - открыть тебе, где лежат деньги?
- А милосердие? - воскликнул Маркхейм.
- Разве ты не искал его сам? - возразил ему неизвестный. - Разве я не
видел тебя года два или три назад на молитвенных собраниях и не громче
ли всех звучал твой голос в гимне?
- Да, это правда, - сказал Маркхейм. - И теперь я знаю твердо, что
делать, знаю, в чем состоит мой долг. Благодарю тебя от всего сердца за
твои поучения; глаза мои открылись, и я наконец-то вижу себя таким, ка-
ков я есть.
В этот миг по всему дому разнесся резкий звон дверного колокольчика,
и, будто дождавшись условного сигнала, неизвестный сразу заговорил
по-другому.
- Служанка! - крикнул он. - Я, предупреждал, что она вот-вот должна
вернуться, и теперь тебе предстоит сделать еще один трудный шаг. Скажи
ей, что ее хозяин занемог; впусти ее; вид у тебя должен быть уверенный и
серьезный - не улыбайся, но и не переигрывай, и я обещаю тебе победу.
Девушка войдет, дверь за ней захлопнется, и та же сноровка, с которой ты
разделался с антикваром, поможет тебе убрать эту последнюю опасность с
твоего пути. У тебя впереди будет весь вечер, а если понадобится, то и
вся ночь, чтобы отыскать спрятанные здесь сокровища и благополучно
скрыться. Под личиной опасности к тебе идет помощь. Спеши! - воскликнул
он. - Спеши, друг мой! Твоя жизнь колеблется на весах! Действуй!
Маркхейм устремил твердый взгляд на своего советчика.
- Если я обречен на злодеяния, - сказал он, - одна дверь, ведущая к
свободе, для меня еще открыта - ведь от действия можно отказаться. Если
моя жизнь порочна, от нее можно отказаться. Хоть я и поддаюсь, как ты
говоришь, любым ничтожным искушениям, я могу сделать решительный шаг и
уйти из-под их власти, моя любовь к добру - пустоцвет, ну что ж, пусть
так! Но ненависть ко злу во мне еще жива, и ты убедишься, к своему
горькому разочарованию, что из этой ненависти я почерпну силу и мужест-
во.
Чудесная, радующая взор перемена вдруг преобразила лицо неизвестного;
оно смягчилось и просветлело чувством торжества и нежности, и, светлея,
черты его стали таять и расплываться. Но Маркхейм не потратил ни минуты
на то, чтобы проследить до конца или осмыслить это преображение. Он рас-
пахнул дверь и медленно, в глубоком раздумье спустился по лестнице. Про-
шлое потекло перед его трезвым взглядом; он видел его таким, каким оно
было, безобразным и изнурительным, точно страшный сон, в нем властвовала
беспорядочная игра случая - вот она, картина полного поражения!
Жизнь, представшая перед ним, уже не искушала его; но по ту сторону
жизни ему виделась тихая пристань, ожидающая его челн. Он остановился в
коридоре и заглянул в лавку, где возле убитого все еще горела свеча. Ка-
кая странная тишина была там! Он смотрел на труп, и мысли об антикваре
вихрем проносились у него в мозгу. Дверной колокольчик снова разразился
нетерпеливым звоном.
Маркхейм встретил служанку у порога с подобием улыбки на губах.
- Сходите за полицией, - сказал он. - Я убил вашего хозяина.
http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=6353
http://www.eastoftheweb.com/short-stories/UBooks/Mark.shtml
КРАТКО
Ecce Homo - «се, Человек», слова Понтия Пилата об Иисусе Христе.
Классич. лат. [‘ɛk:ɛ ‘hɔmo:]: латинский перевод из Вульгаты греческого выражения Ἰδοὺ ὁ ἄνθρωπος, с которым, согласно Евангелию от Иоанна (гл. 19) прокуратор Иудеи Понтий Пилат показал народу Иерусалима после бичевания Иисуса Христа, одетого в багряницу и увенчанного терновым венцом, желая возбудить сострадание толпы.
Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: «се, Человек!» Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: «распни, распни Его!» Пилат говорит им: «возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины».
Событие это имело место поздним утром Страстной пятницы, в иерусалимской претории рядом с башней замка Антония.
Выражение стало крылатым.