Год до смерти
Каждое утро мы с Сильвией получали почту. Открывали, сортировали и передавали ему, чтобы он ответил всем.
С начала 1979 года стали приходить анонимные письма с угрозами. Их мы тоже отдавали ему. Его винили во всем, что переживала страна: в каждой забастовке, каждой демонстрации, каждой вылазке партизан. Его называли этаким сыном, назначали сроки, чтобы смягчил свои проповеди, а если не согласится, его убьют.
Оскорбления, нападки и требования, часто нецензурные. «Сукин сын, напьемся твоей крови», - так они писали. «Скоро мы разорвем тебя на куски», «Остались считанные дни». И еще многое, чего лучше не повторять.
Были послания без слов, только белая рука на черном фоне или нацистская свастика, но было понятно, что все это означало смерть. Бывали дни, когда этих писем приходило не два-три, а охапка!
Мы должны были передавать их ему. Он все читал, потом мы их подшивали в папки. Но однажды он взорвался и швырнул папку на письменный стол.
- Больше не показывайте мне это! Храните, но мне не давайте!
Но их было столько, что порой мы тихонько напоминали ему:
- Монсеньор, письма, которые вы не хотели видеть, все еще приходят.
- Я по-прежнему не хочу их читать. Не зря говорят: с глаз долой - из сердца вон. Но сохраните их!
Так мы и делали. Эта куча бумаг до сих пор должна быть в архивах архиепископа.
(Исабель Фигероа)
- Скажи Полину, что я хочу поговорить с ним.
И я его приводил. Иногда происходило наоборот:
- Скажи монсеньору, что у меня есть к нему разговор, - давал мне знать Полин.
Оба были людьми занятыми, но выкраивали время для беседы, чаще всего о крестьянском «беднотариате», как произносил Полин.
- Монсеньор, все идет хуже некуда, но за разговор с нас денег не берут! - вбегал, зубоскаля, Полин.
И оба хохотали. И начинался разговор. В этих встречах в больничке одно было необычно - монсеньор Ромеро никому не уступал своего места во главе обеденного стола, никому! Нунция сажал сбоку, а сам оставался на месте. Приходил сам Унго, или кто-то из военных, священник или господин епископ - кто бы то ни был, Ромеро сидел во главе. С Полином не так. Когда Полин приходил обедать и поговорить, монсеньор всегда уступал ему. Только ему. Один Полин мог занять его место.
(Хуан Боско)
Нашим законом было: есть и отдыхать. В моем доме монсеньор Ромеро не говорил ни о ситуации в стране, ни о собственных проблемах. Потому что это вредно для пищеварения.
Свиное филе с овощным салатом, тамалес с красными бобами, жареные бананы со сливками... Всё это он любил до смерти. Ах, и гренки в вине и пряностях! И ананасовые пирожные. И обязательная фасоль.
Он столько лет приходил к нам обедать...
- Прямо хочется снять ботинки! - говаривал он.
Мне нравилось, что он так наслаждается едой у нас за столом. Мама меня за это ругала:
- Дочка, монсеньор заболеет!
Но когда он съедал уже достаточно, я не смущалась:
- Откройте рот, монсеньор...
И он слушался, открывал широко рот, а я засовывала ему туда, как ребенку, полную ложку маалокса, чтобы все переварилось. А если нет, оставался активированный уголь!
- Разбойница эта Эльвира, одной рукой сует болезнь, другой лекарство.
Мы с папой смешили его, как могли, чтобы он обо всем забыл, и еще потому что смех - лучшее средство для пищеварения. Однажды мы рассказывали ему бородатый анекдот о женихе и невесте.
- На одной свадьбе молодые уже выходили из церкви, уже их обсыпали рисом и кричали: ура жениху! А другие: ура невесте! И так все время: жених! невеста! Выше жениха! Выше невесту! А тут один пьяница, который там же болтался, заорал: да они теперь женаты! Кому из них ура, кто будет сверху, а кто снизу, пусть сами решают!
Монсеньор рассмеялся, а мама из кухни упрекнула папу:
- Фончо, что ты говоришь при монсеньоре!
- Не обращайте внимания, дон Фончо, - тихонько сказал ему монсеньор. - Расскажите еще!
Тут подкралась на цыпочках мама, чтобы призвать к порядку.
- Дон Фончо, - предупредил его монсеньор, - на светофоре красный!
И мы сменили разговор, чтобы мама не догадалась.
- Не принесете ли вы мне лепешек, дорогая Кармен? - попросил ее монсеньор, чтобы она ушла на кухню и мы еще пошутили.
Когда она занялась там лепешками, монсеньор снова попросил:
- Ну же, дон Фончо, теперь можно. Давайте еще один!
И папа рассказывал перченый анекдот. Перченый или пресный, мы все равно смеялись. Так проводили время за едой и за разговорами.
(Эльвира Чакон)
Сан-Сальвадор, 16 апреля 1979 года: Уже третье воскресенье подряд невозможно услышать воскресную проповедь монсеньора Ромеро в кафедральном соборе Сан-Сальвадора из-за перерывов в вещании католической радиостанции YSAX.
Ответственность за это несут предполагаемые «воздушные пираты», которых укрывает правительство. В то же время ANTEL, государственное ведомство телекоммуникаций, не реагирует на происшедшее. По мнению осведомленных источников, эта «цензура» вписывается в эскалацию репрессий правительства генерала Ромеро против роста организованности народа, выразившегося за эти три недели в забастовках и насильственных остановках на фабриках и в школах, в уличных демонстрациях с ранеными и убитыми. В цензурированных проповедях столичный архиепископ постоянно возвращался к этим проявлениям насилия.
Отсюда