Записки в антракте
Морозную ночь с субботы на воскресенье я встречал в Липецке, у Художника и его Музы. Мы пили крепкий чай и смотрели интервью с Еленой Шаниной (кстати, у неё сегодня юбилей!), попутно Художник рассуждал про воздействие искусства на зрителя, а Муза выражала скепсис разнообразными женскими способами.
- Как бы объяснить, - сказал Художник и пощёлкал пальцами. - Помнишь, был такой большой зелёный человек… м-м-м, как же его…
- Франкенштейн?
- Нет…
- Шрек?
- Нет…
- Халк?
- Да нет же! Ну этот… а, вот, вспомнил: Аватар!
- Аватары были синими.
- Да какая разница, важен не цвет, а концепция, - отмахнулся Художник. - У них там хвостики были, они ими соединялись друг с другом и со всем, что движется. Так вот с картиной должно быть то же самое: или ты с ней соединяешься сразу или просто равнодушно проходишь мимо.
- Равнодушных людей у нас нет, - согласилась Муза. - На днях пришла в больницу большая заводская женщина. Посмотрите, говорит, я человека зашибла. Оказалось, она шла через пустырь, и какой-то мужичок сдуру решил у неё шапку украсть. Она его свалила оплеухой, положила в красивый мягкий сугроб и побежала к нам, потому что идея человеколюбия возобладала в ней над личной неприязнью.
- Вот я и говорю, что идея важнее, - кивнул Художник. - Именно поэтому в школе я мог рассказать, о чём стихотворение, но никогда не мог его выучить. В девятом классе по просьбе учительницы меня несколько дней подряд усаживали за книгу, и я всё же вызубрил один стих и рассказал его на экзамене.
- А что за стих?
- Да не помню уже. Помню только, что там листья падали. Не исключено, что поэт очень переживал, когда всё это писал. Возможно, даже плакал. Но идея важнее. Поэтому стих я рассказал и забыл, а про листья помню до сих пор…
А потом я ехал в ночь, по холмам, закованным в чёрный лёд, сквозь иллюминованную безлюдность. Ехал и чувствовал, не впервые, но с особенной остротой, что Липецк - не чужой мне город. Дело ведь не в знании маршрутов. Дело в том, что постепенно накапливаются картинки - кино и пиво, ночное собирание пазлов, фонтаны и галереи, весь этот приятный вздор, которым щедро грунтуется холст бытия…
…так вот, всё это копится, копится, и в какой-то момент поступает сигнал, что информация переварена и усвоена, и с этого момента ты уже другой, и город другой, и ваши отношения другие. Вы становитесь взаимно не чужими. И даже если город не очень понимает тебя, а он тебя не понимает, и даже если ты не очень понимаешь его устройство, а ты его не понимаешь, это ничего не меняет.
Всё складывается из мелочей и воспоминаний, в том числе чужих, ставших твоими. И это происходит невероятно быстро. И вот ты идёшь и думаешь: надо же, на этой заснеженной скамейке мы сидели тёплой летней ночью, а теперь нет того хорошего светлого человека, он ушёл, но ты его помнишь, и это тоже привязывает, потому что если знаешь на кладбище хотя бы одно имя, город уже не может быть чужим.
Об этом я думал, глядя на Липецк с возвышенности над рекой. Справа дымились и мерцали багровыми шлаками чёрные пустоши комбината. Внизу мерцал пляж, прекрасный в своей сезонной бессмысленности. Под ногами лежал долгий-долгий мост, он уходил в огни и холмы, в хитросплетения подземных и надземных коммуникаций, в лабиринты улиц, в стены и окна, во всё то, из чего состоит город.
В Липецке есть как минимум три места, где в любую холодную ночь мне будут рады, три места, где примут и согреют чаем и словами, несмотря на время. И знаете, это очень, очень много - три дома на неисчислимое множество безлюдных улиц. Счастлив тот, у кого есть столько домов в далёком и прежде не знакомом городе.
Сон мой в ночь на воскресенье был краток, и я не уверен, что он был, зато хорошо помню успокаивающий дух обжитого жилья и тяжесть одеяла.
- Э, дорогой, зачем тебе на вокзал? - болтал грузин-водитель в пять утра. - Не надо на вокзал. Поехали в твой Питер на машине. Не волнуйся, всё будет хорошо. Шашлык-машлык, всё как надо организуем, э!
А потом… потом мелькание станций и мучительные провалы в сон. Отрывая голову от подушки, я каждый раз обнаруживал незначительные обновления среди попутчиков. Поезд шёл с юга, вагон переполняли осетины и цыгане, по-русски говорили только взрослые, дети дробили воздух гортанными воплями.
- Сын посмотрел в компьютерах, что скоро прилетят инопланетяне, и все дома упадут, - рассказывала мне цыганка то ли тридцати, то ли шестидесяти лет, в редких перерывах между курением «Бонда». - Я стала звонить всем дочерям, чтобы они купили соль и спички, а муж говорит: дура, дура! А ещё он меня ругает, что я всё время курю, а сам покупает мне сигареты, потому что я без них не могу, а если их дома не окажется, ему придётся бежать в магазин ночью, так лучше заранее купить. А на Новый год мы ёлку ставим большую, потому что у нас потолки высокие. Раньше ребята из табора ёлки пилили, а теперь лениво стало, покупаем. А ты до Питера едешь, да? Как там, встречаешь на вокзале наших девчонок?
- Инопланетяне не прилетят, - сказал я. - Сейчас для них слишком холодно. Они обычно летом прилетают.
Цыганка посмотрела долгим странным взглядом и отправилась гадать по вагону. Судя по звукам, гастроли проходили с неизменным успехом.
- Вот сейчас поезд тронется, туалет откроют, и ты эту воду в унитаз вылей, - тихо говорила она одной взволнованной тётке.
- А спускать воду надо или нет? - визгливо допытывалась та.
- Нет. Спускать не надо. Просто вылей.
- А слова при этом надо какие-нибудь сказать? - не отставала дотошная клиентка.
- Скажи короткую молитву и вот ещё что… - цыганка перешла на шёпот.
- А ты-то как сама будешь? - громко переживала тётка. - Ведь тебе надо защиту поставить, я об этом читала, ты же своим колдовством мою порчу на себя отвела, да?
Не раскрывая глаз, я почувствовал, что цыганка начинает злиться.
- Не волнуйся, - решительно вставая, сказала она. - Я себе защиту уже сделала.
Разговоры, движения, вещи. На глазах меняются декорации и персонажи. Некогда учить роли, они пишутся в процессе, незачем помнить имена, они условны. Роняются маски, рвутся ленточки, стреляют хлопушки. Города со своими легендарными пряниками, саблями и самоварами - лишь место действия и реквизит долгой пьесы, в которой за окном холодно и темно, и надо пить чай и дышать на ладони.
И когда в финале я доберусь до тихой квартиры, и пройду, не включая света, и нырну под тёплое одеяло, и жена на секунду приподнимет голову, чтобы сонно обрадоваться мне, - на этом месте не наступит ночь, потому что ночь закончилась, и не наступит утро, потому что зимой утра не бывает. На этом месте наступит короткий, примерно часовой отдых.
Потому что это - антракт.
P.S. Фото - репродукции картин Сергея Бугровского (тот самый Художник).