Живопись. Сэр Генри Ли и елизаветинские портреты
А. Нестеров
О «рыцарской мифологии» и реальности
в елизаветинскую эпоху,
или о «границах дозволенного» и границах географических
(Опубликовано: Агрессия. Интерпретация культурных кодов. Саратов - Санкт-Петербург: ЛИСКА, 2010. С. 3 - 24)
Hic Rhodos, hic salta…
Елизаветинскую эпоху часто связывают с возрожденным культом рыцарства, с атмосферой, сохраненной для нас «Аркадией» Филипа Сидни, «Королевой фей» Эдмунда Спенсера. Попробуем, однако, задаться вопросом: в какой мере и как этот культ соотносился с реальностью?
Одним из главных архитекторов «рыцарского возрождения» суждено было стать сэру Генри Ли.
Придворную карьеру Генри Ли начал еще при Генрихе VIII Тюдоре, закончил же ее в качестве человека, наставлявшего Генри Стюарта, принца Уэлльского, в основах рыцарской традиции; как гласит эпитафия, сэр Генри по очереди «служил пяти наследующим друг другу Владыкам, будучи праведен и предан, несмотря на все потрясения и опасности, ибо страна за это время трижды кардинально менялась» (имеется в виду переход Англии в протестантство при Генрихе VIII, потом - в католичество при Марии Кровавой, и вновь в протестантство при Елизавете I).
Дед Генри Ли, Роберт Ли, во втором браке удачно женился на вдове сэра Роберта Ноулза, леди Летиции (в девичестве Пенистон). Ее сын от первого брака взял в жены леди Катерину Грей, дочь Мэри Болейн - то есть кузину королевы Елизаветы. А внучка и крестница леди Летиции вышли замуж, одна - за Уолтера Девере, графа Эссекс, другая - за Роберта Дадли, графа Лестера. Тем самым, по рождению сэр Генри Ли принадлежал к высшему кругу английской знати. (Заметим также, что его дядюшкой по материнской линии был поэт Томас Уайетт). Женившись в 1554 г. первым браком на Анне Пейджет (1540 - 1590), дочери одного из ближайших советников королевы Марии, он благополучно пережил царствование последней, а когда на престол взошла Елизавета, родственные связи с Уильямом Сесилом помогли сэру Генри не только избежать опалы, но и продвинуться при дворе - в качестве дипломата, направляемого с особыми поручениями в Германию, Италию и Нидерланды.
Антонио Мор. Сэр Генри Ли. 1568. Национальная портретная галерея, Лондон.
Взлет придворной карьеры Генри Ли связан с так называемым «Вудстокским действом». Во время летней поездки 1575 г. Елизавета, в сопровождении свиты и двух французских послов - оставляющего свой пост Бертрана де Салиньяка де ла Монте-Фенелона и приехавшего ему на смену Мишеля де Кастельно, посетила сперва графа Лестера в поместье Кенилворт , а потом отправилась в Вудсток.
Как раз в этом году Генри Ли был назначен хранителем Королевских охотничьих угодий в Вудстоке. Перед ним стояла весьма нелегкая задача - устроить увеселение, которым бы осталась довольна и королева, и представители Франции, ведущие переговоры о браке Елизаветы с графом Алансоном, причем ему приходилось делать это непосредственно за пышными празднествами, устроенными графом Лестером королеве несколькими днями раньше.
В Кенилворте королеву развлекали действом, в котором участвовали Озерные девы, сивиллы и т. п., а само зрелище оставляло привкус расхожей университетской премудрости… и провинциализма, особенно - на французский вкус . Генри Ли создал совершенно иную модель, которая на долгие годы стала своеобразной парадигмой для придворных зрелищ такого рода. Ли ставит для королевы своего рода спектакль - довольно прозрачную рыцарскую аллегорию, за которой просвечивает актуальная политическая ситуация - переговоры о браке Елизаветы с Алансоном и известные всем давешние притязания графа Лестера на руку королевы. Генри Ли находит возможность представить эту ситуацию в весьма благоприятном свете, сведя роль Роберта Дадли, графа Лестера, к преданному служению рыцаря прекрасной даме, изначально сознающего ее недосягаемость. Спектакль, разыгранный стараниями Генри Ли, искусно вовлекал в свою орбиту и присутствующих, смещая границы между миром воображаемого и реальностью, за счет чего зрители чувствовали свою глубочайшую причастность рыцарским добродетелям, положенным в основу «игры». Отметим, что в самом описании Вудстокского увеселения, преподнесенного королеве вскоре после праздника, а в 1575 г. изданном отдельной книжицей, присутствует замечание: «Аллегории эти трудны для понимания, если [читатель] не имеет должного представления о тех, кому принадлежит их авторство» .
На въезде в Вудсток королева увидела поединок между двумя конными рыцарями в полном вооружении. При появлении государыни бой был остановлен вышедшим из леса Отшельником, который поведал ей их историю:
«В стране Камбайя, что неподалеку от дельты Инда, областью под названием Окканон правил некий могущественный герцог, из наследников же была у него одна только дочь, именем Гаудина. Сия дева, прекрасная, но несчастливая, была для отца дороже всего; народ же той страны никого не любил так, как ее. Но красота - не всегда нам во благо, а высокое положение - не всегда залог счастья. Руки Гаудины искали многие великие и знатные мужи, и многие, наделенные богатством, верно служили ей, взыскуя ее красоты… Но Любви нет дела до знатности рода, и судит она не по заслугам, и вот Любовь отдала всю ее приязнь одному рыцарю, по имени Контраренус, состояние же его было куда как скудным …»
Далее из рассказа Отшельника следует, что герцог узнал об этой любви и обратился к колдунье, которая перенесла юную деву далеко за океан. Герцогу пришлось щедро расплатиться с колдуньей золотом, и то была «дорогая цена, уплаченная им за раскаянье, но ведь князьям не в новинку прещедро платить за свои прихоти, хотя порой это оказывается не чем иным, как платой за раскаянье» . Колдунья, отняв у Контраренуса (чье имя буквально значит «Противостоящий») возлюбленную, призвала его к терпению, объявив, что через семь лет он обретет ее вновь - но перед тем должен будет «сразиться с сильнейшим из рыцарей и узрить достойнейшую из дам, когда-либо живших на свете» . Гаудина же, оказавшись вдали от родной земли, пустилась в странствие, надеясь вернуться домой - и пришла к гроту Сивиллы, где принялась выспрашивать Пророчицу о том, что ей суждено. У Сивиллы она встретила рыцаря по имени Лорикус (то есть «Облаченный доспехом») и тот воспылал к ней любовью, однако скрывая это, сделал вид, что он служит одной из дев в свите Гаудины. Сивилла велела Гаудине и Лорикусу не расставаться, покуда не достигнут они «счастливейшей в мире страны, где мужчины - сильнейшие под Луной, женщины - прекраснейшие, нет земель, плодородней, чем там, и люди живут в совершенном достатке, правители их - Справедливости, а князья - воплощение благородства» . И вот Отшельник видит, что пророчество Сивиллы сбылось: они пришли в эту страну, и на ее земле благородные рыцари Лорикус и Контраренус сошлись в поединке перед очами Государыни, которая есть сама Справедливость…
Затем Елизавету, с подобающими церемониями препроводили в богато украшенную и декорированную цветами пиршественную залу, специально воздвигнутую к ее приезду вокруг раскидистого дуба. Королеву и придворных дам усадили за два стола, стоящих на возвышении - один из них был круглым и напоминал солнце, другой же формой подобен был полумесяцу, так что сидящие за ними выступали как существа небесного порядка. Под звуки музыки пред Елизаветой предстала Королева Фей , произнесла речь во славу Елизаветы и вручила ей свой дар - волшебно украшенное платье, дары получили и дамы свиты. Потом последовала поэтическая аллегория во славу Королевы, положенная на музыку и исполняемая невидимыми музыкантами. Королева была столь тронута, что потребовала: в ближайшее время ей должны вручить текст этого представления!
На следующий день действо продолжилось: история Гаудины и Контрареуса обрела благополучное завершение: герцог Окканон, истомившись тоской по дочери, отправился на ее поиски, а узнав от Сивиллы, что та - в Англии, приплыл на остров и явился в Вудсток, где вняв Королеве Фей, дал свое согласие на брак влюбленных.
С Вудстокского действа и начинается активное возрождение рыцарских мотивов в английской придворной жизни и литературе.
Королева назначила Генри Ли, в полной мере явившего перед ней свои таланты к созданию мифологем и при этом пользующегося репутацией незаурядного бойца на ристалищах, главным хранителем Оружейных мастерских и распорядителем турниров, ежегодно устраиваемых 17 ноября, в День коронации Елизаветы I. Уильям Сигар в опубликованном им в 1602 г., на излете елизаветинского царствования, труде «Достославные деяния, военные и гражданские» писал, что «в память о 17 ноября устраивались ежегодные ристалища, начало же им было положено достопочтенным и славным сэром Генри Ли, который их окромлял… добровольно возложив на себя обет… покуда жива государыня, являться на ристалище вооруженным» .
Как указывает Уилльям Кэмден в своих «Анналах дел в Английском королевстве…», до 1570 г. день Коронации отмечали лишь колокольным звоном в церквях, а в 1570 г. впервые были устроены в честь этого дня некие конные игрища . Документальные свидетельства о рыцарских турнирах, проводимых в Вестминстере в День восшествия Елизаветы I на престол, сохранились лишь с 1581 г., хотя, возможно, ранее они устраивались как раз в Вудстоке, хранителем которого был Генри Ли . Турниры в Вестминстере были пышными, исполненными театральности зрелищами. Как писал Фрэнсис Бэкон в рассуждении, получившем название «О разыгрывании масок и триумфальных процессиях», «Что до поединков, турниров и ристалищ, то блеск их по большей части состоит в выездах, когда сражающиеся выходят на поле боя; особенно, когда колесницы их влекомы странными созданиями: львами, медведями, верблюдами и т.п.; в девизах, что возглашают они, выходя на бой, и в великолепии их доспехов и коней» .
До нас дошло довольно подробное описание турнира 1584 г., сделанное немецким путешественником Люпольдом фон Виделем:
«Около полудня королева и дамы свиты расположились у окна длинного покоя около дворца Уайтхолл, подле Вестминстера. Окно это выходило на ристалище, где должен был проходить турнир. Из залы вниз вела широкая лестница, и вокруг ристалища были места для публики, разгороженные барьерами, так что каждый, уплатив 12 монет, мог стоять там и смотреть. И покуда длился турнир, все, кто желал сразиться, выезжали на арену попарно, при том во время выезда трубили трубы и играли другие музыкальные инструменты. Сражающихся сопровождали слуги, в разноцветных одеяниях, однако они не выходили на арену, а ждали по обе ее стороны. Иные из слуг были наряжены наподобие дикарей, или же ирландцев, волосы их были распущены до пояса, как у женщин, у иных были лошади, убранные таким образом, что походили на слонов, иные повозки влекли люди, а иные, казалось, двигались сами; и каждая процессия в этом выезде выглядела одна необычнее другой. Некоторым из благородных мужей сразу подводили их коней и они пересаживались из повозки прямо в седло, уже одетые в доспех… Когда каждый из этих благородных мужей со слугами достигал ристалища, в седле или в повозке, он спешивался и стоял у подножия лестницы, ведущей к королеве, а кто-то из сопровождающих его в пышном облачении, хитроумно изукрашенном, всходил по лестнице и обращался к государыне с изящно сочиненными стихами или забавной речью, заставляя Ее Величество и дам свиты смеяться. Окончив же речь, он от имени своего господина подносил королеве дорогой подарок… Затем же рыцари, разделенные барьером, попарно пускали коней в галоп и скрещивали копья… И празднество сие длилось до пяти часов пополудни…» .
Судейство на рыцарском турнире. Из набросков, выполненных для трактата Генри Ли о проведении рыцарских турниров.
Режиссура этого действа требовала немалых сил и фантазии и лежала на Генри Ли. Он, подобно Дон Кихоту (до выхода романа Сервантеса оставалось около тридцати лет), тщательнейшим образом проштудировал рыцарские романы, описания пеших и конных боев и турниров, написал целый трактат о том, как следует проводить турнир, по каким правилам, который и лег в основу празднества в честь дня коронации. Он же сочинял для многих участников речи, произносимые теми перед королевой . Кроме того, на Генри Ли лежали еще и обязанности Королевского чемпиона - рыцаря, выезжающего на поле боя во славу королевы .
Эскиз доспеха Генри Ли, в котором он выступал на турнире 1590 г. Almain Armoures Album. Музей принца Альберта и королевы Виктории, Лондон.
Строй чувств и воображения той эпохи во многом был сформирован именно этими турнирами с их блеском, стремлением участников «явиться во всей красе», которая обретала форму сложной символической саморепрезентации, многослойной игры со смыслами.
Так, в поэме «Полигимния» Джорджа Пила, посвященной турниру 1590 г., описывается выезд графа Эссекса на ристалище:
…в иссиня-черном,
Будучи влеком угольно-черными конями
В колеснице, которая была эмблемой скорби,
Ей управляло сумрачное Время, горько рыдая …
Юный Эссекс, триждославный, цвет рыцарства,
В мощном доспехе - траурного цвета,
С черным плюмажем, крылу ворона под стать,
И на доспехе черном играл свет,
Как на волнах тенистого потока;
И черны были копия его - так черны, как черны
Древки знамен, несомых плакальщиками на похоронах,
И свита вся была одета в траур;
Оплакивал же граф того, кто был
Сладчайшим Сидни, пастухом в лугах зеленым,
Ученейшим из рыцарей, и чьим наследником
В любви и в ратном деле стал граф Эссекс…
«Траурный доспех» графа Эссекса, в котором тот выступал на турнире 1590 г. Уильям Сигар: Портрет Роберта Деверо, 2-го графа Эсескса. 1590 г. Национальная галерея Ирландии, Дублин.
Своей импрессой для этого турнира - изображением и девизом, запечатленными на щите, - Эссекс избрал латинский стих: «Par nulla figura dolori» (Нет образа, [чтобы] выразить скорбь) .
Импресса графа Эссекса на турнире 1590 г. Из книги: Henry Peacham. Minerva Britanna, or a Garden of heroical devices... London, 1612.
Импресса эта также сохранена для нас в книге эмблем Генри Пичама «Британская Минерва» и сопровождается стихотворным текстом:
Но кто, чей карандаш явить решится
Лик самой скорби, неутешно сердце?
Ибо душа, пронзенна смертной скорбью,
Болью без меры, будет безутешна,
Так в Хаосе все лишено подобий,
Пред ликом черной ночи, что извечна.
Вот на щите, который графу стал - импресса,
На нем забота с горем слиты вместе .
С одной стороны, все это было призвано явить скорбь по Филипу Сидни, с которым Эссекса связывала дружба - столь тесная, что на смертном ложе Сидни просил друга женится на его вдове , леди Фрэнсис Уолсингам, и стать отцом ребенку, которого она в тот момент носила в своем чреве. Через полгода Эссекс сочетался браком с вдовой поэта, при этом он продолжал жить в своем поместье, а леди Фрэнсис переехала к отцу. Однако тот скончался в апреле 1590 г. - и вышло наружу, что леди Фрэнсис беременна. Эссекс признал ребенка, объявил, что он и леди Фрэнсис связаны узами брака - однако это вызвало настоящий гнев королевы . Супругам было запрещено появляться при дворе - и для Эссекса турнир 1590 г. стал возможностью вымолить прощение у Елизаветы. То, как Эссекс обставил свое появление на турнире, должно было показать королеве: он скорбит и об ушедшем друге - и о своей опале. Вокруг Сидни к тому времени уже сложился настоящий культ: рыцарь, поэт, идеальный придворный - он стал образцом для подражания, и столь глубокая верность памяти друга не могла не тронуть сердца всех, кто помнил Сидни - на что Эссекс и рассчитывал. Вскорости он, в отличие от Фрэнсис Уолсингам, был прощен.
В свое время Филип Сидни явился на турнир, состоявшийся в 1579 г., со щитом-импрессой, на котором было начертано: SPERAVI (то есть, «я надеялся») - этим он как бы хотел заявить о крахе своих надежд на наследство, которое рассчитывал получить от своего дяди, Роберта Дадли , графа Лестера, ибо у того недавно родился сын от второго брака с леди Леттис Ноллис, вдовой Уолтера Девере, графа Эссекса . Рождение этого наследника сильно повлияло на дальнейшую жизнь Сидни: удалившийся было от двора поэт возвращается к светской жизни, надеясь сделать политическую карьеру, активно призывает к объединению протестантских сил против Испании, добивается полномочий губернатора нидерландского портового города Флиссингена (англичанамим называемого Флашинг), в 1585 г. перешедшего к Англии в качестве заклада для обеспечения займа, и т. д. И образ, который Сидни создает себе на том турнире, был весьма своеобразным заявлением о его возвращении в большую политику и попыткой привлечь к себе сторонников.
Другой пример подобного «публичного объявления о намерениях» во время турнира - импресса графа Эссекса в период обострения его борьбы с Робертом Сесилом за политическое влияние в конце 90-ых гг. На турнире Эссекс появился со щитом-импрессой, где были изображены весы, на одной чаше которых лежала пушка, а на другой - лавровый венок и перо, причем последние перевешивали (илл. 6). Девизом импрессы было «Et tamen vincor» - «И в конце концов, [я] побежден» .
Импресса графа Эссекса «И в конце концов, [я] побежден». Из книги: Henry Peacham. Minerva Britanna, or a Garden of heroical devices... London, 1612.
В книге «Британская Минерва» Генри Пичама эту импрессу сопровождают следующие строки:
Пусть защищает королевство МАРС
Всей мощью и войска к границам шлет
Но мудрая ПАЛЛАДА направлять
Дела умеет лучше, и ведет
Нас к процветанию, что супостата
Удержит лучше пушек и булата .
Эссекс, ратовавший за активное усмирение Ирландии, тем самым как бы признавал, что он отступается перед более взвешенным курсом Роберта Сесила, который занимал пост Государственного Секретаря - то есть, по сути, Первого министра королевства.
Тем самым, турниры в День коронации были больше, чем просто развлечением. Они давали возможность определенным образом регулировать отношения суверена и подданных, позволяя последним заявить о своей позиции, в том числе и в отношении текущей политики, urbi et orbi. На турниры приглашались иностранные послы и почетные гости, и это превращало ристалища в своеобразное средство внутренней и внешней пропаганды - так, Роберт Уайт, один из помощников Государственного секретаря Роберта Сесила, писал в 1601 г. своему патрону: «Ее Величество весьма озабочены тем, чтобы в этом году на День коронации были устроены блестящие церемонии, турнир и сражение, которые бы произвели впечатление на русского посла»:
Русский посол в Англии Григорий Иванович Микулин. Неизвестный художник, 1600-ые гг.
О «рыцарской мифологии» и реальности
в елизаветинскую эпоху,
или о «границах дозволенного» и границах географических
(Опубликовано: Агрессия. Интерпретация культурных кодов. Саратов - Санкт-Петербург: ЛИСКА, 2010. С. 3 - 24)
Hic Rhodos, hic salta…
Елизаветинскую эпоху часто связывают с возрожденным культом рыцарства, с атмосферой, сохраненной для нас «Аркадией» Филипа Сидни, «Королевой фей» Эдмунда Спенсера. Попробуем, однако, задаться вопросом: в какой мере и как этот культ соотносился с реальностью?
Одним из главных архитекторов «рыцарского возрождения» суждено было стать сэру Генри Ли.
Придворную карьеру Генри Ли начал еще при Генрихе VIII Тюдоре, закончил же ее в качестве человека, наставлявшего Генри Стюарта, принца Уэлльского, в основах рыцарской традиции; как гласит эпитафия, сэр Генри по очереди «служил пяти наследующим друг другу Владыкам, будучи праведен и предан, несмотря на все потрясения и опасности, ибо страна за это время трижды кардинально менялась» (имеется в виду переход Англии в протестантство при Генрихе VIII, потом - в католичество при Марии Кровавой, и вновь в протестантство при Елизавете I).
Дед Генри Ли, Роберт Ли, во втором браке удачно женился на вдове сэра Роберта Ноулза, леди Летиции (в девичестве Пенистон). Ее сын от первого брака взял в жены леди Катерину Грей, дочь Мэри Болейн - то есть кузину королевы Елизаветы. А внучка и крестница леди Летиции вышли замуж, одна - за Уолтера Девере, графа Эссекс, другая - за Роберта Дадли, графа Лестера. Тем самым, по рождению сэр Генри Ли принадлежал к высшему кругу английской знати. (Заметим также, что его дядюшкой по материнской линии был поэт Томас Уайетт). Женившись в 1554 г. первым браком на Анне Пейджет (1540 - 1590), дочери одного из ближайших советников королевы Марии, он благополучно пережил царствование последней, а когда на престол взошла Елизавета, родственные связи с Уильямом Сесилом помогли сэру Генри не только избежать опалы, но и продвинуться при дворе - в качестве дипломата, направляемого с особыми поручениями в Германию, Италию и Нидерланды.
Антонио Мор. Сэр Генри Ли. 1568. Национальная портретная галерея, Лондон.
Взлет придворной карьеры Генри Ли связан с так называемым «Вудстокским действом». Во время летней поездки 1575 г. Елизавета, в сопровождении свиты и двух французских послов - оставляющего свой пост Бертрана де Салиньяка де ла Монте-Фенелона и приехавшего ему на смену Мишеля де Кастельно, посетила сперва графа Лестера в поместье Кенилворт , а потом отправилась в Вудсток.
Как раз в этом году Генри Ли был назначен хранителем Королевских охотничьих угодий в Вудстоке. Перед ним стояла весьма нелегкая задача - устроить увеселение, которым бы осталась довольна и королева, и представители Франции, ведущие переговоры о браке Елизаветы с графом Алансоном, причем ему приходилось делать это непосредственно за пышными празднествами, устроенными графом Лестером королеве несколькими днями раньше.
В Кенилворте королеву развлекали действом, в котором участвовали Озерные девы, сивиллы и т. п., а само зрелище оставляло привкус расхожей университетской премудрости… и провинциализма, особенно - на французский вкус . Генри Ли создал совершенно иную модель, которая на долгие годы стала своеобразной парадигмой для придворных зрелищ такого рода. Ли ставит для королевы своего рода спектакль - довольно прозрачную рыцарскую аллегорию, за которой просвечивает актуальная политическая ситуация - переговоры о браке Елизаветы с Алансоном и известные всем давешние притязания графа Лестера на руку королевы. Генри Ли находит возможность представить эту ситуацию в весьма благоприятном свете, сведя роль Роберта Дадли, графа Лестера, к преданному служению рыцаря прекрасной даме, изначально сознающего ее недосягаемость. Спектакль, разыгранный стараниями Генри Ли, искусно вовлекал в свою орбиту и присутствующих, смещая границы между миром воображаемого и реальностью, за счет чего зрители чувствовали свою глубочайшую причастность рыцарским добродетелям, положенным в основу «игры». Отметим, что в самом описании Вудстокского увеселения, преподнесенного королеве вскоре после праздника, а в 1575 г. изданном отдельной книжицей, присутствует замечание: «Аллегории эти трудны для понимания, если [читатель] не имеет должного представления о тех, кому принадлежит их авторство» .
На въезде в Вудсток королева увидела поединок между двумя конными рыцарями в полном вооружении. При появлении государыни бой был остановлен вышедшим из леса Отшельником, который поведал ей их историю:
«В стране Камбайя, что неподалеку от дельты Инда, областью под названием Окканон правил некий могущественный герцог, из наследников же была у него одна только дочь, именем Гаудина. Сия дева, прекрасная, но несчастливая, была для отца дороже всего; народ же той страны никого не любил так, как ее. Но красота - не всегда нам во благо, а высокое положение - не всегда залог счастья. Руки Гаудины искали многие великие и знатные мужи, и многие, наделенные богатством, верно служили ей, взыскуя ее красоты… Но Любви нет дела до знатности рода, и судит она не по заслугам, и вот Любовь отдала всю ее приязнь одному рыцарю, по имени Контраренус, состояние же его было куда как скудным …»
Далее из рассказа Отшельника следует, что герцог узнал об этой любви и обратился к колдунье, которая перенесла юную деву далеко за океан. Герцогу пришлось щедро расплатиться с колдуньей золотом, и то была «дорогая цена, уплаченная им за раскаянье, но ведь князьям не в новинку прещедро платить за свои прихоти, хотя порой это оказывается не чем иным, как платой за раскаянье» . Колдунья, отняв у Контраренуса (чье имя буквально значит «Противостоящий») возлюбленную, призвала его к терпению, объявив, что через семь лет он обретет ее вновь - но перед тем должен будет «сразиться с сильнейшим из рыцарей и узрить достойнейшую из дам, когда-либо живших на свете» . Гаудина же, оказавшись вдали от родной земли, пустилась в странствие, надеясь вернуться домой - и пришла к гроту Сивиллы, где принялась выспрашивать Пророчицу о том, что ей суждено. У Сивиллы она встретила рыцаря по имени Лорикус (то есть «Облаченный доспехом») и тот воспылал к ней любовью, однако скрывая это, сделал вид, что он служит одной из дев в свите Гаудины. Сивилла велела Гаудине и Лорикусу не расставаться, покуда не достигнут они «счастливейшей в мире страны, где мужчины - сильнейшие под Луной, женщины - прекраснейшие, нет земель, плодородней, чем там, и люди живут в совершенном достатке, правители их - Справедливости, а князья - воплощение благородства» . И вот Отшельник видит, что пророчество Сивиллы сбылось: они пришли в эту страну, и на ее земле благородные рыцари Лорикус и Контраренус сошлись в поединке перед очами Государыни, которая есть сама Справедливость…
Затем Елизавету, с подобающими церемониями препроводили в богато украшенную и декорированную цветами пиршественную залу, специально воздвигнутую к ее приезду вокруг раскидистого дуба. Королеву и придворных дам усадили за два стола, стоящих на возвышении - один из них был круглым и напоминал солнце, другой же формой подобен был полумесяцу, так что сидящие за ними выступали как существа небесного порядка. Под звуки музыки пред Елизаветой предстала Королева Фей , произнесла речь во славу Елизаветы и вручила ей свой дар - волшебно украшенное платье, дары получили и дамы свиты. Потом последовала поэтическая аллегория во славу Королевы, положенная на музыку и исполняемая невидимыми музыкантами. Королева была столь тронута, что потребовала: в ближайшее время ей должны вручить текст этого представления!
На следующий день действо продолжилось: история Гаудины и Контрареуса обрела благополучное завершение: герцог Окканон, истомившись тоской по дочери, отправился на ее поиски, а узнав от Сивиллы, что та - в Англии, приплыл на остров и явился в Вудсток, где вняв Королеве Фей, дал свое согласие на брак влюбленных.
С Вудстокского действа и начинается активное возрождение рыцарских мотивов в английской придворной жизни и литературе.
Королева назначила Генри Ли, в полной мере явившего перед ней свои таланты к созданию мифологем и при этом пользующегося репутацией незаурядного бойца на ристалищах, главным хранителем Оружейных мастерских и распорядителем турниров, ежегодно устраиваемых 17 ноября, в День коронации Елизаветы I. Уильям Сигар в опубликованном им в 1602 г., на излете елизаветинского царствования, труде «Достославные деяния, военные и гражданские» писал, что «в память о 17 ноября устраивались ежегодные ристалища, начало же им было положено достопочтенным и славным сэром Генри Ли, который их окромлял… добровольно возложив на себя обет… покуда жива государыня, являться на ристалище вооруженным» .
Как указывает Уилльям Кэмден в своих «Анналах дел в Английском королевстве…», до 1570 г. день Коронации отмечали лишь колокольным звоном в церквях, а в 1570 г. впервые были устроены в честь этого дня некие конные игрища . Документальные свидетельства о рыцарских турнирах, проводимых в Вестминстере в День восшествия Елизаветы I на престол, сохранились лишь с 1581 г., хотя, возможно, ранее они устраивались как раз в Вудстоке, хранителем которого был Генри Ли . Турниры в Вестминстере были пышными, исполненными театральности зрелищами. Как писал Фрэнсис Бэкон в рассуждении, получившем название «О разыгрывании масок и триумфальных процессиях», «Что до поединков, турниров и ристалищ, то блеск их по большей части состоит в выездах, когда сражающиеся выходят на поле боя; особенно, когда колесницы их влекомы странными созданиями: львами, медведями, верблюдами и т.п.; в девизах, что возглашают они, выходя на бой, и в великолепии их доспехов и коней» .
До нас дошло довольно подробное описание турнира 1584 г., сделанное немецким путешественником Люпольдом фон Виделем:
«Около полудня королева и дамы свиты расположились у окна длинного покоя около дворца Уайтхолл, подле Вестминстера. Окно это выходило на ристалище, где должен был проходить турнир. Из залы вниз вела широкая лестница, и вокруг ристалища были места для публики, разгороженные барьерами, так что каждый, уплатив 12 монет, мог стоять там и смотреть. И покуда длился турнир, все, кто желал сразиться, выезжали на арену попарно, при том во время выезда трубили трубы и играли другие музыкальные инструменты. Сражающихся сопровождали слуги, в разноцветных одеяниях, однако они не выходили на арену, а ждали по обе ее стороны. Иные из слуг были наряжены наподобие дикарей, или же ирландцев, волосы их были распущены до пояса, как у женщин, у иных были лошади, убранные таким образом, что походили на слонов, иные повозки влекли люди, а иные, казалось, двигались сами; и каждая процессия в этом выезде выглядела одна необычнее другой. Некоторым из благородных мужей сразу подводили их коней и они пересаживались из повозки прямо в седло, уже одетые в доспех… Когда каждый из этих благородных мужей со слугами достигал ристалища, в седле или в повозке, он спешивался и стоял у подножия лестницы, ведущей к королеве, а кто-то из сопровождающих его в пышном облачении, хитроумно изукрашенном, всходил по лестнице и обращался к государыне с изящно сочиненными стихами или забавной речью, заставляя Ее Величество и дам свиты смеяться. Окончив же речь, он от имени своего господина подносил королеве дорогой подарок… Затем же рыцари, разделенные барьером, попарно пускали коней в галоп и скрещивали копья… И празднество сие длилось до пяти часов пополудни…» .
Судейство на рыцарском турнире. Из набросков, выполненных для трактата Генри Ли о проведении рыцарских турниров.
Режиссура этого действа требовала немалых сил и фантазии и лежала на Генри Ли. Он, подобно Дон Кихоту (до выхода романа Сервантеса оставалось около тридцати лет), тщательнейшим образом проштудировал рыцарские романы, описания пеших и конных боев и турниров, написал целый трактат о том, как следует проводить турнир, по каким правилам, который и лег в основу празднества в честь дня коронации. Он же сочинял для многих участников речи, произносимые теми перед королевой . Кроме того, на Генри Ли лежали еще и обязанности Королевского чемпиона - рыцаря, выезжающего на поле боя во славу королевы .
Эскиз доспеха Генри Ли, в котором он выступал на турнире 1590 г. Almain Armoures Album. Музей принца Альберта и королевы Виктории, Лондон.
Строй чувств и воображения той эпохи во многом был сформирован именно этими турнирами с их блеском, стремлением участников «явиться во всей красе», которая обретала форму сложной символической саморепрезентации, многослойной игры со смыслами.
Так, в поэме «Полигимния» Джорджа Пила, посвященной турниру 1590 г., описывается выезд графа Эссекса на ристалище:
…в иссиня-черном,
Будучи влеком угольно-черными конями
В колеснице, которая была эмблемой скорби,
Ей управляло сумрачное Время, горько рыдая …
Юный Эссекс, триждославный, цвет рыцарства,
В мощном доспехе - траурного цвета,
С черным плюмажем, крылу ворона под стать,
И на доспехе черном играл свет,
Как на волнах тенистого потока;
И черны были копия его - так черны, как черны
Древки знамен, несомых плакальщиками на похоронах,
И свита вся была одета в траур;
Оплакивал же граф того, кто был
Сладчайшим Сидни, пастухом в лугах зеленым,
Ученейшим из рыцарей, и чьим наследником
В любви и в ратном деле стал граф Эссекс…
«Траурный доспех» графа Эссекса, в котором тот выступал на турнире 1590 г. Уильям Сигар: Портрет Роберта Деверо, 2-го графа Эсескса. 1590 г. Национальная галерея Ирландии, Дублин.
Своей импрессой для этого турнира - изображением и девизом, запечатленными на щите, - Эссекс избрал латинский стих: «Par nulla figura dolori» (Нет образа, [чтобы] выразить скорбь) .
Импресса графа Эссекса на турнире 1590 г. Из книги: Henry Peacham. Minerva Britanna, or a Garden of heroical devices... London, 1612.
Импресса эта также сохранена для нас в книге эмблем Генри Пичама «Британская Минерва» и сопровождается стихотворным текстом:
Но кто, чей карандаш явить решится
Лик самой скорби, неутешно сердце?
Ибо душа, пронзенна смертной скорбью,
Болью без меры, будет безутешна,
Так в Хаосе все лишено подобий,
Пред ликом черной ночи, что извечна.
Вот на щите, который графу стал - импресса,
На нем забота с горем слиты вместе .
С одной стороны, все это было призвано явить скорбь по Филипу Сидни, с которым Эссекса связывала дружба - столь тесная, что на смертном ложе Сидни просил друга женится на его вдове , леди Фрэнсис Уолсингам, и стать отцом ребенку, которого она в тот момент носила в своем чреве. Через полгода Эссекс сочетался браком с вдовой поэта, при этом он продолжал жить в своем поместье, а леди Фрэнсис переехала к отцу. Однако тот скончался в апреле 1590 г. - и вышло наружу, что леди Фрэнсис беременна. Эссекс признал ребенка, объявил, что он и леди Фрэнсис связаны узами брака - однако это вызвало настоящий гнев королевы . Супругам было запрещено появляться при дворе - и для Эссекса турнир 1590 г. стал возможностью вымолить прощение у Елизаветы. То, как Эссекс обставил свое появление на турнире, должно было показать королеве: он скорбит и об ушедшем друге - и о своей опале. Вокруг Сидни к тому времени уже сложился настоящий культ: рыцарь, поэт, идеальный придворный - он стал образцом для подражания, и столь глубокая верность памяти друга не могла не тронуть сердца всех, кто помнил Сидни - на что Эссекс и рассчитывал. Вскорости он, в отличие от Фрэнсис Уолсингам, был прощен.
В свое время Филип Сидни явился на турнир, состоявшийся в 1579 г., со щитом-импрессой, на котором было начертано: SPERAVI (то есть, «я надеялся») - этим он как бы хотел заявить о крахе своих надежд на наследство, которое рассчитывал получить от своего дяди, Роберта Дадли , графа Лестера, ибо у того недавно родился сын от второго брака с леди Леттис Ноллис, вдовой Уолтера Девере, графа Эссекса . Рождение этого наследника сильно повлияло на дальнейшую жизнь Сидни: удалившийся было от двора поэт возвращается к светской жизни, надеясь сделать политическую карьеру, активно призывает к объединению протестантских сил против Испании, добивается полномочий губернатора нидерландского портового города Флиссингена (англичанамим называемого Флашинг), в 1585 г. перешедшего к Англии в качестве заклада для обеспечения займа, и т. д. И образ, который Сидни создает себе на том турнире, был весьма своеобразным заявлением о его возвращении в большую политику и попыткой привлечь к себе сторонников.
Другой пример подобного «публичного объявления о намерениях» во время турнира - импресса графа Эссекса в период обострения его борьбы с Робертом Сесилом за политическое влияние в конце 90-ых гг. На турнире Эссекс появился со щитом-импрессой, где были изображены весы, на одной чаше которых лежала пушка, а на другой - лавровый венок и перо, причем последние перевешивали (илл. 6). Девизом импрессы было «Et tamen vincor» - «И в конце концов, [я] побежден» .
Импресса графа Эссекса «И в конце концов, [я] побежден». Из книги: Henry Peacham. Minerva Britanna, or a Garden of heroical devices... London, 1612.
В книге «Британская Минерва» Генри Пичама эту импрессу сопровождают следующие строки:
Пусть защищает королевство МАРС
Всей мощью и войска к границам шлет
Но мудрая ПАЛЛАДА направлять
Дела умеет лучше, и ведет
Нас к процветанию, что супостата
Удержит лучше пушек и булата .
Эссекс, ратовавший за активное усмирение Ирландии, тем самым как бы признавал, что он отступается перед более взвешенным курсом Роберта Сесила, который занимал пост Государственного Секретаря - то есть, по сути, Первого министра королевства.
Тем самым, турниры в День коронации были больше, чем просто развлечением. Они давали возможность определенным образом регулировать отношения суверена и подданных, позволяя последним заявить о своей позиции, в том числе и в отношении текущей политики, urbi et orbi. На турниры приглашались иностранные послы и почетные гости, и это превращало ристалища в своеобразное средство внутренней и внешней пропаганды - так, Роберт Уайт, один из помощников Государственного секретаря Роберта Сесила, писал в 1601 г. своему патрону: «Ее Величество весьма озабочены тем, чтобы в этом году на День коронации были устроены блестящие церемонии, турнир и сражение, которые бы произвели впечатление на русского посла»:
Русский посол в Англии Григорий Иванович Микулин. Неизвестный художник, 1600-ые гг.