Историк Александр ЯНОВ: Путин. На дальних подступах (начало)
Оригинал взят у loxovo в Историк Александр ЯНОВ: Путин. На дальних подступах (начало)
Интерес к фигуре Путина понятен. Наряду с Горбачевым и Ельциным он один из трех ключевых персонажей, определивших судьбу Росcии в последние четверть века. А судьба эта в высшей степени загадочна: ни в одной из европейских стран бывшей советской империи не случилось за эти четверть века ничего подобного тому, что произошло в России. Разумеется, массовая демократическая мобилизация сопровождала крушение коммунизма повсюду. Но нигде, кроме Росcии, не завершилась она диктатурой.
Добавьте к этому и вторую загадку. Как Горбачев, так и Ельцин явились из партийных верхов, что не помешало обоим стать демократами. Путин пришел "из низов" - из затхлого вербовочного офиса КГБ в Дрездене - и стал диктатором. Мудрено ли поэтому, что не счесть журналистов, историков, политологов и просто свидетелей эпохи во всем мире, предложивших нам свои объяснения этих соблазнительных загадок. Большинство, конечно, заинтересовалось загадкой личностной. Есть, однако, и такие, что ищут ее разгадку в истории России.
А что бросается в глаза при взгляде на эту историю? Разве не странная ее ДВОЙСТВЕННОСТЬ? С одной стороны, вековая самодержавная диктатура и крестьянское рабство, резко отделяющие ее от Европы, с другой - бессмертное и совершенно европейское культурное созвездие XIX века. Что читают, чью музыку слушают, чьи пьесы ставят в Европе и полтора столетия спустя? Разве не стоя̀т там вровень с мировой классикой Толстой, Достоевский, Мусоргский, Чайковский, Чехов? И нельзя уже без них представить себе сегодняшнюю Европу. Что же у нас получается? Словно о двух разных странах речь.
"Парадокс Кюстина"
Это что бросается в глаза каждому. А сколько открывается тому, кто копнет глубже? Иные ведь и старика Кюстина (Empire of the Czar: A Journey Through Eternal Russia. 1837) потревожили. Особенно страшное его заключение: "Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются рабством". Не обратили, однако, внимание Кюстин - и его сегодняшние поклонники, - что наблюдал он Россию всего лишь год спустя после публикации Философического письма Чаадаева и через 12 лет после восстания декабристов, т,е. русских, посвятившие жизнь свободе своей страны. Оказывается, рядом с той "рабской" самодовольной Россией, которую столь проницательно разглядел Кюстин, жила и другая - самокритичная, европейская, о существовании которой он даже не догадывался.
Запомните, читатель, этот парадокс (назовем его "парадоксом Кюстина"), мы еще не раз будем к нему возвращаться, пытаясь выяснить, каким образом сопрягается он с загадками современной российской истории и с фигурой Путина.
Точнее всех, я думаю, интерпретировал этот парадокс один из самых замечательных эмигрантских мыслителей Владимир Вейдле. "В том-то и дело, - писал он, - что Мусоргский или Соловьев глубоко русские люди, но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы. Но не будь их, и Европа была бы не тем, чем она стала". Удивительно ли, что естественным разрешением этого парадокса казалось Вейдле и его единомышленникам, русским европейцам, самое простое: "Задача России в том, чтобы стать частью Европы, не просто к ней примкнуть, а разделить ее судьбу"?
И действительно, если забыть на минуту, что писалось это в 1956 году, когда только что умер Сталин, но железный занавес между Россией и Европой, воздвигнутый им, казалось, навсегда остался - и впереди еще были Берлинская стена и Карибский кризис, если забыть обо всем этом, разве не было единственным разрешением "парадокса Кюстина" то, что предложил Вейдле? Что не может быть Россия великой державой вне Европы? Не в самодержавной диктатуре же и, тем более, не в "упивании рабством" ее величие.
Едва рухнула, однако, Берлинская стена - и с нею очередная, сталинская на этот раз, самодержавная империя, - как выяснилось, что далеко не всем в России очевидно разрешение "парадокса Кюстина", предложенное Вейдле. Более того, оказалось, что для многих никакого такого парадокса вообще не существует. Ибо, как это ни странно, именно в диктатуре и в рабстве и есть, по их мнению, величие России.
Вот голос этих многих (расцвеченный, конечно, соблазнительными романтическими красками): "Иосиф Сталин - плод религиозного сознания русских. Соединение земной личности с ее небесным проявлением делает эту личность непоругаемой. Икона Сталина продолжает и сегодня сиять в своей восхитительной божественной красоте". Это из речи Проханова о "мистическом сталинизме".
Понимаю, тон, как всегда у него, невыносимо выспренний, раздражает. Но если на минуту отвлечься от тона и от реалий, увидим, что, по сути, говорит-то Проханов то же самое, что два столетия назад - Карамзин. Пусть имел в виду Карамзин совсем других царей, пусть для такого кровавого пятна, как родоначальник русского самодержавия и в этом смысле предшественник Сталина Иван IV, умел он найти подходящие слова: все-таки был он, говоря словами Вейдле, "человек Европы", но смысл, СМЫСЛ его речей был тот же - прохановский. Судите сами: "Самодержавие основало и воскресило Россию, с переменою государственного устава она гибла и должна погибнуть... Самодержавие есть Палладиум России. Целость его необходима для ее счастья".
Вот в этом противоположении двух фундаментальных российских нарративов (не избегнуть мне на этот раз чужого слова, очень уж по-карамзински звучит его русский эквивалент "повествование") - в признании или в отрицании "парадокса Кюстина" - только и возможно, думаю, понимание истории. Никто не сказал этого строже и проще перед лицом Карамзина, чем Пушкин: "Итак, вы рабство предпочитаете свободе".
Как бы то ни было, два эти предложения, два полюса - Вейдле и Карамзина - между которыми мечется в цивилизационной своей нестабильности Россия, и есть для меня, как уже знает читатель, главный критерий, с точки зрения которого оцениваю я все, что пишут и говорят о России и Путине.
Пусть и следа не осталось от сталинского железного занавеса, пусть нового Карибского кризиса и на горизонте не видно, но в том, что я читаю сегодня, о "парадоксе Кюстина" по-прежнему никто не вспоминает. Словно забыли, что не было еще ни одной диктатуры в России, которая не сопровождалась бы оттепелью (или перестройкой). И не так уж, возможно, далек час, когда придется миру иметь дело с другой Россией, с Россией Вейдле. Как станет он строить отношения с ней? Неужто так же, как с недавно миновавшей, горбачевской? Измельчали мы так и не по зубам нам больше великие вопросы? Вот лишь несколько современных примеров.
Краткий обзор
Вот Карен Давиша, американский политолог, посвятившая изучению России всю жизнь (Кaren Davisha. Putin's Kleptocracy. Who Owns Russia. 2014). Она тоже в итоге склоняется к мнению Кюстина: не дано России избавиться от произвола власти, от рабства. В частности, впрочем, исходит она из того, что КГБ играл значительную роль в частном бизнесе еще задолго до коллапса СССР. Еще важнее, что вывез КГБ, она утверждает, "в оффшоры деньги партии, искалечив таким образом режим Горбачева". Здесь, по ее мнению, корни гебешной клептократии, т.е. тотального разграбления страны "ПОД ПРЕДЛОГОМ (выделено мной, - А.Я.) восстановления величия России". И потому, заключает она, Путин "не более чем вор".
Этому, правда, противоречит утверждение путиниста-расстриги Г.О.Павловского, которое она цитирует, что "Путин принадлежит к очень распространенной, но политически невидимой группе, которая с конца 1980-х ищет возможность реванша в связи с распадом Советского Союза". Давиша не верит. И, похоже, зря. Да, Павловский ошибается по поводу "невидимости" группы реванша, в конце концов группа эта устроила в августе 1991-го очень даже видимый путч против Горбачева, и Путин (тогда еще при Собчаке) не мог быть даже в числе сочувствующих. Но Павловский не ошибается насчет "распространенности" реваншистских идей в России. И, состоя в стратегах раннего Путина, он вполне мог наблюдать зарождение в нем этих идей, которые со временем могли стать и определяющими.
Но Давиша уже заряжена на свою "клептократическую" гипотезу. И потому заключает, что "Путин и его окружение С САМОГО НАЧАЛА (выделено мной, - А.Я.) строили авторитарный режим, дающий им возможность безнаказанно грабить страну", а "восстановление величия" - это всего лишь, как мы уже слышали, предлог, обеспечивающий поддержку националистически настроенной общественности и масс. Короче, скорее бандитская шайка, чем идейная группа. Мне эта гипотеза кажется несколько наивной для такой советологической "волчицы".
Наша соотечественница Маша Гессен (The Man Without a Face. 2012) не так наивна, конечно. Но она тоже думает, что Путин обыкновенный жлоб, человек без лица, случайно попавший на вершину власти в хаосе крушения СССР. И группа его объединена лишь "неконтролируемой жадностью", которую она называет pleonexia, перечисляя 20 официальных резиденций, 58 самолетов, 4 яхты и часы за 700 тыс. долларов.
Много ли вы видели, однако, читатель, случайных людей, сумевших стать "национальными лидерами" великой державы и удержаться на ее вершине полтора десятилетия?
Куда сложнее потрет Путина, нарисованный моей старой знакомой Фионой Хилл в соавторстве с Клиффордом Гэдди (Fiona Hill and Klifford Gaddy. Mr.Putin: Operative in the Kremlin. 2013). У них Путин постоянно снует между шестью (!) собственными ипостасями: Государственник, Человек Истории (в смысле преклоняющийся перед государственными людьми царских времен), Выживатель (Survivalist), Аутсайдер (в смысле не москвич, не аппаратчик, даже не типичный офицер КГБ), Сторонник свободного рынка и Оперативник (добивающийся преданности посредством манипуляций, подкупа и шантажа). Неясным остается лишь, как из всей этой этой смеси получается диктатор.
На другом, апологетическом, полюсе голосов тоже хватает. Вот Николай Леонов, бывший главный аналитик КГБ, которого цитирует та же Давиша. Этот, невольно подтверждая догадку Павловского, считает Путина главой "ордена патриотов и сторонников сильного государства, основанного на вековой традиции и рекрутированного историей для возрождения великой державы". Но вяжется ли эта великодержавная риторика с той же клептократией? Великая клептократическая держава, звучит странновато, не правда ли? Особенно в сочетании с "рыцарским орденом, рекрутированным историей".
Не так патетически, но более реалистично вспоминает Путина бывший глава Петросовета Александр Беляев, которого цитирует журналист Бен Джуда (Ben Judah. Fragile Empire: How Russia Fell In and Out of Love With Vladimir Putin. 2013): "Путин был экспертом в обретении друзей и был лоялен друзьям. Он блестящий знаток человеческой натуры и очень хорош в тактике".
Сам Джуда так суммирует смысл своей книги: "Что привело Путина к власти и позволило ему сохранить ее, это способность контролировать вечный российский кошмар тотального коллапса". Другими словами, Путин - циник, ловко эксплуатирующий страхи соотечественников. Означает ли в этом случае заголовок книги, что Путин утратил эту ключевую "способность контролировать" страну (fell out of love)? Автор склоняется к тому, что да, означает. Пока что российская реальность не подтверждает его оптимизм.
Но все это, да простят меня уважаемые авторы, ни на йоту не приближает нас к объяснению того, что произошло с Россией за полтора путинских десятилетия. В самом деле Россия пережила за эти годы коренное изменение самого вектора своего развития - от состояния, близкого к интеграции с Европой, сопровождавшегося каскадом реформ и замечательно быстрым ростом экономики (с 196 млрд долларов ВВП в 1999 году до 2,1 трлн в 2013-м), до конфронтации с Европой, сопровождающейся стагнацией и негативным ростом. И все это время диктатор оставался "вором", как думает Давиша, или "жлобом", как думает Гессен? Как же в этом случае объяснить всю эту динамику, всю загадочную трансформацию, пережитую за это время страной, которую он возглавляет?
Скажут: Путин здесь не при чем, это все цены на нефть. Но ведь опять не получается. В первый президентский срок Путина, когда сближение с Европой было максимальным, нефть продавалась в среднем по 35 долларов за баррель, но темпы роста экономики были стремительными, во второй срок, когда сближение забуксовало, цены в среднем стояли на отметке 65 долларов, но рост экономики замедлился, а в недавние годы, когда отношения совсем испортились, и цены на нефть превысили 100 долларов за баррель, экономика впала в стагнацию. Так от чего зависят успехи России - от цен на нефть или от степени ее сближения с Европой? Стоило нам ввести в уравнение еще одну переменную - и картина переменилась. Выходит, что от сближения с Европой зависит не только культурное величие России, но и элементарная эффективность ее экономики?
Проблема одиночества
Боюсь, ускользает Путин от упрощающих определений вроде "вора" или "жлоба", есть у него идейная подоплека, способная, причем, к эволюции, и человек он скорее сложносочиненный, как предположили Хилл и Гэдди (хотя и снует он совсем не между теми микрокомпонентами, которые они ему приписали, но между теми же двумя макроблоками, между которыми на протяжении столетий колеблется его сложносочиненная страна). В сегодняшней реальности называются эти блоки: "Российская Федерация как часть Европы" и "Российская Империя, в одиночестве бороздящая просторы мировой политики" (как бороздили их еще в первой половине ХХ века Британская, Французская, Бельгийская, Голландская или Португальская империи).
Что-то случилось, однако, во второй половине века: вековые европейские империи вдруг стали выглядеть анахронизмом. И дело не только в том, что все эти империи так или иначе распались. Важнее, что, едва избавившись от своих империй, все эти страны, кроме России, словно и впрямь услышав грозное предостережение Чаадаева об опасности ОДИНОЧЕСТВА "в мировом потоке", избавились от одиночества, объединившись. Не услышала это предостережение одна Россия, которой, собственно, и завещал его (какая ирония!) Чаадаев. С этим, похоже, и связана действительная проблема Путина.
"Две души в душе одной"
Как знает читатель, знакомый с логикой этой книги, я не первый и даже не десятый, кто говорит о ДВОЙСТВЕННОСТИ России. Вся философская и политическая мысль России XIX-го, самого плодотворного в русской истории века, была, по сути, посвящена обсуждению этой проблематики. Я лишь дал этой двойственности имя "Испорченная Европа". Здесь не место говорить о происхождении этой "порчи": мы с читателем подробно выяснили его еще в трилогии "Россия и Европа, 1462-1921", затронули и в первой книге "Русской идеи". Здесь, в преддверии ее последней, четвертой книги, посвященной ее истории в годы правления Путина, примем эту двойственность как данность. Тем более, что именно нам выпало на долю несчастье - или привилегия - наблюдать ее проявление собственными глазами.
Краткий обзор новейшей западной литературы о Путине, с которого я начал эту главу, свидетельствует, мне кажется, об одном: мало кто на Западе - да и в России - сегодня понимает, что имеет дело, по сути, с ДВУМЯ противостоящими друг другу Россиями. И что писать о Путине, не отдавая себе отчета в том, какую именно из этих двух он представляет, беспредметно. Да, для сиюминутного анализа это, быть может, не так и существенно, но для будущего России - и мира, для оттепели, которая неминуемо наступит, как всегда наступала она в русской истории после каждой диктатуры, это первостепенно важно.
Европейская Россия сокрушила советскую империю, евразийская пытается ее воссоздать (насколько это в современном мире возможно). Исключительная мощь имперского реваншизма объясняет загадочность поведения России в посткоммунистическом мире (ни в одной из распавшихся во второй половине европейских империй ничего сопоставимого не было). Какую из этих двух Россий представляет Путин и до какой степени представляет - вот в чем, повторяю, на самом деле вопрос. К сожалению, никому из упомянутых авторов он в голову не пришел.
"Невводилы победили"
Так назвал свою недавнюю статью один из ярчайших идеологов евразийской России Александр Дугин. "Невводилы" - это на его языке противники открытого ввода российских войск в Украину, предатели его имперской мечты, "шестая колонна", окружающая Путина (хотя временами кажется, что относит он к ней и самого Путина). Во всяком случае, один пассаж не оставляет в этом сомнений. "Те, кто нами правит, - пишет Дугин, - нас ненавидят и боятся. Это факт". В результате их нерешительности и страха "Украина перешла в лагерь врагов, блокировав саму возможность нашего имперского возрождения. Россия оказалась в капкане". Но само интересное дальше. "Тем самым, - продолжает Дугин, - Россия так и не ответила на вопрос "Тварь я дрожащая или право имею".
Эта отсылка к "Преступлению и наказанию" Достоевского как лучом света осветила переживания Дугина и самого Путина. И расхождение между ними тоже. В одной из глав этой книги я заметил мимоходом, что описал этих персонажей, быть может, еще Федор Михайлович. Дугин подтвердил. Да, они понимают, подобно Раскольникову, что, вторгаясь в Украину и аннексируя Крым, они совершают злодеяние. Но наполеоновский комплекс вынуждает их его совершить. Разница лишь в том, что Дугин уверен: Россия (в силу своего мессианского предназначения) "право" на преступление имеет, а Путин - не уверен. Во всяком случае, чувствует, что есть порог, созданный Горбачевым и Ельциным, "его же не прейдеши". В его случае порог этот - "холодная война" с Западом, отмененная его предшественниками. Дугин-то спит и видит ее возобновление, он и перед ядерной войной не остановился бы (см. Приложение "Янов vs Дугин. Диалог о будущем России"). А для Путина остатки лояльности к предшественнику, которому он обязан своим фантастическим карьерным взлетом, оказывается, непреодолимы.
И это возвращает нас к Ельцину, к началу путинского взлета на вершину, к временам, когда был он к ним лишь "на дальних подступах" и судьба его полностью зависела от воли царя Бориса. И царь был милостив к нему. К этому мы сейчас и перейдем (оставив дальнейшее развитие темы Дугин vs Путин четвертой книге "Русской идеи").
Первый звонок
Впервые мысль о наследнике "для сохранения преемственности курса и власти" пришла в голову Ельцину, по-видимому, еще в середине его первого срока. Известно, во всяком случае, его восклицание: "Я нашел себе преемника!" летом 1994 года, во время посещения Нижнего Новгорода после знакомства с его молодым - и образцовым - мэром.
Ничего удивительного. 34-летний богатырь, кудрявый красавец, любимец города, мэр этот тотчас покорил царское сердце. Тем более, что город был трудный - "закрытый" при советской власти, напичканный военными заводами. Для убежденного демократа справиться с таким городом, да еще с рейтингом 70%, было в то время событием поистине экстраординарным. Короче, вопрос о "наследнике" был решен в ту же минуту. Звали наследника Борис Немцов.
Во всяком случае, Ельцин взял Немцова с собой в Америку, где без колебаний рекомендовал его Клинтону как своего преемника. Вскоре то же самое повторилось в Германии, где он был представлен в этом качестве канцлеру Колю. Не менее, однако, важно то, что с момента своего знакомства с Немцовым Ельцин твердо решил, что наследовать ему будет человек, как он, - демократ. Пусть не обязательно Немцов, царское сердце переменчиво, но непременно молодой. Мужчинам в возрасте путь в это сердце был заказан, как еще предстояло узнать и командарму Лебедю с его "брутальной харизмой", и мэру Москвы Лужкову с кепкой, прикрывавшей безнадежную лысину, и фавориту трудящихся масс "дедушке" Примакову.
Так или иначе, Немцов выпал из тележки, едва он открыто пошел против царской воли. В начале 96-го, когда Ельцин не был еще готов к замирению в Чечне, а бунт демократов в Президентском совете достиг точки кипения (многие из них, как мы помним, покинули совет), Немцов самовольно собрал у себя в Нижнем Новгороде миллион подписей за мир и доставил мешки с подписными листами к Спасским воротам Кремля. Это был своего рода перформанс. Столь демонстративной нелояльности Ельцин "наследнику" не простил. Впрочем, он не был злопамятен, и после выборов (и прекращения войны в Чечне) приложил много сил, чтобы соблазнить Немцова должностью вице-премьера в правительстве, даже дочь свою Татьяну послал в Нижний его уговаривать, но из числа преемников его исключил.
Опять импичмент?
Предубеждение против людей в возрасте у Ельцина, однако, осталось. И когда старый верный премьер Черномырдин начал проявлять - или так Ельцину померещилось - президенстские амбиции, царь его в марте 98-го уволил и назначил вместо него совсем уже молоденького Сергея Кириенко, "киндер-сюрприз", как тотчас окрестили его в прессе (Путина царь уже краем глаза тоже приметил и поставил в июле 98-го в обход многих заслуженных генералов во главе ФСБ). Неопытный Кириенко, конечно, не смог совладать с откровенной враждебностью Думы (а "думский курс, - таково было заключение Гайдара, - был вполне очевидно направлен на развал финансовой стабильности") и кончился весь этот молодежный эксперимент августовским дефолтом.
Призванного обратно Черномырдина Дума, как мы помним, не приняла, роспуска не испугалась, страна бурлила (помимо всего прочего, в связи с событиями в Косово начиналась тогда в России первая в постсоветское время "патриотическая истерия", о которой глава семнадцатая), и пришлось призвать "красное" правительство Примакова. Чем это кончилось, мы уже знаем.
Чего мы еще не знаем, это что в связи с увольнением Примакова Дума вспомнила старую, подзабытую с 92-го года тактику отчаянной игры ва-банк. 15 мая 99-го, через три дня после отставки "красного" правительства, состоялось голосование по началу процедуры отрешения президента от власти (импичмент). Только на этот раз обвинений было выдвинуто целых пять: развал СССР, государственный переворот октября 93-го, чеченская война, подрыв обороноспособности страны, геноцид русского народа.
Нужно ли говорить, что последняя попытка имичмента кончилась не лучше для его организаторов, чем первая? Ни один из пунктов обвинения не собрал 300 голосов, необходимых для отрешения президента. Короче, пшиком она кончилась. Летописец реванша изобразил, впрочем, и это сокрушительное поражение как победу оппозиции. Каким образом? Оно сорвало, оказывается, "сохранение пожизненной власти Ельцина под видом "переизбрания" на третий срок или реставрации монархии под его регентством". И пишет же такое человек в 2007 (!) году, УЖЕ ЗНАЯ, что несколько месяцев спустя после провала импичмента ушел Ельцин досрочно, отказавшись досидеть у власти до окончания даже ВТОРОГО своего срока. Поистине "треснувшее зеркало"…
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/6685443.html
Интерес к фигуре Путина понятен. Наряду с Горбачевым и Ельциным он один из трех ключевых персонажей, определивших судьбу Росcии в последние четверть века. А судьба эта в высшей степени загадочна: ни в одной из европейских стран бывшей советской империи не случилось за эти четверть века ничего подобного тому, что произошло в России. Разумеется, массовая демократическая мобилизация сопровождала крушение коммунизма повсюду. Но нигде, кроме Росcии, не завершилась она диктатурой.
Добавьте к этому и вторую загадку. Как Горбачев, так и Ельцин явились из партийных верхов, что не помешало обоим стать демократами. Путин пришел "из низов" - из затхлого вербовочного офиса КГБ в Дрездене - и стал диктатором. Мудрено ли поэтому, что не счесть журналистов, историков, политологов и просто свидетелей эпохи во всем мире, предложивших нам свои объяснения этих соблазнительных загадок. Большинство, конечно, заинтересовалось загадкой личностной. Есть, однако, и такие, что ищут ее разгадку в истории России.
А что бросается в глаза при взгляде на эту историю? Разве не странная ее ДВОЙСТВЕННОСТЬ? С одной стороны, вековая самодержавная диктатура и крестьянское рабство, резко отделяющие ее от Европы, с другой - бессмертное и совершенно европейское культурное созвездие XIX века. Что читают, чью музыку слушают, чьи пьесы ставят в Европе и полтора столетия спустя? Разве не стоя̀т там вровень с мировой классикой Толстой, Достоевский, Мусоргский, Чайковский, Чехов? И нельзя уже без них представить себе сегодняшнюю Европу. Что же у нас получается? Словно о двух разных странах речь.
"Парадокс Кюстина"
Это что бросается в глаза каждому. А сколько открывается тому, кто копнет глубже? Иные ведь и старика Кюстина (Empire of the Czar: A Journey Through Eternal Russia. 1837) потревожили. Особенно страшное его заключение: "Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются рабством". Не обратили, однако, внимание Кюстин - и его сегодняшние поклонники, - что наблюдал он Россию всего лишь год спустя после публикации Философического письма Чаадаева и через 12 лет после восстания декабристов, т,е. русских, посвятившие жизнь свободе своей страны. Оказывается, рядом с той "рабской" самодовольной Россией, которую столь проницательно разглядел Кюстин, жила и другая - самокритичная, европейская, о существовании которой он даже не догадывался.
Запомните, читатель, этот парадокс (назовем его "парадоксом Кюстина"), мы еще не раз будем к нему возвращаться, пытаясь выяснить, каким образом сопрягается он с загадками современной российской истории и с фигурой Путина.
Точнее всех, я думаю, интерпретировал этот парадокс один из самых замечательных эмигрантских мыслителей Владимир Вейдле. "В том-то и дело, - писал он, - что Мусоргский или Соловьев глубоко русские люди, но в такой же мере они люди Европы. Без Европы их не было бы. Но не будь их, и Европа была бы не тем, чем она стала". Удивительно ли, что естественным разрешением этого парадокса казалось Вейдле и его единомышленникам, русским европейцам, самое простое: "Задача России в том, чтобы стать частью Европы, не просто к ней примкнуть, а разделить ее судьбу"?
И действительно, если забыть на минуту, что писалось это в 1956 году, когда только что умер Сталин, но железный занавес между Россией и Европой, воздвигнутый им, казалось, навсегда остался - и впереди еще были Берлинская стена и Карибский кризис, если забыть обо всем этом, разве не было единственным разрешением "парадокса Кюстина" то, что предложил Вейдле? Что не может быть Россия великой державой вне Европы? Не в самодержавной диктатуре же и, тем более, не в "упивании рабством" ее величие.
Едва рухнула, однако, Берлинская стена - и с нею очередная, сталинская на этот раз, самодержавная империя, - как выяснилось, что далеко не всем в России очевидно разрешение "парадокса Кюстина", предложенное Вейдле. Более того, оказалось, что для многих никакого такого парадокса вообще не существует. Ибо, как это ни странно, именно в диктатуре и в рабстве и есть, по их мнению, величие России.
Вот голос этих многих (расцвеченный, конечно, соблазнительными романтическими красками): "Иосиф Сталин - плод религиозного сознания русских. Соединение земной личности с ее небесным проявлением делает эту личность непоругаемой. Икона Сталина продолжает и сегодня сиять в своей восхитительной божественной красоте". Это из речи Проханова о "мистическом сталинизме".
Понимаю, тон, как всегда у него, невыносимо выспренний, раздражает. Но если на минуту отвлечься от тона и от реалий, увидим, что, по сути, говорит-то Проханов то же самое, что два столетия назад - Карамзин. Пусть имел в виду Карамзин совсем других царей, пусть для такого кровавого пятна, как родоначальник русского самодержавия и в этом смысле предшественник Сталина Иван IV, умел он найти подходящие слова: все-таки был он, говоря словами Вейдле, "человек Европы", но смысл, СМЫСЛ его речей был тот же - прохановский. Судите сами: "Самодержавие основало и воскресило Россию, с переменою государственного устава она гибла и должна погибнуть... Самодержавие есть Палладиум России. Целость его необходима для ее счастья".
Вот в этом противоположении двух фундаментальных российских нарративов (не избегнуть мне на этот раз чужого слова, очень уж по-карамзински звучит его русский эквивалент "повествование") - в признании или в отрицании "парадокса Кюстина" - только и возможно, думаю, понимание истории. Никто не сказал этого строже и проще перед лицом Карамзина, чем Пушкин: "Итак, вы рабство предпочитаете свободе".
Как бы то ни было, два эти предложения, два полюса - Вейдле и Карамзина - между которыми мечется в цивилизационной своей нестабильности Россия, и есть для меня, как уже знает читатель, главный критерий, с точки зрения которого оцениваю я все, что пишут и говорят о России и Путине.
Пусть и следа не осталось от сталинского железного занавеса, пусть нового Карибского кризиса и на горизонте не видно, но в том, что я читаю сегодня, о "парадоксе Кюстина" по-прежнему никто не вспоминает. Словно забыли, что не было еще ни одной диктатуры в России, которая не сопровождалась бы оттепелью (или перестройкой). И не так уж, возможно, далек час, когда придется миру иметь дело с другой Россией, с Россией Вейдле. Как станет он строить отношения с ней? Неужто так же, как с недавно миновавшей, горбачевской? Измельчали мы так и не по зубам нам больше великие вопросы? Вот лишь несколько современных примеров.
Краткий обзор
Вот Карен Давиша, американский политолог, посвятившая изучению России всю жизнь (Кaren Davisha. Putin's Kleptocracy. Who Owns Russia. 2014). Она тоже в итоге склоняется к мнению Кюстина: не дано России избавиться от произвола власти, от рабства. В частности, впрочем, исходит она из того, что КГБ играл значительную роль в частном бизнесе еще задолго до коллапса СССР. Еще важнее, что вывез КГБ, она утверждает, "в оффшоры деньги партии, искалечив таким образом режим Горбачева". Здесь, по ее мнению, корни гебешной клептократии, т.е. тотального разграбления страны "ПОД ПРЕДЛОГОМ (выделено мной, - А.Я.) восстановления величия России". И потому, заключает она, Путин "не более чем вор".
Этому, правда, противоречит утверждение путиниста-расстриги Г.О.Павловского, которое она цитирует, что "Путин принадлежит к очень распространенной, но политически невидимой группе, которая с конца 1980-х ищет возможность реванша в связи с распадом Советского Союза". Давиша не верит. И, похоже, зря. Да, Павловский ошибается по поводу "невидимости" группы реванша, в конце концов группа эта устроила в августе 1991-го очень даже видимый путч против Горбачева, и Путин (тогда еще при Собчаке) не мог быть даже в числе сочувствующих. Но Павловский не ошибается насчет "распространенности" реваншистских идей в России. И, состоя в стратегах раннего Путина, он вполне мог наблюдать зарождение в нем этих идей, которые со временем могли стать и определяющими.
Но Давиша уже заряжена на свою "клептократическую" гипотезу. И потому заключает, что "Путин и его окружение С САМОГО НАЧАЛА (выделено мной, - А.Я.) строили авторитарный режим, дающий им возможность безнаказанно грабить страну", а "восстановление величия" - это всего лишь, как мы уже слышали, предлог, обеспечивающий поддержку националистически настроенной общественности и масс. Короче, скорее бандитская шайка, чем идейная группа. Мне эта гипотеза кажется несколько наивной для такой советологической "волчицы".
Наша соотечественница Маша Гессен (The Man Without a Face. 2012) не так наивна, конечно. Но она тоже думает, что Путин обыкновенный жлоб, человек без лица, случайно попавший на вершину власти в хаосе крушения СССР. И группа его объединена лишь "неконтролируемой жадностью", которую она называет pleonexia, перечисляя 20 официальных резиденций, 58 самолетов, 4 яхты и часы за 700 тыс. долларов.
Много ли вы видели, однако, читатель, случайных людей, сумевших стать "национальными лидерами" великой державы и удержаться на ее вершине полтора десятилетия?
Куда сложнее потрет Путина, нарисованный моей старой знакомой Фионой Хилл в соавторстве с Клиффордом Гэдди (Fiona Hill and Klifford Gaddy. Mr.Putin: Operative in the Kremlin. 2013). У них Путин постоянно снует между шестью (!) собственными ипостасями: Государственник, Человек Истории (в смысле преклоняющийся перед государственными людьми царских времен), Выживатель (Survivalist), Аутсайдер (в смысле не москвич, не аппаратчик, даже не типичный офицер КГБ), Сторонник свободного рынка и Оперативник (добивающийся преданности посредством манипуляций, подкупа и шантажа). Неясным остается лишь, как из всей этой этой смеси получается диктатор.
На другом, апологетическом, полюсе голосов тоже хватает. Вот Николай Леонов, бывший главный аналитик КГБ, которого цитирует та же Давиша. Этот, невольно подтверждая догадку Павловского, считает Путина главой "ордена патриотов и сторонников сильного государства, основанного на вековой традиции и рекрутированного историей для возрождения великой державы". Но вяжется ли эта великодержавная риторика с той же клептократией? Великая клептократическая держава, звучит странновато, не правда ли? Особенно в сочетании с "рыцарским орденом, рекрутированным историей".
Не так патетически, но более реалистично вспоминает Путина бывший глава Петросовета Александр Беляев, которого цитирует журналист Бен Джуда (Ben Judah. Fragile Empire: How Russia Fell In and Out of Love With Vladimir Putin. 2013): "Путин был экспертом в обретении друзей и был лоялен друзьям. Он блестящий знаток человеческой натуры и очень хорош в тактике".
Сам Джуда так суммирует смысл своей книги: "Что привело Путина к власти и позволило ему сохранить ее, это способность контролировать вечный российский кошмар тотального коллапса". Другими словами, Путин - циник, ловко эксплуатирующий страхи соотечественников. Означает ли в этом случае заголовок книги, что Путин утратил эту ключевую "способность контролировать" страну (fell out of love)? Автор склоняется к тому, что да, означает. Пока что российская реальность не подтверждает его оптимизм.
Но все это, да простят меня уважаемые авторы, ни на йоту не приближает нас к объяснению того, что произошло с Россией за полтора путинских десятилетия. В самом деле Россия пережила за эти годы коренное изменение самого вектора своего развития - от состояния, близкого к интеграции с Европой, сопровождавшегося каскадом реформ и замечательно быстрым ростом экономики (с 196 млрд долларов ВВП в 1999 году до 2,1 трлн в 2013-м), до конфронтации с Европой, сопровождающейся стагнацией и негативным ростом. И все это время диктатор оставался "вором", как думает Давиша, или "жлобом", как думает Гессен? Как же в этом случае объяснить всю эту динамику, всю загадочную трансформацию, пережитую за это время страной, которую он возглавляет?
Скажут: Путин здесь не при чем, это все цены на нефть. Но ведь опять не получается. В первый президентский срок Путина, когда сближение с Европой было максимальным, нефть продавалась в среднем по 35 долларов за баррель, но темпы роста экономики были стремительными, во второй срок, когда сближение забуксовало, цены в среднем стояли на отметке 65 долларов, но рост экономики замедлился, а в недавние годы, когда отношения совсем испортились, и цены на нефть превысили 100 долларов за баррель, экономика впала в стагнацию. Так от чего зависят успехи России - от цен на нефть или от степени ее сближения с Европой? Стоило нам ввести в уравнение еще одну переменную - и картина переменилась. Выходит, что от сближения с Европой зависит не только культурное величие России, но и элементарная эффективность ее экономики?
Проблема одиночества
Боюсь, ускользает Путин от упрощающих определений вроде "вора" или "жлоба", есть у него идейная подоплека, способная, причем, к эволюции, и человек он скорее сложносочиненный, как предположили Хилл и Гэдди (хотя и снует он совсем не между теми микрокомпонентами, которые они ему приписали, но между теми же двумя макроблоками, между которыми на протяжении столетий колеблется его сложносочиненная страна). В сегодняшней реальности называются эти блоки: "Российская Федерация как часть Европы" и "Российская Империя, в одиночестве бороздящая просторы мировой политики" (как бороздили их еще в первой половине ХХ века Британская, Французская, Бельгийская, Голландская или Португальская империи).
Что-то случилось, однако, во второй половине века: вековые европейские империи вдруг стали выглядеть анахронизмом. И дело не только в том, что все эти империи так или иначе распались. Важнее, что, едва избавившись от своих империй, все эти страны, кроме России, словно и впрямь услышав грозное предостережение Чаадаева об опасности ОДИНОЧЕСТВА "в мировом потоке", избавились от одиночества, объединившись. Не услышала это предостережение одна Россия, которой, собственно, и завещал его (какая ирония!) Чаадаев. С этим, похоже, и связана действительная проблема Путина.
"Две души в душе одной"
Как знает читатель, знакомый с логикой этой книги, я не первый и даже не десятый, кто говорит о ДВОЙСТВЕННОСТИ России. Вся философская и политическая мысль России XIX-го, самого плодотворного в русской истории века, была, по сути, посвящена обсуждению этой проблематики. Я лишь дал этой двойственности имя "Испорченная Европа". Здесь не место говорить о происхождении этой "порчи": мы с читателем подробно выяснили его еще в трилогии "Россия и Европа, 1462-1921", затронули и в первой книге "Русской идеи". Здесь, в преддверии ее последней, четвертой книги, посвященной ее истории в годы правления Путина, примем эту двойственность как данность. Тем более, что именно нам выпало на долю несчастье - или привилегия - наблюдать ее проявление собственными глазами.
Краткий обзор новейшей западной литературы о Путине, с которого я начал эту главу, свидетельствует, мне кажется, об одном: мало кто на Западе - да и в России - сегодня понимает, что имеет дело, по сути, с ДВУМЯ противостоящими друг другу Россиями. И что писать о Путине, не отдавая себе отчета в том, какую именно из этих двух он представляет, беспредметно. Да, для сиюминутного анализа это, быть может, не так и существенно, но для будущего России - и мира, для оттепели, которая неминуемо наступит, как всегда наступала она в русской истории после каждой диктатуры, это первостепенно важно.
Европейская Россия сокрушила советскую империю, евразийская пытается ее воссоздать (насколько это в современном мире возможно). Исключительная мощь имперского реваншизма объясняет загадочность поведения России в посткоммунистическом мире (ни в одной из распавшихся во второй половине европейских империй ничего сопоставимого не было). Какую из этих двух Россий представляет Путин и до какой степени представляет - вот в чем, повторяю, на самом деле вопрос. К сожалению, никому из упомянутых авторов он в голову не пришел.
"Невводилы победили"
Так назвал свою недавнюю статью один из ярчайших идеологов евразийской России Александр Дугин. "Невводилы" - это на его языке противники открытого ввода российских войск в Украину, предатели его имперской мечты, "шестая колонна", окружающая Путина (хотя временами кажется, что относит он к ней и самого Путина). Во всяком случае, один пассаж не оставляет в этом сомнений. "Те, кто нами правит, - пишет Дугин, - нас ненавидят и боятся. Это факт". В результате их нерешительности и страха "Украина перешла в лагерь врагов, блокировав саму возможность нашего имперского возрождения. Россия оказалась в капкане". Но само интересное дальше. "Тем самым, - продолжает Дугин, - Россия так и не ответила на вопрос "Тварь я дрожащая или право имею".
Эта отсылка к "Преступлению и наказанию" Достоевского как лучом света осветила переживания Дугина и самого Путина. И расхождение между ними тоже. В одной из глав этой книги я заметил мимоходом, что описал этих персонажей, быть может, еще Федор Михайлович. Дугин подтвердил. Да, они понимают, подобно Раскольникову, что, вторгаясь в Украину и аннексируя Крым, они совершают злодеяние. Но наполеоновский комплекс вынуждает их его совершить. Разница лишь в том, что Дугин уверен: Россия (в силу своего мессианского предназначения) "право" на преступление имеет, а Путин - не уверен. Во всяком случае, чувствует, что есть порог, созданный Горбачевым и Ельциным, "его же не прейдеши". В его случае порог этот - "холодная война" с Западом, отмененная его предшественниками. Дугин-то спит и видит ее возобновление, он и перед ядерной войной не остановился бы (см. Приложение "Янов vs Дугин. Диалог о будущем России"). А для Путина остатки лояльности к предшественнику, которому он обязан своим фантастическим карьерным взлетом, оказывается, непреодолимы.
И это возвращает нас к Ельцину, к началу путинского взлета на вершину, к временам, когда был он к ним лишь "на дальних подступах" и судьба его полностью зависела от воли царя Бориса. И царь был милостив к нему. К этому мы сейчас и перейдем (оставив дальнейшее развитие темы Дугин vs Путин четвертой книге "Русской идеи").
Первый звонок
Впервые мысль о наследнике "для сохранения преемственности курса и власти" пришла в голову Ельцину, по-видимому, еще в середине его первого срока. Известно, во всяком случае, его восклицание: "Я нашел себе преемника!" летом 1994 года, во время посещения Нижнего Новгорода после знакомства с его молодым - и образцовым - мэром.
Ничего удивительного. 34-летний богатырь, кудрявый красавец, любимец города, мэр этот тотчас покорил царское сердце. Тем более, что город был трудный - "закрытый" при советской власти, напичканный военными заводами. Для убежденного демократа справиться с таким городом, да еще с рейтингом 70%, было в то время событием поистине экстраординарным. Короче, вопрос о "наследнике" был решен в ту же минуту. Звали наследника Борис Немцов.
Во всяком случае, Ельцин взял Немцова с собой в Америку, где без колебаний рекомендовал его Клинтону как своего преемника. Вскоре то же самое повторилось в Германии, где он был представлен в этом качестве канцлеру Колю. Не менее, однако, важно то, что с момента своего знакомства с Немцовым Ельцин твердо решил, что наследовать ему будет человек, как он, - демократ. Пусть не обязательно Немцов, царское сердце переменчиво, но непременно молодой. Мужчинам в возрасте путь в это сердце был заказан, как еще предстояло узнать и командарму Лебедю с его "брутальной харизмой", и мэру Москвы Лужкову с кепкой, прикрывавшей безнадежную лысину, и фавориту трудящихся масс "дедушке" Примакову.
Так или иначе, Немцов выпал из тележки, едва он открыто пошел против царской воли. В начале 96-го, когда Ельцин не был еще готов к замирению в Чечне, а бунт демократов в Президентском совете достиг точки кипения (многие из них, как мы помним, покинули совет), Немцов самовольно собрал у себя в Нижнем Новгороде миллион подписей за мир и доставил мешки с подписными листами к Спасским воротам Кремля. Это был своего рода перформанс. Столь демонстративной нелояльности Ельцин "наследнику" не простил. Впрочем, он не был злопамятен, и после выборов (и прекращения войны в Чечне) приложил много сил, чтобы соблазнить Немцова должностью вице-премьера в правительстве, даже дочь свою Татьяну послал в Нижний его уговаривать, но из числа преемников его исключил.
Опять импичмент?
Предубеждение против людей в возрасте у Ельцина, однако, осталось. И когда старый верный премьер Черномырдин начал проявлять - или так Ельцину померещилось - президенстские амбиции, царь его в марте 98-го уволил и назначил вместо него совсем уже молоденького Сергея Кириенко, "киндер-сюрприз", как тотчас окрестили его в прессе (Путина царь уже краем глаза тоже приметил и поставил в июле 98-го в обход многих заслуженных генералов во главе ФСБ). Неопытный Кириенко, конечно, не смог совладать с откровенной враждебностью Думы (а "думский курс, - таково было заключение Гайдара, - был вполне очевидно направлен на развал финансовой стабильности") и кончился весь этот молодежный эксперимент августовским дефолтом.
Призванного обратно Черномырдина Дума, как мы помним, не приняла, роспуска не испугалась, страна бурлила (помимо всего прочего, в связи с событиями в Косово начиналась тогда в России первая в постсоветское время "патриотическая истерия", о которой глава семнадцатая), и пришлось призвать "красное" правительство Примакова. Чем это кончилось, мы уже знаем.
Чего мы еще не знаем, это что в связи с увольнением Примакова Дума вспомнила старую, подзабытую с 92-го года тактику отчаянной игры ва-банк. 15 мая 99-го, через три дня после отставки "красного" правительства, состоялось голосование по началу процедуры отрешения президента от власти (импичмент). Только на этот раз обвинений было выдвинуто целых пять: развал СССР, государственный переворот октября 93-го, чеченская война, подрыв обороноспособности страны, геноцид русского народа.
Нужно ли говорить, что последняя попытка имичмента кончилась не лучше для его организаторов, чем первая? Ни один из пунктов обвинения не собрал 300 голосов, необходимых для отрешения президента. Короче, пшиком она кончилась. Летописец реванша изобразил, впрочем, и это сокрушительное поражение как победу оппозиции. Каким образом? Оно сорвало, оказывается, "сохранение пожизненной власти Ельцина под видом "переизбрания" на третий срок или реставрации монархии под его регентством". И пишет же такое человек в 2007 (!) году, УЖЕ ЗНАЯ, что несколько месяцев спустя после провала импичмента ушел Ельцин досрочно, отказавшись досидеть у власти до окончания даже ВТОРОГО своего срока. Поистине "треснувшее зеркало"…
Окончание:
http://loxovo.livejournal.com/6685443.html