С.Эйзенштейн. Десять лет назад || «Литература и искусство» 1 мая 1942 года
Май.
Зелень.
Солнце.
Тепло.
Радость и свет ежегодно несет нам Первое мая. Как и всегда, и в нынешний год сошли снега, растаяли льды, вздыхает согретая земля.
Но земля изранена и истерзана. Глубокими бороздами легли по ней щели, окопы, противотанковые ямы. Открытыми язвами зияют на ней взорванные блиндажи и доты. Пустыми глазницами окон глядит она в небо, развалинами разрушенных городов. Глубокими занозами врезались в ее тело осколки снарядов и бомб, заглохшие танки и разорвавшиеся мины.
Оскверненная трупами врагов, но омытая и напоенная священной кровью наших павших бойцов, скинула земля с себя зимний покров и в этом году.
Истерзанные и измученные люди во всех концах Европы, во всех концах неохватных просторов Тихого океана простирают свои руки к свету и солнцу.
Со всех концов мира шлют они проклятия тому и тем, кто низверг на наше время ужасы крови, насилия, бесчеловечной жестокости, равных которым не знает история, не знает человечество.
* * *
Первое мая.
Кто не знает ослепительную радость этого дня на широких просторах нашей страны. Радость, сливающую алый цвет знамен с золотым сверканием солнца.
Но сегодня вспоминается другое 1 мая. Оно отделено от меня ровно десятью годами, но стоит передо мной, как живое.
Тоже солнце.
Тоже весна.
Но солнце пустое, весьма неприветливое. Улицы пустые.
Глаза людей опущенные. Эмоции затаенные. Приглушенные голоса. Холодные уличные плиты, пустой асфальт.
Германия 1932 года.
Первомайский день в стране, которой десять лет спустя суждено было стать средоточием проклятий всего мира.
Это был год первых побед гитлеризма.
Из душных пивных, грязных кабаков, публичных домов, где набиралась и набухала эта отрава, она впервые нагло и заносчиво выплеснулась на улицы, на бульвары, на площади, развесилась своими знаменами по продажным окнам, высунулась своими флажками с купленных подоконников.
За право поместить в окне флажок с гитлеровской эмблемой 1 мая 1932 года платили десятки марок его владельцам.
Безразличным владельцам окон и не снилось, что год спустя им будут платить дубиной по голове, если они посмеют недостаточно поспешно убрать свои герани с подоконников, чтобы уступить место гитлеровским знаменам. И в них есть красный цвет, но здесь красное кажется красным всегда от пощечины белого круга со свастикой, вляпанного в это полотнище.
В этом году был бешеный ажиотаж на окна. Гитлеровцы тратили горы пропагандистского золота за возможность заполнить собой первомайские окна Германии.
Проституты идей человечности, они невольно поступали и в этом согласно методам своей профессии.
Окна Германии! Окна Берлина!
И помню прогулки по Фридрихштрассе.
Путешественнику несвойственно ходить, задрав голову, по улицам проезжаемых им городов. Он глядит на витрины, на встречных людей, на «траффик», на автомобили, автобусы, на людские потоки.
Но в этот день я хожу, задрав голову не от заносчивости, а от любопытства.
Мне это посоветовал разбитной немец-журналист, который весело шагает со мной рядом, взявшись показать мне тот Берлин, которого обычно не видят иностранцы.
Я гляжу выше витрин: я обвожу глазами бельэтажи.
Чистенькие. Элегантные, скромные или нарядные, - они выдаются выступами своих эркеров, интригуют полуспущенной шторой, полуприподнятыми жалюзями.
Но дело не в прикрытых жалюзях и шторах.
Дело в том, что скрывается полуприкрыто за этими шторами и жалюзями.
В одном окне белокурая Гретхен.
Правда, не в золотых кольцах, а в стриженом бубенкопфе, еще не вышедшем из моды.
И рядов в окне еще Гретхен…
И в третьем - тоже.
В четвертом, пятом, шестом, двадцать пятом, - короче говоря, по всему поясу бельэтажных окон сидят сплошные ряды Амальхен, Лизхен, Гретхен.
Белокурые. Рыжие. Брюнетки. Шатенки. Водородные блондинки.
И не только по Фридрихштрассе, но и по поперечным - по Иегерштрассе, по Кохштрассе, по бесчисленным боковым улицам, окружающим мощное здание издательства «Улльштейн», наводнившего умы миллионов людей страницами сотен газет и тысяч изданий, полных макулатуры, столь же бесстыжих, сколь великолепна типографская отделка их внешнего вида.
Недоуменно поворачиваюсь к моему спутнику: что значит этот многотысячный парад немецких девушек по гирляндам бельэтажей центра Берлина?
- Остановите свой взгляд на некоторое время на какой-либо из них и всмотритесь попристальнее.
Останавливаюсь. Всматриваюсь.
И загадка разрешается сама собой.
Ручка, подпиравшая розовую щечку Гретхен №1001, отделяется от щечки. От ручки отделяется пальчик, и привычным профессиональным движением пальчик зазывает заглядевшегося прохожего «вкусить от чар» подмигивающей вам «жрицы любви».
И это не в темных сумерках каких-либо «вокзальных» улиц, а в сияющий полдень, в разгар делового дня, в залитом солнцем центре Берлина.
Мой спутник заливается, хохочет и радуется немецкой изобретательности.
Такая «система» не затрудняет движения пешеходов по панели.
И, кроме того… дает известный прирост доходов столице, квартирохозяевам, сдающим свои окна («койки») в наем, несмотря на то, что двери их квартир украшены не фонарем соответствующего цвета, а табличками докторов, адвокатов, дипломированных инженеров или преподавателей игры на виолончели.
И так, за ничтожно редкими исключениями, по всему деловому (до чего же деловому!) центру города Берлина.
Теперь нас уже не удивляет продажа немецких окон в тот памятный день 1 мая. Какая разница?
Разве что свастика не умеет скалиться в зазывную улыбку или манить к себе движением одной из своих четырех разгоряченных задних ног.
Тяжелыми складками висят из купленных окон продажные знамена гитлеризма.
Свинцовая тишина на улицах.
Растерянные люди в под’ездах.
На углах крикливый визг гитлеровских агитаторов.
Пройдут десять лет. Наступит 1942 год.
Свинцовая тишина озадаченных людей разрядится свинцовым ураганом по мирным обитателям Европы.
Согнанные стада, насильно обращенные в убийц, растерянные люди дикой ордой разрушения пройдут по странам Европы.
В это время исступленным воплем в подчиненные ему радиорупора кровавый маниак Гитлер будет звать к новым убийствам, новым насилиям, к новому безудержному кровопролитию.
Но подобно тому, как ко дню 1 мая земля выходит из оков зимы, и обнаженные ветви покрываются юной зеленью, так сойдет и кровавый кошмар гитлеризма, опрокинутый и раздавленный об’единенными усилиями всего лучшего, что есть на свете.
Раны земли зарубцуются. Психологические травмы пройдут. Останется в памяти великий героизм советских народов и Красной Армии.
И подобно тому, как, стоя 1 мая в лучах весеннего солнца, трудно себе вообразить, что на этом же месте когда-то зимой дрожал от холода, так будет казаться страшным кошмаром и неправдоподобным сном перевернутая страница истории - разбухшая, гнойная сила гитлеризма, тогда, когда, победив эту силу, мы снова будем строить и дальше светлое будущее для всех народов мира.
Знамением этого сегодня сверкает перед нами 1 мая 1942 года - года величайшей борьбы и величайших подвигов человечества. || Сергей Эйзенштейн.
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
РАБОТНИКИ ЦИРКОВ - КРАСНОЙ АРМИИ
За последние полгода цирки страны провели большую работу по обслуживанию Красной Армии. Артисты цирков выступали на призывных пунктах, в частях армии, в госпиталях, выезжали бригадами на фронт. За 6 месяцев городские и передвижные цирки дали для бойцов, командиров и политработников Красной Армии 1.273 выездных концерта.
В порядке шефства в свои выходные дни артисты В.Дуров. Б.Эдер, Э.Ренард-Кио, И. и А.Буслаевы и др. устраивали особые внеплановые представления, сбор с которых отчислялся в фонд обороны страны и на подарки бойцам. Таким путем уже собрано около 400 тысяч рублей.
+ + + + + + + + +
Источник: « Литература и искусство» №18, 1 мая 1942 года
# Г.Манн. Страницы из дневника || «Литература и искусство» №17, 25 апреля 1942 года
# В.Ширер. Дневник американского корреспондента || «Литература и искусство» №5, 30 января 1943 года