Молчание || «Известия» 23 апреля 1943 года
РАССКАЗ
Так и жил Карпо с одной рукою. Молча, терпеливо жил, слова зря не ронял, думы затаивал.
Лет двадцать тому назад кто-то назвал Карпа безруким. Приклеилась к нему эта кличка. Но к одной руке Карпо никак не мог привыкнуть. Делать левой он почти ничего не мог, да и не пытался научиться. Правую в больнице так начисто, до самого плеча, отняли, словно бы там сроду её и не было.
Чуть не каждый вечер оборачивался для Карпа глухою ночью. Раздеваясь наедине в пустой своей хате, Карпо каждый раз с печальным любопытством разглядывал то место на плече, где должна была быть рука. Теперь там розовела туго натянутая тонкая кожа с кровавым рубцом посередине. Бессильный гнев заливал сердце. Если б хоть на войне, с пользой, геройски потерять руку. А так…
И вспоминалось, как был он с рукою, каким был весёлым, задиристым парнем семнадцати лет. Про это давно уже все забыли. Забыли и про то, как остался Карпо без правой руки. Да и к чему помнить? Своя беда забывается, а чужая… Столько лет прошло, как упомнишь! И свидетелей не осталось, - которые умерли, иные ушли из села.
А Карпо, как осмотрит рубец у плеча, запрячется под рядно, так и видит, - встаёт перед закрытыми глазами всё, что было, точно вчера случилось…
…И вот приходит немец. Офицер немецкий. Высокий, немолодой уже, толстомордый.
…Народ стоял перед офицером, окружённым солдатами со всех сторон. Немцы требовали к завтрашнему дню сдать столько всякого добра, сколько село не накопило бы и за год. Это было 19 июня 1918 года. Люди, перебивая друг друга, кричали, что они не могут принести столько добра.
Начался шум. Карпо стоял впереди всех и громко, раздельно крикнул в лицо офицеру, что пусть он не шибко пугает, что они не из пугливых. Людям с голоду помирать, что ли?
Голое, как колено, лицо офицера вдруг налилось кровью. Он сделал два шага и выстрелил в Карпа из револьвера. Карпо шарахнулся в сторону, и пуля попала не в грудь, а в правую руку - у самого плеча.
Карпо потерял сознание.
Вернулся он из больницы совсем другим, точно вместе с рукой отняли у него беспечальную и озорную юность.
Весёлый запевала и шутник, хитрый на выдумки, неутомимый в плясе, Карпо притих. Всё думалось ему, какой из него теперь человек? Хотел повеситься, да не решился - страшно. Ушёл из дому искать офицера: обошёл за лето и осень всю Украину, но офицера не нашёл. Не посчастливилось парню: за три дня до его выхода из больницы офицер сам выехал из села.
Молчаливо жил Карпо. Девчат стыдился. Убожества своего стыдился. А потом и поздно стало о девчатах думать.
Ехать из села никуда не хотел. Ушёл в пастухи и даже в колхозе ни за что не соглашался перейти на другую работу. Сколько ему ни говорили, он покачает головой и молча уйдёт. Карпа больше не трогали, потому что пастух из него был, правда, незаменимый.
А тут война пришла. Она примчалась в село, как ураган. Всё заполнила война, все минуты, дни, месяцы.
Может, никому на селе так не в’елась в сердце ненависть к немцу, как Карпу. Он с завистью провожал на войну молодёжь, а сам не спал ночами. С этого времени он стал ещё молчаливее, ещё замкнутее.
Когда колхоз неожиданно поспешно собрался уходить на восток и люди, встревоженные неизвестностью далёких дорог, целовали родимую землю, Карпо никуда не пошёл. Он не выходил из своей одинокой хаты и сказал только председателю колхоза:
- Моя однорукая доля велит мне остаться. Не хочу быть вам обузой. Куда я это понесу? - вяло махнул он рукой.
Председатель колхоза ничего не сказал, на разговоры не было времени.
Схоронился Карпо в хате и не вышел даже людей проводить. Много дней не выходил на улицу. Скотины в селе почти совсем не осталось, и пастух был без дела. Карпа одолела такая тоска, что он ушёл в луга и там скитался, лежал на своих излюбленных местах - голодный, худой. Потом возвращался домой, молча ложился спать, но заснуть не мог. Он ждал немцев, а они долго не шли.
Однажды поздним утром вышел Карпо на безлюдную улицу села. Солнце стояло против него совсем низко и ласково пригревало. Но это не радовало Карпа. Он забеспокоился, когда увидел немцев в военном обмундировании, которые приказали всем оставшимся в селе явиться в школу.
Карпо подошёл к школе и молча стал в небольшой кучке селян. На крыльцо вышел седой немец, красноликий, высокий, в очках. Он прихрамывал на левую ногу и опирался на толстую палку. Немец спокойно оглядел толпу. Он стоял и молчал. Под носом топорщились белые усы.
Вдруг Карпо, пошатываясь и натыкаясь на людей, как слепой, двинулся к крыльцу. Все зашевелились и расступились перед ним, потом стали толкать друг друга. Таким взволнованным никто никогда ещё не видел Карпа. Он шёл вперёд, не спуская упорного, острого взгляда с немца.
Когда немец что-то сурово крикнул, Карпо остановился близко у крыльца и засмеялся. Толпа отпрянула назад, потому что впервые, за многие десятки лет, Карпо смеялся. Этот смех казался людям страшным.
- Чего тебе нужно? - ломаной, но понятной речью спросил немец, вытянув из кобуры блестящий револьвер.
Карпо низко, почтительно, даже подобострастно поклонился:
- Я, пане, вас давно ждал, а вас, пане, всё не было. Насилу дождался. Не могу и передать вам, пане, до чего я радуюсь. Добро пожаловать, пане, будьте здорове́ньки, - сказал Карпо с лицом, освещённым сладкой улыбкой.
Услыхав такие речи, люди гадливо отвернулись от Карпа. А он ещё раз поклонился и ещё раз повторил:
- Добро пожаловать, пане, будьте здорове́ньки.
Немец опустил руку с револьвером и, оглядев Карпа с ног до головы, проговорил:
- Спасибо. Будем порядки наводить. А тебя как звать?
- Карпо безрукий, пане, - ответил с несвойственной ему поспешностью и предупредительностью Карпо.
- А ты, Карпо, будешь мне помогать? Вы должны его слушаться, запомнили? - крикнул немец на селян. - Сегодня начинаем молотить. На работу идут все.
С этого дня изменился Карпо. Он не отходил от немца, не спускал с него глаз. Он охранял и берёг немца лучше самого верного пса.
Даже по ночам Карпо боялся покидать Вильгельма Мейснера. Он брал свою одежонку и спал под открытым небом на земле, под окнами немца. Никто не подозревал, что Карпо не спит. Он не сводил глаз с окна. Он прислушивался к шагам в комнате, к голосам, к разговору.
Наконец, и сам немец привык к услужливому калеке. Утром, выходя из школы, Вильгельм Мейснер ждал, когда к нему подойдёт Карпо и скажет своё: «С добрым утром, пан Мейснер. Как Вам почивалось?» Тогда немец успокаивался, потому что все люди в селе, за исключением Карпа, смотрели на него исподлобья и не скрывали ненависти.
Однажды Мейснер увидел, как, насвистывая какую-то песенку и изредка усмехаясь, Карпо старательно точил топор, иногда пробуя пальцем лезвие. Немец застал его врасплох за этим занятием.
- Чего ты всё усмехаешься, Карпо? - спросил Мейснер.
Не пряча усмешки, Карпо сказал, спокойно подняв чистые, лёгкие глаза:
- Я думаю, пане Мейснер, что этим топором можно было бы убить человека. Ведь правда?
- Человека можно убить чем угодно, - засмеялся немец. - А кого ты хочешь убить, Карпо?
- Кого? Того, кто у меня руку отнял. Без руки меня оставил.
- Кто, большевик? Колхоз?
- Один здешний человек. Такая была история… Ударил и не стало руки. Вот я и думаю, что огреть бы его топором. Скажите, пане, человека не страшно убить? - наивно спросил Карпо.
- Нет, очень просто, - бац, бах и всё. И лежит.
- Ой, как здорово! Бах, бац и всё, - Карпо засмеялся раскатисто, давясь неудержимым смехом.
Разговор неожиданно оборвался. Немец вдруг сказал сурово:
- Ну, иди себе, Карпо, уходи и не приходи больше.
Карпо поклонился и покорно вышел, пожелав доброй ночи. Немец не ответил.
На другой день утром, когда Мейснер вышел во двор, Карпо уже поджидал его и, как всегда, предупредительно проговорил:
- С добрым утром, пане Мейснер. Как вам почивалось?
Немец ничего не ответил, только молча, подозрительно взглянул на Карпа. Хмуро сомкнув губы, Мейснер сделал ещё несколько шагов и, остановившись против Карпа, вдруг вырвал из кобуры револьвер. Он привычно, легко держал оружие в согнутой руке, никуда не целился и смотрел на Карпа.
Карпо почувствовал, как кровь волною схлынула у него с лица и ноги затряслись и задрожали. Холод страха, что всё потеряно, змеёй прополз по спине.
- Что с вами, пане?
- Смотри, свинья, - вдруг сказал немец и показал глазами на галку, которая беззаботно чистила клюв на крыше сарая. Грянул выстрел, и галка, затрепетав крыльями, скатилась на землю и замерла.
- Вот как я стреляю… Понимаешь? Ты…
- Понимаю.
- Если я увижу тебя здесь на расстоянии моего выстрела, с тобою будет то же самое, - показал немец на мертвую птицу. - Марш! Шнель! - Мейснер направил дуло револьвера на Карпа.
Карпо не ждал больше напоминаний. Он немного попятился, потом повернулся и изо всех сил побежал через село, к лесу.
Через несколько дней в лесу вдруг встал перед Карпом, точно из земли вырос, человек - чуженин. Похлопывает веткой о голенище и молчит.
- Ну, вот, Карпо Безрукий, давайте поговорим по душам.
- А вы кто такой будете, что хотите разговаривать со мной, да ещё по душам? - вспыхнул Карпо.
- Да вы, Карпо, не гневайтесь. Вот уже три недели, как немцы с Мейснером в село в’ехали. Народ терзают. О вас молва пошла. Мы следили за вами. Убить вас, Карпо, как изменника, не трудно. Да что-то тут не так…
- Кто вы такой?! - крикнул Карпо и покраснел.
- Я из партизанского отряда. Командир меня послал. Немцу-то этому, Мейснеру, пришло время и на тот свет дорогу показать, - спокойно сказал человек.
- Не посмеете! - испуганно крикнул Карпо. - Никто не смеет! Это мой немец - слышите? Двадцать четыре года я этого немца в этой груди носил. Не дам! Так и передайте командиру, что немец мой… Лучше не трогайте его и меня тоже. А я скоро к командиру сам приду. Так и передайте. Слышите?
- Добре, передам. Знаете, дядька Карпо, я - человек старый, сединой припорошенный, и кое-что помню… Скажите, немец Мейснер, это он? - партизан показал на правое плечо Карпа.
- Он, - доверчиво прошептал Карпо.
- Ну, Карпо, глядите, не промахнитесь. Ни пуху вам, ни пера.
Бурной непроглядной ночью, когда деревья нагибались до самых корней и глухо шумели под ударами вихря, а штыки молний вспарывали чёрные скопища туч, и подхваченный тугим ветром ливень неистовствовал в грозном смятении этой ночи, Карпо Безрукий, в молчании, оставил в школе на кровати обеспамятевшего немца Вильгельма Мейснера без обеих рук. Потом, мимоходом, он запалил свою хату, чтобы ничего не осталось за спиной, и, насквозь промокший, быстро пошёл из села, долго оглядываясь на пляшущий в тучах розовый отсвет пожара. || Александр Копыленко. Перевод с украинского.
Шведский корреспондент о героизме советских бойцов
СТОКГОЛЬМ, 22 апреля. (ТАСС). Корреспондент шведской газеты «Нюа даглигт аллеханда» Лефгрен, побывавший недавно в германских войсках на советско-финском фронте, пишет, что немецкие солдаты и офицеры «жалуются» на невиданную стойкость и упорство противника. По их признанию, советские бойцы и командиры, даже раненые, сражаются до последнего патрона и последнего вздоха. Один командир, захваченный немцами в плен, упорно отказывался отвечать на вопросы допрашивавших его офицеров. Тогда немцы начали применять пытки. Однако им не удалось вырвать у пленного ни одного слова. Во время допроса он покончил самоубийством, ударившись головой о скалу, перед которой стоял.
+ + + + + + + + +
Источник: « Известия» №95, 23 апреля 1943 года
# И.Эренбург. Немец || «Красная звезда» №240, 11 октября 1942 года
# А.Софронов. Губная гармоника || «Известия» №90, 17 апреля 1943 года