Носками к выходу
Сирены и ракеты воспринимаются как часть рутины; мыслишь и действуешь в соответствии. Быстрее всего нацепить шлепанцы, вставил ногу и можно бежать, поправляя на ходу, потому они всегда лежат прямо рядом с дверью, на пороге, носками обращены к выходу. С ребенком на руках невозможно ни наклониться, ни поправить, потому -- только шлепанцы. Я выбираю одежду на вечернюю прогулку: нет, это хорошая шелковая блузка, ее можно только в химчистку и потому, если придется ложиться на асфальт, думаю я и решительно вешаю блузку назад, нет, берем то, что менее жалко. Это прекрасные джинсы, думаю я опять, и примеряю достаточно ли они свободны, чтобы, если что, рвануть в ближайшее здание. Шлепанцы на прогулку нельзя, в них тяжело бежать на длинную дистанцию, да и лежать в них на асфальте тоже не особенно удобно -- шершавый асфальт царапает пальцы.
Я сижу за большим деревянным столом и, как обычно, читаю новости. На улице относительно многолюдно, за столиками ресторана поблизости много народа, они едят, разговаривают, пьют пиво; в воздухе то появляется то исчезает густое облако дыма с характерным запахом марихуаны. Будто обычный вечер, такой, какими были вечера еще совсем недавно, когда вдруг раздается сирена. Поначалу ее плохо слышно, люди замирают и оборачиваются, она набирает и набирает обороты, становясь невыносимо громкой и противной. Единственное убежище на всех в соседнем доме, надо забежать во внутренний двор, зайти в спрятанную среди ветвей дверь, подняться по ступенькам, повернуть налево, немного пройти и там, справа, вход в убежище, находящееся под землей. Однако все стоят в подъезде, жмутся с ноги на ногу, смотрят смущенно, словно немного стесняются собственной паники.
-- Даже не пытайся, -- машет мне рукой молодой человек, когда я пытаюсь пробраться ко входу в убежище, -- там уже даже на голове ни у кого места не осталось, -- смеется он вдруг, -- стой здесь, -- он делает пригласительный жест, предлагая мне вклиниться в небольшой свободный пятачок рядом с ним. Остальные согласно кивают, двигаются, позволяют встать туда, где, казалось, нет ни свободного сантиметра.
-- Вот заразы, -- смеется молодая девушка рядом со мной, -- в кои веки я вышла попить пива, но нет, и тут достали!
-- Да ладно тебе, -- оборачивается господин лет пятидесяти, -- через пару минут отбомбятся, пойдешь дальше пиво пить. Сегодня, -- прислушивается он к взрывам, -- больше бомбить не будут, точно тебе говорю!
Замолкает сирена, замолкают звуки взрывов, мы выходим на улицу, каждый туда, откуда его сорвала сирена. Внезапно мы больше не чужие, пятиминутное стояние плечом к плечу сделало всех практически родными.
-- Айда к нам, -- машет мне рукой молодой человек, -- с нами весело, пиво с нас, -- он прижимает руки к груди и картинно отшатывается.
-- Я бы с радостью, -- смущаюсь я, -- но не сейчас, -- машу я головой и стыжусь своего отказа, -- мне скоро домой.
Ыкл сообщает, что с ними всё в порядке, я сажусь на прежнее место и продолжаю читать новости.
-- Слушай, -- я поднимаю голову, мимо меня проходит господин владелец небольшой лавки поблизости, -- а ты что, не ходила в убежище?
-- Ходила, -- киваю я удивленно, -- уже вернулась.
-- А я не успел, -- сообщает он мне, -- я как раз кроссовки снял, чтобы отдохнуть, началась сирена, я начал надевать, но пока надел, пока зашнуровал, уже всё кончилось.
Я вспоминаю свои шлепанцы, обращенные носками к выходу и мне становится смешно.
-- Всё нормально? -- в трубке голос А., она звонит из Лондона, пересчитывается, -- ты столько времени не отвечала, что я начала волноваться!
А. рассказывает о ежедневных перекличках со своими здесь. Рассказывает о погибших друзьях, об ушедших на войну детях друзей и родственников.
-- Я всё никак не могу привыкнуть, -- усмехается она вдруг, -- что мы теперь старые, совсем старые. Мы такие старые, -- вздыхает она, -- что сегодня на войну идут наши дети и дети наших друзей. А мне всё кажется, -- продолжает задумчиво, -- что я такая молодая, что армия была практически вчера.
-- Вот, -- смеюсь я, пытаясь расслабить разговор, -- надо поздно рожать! Тогда долго кажешься себе молодой.
-- Это да, -- смеется она мне в такт, -- но не всем же быть такими, как ты!
Я сижу за большим деревянным столом на центральной улице и Лондон кажется таким далеким, словно он находится в другой вселенной.
-- Вы когда назад? -- прагматично интересуется А.
-- Собирались в декабре, -- задумчиво тяну я, -- сейчас я вообще не понимаю что будет.
-- Сейчас вы все равно никуда полететь не сможете, -- спокойно комментирует А. -- всё равно самолеты не летают.
Отчего-то именно об этом я даже не думала. Внезапное понимание, что нет самолетов, оказывается настолько удивительным, что я пару минут пытаюсь понять почему вдруг не летают самолеты. Отчего бы им не летать, собственно? Я вспоминаю только что стихшую сирену -- точно, вот поэтому и не летают. В небе, тем временем, не смолкают самолеты и вертолеты. Это другие, усмехаюсь я своим мыслям, такие в Лондон не летают.
Чадо увлеклась хлебопечением. Бегает по дому с дрожжами, готовит загадочные закваски и обещает, что из одной такой закваски получится очень, очень много хлебов, которые сумеют накормить не только нас, но весь город. Тренируется изо всех сил. Испекла две халы, тщательно заплетала вязкое тесто в косичку, заплетала и расплетала опять, пытаясь добиться идеальной формы.
-- Мама! -- сердится она на меня, когда я пытаюсь сказать, что уже и так всё прекрасно выглядит, -- это прекрасно?! Это ты называешь прекрасно?! -- она яростно расплетает тесто в очередной раз, -- должно быть ровно, как на голове, очень ровно!
Следует отметить, несмотря на то, что я не очень люблю хлеб, ее хала имеет грандиозный успех у меня в том числе. Про остальных и говорить нечего. Хлеб у нас любят все, кроме меня.
-- Ты не представляешь, что мне выдала дитя за ужином, -- звонит мне немного ошарашенная не-свекровь, -- я дала ей хлеб, сижу с ней рядом и пытаюсь разговаривать, задаю ей какой-то вопрос, уже даже не помню какой. И вдруг она смотрит на меня сердито и сообщает: оставь меня в покое, я ем хлеб, доем и отвечу на вопрос.
В середине дня воет очередная сирена, я прислушиваюсь, пытаясь понять наша она или чужая. Вой постепенно заполняет комнату -- эта точно наша. Няня хватает спящую девицу, я аккуратно извлекаю спящую дитя, шлепанцы носками ко входу, всё готово, бежим.
-- Сирена? -- равнодушно-сонно приоткрывает дитя глаза, -- опять сирена?
-- Это маленькая сирена, -- качаю ее я, -- спи, сейчас пойдем обратно.
-- А когда сирена кончится, -- бормочет дитя не раскрывая глаз, -- можно будет спать до конца?
-- Можно, -- киваю я, прислушиваясь к внешнему миру.
Мы возвращаемся домой, дитя и девица возвращаются в кровати -- всё, теперь можно спать до конца. Я подбираю разбросанные шлепанцы и ставлю их прямо, носками к выходу.
-- Сегодня у нас тихо, -- флегматично сообщает И. -- вчера да, вчера несколько раз бомбили, ну, всё как обычно, в общем, -- подытоживает спокойно, -- а сегодня пока тихо. Если и завтра будет тихо, -- продолжает задумчиво, -- может, приеду, но лучше я тебе завтра скажу.
Кажется, что до завтра целая жизнь, до завтра черт его знает что может случиться, но это же не повод не планировать что мы будем делать завтра.
Оглушительно воет очередная сирена. Ыкл хватает девицу, я бегу налегке -- дитя уехала к бабушке.
-- Мама, -- кричит чадо из туалета, -- я застряла и не могу выйти! мама, -- она начинает паниковать, -- выпустите меня отсюда!
Ыкл выпускает чадо и мы бежим; раз, два, три, четыре, у нас целых девяносто секунд, это почти целая жизнь. В убежище вбегает соседка -- босые ноги, под мышками двое сонных детей.
-- Давай одного, -- я протягиваю руки к ребенку с моей стороны, -- если он, конечно, не боится.
-- Спасибо, -- благодарно вздыхает она и передает одного мне, -- не боится, нет.
Девица восседает на руках Ыкла, к моему плечу жмется совершенно чужой и сонный ребенок.
-- Мы все спали, -- словно оправдывается она, -- я их схватила и побежала, даже обуться не успела.
Мы выходим из убежища, Ыкл идет домой, я захожу к соседке -- куда его положить? Вот прямо сюда, -- кивает соседка на расстеленный посреди гостиной диван, -- он, наверное, теперь уже не заснет, -- вздыхает она, -- но положить стоит, вдруг заснет.
Новости обновляются каждые пять минут: прямое попадание в здание в Тель Авиве, сирена в Тель Авиве, ракета, посланная из Йемена в Эйлат неудачно приземлилась в Египте, сирены в Ашдоде, полиция просит не отвечать на незнакомые звонки из-за границы, в Кремле оправдывают визит ХАМАСа в Россию и сообщают, что необходимо говорить со всеми, в центре попал в аварию мотоциклист, положение тяжелое, ждем сообщений, прогноз погоды: небольшое похолодание, возможен небольшой дождь.
Дождь! -- думаю я и бегу ставить резиновые шлепанцы носками к выходу, не хочу испортить свои прекрасные кожаные. Если дождь, то обязательно резиновые, их не жалко, они переживут.
Я сижу за большим деревянным столом и, как обычно, читаю новости. На улице относительно многолюдно, за столиками ресторана поблизости много народа, они едят, разговаривают, пьют пиво; в воздухе то появляется то исчезает густое облако дыма с характерным запахом марихуаны. Будто обычный вечер, такой, какими были вечера еще совсем недавно, когда вдруг раздается сирена. Поначалу ее плохо слышно, люди замирают и оборачиваются, она набирает и набирает обороты, становясь невыносимо громкой и противной. Единственное убежище на всех в соседнем доме, надо забежать во внутренний двор, зайти в спрятанную среди ветвей дверь, подняться по ступенькам, повернуть налево, немного пройти и там, справа, вход в убежище, находящееся под землей. Однако все стоят в подъезде, жмутся с ноги на ногу, смотрят смущенно, словно немного стесняются собственной паники.
-- Даже не пытайся, -- машет мне рукой молодой человек, когда я пытаюсь пробраться ко входу в убежище, -- там уже даже на голове ни у кого места не осталось, -- смеется он вдруг, -- стой здесь, -- он делает пригласительный жест, предлагая мне вклиниться в небольшой свободный пятачок рядом с ним. Остальные согласно кивают, двигаются, позволяют встать туда, где, казалось, нет ни свободного сантиметра.
-- Вот заразы, -- смеется молодая девушка рядом со мной, -- в кои веки я вышла попить пива, но нет, и тут достали!
-- Да ладно тебе, -- оборачивается господин лет пятидесяти, -- через пару минут отбомбятся, пойдешь дальше пиво пить. Сегодня, -- прислушивается он к взрывам, -- больше бомбить не будут, точно тебе говорю!
Замолкает сирена, замолкают звуки взрывов, мы выходим на улицу, каждый туда, откуда его сорвала сирена. Внезапно мы больше не чужие, пятиминутное стояние плечом к плечу сделало всех практически родными.
-- Айда к нам, -- машет мне рукой молодой человек, -- с нами весело, пиво с нас, -- он прижимает руки к груди и картинно отшатывается.
-- Я бы с радостью, -- смущаюсь я, -- но не сейчас, -- машу я головой и стыжусь своего отказа, -- мне скоро домой.
Ыкл сообщает, что с ними всё в порядке, я сажусь на прежнее место и продолжаю читать новости.
-- Слушай, -- я поднимаю голову, мимо меня проходит господин владелец небольшой лавки поблизости, -- а ты что, не ходила в убежище?
-- Ходила, -- киваю я удивленно, -- уже вернулась.
-- А я не успел, -- сообщает он мне, -- я как раз кроссовки снял, чтобы отдохнуть, началась сирена, я начал надевать, но пока надел, пока зашнуровал, уже всё кончилось.
Я вспоминаю свои шлепанцы, обращенные носками к выходу и мне становится смешно.
-- Всё нормально? -- в трубке голос А., она звонит из Лондона, пересчитывается, -- ты столько времени не отвечала, что я начала волноваться!
А. рассказывает о ежедневных перекличках со своими здесь. Рассказывает о погибших друзьях, об ушедших на войну детях друзей и родственников.
-- Я всё никак не могу привыкнуть, -- усмехается она вдруг, -- что мы теперь старые, совсем старые. Мы такие старые, -- вздыхает она, -- что сегодня на войну идут наши дети и дети наших друзей. А мне всё кажется, -- продолжает задумчиво, -- что я такая молодая, что армия была практически вчера.
-- Вот, -- смеюсь я, пытаясь расслабить разговор, -- надо поздно рожать! Тогда долго кажешься себе молодой.
-- Это да, -- смеется она мне в такт, -- но не всем же быть такими, как ты!
Я сижу за большим деревянным столом на центральной улице и Лондон кажется таким далеким, словно он находится в другой вселенной.
-- Вы когда назад? -- прагматично интересуется А.
-- Собирались в декабре, -- задумчиво тяну я, -- сейчас я вообще не понимаю что будет.
-- Сейчас вы все равно никуда полететь не сможете, -- спокойно комментирует А. -- всё равно самолеты не летают.
Отчего-то именно об этом я даже не думала. Внезапное понимание, что нет самолетов, оказывается настолько удивительным, что я пару минут пытаюсь понять почему вдруг не летают самолеты. Отчего бы им не летать, собственно? Я вспоминаю только что стихшую сирену -- точно, вот поэтому и не летают. В небе, тем временем, не смолкают самолеты и вертолеты. Это другие, усмехаюсь я своим мыслям, такие в Лондон не летают.
Чадо увлеклась хлебопечением. Бегает по дому с дрожжами, готовит загадочные закваски и обещает, что из одной такой закваски получится очень, очень много хлебов, которые сумеют накормить не только нас, но весь город. Тренируется изо всех сил. Испекла две халы, тщательно заплетала вязкое тесто в косичку, заплетала и расплетала опять, пытаясь добиться идеальной формы.
-- Мама! -- сердится она на меня, когда я пытаюсь сказать, что уже и так всё прекрасно выглядит, -- это прекрасно?! Это ты называешь прекрасно?! -- она яростно расплетает тесто в очередной раз, -- должно быть ровно, как на голове, очень ровно!
Следует отметить, несмотря на то, что я не очень люблю хлеб, ее хала имеет грандиозный успех у меня в том числе. Про остальных и говорить нечего. Хлеб у нас любят все, кроме меня.
-- Ты не представляешь, что мне выдала дитя за ужином, -- звонит мне немного ошарашенная не-свекровь, -- я дала ей хлеб, сижу с ней рядом и пытаюсь разговаривать, задаю ей какой-то вопрос, уже даже не помню какой. И вдруг она смотрит на меня сердито и сообщает: оставь меня в покое, я ем хлеб, доем и отвечу на вопрос.
В середине дня воет очередная сирена, я прислушиваюсь, пытаясь понять наша она или чужая. Вой постепенно заполняет комнату -- эта точно наша. Няня хватает спящую девицу, я аккуратно извлекаю спящую дитя, шлепанцы носками ко входу, всё готово, бежим.
-- Сирена? -- равнодушно-сонно приоткрывает дитя глаза, -- опять сирена?
-- Это маленькая сирена, -- качаю ее я, -- спи, сейчас пойдем обратно.
-- А когда сирена кончится, -- бормочет дитя не раскрывая глаз, -- можно будет спать до конца?
-- Можно, -- киваю я, прислушиваясь к внешнему миру.
Мы возвращаемся домой, дитя и девица возвращаются в кровати -- всё, теперь можно спать до конца. Я подбираю разбросанные шлепанцы и ставлю их прямо, носками к выходу.
-- Сегодня у нас тихо, -- флегматично сообщает И. -- вчера да, вчера несколько раз бомбили, ну, всё как обычно, в общем, -- подытоживает спокойно, -- а сегодня пока тихо. Если и завтра будет тихо, -- продолжает задумчиво, -- может, приеду, но лучше я тебе завтра скажу.
Кажется, что до завтра целая жизнь, до завтра черт его знает что может случиться, но это же не повод не планировать что мы будем делать завтра.
Оглушительно воет очередная сирена. Ыкл хватает девицу, я бегу налегке -- дитя уехала к бабушке.
-- Мама, -- кричит чадо из туалета, -- я застряла и не могу выйти! мама, -- она начинает паниковать, -- выпустите меня отсюда!
Ыкл выпускает чадо и мы бежим; раз, два, три, четыре, у нас целых девяносто секунд, это почти целая жизнь. В убежище вбегает соседка -- босые ноги, под мышками двое сонных детей.
-- Давай одного, -- я протягиваю руки к ребенку с моей стороны, -- если он, конечно, не боится.
-- Спасибо, -- благодарно вздыхает она и передает одного мне, -- не боится, нет.
Девица восседает на руках Ыкла, к моему плечу жмется совершенно чужой и сонный ребенок.
-- Мы все спали, -- словно оправдывается она, -- я их схватила и побежала, даже обуться не успела.
Мы выходим из убежища, Ыкл идет домой, я захожу к соседке -- куда его положить? Вот прямо сюда, -- кивает соседка на расстеленный посреди гостиной диван, -- он, наверное, теперь уже не заснет, -- вздыхает она, -- но положить стоит, вдруг заснет.
Новости обновляются каждые пять минут: прямое попадание в здание в Тель Авиве, сирена в Тель Авиве, ракета, посланная из Йемена в Эйлат неудачно приземлилась в Египте, сирены в Ашдоде, полиция просит не отвечать на незнакомые звонки из-за границы, в Кремле оправдывают визит ХАМАСа в Россию и сообщают, что необходимо говорить со всеми, в центре попал в аварию мотоциклист, положение тяжелое, ждем сообщений, прогноз погоды: небольшое похолодание, возможен небольшой дождь.
Дождь! -- думаю я и бегу ставить резиновые шлепанцы носками к выходу, не хочу испортить свои прекрасные кожаные. Если дождь, то обязательно резиновые, их не жалко, они переживут.