Поименно
Меня коробит дискутировать здесь, в жж, с некоторыми русскоязычными, коробит потому, что для них ценность человеческой жизни равна нулю, за исключением случая, когда это их собственная жизнь, да и в этом, честно говоря, я не до конца уверена. Такие персонажи могут запросто предположить фальсификацию наших данных о наших погибших, им не понять, что каждый наш погибший всегда оплакивается всей страной, всегда так было и всегда так будет. Наши потери никогда не исчисляются туманными цифрами отсюда и до забора. В Шестидневной войне у нас погибло ровно семьсот семьдесят девять человек, ровно две тысячи пятьсот девяносто три были ранены и ровно пятнадцать попали в плен. Их имена -- каждого погибшего, каждого -- произносят каждый год в день памяти погибших солдат. В войне Судного дня наши потери были значительно более серьезные: у нас погибло две тысячи шестьсот восемьдесят девять человек, семь тысяч двести пятьдесят один человек получили ранения, в плен попали двести девяносто четыре человека. Имя каждого погибшего, каждого, произносят вслух каждый год в день памяти погибших солдат. Мы чтим каждого поименно. В этой войне ещё не закончили опознание всех тел, еще рано, к сожалению, подводить итоги, но мы уже знаем имена тысячи четырехсот десяти погибших, знаем, что на данный момент у нас четыре тысячи восемьсот тридцать четыре раненых и двести двадцать девять заложников. В нашем мире люди не цифры, у каждого есть имя, есть родные, есть близкие, каждого мы будем вспоминать поименно в следующий день памяти -- они прибавятся к тем, кто погиб годы назад, они среди тех самых детей и внуков тех, кто погиб тогда. И каждого мы будем произносить поименно. Люди, живущие в мире, где о потерях говорят: от пятнадцати до тридцати тысяч, миллионов погибших, никогда не поймут что значит поименно знать каждого. У них жизнь ценится иначе, ценится в категории от и до. У нас нет категории от, у нас нет категории до, нет людей более важных и менее важных, перед смертью равны все -- не важно какой религии, национальности, политических пристрастий и прочего был человек, мы будем помнить его поименно.
Каждый день добавляются новые фотографии, каждый день добавляются новые имена. Я проверяю каждый день, я знаю наизусть почти все лица, знаю наизусть почти все имена, знаю наизусть почти все истории. И дело совершенно не в том, что у нас маленькая страна, но в том, что мы чтим каждую жизнь -- чтим, запоминаем и произносим снова и снова, чтобы никогда не забыть. Мы не говорим слава всем павшим, мы называем их всех по именам. И это то, что никогда не поймут те, которые пишут: можно фальсифицировать имена, подложив половину несуществующих. Они пляшут на костях не понимая этого, они выросли в парадигме, где человеческая жизнь -- мусор. Одним больше, одним меньше, подумаешь. Они выросли в парадигме, что во всем и всегда можно обмануть, в том числе в количестве погибших, в том числе, в размере горя. Они верят красивым круглым цифрам, ХАМАС является прекрасным учеником и всегда публикует красивые круглые цифры -- тысячи погибших; пять тысяч превращается в семь спустя всего полчаса. Мы четвертую неделю пытаемся опознать тела, тех погибших, имена которых всё еще не опубликовали. У нас нельзя публиковать имена до того, как сообщили родственникам. Нельзя, чтобы родные узнали о погибшем из прессы. Им приходят сообщить лично, всегда лично, приходят целой командой, включающей в себя психолога и врача на случай если станет очень плохо. И только после этого, только после того, как оповещены родные, только тогда и ни секундой раньше, имя публикуется в широком доступе. Мы ценим не только погибшего, но и его родных, понимая, что такие новости никто и никогда не должен узнавать из прессы. Мы до сих пор не закончили опознание наших тел, тогда как ХАМАС, в течение часа, сообщает о дополнительных двух тысячах убитых -- за час они сумели их посчитать, опознать и передать имена в соответствующие организации. Невероятно эффективно, невероятно. Но людям, выросшим в парадигме, где человеческая жизнь -- мусор, это не мешает. Им наплевать сколько погибших -- что у нас, что у них, в них играет азарт и первобытная жажда крови -- еще, еще, еще, ура, семь тысяч, они победили, вы изверги.
Ни одному, мыслящему подобным образом, невозможно объяснить ничего. Они не поймут. Не потому, что они глупые, но потому, что это настолько чуждо всему тому, что они впитали с молоком матери, настолько дико по сравнению с тем, к чему они привыкли, настолько невозможно потому, что так не бывает, это глупость какая-то -- по совокупности всех этих и других причин они никогда ничего из этого не поймут. Они не поймут как можно плакать по тому, кого ты никогда не знал, с кем ты никогда в жизни, скорее всего, не встретился бы, никогда -- с тем, от кого тебя отделяет всё на свете: круг общения, место жизни и ее уклад. Ты никогда с ним не встретился бы, если бы он не погиб. Одной из погибших девушек на фестивале была молодая новая репатриантка из Бразилии -- Бруна Велано. Она приехала сюда одна, у нее не было здесь родных, было несколько друзей. Она погибла и ее подруга испугалась, что не сможет собрать из знакомых достаточное количество людей для миньяна (поминального богослужения). Она вывесила объявление в фейсбуке, где попросила тех, кто сможет, кому не сложно, подъехать к месту захоронения, чтобы составить миньян. Для миньяна требуются десять взрослых мужчин, старше тринадцати лет и одного дня. Она хотела, чтобы на похоронах подруги было десять мужчин. Приехало больше десяти тысяч человек. Они оставляли машины за несколько километров от кладбища и шли пешком. Приехали пожилые, молодые и совсем юные. Приехали целые семьи, которые до этого не подозревали о существовании этой девушки. Они приехали потому, что каждый погибший ценен, каждый погибший оплакивается всеми, каждый погибший должен быть упомянут поименно. Похороны не поход в ресторан, они не ехали радоваться, они ехали скорбеть. Они ехали потому, что им было не все равно.
Другой погибший, Амер Абу Сабила, мусульманин из бедуинского поселка. Он погиб, пытаясь вывезти еврейскую семью: Одаю и Долева Свису и двух их детей трех и шести лет. Их машину расстреляли, выжили только дети, спрятанные под задним сиденьем машины. Вместе с ними погиб полицейский Смачо Шмуэль Голима. Их тела были опознаны только два дня назад, переданы родственникам и опубликованы. У нас не говорят имен выживших, у нас не показывают ужасы, у нас не принято хвастаться ужасными кадрами или приводить их для того, чтобы вызвать сочувствие. У нас не принято хвастаться погибшими, их принято чтить молча, неподвижно стоя пока звучит сирена памяти. В этот момент в стране замирает всё. Все машины останавливаются, выходят все водители, склоняют голову и стоят, слушая сирену и чтя память погибших. Где бы ни застала нас сирена, мы всегда замираем, в какой бы нелепой ситуации ни были, мы замираем и стоим под звуки сирены, потому что нам дорога каждая жизнь. Не все скопом, но каждая в отдельности. И даже сейчас, когда идет страшная война, такая, какой не было очень давно, мы не забываем не только о погибших на войне, но и о каждом, чьей жизни угрожает опасность. Потому, новость о том, что на одном из шоссе попал в аварию мотоциклист, состояние тяжелое, будем сообщать -- облетает всю страну. Вся страна молится об этом мотоциклисте, которого никогда в глаза не видела и никогда, возможно, не увидит. Просто потому, что он наш и ему угрожает опасность. Мы знаем о каждой аварии в нашей стране, о каждом погибшем в каждой аварии -- это не локальные новости, нет, это новости, которые сообщают на всех центральных порталах новостей, чтобы знали все.
О девятилетней девочке Тамар Хае Торпиашвили из Ашдода, скончавшейся сегодня, вследствие остановки сердца, произошедшей, когда они бежали изо всех сил в бомбоубежище неделю назад, сегодня знает вся страна. Она не погибла на войне, но она не умерла от старости, не прожила жизнь, не умерла от тяжелой болезни. У нее остановилось сердце во время сирены, остановилось и больше нормально не пошло. Она умерла не на войне, но вследствие войны. И ее мы тоже все будем помнить.
У нас не бывает фальсификаций имен, у нас не бывает погибших отсюда и до забора, плюс минус десяток, сотня, тысяча, миллион, кто там разберет. Мы чтим поименно каждого. И мне искренне жаль тех, кто не в состоянии в это поверить и это принять. Они не понимают, что и для них самих человеческая жизнь -- мусор. Включая их собственную, потому что кто ты такой, чтобы тебя помнили, если ты не помнишь никого другого. Если ты считаешь, что погибшие, особенно на войне, измеряются списками от и до, включая определенную погрешность, как же без них. Для них погибшие -- способ заработать очки, способ орать громче и важно разглагольствовать о равноценных пропорциональных ответах. Для них люди -- мусор. Но они этого никогда не поймут, никогда.
Каждый день добавляются новые фотографии, каждый день добавляются новые имена. Я проверяю каждый день, я знаю наизусть почти все лица, знаю наизусть почти все имена, знаю наизусть почти все истории. И дело совершенно не в том, что у нас маленькая страна, но в том, что мы чтим каждую жизнь -- чтим, запоминаем и произносим снова и снова, чтобы никогда не забыть. Мы не говорим слава всем павшим, мы называем их всех по именам. И это то, что никогда не поймут те, которые пишут: можно фальсифицировать имена, подложив половину несуществующих. Они пляшут на костях не понимая этого, они выросли в парадигме, где человеческая жизнь -- мусор. Одним больше, одним меньше, подумаешь. Они выросли в парадигме, что во всем и всегда можно обмануть, в том числе в количестве погибших, в том числе, в размере горя. Они верят красивым круглым цифрам, ХАМАС является прекрасным учеником и всегда публикует красивые круглые цифры -- тысячи погибших; пять тысяч превращается в семь спустя всего полчаса. Мы четвертую неделю пытаемся опознать тела, тех погибших, имена которых всё еще не опубликовали. У нас нельзя публиковать имена до того, как сообщили родственникам. Нельзя, чтобы родные узнали о погибшем из прессы. Им приходят сообщить лично, всегда лично, приходят целой командой, включающей в себя психолога и врача на случай если станет очень плохо. И только после этого, только после того, как оповещены родные, только тогда и ни секундой раньше, имя публикуется в широком доступе. Мы ценим не только погибшего, но и его родных, понимая, что такие новости никто и никогда не должен узнавать из прессы. Мы до сих пор не закончили опознание наших тел, тогда как ХАМАС, в течение часа, сообщает о дополнительных двух тысячах убитых -- за час они сумели их посчитать, опознать и передать имена в соответствующие организации. Невероятно эффективно, невероятно. Но людям, выросшим в парадигме, где человеческая жизнь -- мусор, это не мешает. Им наплевать сколько погибших -- что у нас, что у них, в них играет азарт и первобытная жажда крови -- еще, еще, еще, ура, семь тысяч, они победили, вы изверги.
Ни одному, мыслящему подобным образом, невозможно объяснить ничего. Они не поймут. Не потому, что они глупые, но потому, что это настолько чуждо всему тому, что они впитали с молоком матери, настолько дико по сравнению с тем, к чему они привыкли, настолько невозможно потому, что так не бывает, это глупость какая-то -- по совокупности всех этих и других причин они никогда ничего из этого не поймут. Они не поймут как можно плакать по тому, кого ты никогда не знал, с кем ты никогда в жизни, скорее всего, не встретился бы, никогда -- с тем, от кого тебя отделяет всё на свете: круг общения, место жизни и ее уклад. Ты никогда с ним не встретился бы, если бы он не погиб. Одной из погибших девушек на фестивале была молодая новая репатриантка из Бразилии -- Бруна Велано. Она приехала сюда одна, у нее не было здесь родных, было несколько друзей. Она погибла и ее подруга испугалась, что не сможет собрать из знакомых достаточное количество людей для миньяна (поминального богослужения). Она вывесила объявление в фейсбуке, где попросила тех, кто сможет, кому не сложно, подъехать к месту захоронения, чтобы составить миньян. Для миньяна требуются десять взрослых мужчин, старше тринадцати лет и одного дня. Она хотела, чтобы на похоронах подруги было десять мужчин. Приехало больше десяти тысяч человек. Они оставляли машины за несколько километров от кладбища и шли пешком. Приехали пожилые, молодые и совсем юные. Приехали целые семьи, которые до этого не подозревали о существовании этой девушки. Они приехали потому, что каждый погибший ценен, каждый погибший оплакивается всеми, каждый погибший должен быть упомянут поименно. Похороны не поход в ресторан, они не ехали радоваться, они ехали скорбеть. Они ехали потому, что им было не все равно.
Другой погибший, Амер Абу Сабила, мусульманин из бедуинского поселка. Он погиб, пытаясь вывезти еврейскую семью: Одаю и Долева Свису и двух их детей трех и шести лет. Их машину расстреляли, выжили только дети, спрятанные под задним сиденьем машины. Вместе с ними погиб полицейский Смачо Шмуэль Голима. Их тела были опознаны только два дня назад, переданы родственникам и опубликованы. У нас не говорят имен выживших, у нас не показывают ужасы, у нас не принято хвастаться ужасными кадрами или приводить их для того, чтобы вызвать сочувствие. У нас не принято хвастаться погибшими, их принято чтить молча, неподвижно стоя пока звучит сирена памяти. В этот момент в стране замирает всё. Все машины останавливаются, выходят все водители, склоняют голову и стоят, слушая сирену и чтя память погибших. Где бы ни застала нас сирена, мы всегда замираем, в какой бы нелепой ситуации ни были, мы замираем и стоим под звуки сирены, потому что нам дорога каждая жизнь. Не все скопом, но каждая в отдельности. И даже сейчас, когда идет страшная война, такая, какой не было очень давно, мы не забываем не только о погибших на войне, но и о каждом, чьей жизни угрожает опасность. Потому, новость о том, что на одном из шоссе попал в аварию мотоциклист, состояние тяжелое, будем сообщать -- облетает всю страну. Вся страна молится об этом мотоциклисте, которого никогда в глаза не видела и никогда, возможно, не увидит. Просто потому, что он наш и ему угрожает опасность. Мы знаем о каждой аварии в нашей стране, о каждом погибшем в каждой аварии -- это не локальные новости, нет, это новости, которые сообщают на всех центральных порталах новостей, чтобы знали все.
О девятилетней девочке Тамар Хае Торпиашвили из Ашдода, скончавшейся сегодня, вследствие остановки сердца, произошедшей, когда они бежали изо всех сил в бомбоубежище неделю назад, сегодня знает вся страна. Она не погибла на войне, но она не умерла от старости, не прожила жизнь, не умерла от тяжелой болезни. У нее остановилось сердце во время сирены, остановилось и больше нормально не пошло. Она умерла не на войне, но вследствие войны. И ее мы тоже все будем помнить.
У нас не бывает фальсификаций имен, у нас не бывает погибших отсюда и до забора, плюс минус десяток, сотня, тысяча, миллион, кто там разберет. Мы чтим поименно каждого. И мне искренне жаль тех, кто не в состоянии в это поверить и это принять. Они не понимают, что и для них самих человеческая жизнь -- мусор. Включая их собственную, потому что кто ты такой, чтобы тебя помнили, если ты не помнишь никого другого. Если ты считаешь, что погибшие, особенно на войне, измеряются списками от и до, включая определенную погрешность, как же без них. Для них погибшие -- способ заработать очки, способ орать громче и важно разглагольствовать о равноценных пропорциональных ответах. Для них люди -- мусор. Но они этого никогда не поймут, никогда.