(no subject)
Полететь в нынешние времена за границу это не просто купить билеты, поохать над ценами на них, сложить чемодан, забыть документы, вернуться, вспомнить, что документы на самом деле в потайном отделении рюкзака, плюнуть, опять сесть в такси, опять подсчитать убытки, сесть в самолет, выдохнуть и сказать -- ну, всё, поехали. И, конечно, махнуть рукой, силой воли заставив себя перестать в сотый раз пересчитывать сколько всё это стоило. Теперь ко всему вышеперечисленному прилагаются проверки на коронавирус. Бесконечное количество проверок, от которых рябит в глазах и которые должны быть точно в срок -- не позже (и не раньше), чем за семьдесят два часа до вылета, по приезде прямо в аэропорту, через неделю честно отсиженного карантина, снова перед вылетом обратно, по приезде обратно, через пять дней после честно отсиженного карантина. И ни за что не перепутать, так как или не улетишь, или не прилетишь, или улетишь, но не вернешься, а то, может статься, что настолько задумаешься о проверках, что улетишь, но не туда. И тогда, наверное, всё надо начинать сначала. Вот, уже чуть не забыла -- в дополнение, по приезде, помимо проверки не чумной ли ты, необходима проверка хорошие ли у вас там, в туманном Альбионе, прививки, то есть -- на антитела.
Ыкл взял чадо и дитя под мышку и улетел десять дней назад. Предварительно, конечно, сделав все проверки. Увидев цену каждой проверки, я содрогнулась. Ыкл же писал -- если ты думаешь, что это дорого, то спешу тебе сообщить, что это самый дешевый вариант. Я перестала охать, только тоскливо смотрела на цифры, от которых рябило в глазах. Ну ладно, решила я, относительно дешево отделались. Делать все проверки следовало за семьдесят два часа -- не больше и не меньше. Сначала проверку надо зарегистрировать. Ыкл сидел перед монитором и шипел на каждый звук -- молчите, все молчите, я сейчас что-то не то сделаю. Я легкомысленно думала о том, что мне всё это делать только через двенадцать дней, за это время я, несомненно, разберусь что и как. Пока же мы все молчали, только ехидно переглядывались. Наконец, проверки были зарегистрированы. Настала очередь самих, собственно, проверок. Сделать их надо было быстро, решительно, после же немедленно мчаться к указанному почтовому ящику, в который аккуратно, словно слиток золота, погрузить запечатанные пробирки. Они (пробирки, конечно) должны были домчаться до лаборатории практически мгновенно, а день спустя лаборатория щедрой рукой должна прислать сертификат -- мол, к полету пригоден. Даже (и особенно) в космос -- туда точно можно, там и заражать некого, вообще некого.
Я удалилась из живой очереди (мне еще не сейчас), дабы не мешать. Внезапно в дверях гостиной возник понурый Ыкл. Прости, -- чуть не бил он себя руками в грудь, -- я испортил одну проверку! Я возьму, -- быстро продолжал он, -- одну из тех, что предназначены тебе и девице, а вам закажу новую, вам всё равно, -- он перешел на скороговорку, -- лететь только через две недели, она до того времени точно дойдет. Мне ничего не оставалось, как вздохнуть и продолжать подсчитывать убытки. Ничего страшного, утешала я саму себя, это всего лишь одна дополнительная проверка. Случилось ужасное, -- подбежал Ыкл ко мне около полуночи, -- просто ужасное, я так виноват, так виноват! Говори уже, вздохнула я, судорожно думая о том, сколько в этот раз всё это будет стоить. Ты понимаешь, -- он чуть не рыдал, -- я ошибся в одной цифре паспорта чада! В какой цифре? Я очнулась и поняла, что ничего не понимаю. Когда я регистрировал эти дурацкие проверки, -- продолжал он с тоской в голосе, -- а вы все ходили и мешали, -- добавил внезапно сердито, -- я сделал ошибку в номере ее паспорта! Он замолчал, я же сидела и ждала продолжения. В общем, -- решительно выдохнул он, -- я назначил на завтра проверку, они обещают результат в тот же день, но только стоит она, -- он тоскливо посмотрел куда-то в стену, набрал полную грудь воздуха и выпалил. Сия мгновенная великолепная проверка стоила в три с небольшим раза дороже . В тот день я забрала чадо из школы раньше положенного, нам надо было успеть на проверку. Это не честно, -- бурчала чадо сердито, -- это совсем не честно! И так я улетаю на неделю раньше конца года, так еще и в самый последний день мне надо уйти раньше из-за какой-то дурацкой проверки! Это совсем, -- вздыхала она сердито, -- просто совсем не честно! Мы договорились, что она позвонит своей подруге, дабы нормально попрощаться до следующего года и это несколько примирило ее с жестокой и совсем не честной реальностью.
Выпроводив всех, мы с девицей начали немедленно получать удовольствие от жизни. Я работала сутки напролет, отвлекаясь исключительно на требования покормить, пообщаться и поиграть. Чести ради, девица отнеслась к моему серьезному сообщению, что мне надо работать, с достаточной долей понимания. Более того, за это время мне пришла в голову крайне крамольная мысль -- быть матерью одиночкой с одним ребенком значительно проще, чем вдвоем с тремя. Я гнала эту мысль изо всех своих сил, но вздыхала в очередной раз и понимала, что мысль, по крайней мере пока, покидать меня не собирается. Ыкл развлекал девочек в Израиле и регулярно посылал чадо отчитываться. Папе везет, -- смотрела на меня чадо с монитора, -- он даже в карантин выходит, представляешь? Представить себе Ыкла, нарушающего карантин, мне было сложно, потому я попросила объяснить в чем это заключается. Он, -- с придыханием продолжила чадо, -- каждый день, вообще каждый день, -- она сделала трагическую паузу, замерла, после томно продолжила, -- выносит мусор! Так выноси ты мусор, -- растерялась я, но наткнулась на сердитый взгляд, -- мусор? фи, мама, -- она скорчила страшную морду, -- нет, -- закатила чадо глаза, -- мусор?! ни, -- продолжала она медленно и чеканно, -- за! что!
Двенадцать дней пролетели мгновенно. Вот буквально только вчера начались, а уже наступила суббота, что означало, что нам надо срочно регистрировать проверки, срочно их отсылать и терпеливо ждать сертификата. Без него, -- сообщали мне в очередном письме, -- мы вас в самолет не пустим! Не забудьте, -- добавляли они, -- что результаты должны быть свежие, протухшие мы не принимаем! Я считала и пересчитывала, но у меня никак не сходилось. Чтобы результат был свежим, проверку надлежало сделать ровно в двенадцать тридцать, а после немедленно бросить в лапы королевской почты. Однако, королевская почта имела честь сообщить о том, что в честь субботы они готовы вызволить наши пробирки из недр красного ящика не позже двенадцати. Никак не позже, ни минутой позже. Я вздохнула, сцепила зубы и мысленно произнесла длинную речь, которую планировала (и всё еще планирую) произнести в аэропорту. В этой речи я вздыхала, тоскливо смотрела в пол и сообщала о том, что королевская почта (и исключительно она) явилась преградой необходимой свежести проверки. Но делать было нечего, посему я распаковала проверки и, тщательно проверяя каждую букву и цифру, зарегистрировала их для себя и девицы. Начала я с девицы, конечно же, я старше, я быстрее, я, в конце концов, мать, объясняла я ей, пытаясь оправдать следующие действия. Девица, кажется, ожидала чего угодно, но только не того, что родная мать залезет в ее неприкосновенный нос какой-то палочкой и будет ею крутить, объясняя, что это для общего блага. Девица не желала слушать про общее благо, только кричала как оглашенная, явственно сообщая, что всё это ей категорически не по душе. Не надо так плакать, -- сообщала ей я, продолжая крутить палочкой, -- ничего ужасного не случилось, вот сейчас, только досчитаем до десяти, и всё. Девица было поверила и даже было успокоилась, но я переместила палочку во вторую ноздрю. Это оказалось той самой каплей, которая сломала всё, вообще всё. Мамаша, -- орала девица что есть мочи, -- вы там что, вообще обалдели? Поскольку я, в общем и целом, с ней согласна, у меня не нашлось должных слов, которые могли бы оправдать мои вероломные действия. Но ровно через десять секунд мучение закончилось, девица вздохнула, села на ковре поудобнее и начала (с должной степенью ехидства) наблюдать за моими самоистязаниями.
Аккуратно, следуя всем указаниям, пробирки были запечатаны в должные конверты. Я написала наш адрес, наклеила этикетку, указывающую королевской почте куда это всё доставить, и помчалась на почту изо всех сил. До последнего шанса оставалось двадцать минут. Мы не можем не улететь, подбадривала я себя по дороге, думая о том, что через минуту упаду и больше не встану. Не уходить же с поля боя с позором, ругала я себя и продолжала бежать. Я добежала до заветного ящика и оглянулась. Пока никого не было. А вдруг я опоздала? Я пыталась гнать эту тоскливую мысль, но она не уходила. Подскажите, пожалуйста, -- ворвалась я на почту, -- сегодня еще будут забирать почту? Я стояла посреди небольшой комнаты запыхавшаяся и раскрасневшаяся, полная решимости, если что, искать другой, более дружелюбный, ящик. Однако господин за прилавком утвердительно кивнул, махнул рукой в сторону ящика -- скорее, скорее бросайте! Домой я шла спокойно и важно -- я всё сделала правильно, теперь всё будет хорошо.
На следующий день ко мне пришло понимание, что ничего не будет хорошо. Ведь в воскресенье королевская почта ничего и никому не доставляет! А это значит, в ужасе рассуждала я, что они доставят только в понедельник, а те, в свою очередь, гарантируют ответ в течение двадцати четырех часов, но он мне нужен утром во вторник! Я точно, совершенно точно не успею! Я ругала себя на чем свет стоит и думала о том, что теперь и нам придется срочно бежать и делать те самые, бриллиантовые проверки. Сегодня утром они сообщили мне, что наши пробирки находятся в обработке. Я ходила кругами по комнате -- бог мой, какие же стальные нервы надо иметь, чтобы всё это выдержать, думала я с тоской. Нет, подбегала я к компьютеру в очередной раз, назначаю нам те проверки, и всё тут. После я смотрела на их стоимость, думала немного, и всё откладывала, надеясь на лучшее. Ведь вот же -- Ыкл с девочками получили результат в тот же день, буквально через восемь часов после сообщения, что они обрабатывают. Терпение, говорила я себе, только терпение, всё будет хорошо. Когда прошла последняя возможная (теоретически) очередь на платиновую проверку, я начала судорожно искать где, в случае чего, мы всё-таки сможем их сделать. Да так, чтобы непременно улететь. Но интернет равнодушно сообщил мне, что следующий шанс только завтра утром. Что я наделала? Я ругала себя, ругала королевскую почту, ругала коронавирус, но, отдышавшись, я решила, что делать нечего -- значит, видимо, не полетим.
Я курила в саду и пыталась успокоиться. Получалось плохо. Значит, вздохнула я в очередной раз, горше всех предыдущих разов, действительно не полетим. Докурив, я помчалась к компьютеру. Ваши результаты готовы, сообщали мне, можете получить свой сертификат по ссылке. Ура, заорала я, мы летим! Пока я распечатывала сертификаты (оглядывая остальную гору бумаг, с этим связанную и жизненно-необходимую) я вспомнила о том, что Ыкл настоятельно просил не забыть о том, что за сутки до прилета необходимо заполнить декларацию. Я не знала что это, не понимала что там будет, но по ссылке мне сообщили, что меня без всего этого не пустят и потому я села заполнять. Очень довольная собой, что вовремя вспомнила. Я всё заполнила как надо, я не ошиблась ни в одной цифре, ни в единой букве, я сообщила, что мы должны приземлиться где-то в половине восьмого. Мне несколько раз сообщили как важно отвечать честно, как на духу, несколько раз я парировала, что и сама понимаю. Хорошо, сказали мне в конце процесса, необходимый документ вам выслан, не забудьте распечатать и предъявить. Я распечатала документ, в котором было много всего, но, самое главное -- в нем было написано, что он действителен до половины седьмого.
Завтра мы будем пытаться улететь. Несмотря на то, что проверка на коронавирус сделана за семьдесят три часа, вместо семидесяти двух; мы также будем пытаться пройти сквозь все запоры, несмотря на то, что право на въезд заканчивается за час до нашего прилета. Мы не отчаиваемся. Я собираю бумажки в папочку и думаю только о том, что можно забыть всё, вообще всё, но ни в коем случае нельзя забыть всю эту кипу бумаг, благодаря которой нас должны не только выпустить, но и впустить. И, конечно, среди этих бумаг есть еще одна, сообщающая о том, что мы благоразумно заказали и оплатили проверку по приезде -- ее нам сделают прямо в аэропорту, без нее нас не пустят. Но это, конечно, только если нас согласятся впустить, несмотря на то, что мы прилетим позже разрешенного.
Полететь сегодня куда-то -- это вам не тут, это вам не здесь. Это стоять здесь, слушать сюда, давайте нос, еще нос, еще нос, теперь бумаги. А вдруг этот нос вообще не ваш?!
Ыкл взял чадо и дитя под мышку и улетел десять дней назад. Предварительно, конечно, сделав все проверки. Увидев цену каждой проверки, я содрогнулась. Ыкл же писал -- если ты думаешь, что это дорого, то спешу тебе сообщить, что это самый дешевый вариант. Я перестала охать, только тоскливо смотрела на цифры, от которых рябило в глазах. Ну ладно, решила я, относительно дешево отделались. Делать все проверки следовало за семьдесят два часа -- не больше и не меньше. Сначала проверку надо зарегистрировать. Ыкл сидел перед монитором и шипел на каждый звук -- молчите, все молчите, я сейчас что-то не то сделаю. Я легкомысленно думала о том, что мне всё это делать только через двенадцать дней, за это время я, несомненно, разберусь что и как. Пока же мы все молчали, только ехидно переглядывались. Наконец, проверки были зарегистрированы. Настала очередь самих, собственно, проверок. Сделать их надо было быстро, решительно, после же немедленно мчаться к указанному почтовому ящику, в который аккуратно, словно слиток золота, погрузить запечатанные пробирки. Они (пробирки, конечно) должны были домчаться до лаборатории практически мгновенно, а день спустя лаборатория щедрой рукой должна прислать сертификат -- мол, к полету пригоден. Даже (и особенно) в космос -- туда точно можно, там и заражать некого, вообще некого.
Я удалилась из живой очереди (мне еще не сейчас), дабы не мешать. Внезапно в дверях гостиной возник понурый Ыкл. Прости, -- чуть не бил он себя руками в грудь, -- я испортил одну проверку! Я возьму, -- быстро продолжал он, -- одну из тех, что предназначены тебе и девице, а вам закажу новую, вам всё равно, -- он перешел на скороговорку, -- лететь только через две недели, она до того времени точно дойдет. Мне ничего не оставалось, как вздохнуть и продолжать подсчитывать убытки. Ничего страшного, утешала я саму себя, это всего лишь одна дополнительная проверка. Случилось ужасное, -- подбежал Ыкл ко мне около полуночи, -- просто ужасное, я так виноват, так виноват! Говори уже, вздохнула я, судорожно думая о том, сколько в этот раз всё это будет стоить. Ты понимаешь, -- он чуть не рыдал, -- я ошибся в одной цифре паспорта чада! В какой цифре? Я очнулась и поняла, что ничего не понимаю. Когда я регистрировал эти дурацкие проверки, -- продолжал он с тоской в голосе, -- а вы все ходили и мешали, -- добавил внезапно сердито, -- я сделал ошибку в номере ее паспорта! Он замолчал, я же сидела и ждала продолжения. В общем, -- решительно выдохнул он, -- я назначил на завтра проверку, они обещают результат в тот же день, но только стоит она, -- он тоскливо посмотрел куда-то в стену, набрал полную грудь воздуха и выпалил. Сия мгновенная великолепная проверка стоила в три с небольшим раза дороже . В тот день я забрала чадо из школы раньше положенного, нам надо было успеть на проверку. Это не честно, -- бурчала чадо сердито, -- это совсем не честно! И так я улетаю на неделю раньше конца года, так еще и в самый последний день мне надо уйти раньше из-за какой-то дурацкой проверки! Это совсем, -- вздыхала она сердито, -- просто совсем не честно! Мы договорились, что она позвонит своей подруге, дабы нормально попрощаться до следующего года и это несколько примирило ее с жестокой и совсем не честной реальностью.
Выпроводив всех, мы с девицей начали немедленно получать удовольствие от жизни. Я работала сутки напролет, отвлекаясь исключительно на требования покормить, пообщаться и поиграть. Чести ради, девица отнеслась к моему серьезному сообщению, что мне надо работать, с достаточной долей понимания. Более того, за это время мне пришла в голову крайне крамольная мысль -- быть матерью одиночкой с одним ребенком значительно проще, чем вдвоем с тремя. Я гнала эту мысль изо всех своих сил, но вздыхала в очередной раз и понимала, что мысль, по крайней мере пока, покидать меня не собирается. Ыкл развлекал девочек в Израиле и регулярно посылал чадо отчитываться. Папе везет, -- смотрела на меня чадо с монитора, -- он даже в карантин выходит, представляешь? Представить себе Ыкла, нарушающего карантин, мне было сложно, потому я попросила объяснить в чем это заключается. Он, -- с придыханием продолжила чадо, -- каждый день, вообще каждый день, -- она сделала трагическую паузу, замерла, после томно продолжила, -- выносит мусор! Так выноси ты мусор, -- растерялась я, но наткнулась на сердитый взгляд, -- мусор? фи, мама, -- она скорчила страшную морду, -- нет, -- закатила чадо глаза, -- мусор?! ни, -- продолжала она медленно и чеканно, -- за! что!
Двенадцать дней пролетели мгновенно. Вот буквально только вчера начались, а уже наступила суббота, что означало, что нам надо срочно регистрировать проверки, срочно их отсылать и терпеливо ждать сертификата. Без него, -- сообщали мне в очередном письме, -- мы вас в самолет не пустим! Не забудьте, -- добавляли они, -- что результаты должны быть свежие, протухшие мы не принимаем! Я считала и пересчитывала, но у меня никак не сходилось. Чтобы результат был свежим, проверку надлежало сделать ровно в двенадцать тридцать, а после немедленно бросить в лапы королевской почты. Однако, королевская почта имела честь сообщить о том, что в честь субботы они готовы вызволить наши пробирки из недр красного ящика не позже двенадцати. Никак не позже, ни минутой позже. Я вздохнула, сцепила зубы и мысленно произнесла длинную речь, которую планировала (и всё еще планирую) произнести в аэропорту. В этой речи я вздыхала, тоскливо смотрела в пол и сообщала о том, что королевская почта (и исключительно она) явилась преградой необходимой свежести проверки. Но делать было нечего, посему я распаковала проверки и, тщательно проверяя каждую букву и цифру, зарегистрировала их для себя и девицы. Начала я с девицы, конечно же, я старше, я быстрее, я, в конце концов, мать, объясняла я ей, пытаясь оправдать следующие действия. Девица, кажется, ожидала чего угодно, но только не того, что родная мать залезет в ее неприкосновенный нос какой-то палочкой и будет ею крутить, объясняя, что это для общего блага. Девица не желала слушать про общее благо, только кричала как оглашенная, явственно сообщая, что всё это ей категорически не по душе. Не надо так плакать, -- сообщала ей я, продолжая крутить палочкой, -- ничего ужасного не случилось, вот сейчас, только досчитаем до десяти, и всё. Девица было поверила и даже было успокоилась, но я переместила палочку во вторую ноздрю. Это оказалось той самой каплей, которая сломала всё, вообще всё. Мамаша, -- орала девица что есть мочи, -- вы там что, вообще обалдели? Поскольку я, в общем и целом, с ней согласна, у меня не нашлось должных слов, которые могли бы оправдать мои вероломные действия. Но ровно через десять секунд мучение закончилось, девица вздохнула, села на ковре поудобнее и начала (с должной степенью ехидства) наблюдать за моими самоистязаниями.
Аккуратно, следуя всем указаниям, пробирки были запечатаны в должные конверты. Я написала наш адрес, наклеила этикетку, указывающую королевской почте куда это всё доставить, и помчалась на почту изо всех сил. До последнего шанса оставалось двадцать минут. Мы не можем не улететь, подбадривала я себя по дороге, думая о том, что через минуту упаду и больше не встану. Не уходить же с поля боя с позором, ругала я себя и продолжала бежать. Я добежала до заветного ящика и оглянулась. Пока никого не было. А вдруг я опоздала? Я пыталась гнать эту тоскливую мысль, но она не уходила. Подскажите, пожалуйста, -- ворвалась я на почту, -- сегодня еще будут забирать почту? Я стояла посреди небольшой комнаты запыхавшаяся и раскрасневшаяся, полная решимости, если что, искать другой, более дружелюбный, ящик. Однако господин за прилавком утвердительно кивнул, махнул рукой в сторону ящика -- скорее, скорее бросайте! Домой я шла спокойно и важно -- я всё сделала правильно, теперь всё будет хорошо.
На следующий день ко мне пришло понимание, что ничего не будет хорошо. Ведь в воскресенье королевская почта ничего и никому не доставляет! А это значит, в ужасе рассуждала я, что они доставят только в понедельник, а те, в свою очередь, гарантируют ответ в течение двадцати четырех часов, но он мне нужен утром во вторник! Я точно, совершенно точно не успею! Я ругала себя на чем свет стоит и думала о том, что теперь и нам придется срочно бежать и делать те самые, бриллиантовые проверки. Сегодня утром они сообщили мне, что наши пробирки находятся в обработке. Я ходила кругами по комнате -- бог мой, какие же стальные нервы надо иметь, чтобы всё это выдержать, думала я с тоской. Нет, подбегала я к компьютеру в очередной раз, назначаю нам те проверки, и всё тут. После я смотрела на их стоимость, думала немного, и всё откладывала, надеясь на лучшее. Ведь вот же -- Ыкл с девочками получили результат в тот же день, буквально через восемь часов после сообщения, что они обрабатывают. Терпение, говорила я себе, только терпение, всё будет хорошо. Когда прошла последняя возможная (теоретически) очередь на платиновую проверку, я начала судорожно искать где, в случае чего, мы всё-таки сможем их сделать. Да так, чтобы непременно улететь. Но интернет равнодушно сообщил мне, что следующий шанс только завтра утром. Что я наделала? Я ругала себя, ругала королевскую почту, ругала коронавирус, но, отдышавшись, я решила, что делать нечего -- значит, видимо, не полетим.
Я курила в саду и пыталась успокоиться. Получалось плохо. Значит, вздохнула я в очередной раз, горше всех предыдущих разов, действительно не полетим. Докурив, я помчалась к компьютеру. Ваши результаты готовы, сообщали мне, можете получить свой сертификат по ссылке. Ура, заорала я, мы летим! Пока я распечатывала сертификаты (оглядывая остальную гору бумаг, с этим связанную и жизненно-необходимую) я вспомнила о том, что Ыкл настоятельно просил не забыть о том, что за сутки до прилета необходимо заполнить декларацию. Я не знала что это, не понимала что там будет, но по ссылке мне сообщили, что меня без всего этого не пустят и потому я села заполнять. Очень довольная собой, что вовремя вспомнила. Я всё заполнила как надо, я не ошиблась ни в одной цифре, ни в единой букве, я сообщила, что мы должны приземлиться где-то в половине восьмого. Мне несколько раз сообщили как важно отвечать честно, как на духу, несколько раз я парировала, что и сама понимаю. Хорошо, сказали мне в конце процесса, необходимый документ вам выслан, не забудьте распечатать и предъявить. Я распечатала документ, в котором было много всего, но, самое главное -- в нем было написано, что он действителен до половины седьмого.
Завтра мы будем пытаться улететь. Несмотря на то, что проверка на коронавирус сделана за семьдесят три часа, вместо семидесяти двух; мы также будем пытаться пройти сквозь все запоры, несмотря на то, что право на въезд заканчивается за час до нашего прилета. Мы не отчаиваемся. Я собираю бумажки в папочку и думаю только о том, что можно забыть всё, вообще всё, но ни в коем случае нельзя забыть всю эту кипу бумаг, благодаря которой нас должны не только выпустить, но и впустить. И, конечно, среди этих бумаг есть еще одна, сообщающая о том, что мы благоразумно заказали и оплатили проверку по приезде -- ее нам сделают прямо в аэропорту, без нее нас не пустят. Но это, конечно, только если нас согласятся впустить, несмотря на то, что мы прилетим позже разрешенного.
Полететь сегодня куда-то -- это вам не тут, это вам не здесь. Это стоять здесь, слушать сюда, давайте нос, еще нос, еще нос, теперь бумаги. А вдруг этот нос вообще не ваш?!