(no subject)
-- Ты помнишь Володю? Моего коллегу. Нет, не помнишь, наверное, тебе тогда года четыре было, я тебя с собой в командировку взял. Не помнишь? Ты тогда там по институту носилась и он сказал, что у тебя реактор внутри. Атомный. Не помнишь, нет? Слушай, а Игоря помнишь? Тоже не помнишь?! Он говорил, что проще стадо мустангов остановить, чем тебя. А еще говорил, что тебя можно выносить исключительно в гомеопатических дозах. Тебе лет пять, кажется, тогда было. Но Гришу-то хоть помнишь?
-- Нет, Гришу тоже не помню. Он что, тоже что-то такое говорил?
-- Он -- нет. Это ты хотела быть на него похожей. Он под два метра, огромный такой, как шкаф. Тебе лет шесть, что ли, было, он пришел к нам телевизор чинить. Ты завороженно смотрела на него, потом подбежала ко мне: я буду много есть, пить, писать и какать и буду такая же большая, как Гриша. Не помнишь, нет? А вот Славу -- его помнишь? Ну как ты его не помнишь, он говорил, что ты -- это гремучая смесь атомного реактора и клоуна Карандаша, не помнишь, нет? В общем-то, будем честны, ты мало изменилась с тех пор, реактор и есть. А я что сказать хотел, ты не помнишь? Слушай, как начинаю говорить о тебе, напрочь забываю что сказать хотел. Подожди, не говори ничего, вообще ничего, я сейчас вспомню. А, вспомнил, я про Володю хотел. Мы же с института знакомы, у нас с ним однажды такой случай был...
*******
Не могу пройти мимо суши. Точь-в-точь как мышь из мультфильма, которая теряла остатки разума и воли при виде сыра, я теряю весь разум, всю волю, только смотрю на суши и хочу утащить скорее и жадно съесть, можно прямо руками, из коробочки.
Я точно помню когда впервые попробовала суши. Это было восемнадцать лет назад. Тогда уже все знали что такое суши, только я никогда в жизни не пробовала. Впрочем, нет, не все. Именно тогда суши начали набирать популярность, вернее, уже набрали настолько, что их продавали в привокзальном кафе -- несколько шайб, аккуратно сложенных в прозрачную пластиковую коробочку. Сбоку в коробочке стояла небольшая плошка с соевым соусом, рядом с которой еще одна с маринованным имбирем и щедрой горошиной васаби. Я тогда бежала по делам, забежала купить что-нибудь поесть, голодная была -- аж руки тряслись. И вдруг увидела эту коробочку. Отчетливо помню, что подумала тогда -- подумала, что надо рискнуть и купить, а то все так хвалят и только я не знаю что это такое. Схватила коробочку и побежала. Не понимала как его едят, ничего не понимала. Стояла на автобусной остановке, ждала автобуса. Распаковала коробочку. Помню посмотрела удивленно на плошку с соусом, не поняла что это такое, посмотрела на розовые лепестки имбиря и зеленую упругую горошину -- попробовала имбирь, поняла, что он мне категорически, просто категорически не нравится и решила остальное не пробовать. Только суши -- как есть. Стояла на автобусной остановке и ела пальцами шайбы прямо из коробочки. Шайбы были сухие и какие-то странные. Не понравились вообще. Не так, как имбирь, конечно, его вообще, с моей точки зрения, невозможно было есть, но никакого впечатления не произвели. Усмехалась про себя и думала -- какая гадость эта ваша заливная рыба. Всё стояла, ждала автобуса и думала только о том, что надо было брать проверенный бутерброд с курицей. Он вкусный, сочный, там и салатные листья, и соленые огурцы, и лук, и соус какой-нибудь. От мыслей о бутерброде ныло под ложечкой, есть хотела ужасно, но денег не осталось, да и автобус должен был прийти буквально через минуту.
Потом рассказала обо всем этом близкому другу. Как он хохотал. Это же ужас как он хохотал. Согнулся практически пополам, на глазах слезы, икал, отирал слезы, икал опять. Успокаивался на секунду, потом мычал -- сухие суши, сухие, -- и опять хохотал до слез. Отсмеялся, отдышался и изрек -- а потому что не надо есть где попало и что попало! В тот же день мы пошли в одно из самых знаменитых на тот день заведений, специализирующихся на суши. Мы сидели за барной стойкой, перед нами медленно проезжали небольшие тарелочки, на каждой из которых лежало нечто диковинное -- практически произведение искусства, а не еда. Я сидела и стеснялась признаться в том, что не только не понимаю как всё это есть, но даже не понимаю как всё это заказать. Никаких тебе официантов, ничего -- только стоит повар в огромном колпаке за стеклом и готовит что-то такое эдакое странное. В руках его мелькали то рис, то рыба, то какие-то темно-зеленые листы, больше напоминающие листы копирки из детства, нежели нечто съедобное, то авокадо, то огурцы. Он резал огурцы на тончайшие ленты огромным ножом, которым медведя, кажется, зарезать можно; ловко отрубал от авокадо необходимый брусок, после хватал огромный кусок сырой, совершенно сырой семги и быстрым движением отсекал от него ровно столько, сколько считал необходимым. Колдовал над зеленым листом, раскладывал на него рис, приминал быстрым движением, потом рыбу и еще что-то, после мгновенно заворачивал, орудовал какими-то странными деревянными салфетками, всё мял и мял, а потом -- тем же огромным ножом -- за секунду нарезал этот брусок на шайбы. Через мгновение мимо нас проплывала очередная тарелочка. Я смотрела зачарованно, друг же сидел, молчал, смотрел на мои реакции и улыбался -- немного снисходительно. Так, словно он знает важный секрет, который я пока не знаю. Но вот-вот узнаю. Пока же он сидел и молчал, словно давал возможность вначале только подсмотреть, только понаблюдать, только понять что тут происходит. Впрочем, я ничего не понимала. Только сидела, будто попала на другую планету, смотрела завороженно, даже мыслей не было, только фиксировала картинки на память.
Ну, что? -- он прервал молчание, выбил меня из созерцательной колеи, -- будем есть? Будем, -- я решительно кивнула, всё еще не понимая ни как это едят, ни как это заказывают. Но не признаваться же в этом, право слово. Я посмотрю что делает он, решила я тогда, и буду, как попугай, повторять каждое, или почти каждое, действие. Он долго смотрел на проезжающие тарелки, только смотрел и смотрел, потом внезапно, ловким жестом карточного шулера, схватил одну из тарелочек. Я даже не поняла как он это сделал, а перед ним уже стояла небольшая тарелочка, на которой лежало что-то странное и удивительное -- не еда, никак нет, что угодно, но не еда. Значит так, -- обернулся он ко мне, -- вот смотри: можешь брать любую из проезжающих тарелочек, на них, под суши, написана цена, но об этом не думай, -- добавил торопливо, галантно, -- я тебя приглашаю. Надо было одеться получше, подумала я тогда, черт, я же не знала, что это приглашение в ресторан, я-то думала шайбы будем пробовать. А какую выбрать? -- аккуратно спросила я, продолжая смотреть зачарованно на проезжающие тарелочки, -- что тут вкусно? Отчего-то я не сомневалась, что будет вкусно, несмотря на неудачу на автобусной остановке. А даже если не будет, смеялась про себя, ну и ладно, надо же попробовать, хотя бы для того, чтобы в следующий раз знать -- люблю я суши или нет. Он ловко схватил одну из небольших тарелочек и поставил передо мной. Давай начнем с классического, -- тоном специалиста задумчиво сообщил мне он. На аккуратно вылепленном бруске риса лежал небольшой ярко-розовый, с белыми прожилками, словно всё еще подрагивающий, кусок семги, прикрепленный к бруску какой-то то ли черной, то ли темно-зеленой лентой, невероятно похожей на кусок того самого листа, столь напоминающего копирку. Обычную копирку.
Я было потянулась за бруском -- откусить, попробовать, как он схватил меня за руку -- подожди, не торопись ты так! Иначе, -- хмыкнул опять, но хохотать больше не стал, сдержался, -- опять скажешь, что сухо и невкусно. Поставил передо мной невесть откуда взявшуюся небольшую плошку, плеснул туда что-то жидкое -- густого, практически черного, цвета. После аккуратно подхватил палочками несколько нежно-розовых лепестков имбиря (боже, это несъедобно, опечалилась я, но отступать было поздно), бросил их в соус, повозил палочками по дну, словно пытался растворить там лепестки, поднял палочки, смотрел несколько мгновений в плошку, будто ждал чего-то важного, крякнул довольно, откусил палочками немного от тугого шарика васаби, бросил поверх лепестков, всё водил и водил палочками по соусу, не торопясь, но не останавливаясь. Я же наблюдала за всем этим и только думала о том, что едят это под стать тому, как оно выглядит -- как-то немного по-шамански, всё ждала, что сейчас он дунет, плюнет, произнесет древнее заклятие и оттуда, из этой уже густой, напоминающей лесную грязь, массы, появится джин, сложит руки в намасте, улыбнется и скажет: я к вашим услугам, госпожа, чего изволите? Всё, -- довольно произнес он, посмотрел на меня, улыбнулся, -- готово! Теперь можно есть! И всё равно не понимаю ничего, еле сдерживаясь от смеха, думала я, вот брусок, вот что-то странное, при чем тут одно к другому? Смотри, -- словно прочитал мои мысли. Я даже не заметила как рядом с ним оказалась такая же плошка, с такой же странной зелено-черной жидкостью, с розовыми лепестками где-то на дне. Впрочем, тогда они уже не были розовыми, но были какими-то серыми и грязными. Он осторожно взял палочками брусок риса и рыбы, обмакнул в плошку, подержал там мгновение, после ловко откусил. Жевал счастливо, словно самое вкусное на свете яство, после опустил остаток в плошку, опять подождал, поднес ко рту -- суши исчезло, будто его и не было.
Я попыталась скопировать движения, попыталась подхватить палочками, но они меня не слушались, я никак не могла подцепить то, что лежало на тарелочке, да и понимала, что еще пара попыток и вся эта красота развалится у меня на глазах. У него получалось так легко, так непринужденно, что казалось повторить не составит труда, но у меня не получалось. Никак. Пальцы словно одеревенели и не хотели слушаться. Ну и ладно, подумала я тогда, умирать, так с музыкой. Я отложила палочки в сторону (мне не до стыда, я попробовать хочу!), я взяла пальцами непослушный брусок, я опустила его край в плошку, подержала мгновение, пытаясь полностью скопировать все движения, после поднесла ко рту. Брусок почти разваливался у меня в руках, я гналась за ним ртом, наклонялась, быстро кусала, смеялась и отирала стекающий по лицу грязно-черный, оказавшийся необыкновенно вкусным, соус. Всё это практически таяло во рту и необыкновенно будоражило все вкусовые рецепторы, будучи соленым, острым, пряным и сладковатым одновременно. И невероятно сочным. Как оно могло показаться мне сухим? -- я вслушивалась в ощущения и удивлению моему не было предела. Как я жила без этого? Мне казалось, что я могу съесть бесконечное количество, все тарелочки, все. Но пока я сидела и только прислушивалась к ощущениям после одного единственного суши. Ну, как? -- он смотрел немного ехидно, словно ждал подтверждения своей правоты. Потрясающе, -- промычала я, продолжая жевать и слушать ощущения. Ну, -- заговорщически придвинулся он ко мне, -- еще по одной? О, да, -- я закатила глаза, после посмотрела на проезжающие тарелочки, которые теперь мне казались прекрасными и удивительными не только на вид, но и на вкус -- в предвкушении оного. Командуй, -- уверенно обернулась я к нему, -- какую брать? Наш человек, -- расхохотался он наконец. Он так долго сдерживался, что сейчас дал себе волю.
Мы сидели там до позднего вечера, медленно брали тарелочку за тарелочкой. Я хотела было брать те же самые, уже проверенные, но он не давал, подбадривал -- чего ты боишься, пробуй, вдруг вот это еще вкуснее? И всякий раз мне казалось, что вкуснее уже невозможно. Вот оно -- богатство вкуса, ощущений! вкуснее?! как и что может быть вкуснее?! Ответом часто оказывалось содержимое следующей тарелочки. Не всё мне нравилось одинаково, я запоминала то, что понравилось больше всего; если бы я могла, я бы записывала -- а вдруг забуду к следующему разу. Но мне было неловко записывать, потому я пыталась запомнить -- хотя бы вид, как оно выглядит, ведь если надо -- просто опишу и всё, меня обязательно поймут, в этом, почему-то, я нисколько не сомневалась.
Много лет спустя, в Принстоне, Ыкл первым делом расспросил местных знатоков где тут самые лучшие суши. Самые лучшие суши оказались в крохотной забегаловке, в которой и столиков, толком, не было. Зато суши там были необыкновенные. По-американски огромные, щедро обвитые дополнительными тонкими, почти просвечивающими, пластинками семги. Я влюбилась в суши с острой семгой. В них, в отличие от классических, рыба была порублена на крохотные куски, тщательно смешана с каким-то их, страшно секретным, острым соусом. Небольшая забегаловка, пришел три раза -- и с тобой здороваются по имени, как с родным и близким. Крохотный повар в смешной черно-белой бандане знал о моей любви к этой смеси, потому щедро покрывал огромные шайбы еще -- чтобы от души, чтобы не жалела, что было мало, чтобы пришла еще и еще. Он улыбался из-за прилавка, и кричал -- вкусно?! Утвердительно кивал до получения ответа, не сомневаясь в ответе. До сих пор скучаю по этому месту, иногда закрываю глаза и вспоминаю эту дивную забегаловку, стены которой оклеены купюрами всех на свете стран, с маленьким, необыкновенно приветливым и веселым поваром.
Потом, истинные гурманы, почти заговорщически, шептали -- это, конечно, прекрасное место, но если вы действительно, если вы правда любите суши, то вам обязательно надо сходить еще вот туда. Там, качали головой, дороже, так как то ресторан, самый настоящий, зато там вам подадут, ни за что не угадаете, -- смотрели на нас и улыбались загадочно, -- теплые, -- закатывали глаза знатоки, демонстрируя наслаждение, -- теплые суши! Вы когда-нибудь, вообще когда-нибудь, -- смотрели на нас немного снисходительно и покровительственно, -- ели теплые суши? Я мотала головой и щипала Ыкла в бок -- пошли прямо сейчас, чего откладывать! Небольшой полуподвал, играла тихая музыка, в воздухе ненавязчиво пахло какими-то благовониями. Помню похвалила их мысленно -- не люблю благовония, но тут они не мешали, только оттеняли атмосферу. Непривычно шикарно. Место с суши должно быть простым, очень простым, а тут -- белые салфетки, особенные палочки, низко склонивший голову в приветственном поклоне официант. И теплые суши, действительно теплые. Не горячие и не холодные, но какой-то особенной, одной им известной, температуры. Я тогда удивлялась -- казалось, что я съела столько суши, что удивить меня невозможно, и на тебе. Удивлялась собственному удивлению. Не то чтобы нам не понравилось, было очень вкусно. Но мы переглянулись и дружно произнесли имя той забегаловки -- она навеки, пока тут живем. Там такая острая семга, такая...
В Лондоне коробочки с суши продаются во всех супермаркетах, не удивишь никого. Но что удивительно -- они вкусны так, словно сделаны в хорошем ресторане. Не сравнить с той забегаловкой, конечно, с ней, впрочем, мало что сравнится, но они вполне могут составить конкуренцию неплохому ресторану. Я забегаю в магазин купить что-нибудь попить -- жарко, очень жарко, изнурительно жарко, но не выдерживаю и осторожно беру коробочку с несколькими шайбами -- в них розовая с белыми прожилками семга, в них авокадо, они щедро посыпаны черным кунжутом. Я хочу дотерпеть до дома, но не выдерживаю. Сажусь на ближайшую скамейку, распечатываю прозрачную коробочку, надрываю пакетик с соевым соусом, осторожно поливаю каждую шайбу, соуса мало, потому надо распределить аккуратно, после отщипываю кусочки васаби и укладываю их сверху, немного размазываю пальцем (ничего, у меня много салфеток, я потом об этом подумаю) Девица заинтересованно смотрит, раскрыв рот, демонстрируя два прекрасных зуба -- что это вы такое, мамаша, творите? Я же прошу прощения за то, что собираюсь так неаккуратно есть, шепчу ей, чтобы отвернулась, чтобы никогда не делала так, как мама сейчас, и медленно ем. Хорошо, что скамейка в тени, думаю я, иначе сплошное мучение. Я бросаю пустую коробочку в ближайшую мусорку, я тщательно отираю пальцы -- еще, еще, еще, я жадно пью -- во рту солоно и остро, снаружи жарко и мучительно, я хочу пить, как же я хочу пить. Мамаша, крякает девица в коляске, давайте-ка проследуем к дому. Я вздыхаю счастливо, мы идем домой. Не могу пройти мимо суши, никак не могу.
-- Нет, Гришу тоже не помню. Он что, тоже что-то такое говорил?
-- Он -- нет. Это ты хотела быть на него похожей. Он под два метра, огромный такой, как шкаф. Тебе лет шесть, что ли, было, он пришел к нам телевизор чинить. Ты завороженно смотрела на него, потом подбежала ко мне: я буду много есть, пить, писать и какать и буду такая же большая, как Гриша. Не помнишь, нет? А вот Славу -- его помнишь? Ну как ты его не помнишь, он говорил, что ты -- это гремучая смесь атомного реактора и клоуна Карандаша, не помнишь, нет? В общем-то, будем честны, ты мало изменилась с тех пор, реактор и есть. А я что сказать хотел, ты не помнишь? Слушай, как начинаю говорить о тебе, напрочь забываю что сказать хотел. Подожди, не говори ничего, вообще ничего, я сейчас вспомню. А, вспомнил, я про Володю хотел. Мы же с института знакомы, у нас с ним однажды такой случай был...
*******
Не могу пройти мимо суши. Точь-в-точь как мышь из мультфильма, которая теряла остатки разума и воли при виде сыра, я теряю весь разум, всю волю, только смотрю на суши и хочу утащить скорее и жадно съесть, можно прямо руками, из коробочки.
Я точно помню когда впервые попробовала суши. Это было восемнадцать лет назад. Тогда уже все знали что такое суши, только я никогда в жизни не пробовала. Впрочем, нет, не все. Именно тогда суши начали набирать популярность, вернее, уже набрали настолько, что их продавали в привокзальном кафе -- несколько шайб, аккуратно сложенных в прозрачную пластиковую коробочку. Сбоку в коробочке стояла небольшая плошка с соевым соусом, рядом с которой еще одна с маринованным имбирем и щедрой горошиной васаби. Я тогда бежала по делам, забежала купить что-нибудь поесть, голодная была -- аж руки тряслись. И вдруг увидела эту коробочку. Отчетливо помню, что подумала тогда -- подумала, что надо рискнуть и купить, а то все так хвалят и только я не знаю что это такое. Схватила коробочку и побежала. Не понимала как его едят, ничего не понимала. Стояла на автобусной остановке, ждала автобуса. Распаковала коробочку. Помню посмотрела удивленно на плошку с соусом, не поняла что это такое, посмотрела на розовые лепестки имбиря и зеленую упругую горошину -- попробовала имбирь, поняла, что он мне категорически, просто категорически не нравится и решила остальное не пробовать. Только суши -- как есть. Стояла на автобусной остановке и ела пальцами шайбы прямо из коробочки. Шайбы были сухие и какие-то странные. Не понравились вообще. Не так, как имбирь, конечно, его вообще, с моей точки зрения, невозможно было есть, но никакого впечатления не произвели. Усмехалась про себя и думала -- какая гадость эта ваша заливная рыба. Всё стояла, ждала автобуса и думала только о том, что надо было брать проверенный бутерброд с курицей. Он вкусный, сочный, там и салатные листья, и соленые огурцы, и лук, и соус какой-нибудь. От мыслей о бутерброде ныло под ложечкой, есть хотела ужасно, но денег не осталось, да и автобус должен был прийти буквально через минуту.
Потом рассказала обо всем этом близкому другу. Как он хохотал. Это же ужас как он хохотал. Согнулся практически пополам, на глазах слезы, икал, отирал слезы, икал опять. Успокаивался на секунду, потом мычал -- сухие суши, сухие, -- и опять хохотал до слез. Отсмеялся, отдышался и изрек -- а потому что не надо есть где попало и что попало! В тот же день мы пошли в одно из самых знаменитых на тот день заведений, специализирующихся на суши. Мы сидели за барной стойкой, перед нами медленно проезжали небольшие тарелочки, на каждой из которых лежало нечто диковинное -- практически произведение искусства, а не еда. Я сидела и стеснялась признаться в том, что не только не понимаю как всё это есть, но даже не понимаю как всё это заказать. Никаких тебе официантов, ничего -- только стоит повар в огромном колпаке за стеклом и готовит что-то такое эдакое странное. В руках его мелькали то рис, то рыба, то какие-то темно-зеленые листы, больше напоминающие листы копирки из детства, нежели нечто съедобное, то авокадо, то огурцы. Он резал огурцы на тончайшие ленты огромным ножом, которым медведя, кажется, зарезать можно; ловко отрубал от авокадо необходимый брусок, после хватал огромный кусок сырой, совершенно сырой семги и быстрым движением отсекал от него ровно столько, сколько считал необходимым. Колдовал над зеленым листом, раскладывал на него рис, приминал быстрым движением, потом рыбу и еще что-то, после мгновенно заворачивал, орудовал какими-то странными деревянными салфетками, всё мял и мял, а потом -- тем же огромным ножом -- за секунду нарезал этот брусок на шайбы. Через мгновение мимо нас проплывала очередная тарелочка. Я смотрела зачарованно, друг же сидел, молчал, смотрел на мои реакции и улыбался -- немного снисходительно. Так, словно он знает важный секрет, который я пока не знаю. Но вот-вот узнаю. Пока же он сидел и молчал, словно давал возможность вначале только подсмотреть, только понаблюдать, только понять что тут происходит. Впрочем, я ничего не понимала. Только сидела, будто попала на другую планету, смотрела завороженно, даже мыслей не было, только фиксировала картинки на память.
Ну, что? -- он прервал молчание, выбил меня из созерцательной колеи, -- будем есть? Будем, -- я решительно кивнула, всё еще не понимая ни как это едят, ни как это заказывают. Но не признаваться же в этом, право слово. Я посмотрю что делает он, решила я тогда, и буду, как попугай, повторять каждое, или почти каждое, действие. Он долго смотрел на проезжающие тарелки, только смотрел и смотрел, потом внезапно, ловким жестом карточного шулера, схватил одну из тарелочек. Я даже не поняла как он это сделал, а перед ним уже стояла небольшая тарелочка, на которой лежало что-то странное и удивительное -- не еда, никак нет, что угодно, но не еда. Значит так, -- обернулся он ко мне, -- вот смотри: можешь брать любую из проезжающих тарелочек, на них, под суши, написана цена, но об этом не думай, -- добавил торопливо, галантно, -- я тебя приглашаю. Надо было одеться получше, подумала я тогда, черт, я же не знала, что это приглашение в ресторан, я-то думала шайбы будем пробовать. А какую выбрать? -- аккуратно спросила я, продолжая смотреть зачарованно на проезжающие тарелочки, -- что тут вкусно? Отчего-то я не сомневалась, что будет вкусно, несмотря на неудачу на автобусной остановке. А даже если не будет, смеялась про себя, ну и ладно, надо же попробовать, хотя бы для того, чтобы в следующий раз знать -- люблю я суши или нет. Он ловко схватил одну из небольших тарелочек и поставил передо мной. Давай начнем с классического, -- тоном специалиста задумчиво сообщил мне он. На аккуратно вылепленном бруске риса лежал небольшой ярко-розовый, с белыми прожилками, словно всё еще подрагивающий, кусок семги, прикрепленный к бруску какой-то то ли черной, то ли темно-зеленой лентой, невероятно похожей на кусок того самого листа, столь напоминающего копирку. Обычную копирку.
Я было потянулась за бруском -- откусить, попробовать, как он схватил меня за руку -- подожди, не торопись ты так! Иначе, -- хмыкнул опять, но хохотать больше не стал, сдержался, -- опять скажешь, что сухо и невкусно. Поставил передо мной невесть откуда взявшуюся небольшую плошку, плеснул туда что-то жидкое -- густого, практически черного, цвета. После аккуратно подхватил палочками несколько нежно-розовых лепестков имбиря (боже, это несъедобно, опечалилась я, но отступать было поздно), бросил их в соус, повозил палочками по дну, словно пытался растворить там лепестки, поднял палочки, смотрел несколько мгновений в плошку, будто ждал чего-то важного, крякнул довольно, откусил палочками немного от тугого шарика васаби, бросил поверх лепестков, всё водил и водил палочками по соусу, не торопясь, но не останавливаясь. Я же наблюдала за всем этим и только думала о том, что едят это под стать тому, как оно выглядит -- как-то немного по-шамански, всё ждала, что сейчас он дунет, плюнет, произнесет древнее заклятие и оттуда, из этой уже густой, напоминающей лесную грязь, массы, появится джин, сложит руки в намасте, улыбнется и скажет: я к вашим услугам, госпожа, чего изволите? Всё, -- довольно произнес он, посмотрел на меня, улыбнулся, -- готово! Теперь можно есть! И всё равно не понимаю ничего, еле сдерживаясь от смеха, думала я, вот брусок, вот что-то странное, при чем тут одно к другому? Смотри, -- словно прочитал мои мысли. Я даже не заметила как рядом с ним оказалась такая же плошка, с такой же странной зелено-черной жидкостью, с розовыми лепестками где-то на дне. Впрочем, тогда они уже не были розовыми, но были какими-то серыми и грязными. Он осторожно взял палочками брусок риса и рыбы, обмакнул в плошку, подержал там мгновение, после ловко откусил. Жевал счастливо, словно самое вкусное на свете яство, после опустил остаток в плошку, опять подождал, поднес ко рту -- суши исчезло, будто его и не было.
Я попыталась скопировать движения, попыталась подхватить палочками, но они меня не слушались, я никак не могла подцепить то, что лежало на тарелочке, да и понимала, что еще пара попыток и вся эта красота развалится у меня на глазах. У него получалось так легко, так непринужденно, что казалось повторить не составит труда, но у меня не получалось. Никак. Пальцы словно одеревенели и не хотели слушаться. Ну и ладно, подумала я тогда, умирать, так с музыкой. Я отложила палочки в сторону (мне не до стыда, я попробовать хочу!), я взяла пальцами непослушный брусок, я опустила его край в плошку, подержала мгновение, пытаясь полностью скопировать все движения, после поднесла ко рту. Брусок почти разваливался у меня в руках, я гналась за ним ртом, наклонялась, быстро кусала, смеялась и отирала стекающий по лицу грязно-черный, оказавшийся необыкновенно вкусным, соус. Всё это практически таяло во рту и необыкновенно будоражило все вкусовые рецепторы, будучи соленым, острым, пряным и сладковатым одновременно. И невероятно сочным. Как оно могло показаться мне сухим? -- я вслушивалась в ощущения и удивлению моему не было предела. Как я жила без этого? Мне казалось, что я могу съесть бесконечное количество, все тарелочки, все. Но пока я сидела и только прислушивалась к ощущениям после одного единственного суши. Ну, как? -- он смотрел немного ехидно, словно ждал подтверждения своей правоты. Потрясающе, -- промычала я, продолжая жевать и слушать ощущения. Ну, -- заговорщически придвинулся он ко мне, -- еще по одной? О, да, -- я закатила глаза, после посмотрела на проезжающие тарелочки, которые теперь мне казались прекрасными и удивительными не только на вид, но и на вкус -- в предвкушении оного. Командуй, -- уверенно обернулась я к нему, -- какую брать? Наш человек, -- расхохотался он наконец. Он так долго сдерживался, что сейчас дал себе волю.
Мы сидели там до позднего вечера, медленно брали тарелочку за тарелочкой. Я хотела было брать те же самые, уже проверенные, но он не давал, подбадривал -- чего ты боишься, пробуй, вдруг вот это еще вкуснее? И всякий раз мне казалось, что вкуснее уже невозможно. Вот оно -- богатство вкуса, ощущений! вкуснее?! как и что может быть вкуснее?! Ответом часто оказывалось содержимое следующей тарелочки. Не всё мне нравилось одинаково, я запоминала то, что понравилось больше всего; если бы я могла, я бы записывала -- а вдруг забуду к следующему разу. Но мне было неловко записывать, потому я пыталась запомнить -- хотя бы вид, как оно выглядит, ведь если надо -- просто опишу и всё, меня обязательно поймут, в этом, почему-то, я нисколько не сомневалась.
Много лет спустя, в Принстоне, Ыкл первым делом расспросил местных знатоков где тут самые лучшие суши. Самые лучшие суши оказались в крохотной забегаловке, в которой и столиков, толком, не было. Зато суши там были необыкновенные. По-американски огромные, щедро обвитые дополнительными тонкими, почти просвечивающими, пластинками семги. Я влюбилась в суши с острой семгой. В них, в отличие от классических, рыба была порублена на крохотные куски, тщательно смешана с каким-то их, страшно секретным, острым соусом. Небольшая забегаловка, пришел три раза -- и с тобой здороваются по имени, как с родным и близким. Крохотный повар в смешной черно-белой бандане знал о моей любви к этой смеси, потому щедро покрывал огромные шайбы еще -- чтобы от души, чтобы не жалела, что было мало, чтобы пришла еще и еще. Он улыбался из-за прилавка, и кричал -- вкусно?! Утвердительно кивал до получения ответа, не сомневаясь в ответе. До сих пор скучаю по этому месту, иногда закрываю глаза и вспоминаю эту дивную забегаловку, стены которой оклеены купюрами всех на свете стран, с маленьким, необыкновенно приветливым и веселым поваром.
Потом, истинные гурманы, почти заговорщически, шептали -- это, конечно, прекрасное место, но если вы действительно, если вы правда любите суши, то вам обязательно надо сходить еще вот туда. Там, качали головой, дороже, так как то ресторан, самый настоящий, зато там вам подадут, ни за что не угадаете, -- смотрели на нас и улыбались загадочно, -- теплые, -- закатывали глаза знатоки, демонстрируя наслаждение, -- теплые суши! Вы когда-нибудь, вообще когда-нибудь, -- смотрели на нас немного снисходительно и покровительственно, -- ели теплые суши? Я мотала головой и щипала Ыкла в бок -- пошли прямо сейчас, чего откладывать! Небольшой полуподвал, играла тихая музыка, в воздухе ненавязчиво пахло какими-то благовониями. Помню похвалила их мысленно -- не люблю благовония, но тут они не мешали, только оттеняли атмосферу. Непривычно шикарно. Место с суши должно быть простым, очень простым, а тут -- белые салфетки, особенные палочки, низко склонивший голову в приветственном поклоне официант. И теплые суши, действительно теплые. Не горячие и не холодные, но какой-то особенной, одной им известной, температуры. Я тогда удивлялась -- казалось, что я съела столько суши, что удивить меня невозможно, и на тебе. Удивлялась собственному удивлению. Не то чтобы нам не понравилось, было очень вкусно. Но мы переглянулись и дружно произнесли имя той забегаловки -- она навеки, пока тут живем. Там такая острая семга, такая...
В Лондоне коробочки с суши продаются во всех супермаркетах, не удивишь никого. Но что удивительно -- они вкусны так, словно сделаны в хорошем ресторане. Не сравнить с той забегаловкой, конечно, с ней, впрочем, мало что сравнится, но они вполне могут составить конкуренцию неплохому ресторану. Я забегаю в магазин купить что-нибудь попить -- жарко, очень жарко, изнурительно жарко, но не выдерживаю и осторожно беру коробочку с несколькими шайбами -- в них розовая с белыми прожилками семга, в них авокадо, они щедро посыпаны черным кунжутом. Я хочу дотерпеть до дома, но не выдерживаю. Сажусь на ближайшую скамейку, распечатываю прозрачную коробочку, надрываю пакетик с соевым соусом, осторожно поливаю каждую шайбу, соуса мало, потому надо распределить аккуратно, после отщипываю кусочки васаби и укладываю их сверху, немного размазываю пальцем (ничего, у меня много салфеток, я потом об этом подумаю) Девица заинтересованно смотрит, раскрыв рот, демонстрируя два прекрасных зуба -- что это вы такое, мамаша, творите? Я же прошу прощения за то, что собираюсь так неаккуратно есть, шепчу ей, чтобы отвернулась, чтобы никогда не делала так, как мама сейчас, и медленно ем. Хорошо, что скамейка в тени, думаю я, иначе сплошное мучение. Я бросаю пустую коробочку в ближайшую мусорку, я тщательно отираю пальцы -- еще, еще, еще, я жадно пью -- во рту солоно и остро, снаружи жарко и мучительно, я хочу пить, как же я хочу пить. Мамаша, крякает девица в коляске, давайте-ка проследуем к дому. Я вздыхаю счастливо, мы идем домой. Не могу пройти мимо суши, никак не могу.