Таухид и история. Экскурс: Становление европейской рациональности и ее развитие
Впервые технику рационализированной мысли закрепил Сократ. Для него знание определяется прежде всего через работу с понятиями, искусство дефиниций и выделения общего. Методом для этого является диалектика. В ранних (сократических) диалогах Платона, таких как «Лахес», «Хармид» или «Гиппий Больший», посвященных диалектической работе по определению какого-либо понятия («мужества», «благоразумия», «прекрасного»), лучше всего показана эта техника Сократа. Он прежде всего требует точного определения, то есть обращения мысли от эпитетов, сравнений и аналогий - к усмотрению всеобщей абстрактной сущности.
Как говорит Аристотель, Сократ «искал всеобщего и первый направил свою мысль на общие определения» (Met., 1, 6, 987). Предметом рефлексии он делает прежде всего этическую жизнь. Этический рационализм Сократа был предметом удивления его современников: Аристотель отмечал, что Сократ превратил добродетели в понятия, науки или познания особого рода. Тот этос, который для обычного грека был лишь непосредственной дорефлексивной установкой к действию, Сократ делает предметом рефлексии. Он тесно связывает добродетель и знание. Таким образом, Сократ предлагает установить как бы постоянный контроль мыслящего центра над человеческой жизнью.
Итак, мы должны сделать вывод, что в 5 в. до Р. Х. в Греции происходит великая интеллектуальная революция, сущность которой состояла в переходе от «естественной установки» к рациональному мышлению в понятиях.
Истоки этой революции мы связываем прежде всего с особенностями полисной (городской) жизни античного грека. Полис был уникальным для древнего мира образованием, гражданской общиной, участники которой решали вопросы публичной практики посредством свободной коммуникации. Общение, диспут - вот что лежало в основе этой формы жизни. Таким образом, сам социально-политический фундамент греческого бытия направлял усилия мысли в сторону разработки рационалистической техники. Характерно, что, как указывает Ксенофонт, Сократ при обосновании своего диалектического метода ссылался на практику народных собраний, где люди, совещаясь, “разделяют предметы по родам”» (Ксенофонт. Воспоминания, IV, 5, 12).
А. Лосев, характеризуя то, что мы назвали выше формальной рациональностью, пишет: «Платон ищет истину. Но как? Только путем бесконечных разговоров и споров, путем изысканного и многословного диалога… Аристотель тоже везде ищет истину. Но как? Только путем бесконечного расчленения понятий и путем выяснения тончайшей терминологии, заставляющей иной раз переходить к самому настоящему словарю весьма дробной и утонченной терминологии. В античной философии был многовековой скептицизм, изощреннейшим способом доказывавший, что ничего не существует, а если что-нибудь существует, то оно непознаваемо; и если оно познаваемо, то оно невыразимо. От последней четырехвековой неоплатонической философии до нас дошли сотни страниц самой воинственной и микроскопически разработанной логики…» [1]. Современная западная культура восходит со всем ее сциентизмом именно к культуре устной речи древних греков, когда умелое пользование словом обеспечивало и социальный престиж, и власть.
В своем анализе общественных структур греческой цивилизации современный социальный теоретик Майкл Манн обращает внимание, что у греков и финикийцев впервые получает широкое распространение такое революционное изобретение, как упрощенная письменность, основанная на буквенном алфавите [2]. Если ранняя письменность была чрезвычайно громоздкой и потому могла организовываться только государством, то теперь письменное слово оказывалось доступно не только профессиональным писцам, но и торговцам, ремесленникам, провинциальной аристократии, деревенским жрецам. Именно греки становятся первыми, кто демократизировал процесс обучения и перешел к фиксации знаний в письменном слове. В свою очередь, письменная фиксация мысли не могла не сказываться на самом качестве этой мысли, поскольку побуждала вырабатывать понятийно-категориальный язык, потребность в котором не ощущалась в догреческих («дописьменных») обществах, где знания передавались либо традиционным родовым способом от отца к сыну, либо в закрытых профессиональных корпорациях (жрецы и писцы). Произошла глубокая трансформация языка, который наряду со средством общения становился средством передачи знания.
Вместе с Максом Вебером и Майклом Манном попытаемся выделить главные характеристики греческого полиса - этой основной социальной единицы античной цивилизации. Прежде всего, надо сказать, что полис являлся самоуправляющимся городом-государством, в котором оказывались объединены в одно целое гражданская община, братство и корпорация воинов [3]. Управление полисом осуществлялось избираемыми на небольшой срок должностными лицами, которые находились в зависимости от решений народного собрания: таким образом, здесь не было профессиональной бюрократии, характерной для восточных деспотий древности - этих антиподов свободных греческих городов.
Типичным гражданином полиса являлся крестьянин, свободный собственник земельного участка со средним достатком, добросовестно выполняющий гражданские и военные обязанности. Весь полисный порядок держался на слиянии военной силы с обществом, т. е. на рекрутировании армии в форме самоэкипирующегося народного ополчения, войска вооруженных граждан. Как только в Риме реформы Мария создали профессиональную армию, отделенную от общества, республиканский порядок рухнул. Отсюда естественным образом вытекал институт прямой демократии, осуществлявшийся посредством обсуждения общих дел и голосования граждан на городской площади.
Европейский город являлся уникальным институтом, который в таких формах не встречался в Азии, и именно к нему восходят особенности европейского образа жизни. На Востоке города, как правило, не были автономными корпорациями и находились под строгой опекой бюрократии территориального государства, совершившего разоружение населения. Важным моментом здесь было то, что западный город сумел преодолеть замкнутость родовых связей, которые оставались чрезвычайно сильны на Востоке: в античную эпоху полисная общность стояла выше родовой, а в средние века последняя вообще утратила свое значение, особенно после того как христианство подорвало сакральную освященность родовых уз.
Все указанные социальные характеристики греческого города-государства имеют непосредственное отношение к конституированию феномена рациональности. Греция являлась одновременно и первой «демократической» и первой грамотной цивилизацией в истории человечества, причем так, что демократия обусловливала грамотность. Греки произвели революцию, распространив грамотность на среднего гражданина [4]. Греческая культура впервые стала универсальной, т. е. распространенной на всех свободных жителей общества. Демократический полис не мог ограничить грамотность и образованность только узкой олигархической элитой, как это происходило в догреческих социумах. В свою очередь, совместное обсуждение публичных дел, требуемое демократией, способствовало становлению отточенного в логическом отношении языка, фиксированного в письменных источниках. Греки в течение целых столетий упражнялись в развитии публичного дискурса и риторических способностей, пока количество не перешло в качество, и накопленные навыки не породили интеллектуальную революцию, связанную с именами Сократа, Платона и Аристотеля. Этой революцией и было возникновение феномена западноевропейской рациональности.
Слово-символ в греческом языке начинает замещаться словом-термином. Сознание обращается от непосредственного отражения мира мыслью к рефлексивному контролю над самой этой мыслью, над ходом ее протекания. Мышление утрачивает свою «естественность» и как бы загоняется в жесткие рамки контроля, дисциплины и самоограничения. Существует огромная разница между «традиционным», «естественным» мышлением через аналогии, символы и описания - и мышлением в понятиях, развертываемом посредством четких дефиниций и правил логики.
Не только в философии, но и в естественной науке (впрочем, первоначально они составляли одно целое) процесс рефлексивно-рационального контроля над процессом исследования становится определяющим условием этого исследования. «Страстное воодушевление Платона в “Государстве”, - пишет М. Вебер, - объясняется в конечном счете тем, что в его время впервые был открыт для сознания смысл одного из величайших средств всякого научного познания - понятия. Во всем своем значении оно было открыто Сократом. И не им одним. В Индии обнаруживаются начатки логики, похожие на ту логику, какая была у Аристотеля. Но нигде нет осознания значения этого открытия, кроме как в Греции. Здесь, видимо, впервые в руках людей оказалось средство, с помощью которого можно заключить человека в логические тиски, откуда для него нет выхода, пока он не признает: или он ничего не знает, или это - именно вот это, и ничто иное, - есть истина, вечная, непреходящая в отличие от действий и поступков слепых людей. Это было необычайное переживание, открывшееся ученикам Сократа. Из него, казалось, вытекало следствие: стоит только найти правильное понятие прекрасного, доброго или, например, храбрости, души и тому подобного, как будет постигнуто также их истинное бытие. А это опять-таки, казалось, открывало путь к тому, чтобы научиться самому и научить других, как человеку надлежит поступать в жизни, прежде всего в качестве гражданина государства. Ибо для греков, мысливших исключительно политически, от данного вопроса зависело все. Здесь и кроется причина их занятий наукой» [5].
Для наглядности можно сравнить европейский рациональный научно-философского дискурс с китайским. В конфуцианской «Книге перемен» задается вопрос: «Учитель сказал: письмо не до конца выражает слово, слово не до конца выражает мысль, как же понять мысли совершенномудрых?». Ответ дается такой: «Совершенномудрые создали образы, чтобы до конца выразить мысли, начертали гексаграммы, чтобы отличить истинное от ложного, приложили афоризмы, чтобы до конца выразить слова» [6]. Иными словами, здесь отдается приоритет слову-символу перед словом-понятием. Но еще выше слова-символа располагается «молчаливое знание», «знание без слов»: «Вот почему мудрый живет себе спокойно, свободный от необходимости заниматься делами - действуя, руководствуется знанием без слов» [7]. Восточные мудрецы не доверяют понятиям, предпочитая излагать свои познания с помощью притч, образов, бесед и сказаний. Мудрец должен не вырабатывать четкий логический язык, а прежде всего вживаться в предмет рассуждения, созерцать его. Именно поэтому в Китае философия не была отделена от литературы и науки - ее особенностью было отсутствие четкого терминологического аппарата. Напротив, европейский способ мыслить рационально традиционный китаец скорее всего охарактеризовал бы как «знаковый фетишизм», особенно если вспомнить бесконечные западные споры и смысле слов и понятий.
[1] Лосев, А. Ф. История античной философии в конспективном изложении - М., 1989. - С. 38.
[2] Mann M. The sources of social power. - Cambridge: 1986. - V. 1 - P. 193.
[3] Вебер, М. Избранное. Образ общества. - М., 1994. - С. 430 - 431.
[4] Mann. Ibid - P. 206.
[5] Вебер, М. Избранные произведения. - М., 1990. - С. 716.
[6] Леонтьева, Е. Ю. Рациональность и ее типы: генезис и эволюция. - М., 2006. - С. 49.
[7] Там же, С. 50.