Кое-что о Бахтине
Тема М.М. Бахтина многоаспектна и для меня почти необъятна. Бахтин привел меня в профессию (я в старших классах зачитывался «Проблемами поэтики Достоевского»), Бахтин сопровождал меня в университетские годы (без Бахтина не изучают историю русской литературы, историю мировой литературы, теорию литературы, речеведческие дисциплины, философию языка), он подарил мне основные темы кандидатской диссертации. Тем не менее, я не собираюсь заниматься «бахтинистикой». Моё единственное оригинальное наблюдение в данной области заключается в следующем: в бахтинских текстах наличествует историософия. Бахтина-философа рассматривают в разделах герменевтики, эстетики, антропологии. Но своими трудами он всю жизнь строил именно историософию, вполне себе любопытную, данную, однако, в форме теоретической истории литературы.
(1) В бахтинской теории романа достаточно отчетливо прослеживается мысль о столкновении в истории литературы двух идеологических тенденций, которые условно можно обозначить как «эпическую» и «романную». Роман, по Бахтину, появляется относительно поздно и связан с принципиальной незавершенностью, необычайной свободой в отношении не только к форме, но и к содержанию. Дистанцированная, объективная эпическая позиция (эпическое почтение к богам и героям) «снимается» в романном искусстве, в котором утверждается современность и неоднозначность изображаемого: «эпические оценки» погружаются в многообразные и противоречивые контексты. Роман направлен на радикальное освобождение художественной мысли. Главной истиной романного искусства является становящееся бытие, в то время как эпос обусловлен идеологией ставшего, устоявшегося, стабилизированного. Однако вопрос не ограничивается одним лишь романом, утверждающим новые приоритеты по отношению к классическому эпосу: «Началась длительная борьба за романизацию других жанров, за их вовлечение в зону контакта с незавершенной действительностью» («Эпос и роман»). Итак, эпос - это ставшее, а роман - становящееся.
(2) При таком понимании романа как особой зоны эстетического контакта с действительностью становится очевидным, что полифонический роман (Бахтин считал, что эту разновидность романа создал Достоевский) - закономерный итог развития этого жанра: здесь действительность окончательно лишается завершенности («эпичности»), поскольку не объективируется, не «овнешняется» авторской волей. По Бахтину, в полифоническом романе Достоевского впервые зазвучали «чистые голоса» героев, освобожденные от диктатуры авторской тенденциозности; героям здесь передоверено право самим произносить «слово о мире» и себе самих, в то время как в монологических романах Тургенева, Гончарова, Льва Толстого автор-творец всегда оставлял последнее слово за собой. Оппозиция «монологизм - полифонизм» явно коррелирует с оппозицией «эпос - роман».
(3) В корреляцию с названными парами понятий входят и бахтинские концепции монолога и диалога. В последнем, по Бахтину, слово лишается однонаправленности, однозначности, оно становится «двуголосым». В диалоге, как утверждает мыслитель, и человеческие сознания обретают подлинную, полноценную жизнь.
(4) Рассматривая историко-литературные концепции Бахтина мы почти везде обнаружим описание этих противоборствующих идеологических тенденций, в частности, в жестком противопоставлении смехового и серьезного. Карнавальный смех, в концепции ученого, выражает восприятие жизни как становящегося бытия, разрушения всех устоявшихся точек зрения и порядков, как постоянных смен и обновлений. Серьезная культура Средних веков, напротив, авторитарна и иерархична. По Бахтину, карнавализация тесно связана с романизацией литературы, а последний процесс завершается формированием полифонического романа, в котором диалогическое торжествует над монологическим - все бахтинские категории связаны генетической связью.
(5) Смеховое-романное-полифоническое-диалогическое и серьезное-эпическое-монологическое сталкиваются и в поле пространственно-временных структур литературы: в эссе «Формы времени и хронотопа в романе» Бахтин описывает, как поток становящейся, современной, текущей жизни постепенно разрушает хронотопические вертикали и жесткие структуры.
Итого: эпосы замещаются романами, монологизм сокрушается полифонизмом, а монолог - диалогом, смеховая стихия взрывает серьезный порядок, а горизонталь сменяет вертикаль.
Эти два идейно-стилевых потока мировой литературы (и культуры) имеют определенные метафизические обертоны. Строгие иерархические структуры, авторитарные идеологические позиции обращаются в карнавальной эстетике в «смешные страшилища». В бахтинской системе эпически-монологическое начало демонизируется. С другой стороны, диалогическое и смеховое предстают как идеальная репрезентация очеловеченности. Бахтин берет в свидетели великого гуманиста Пико дела Мирандолла, чью философию стремится подать как коррелят раблезианского искусства: «… Пико утверждает, что человек выше всех существ, в том числе и небесных духов, потому что он есть не только бытие, но и становление. Человек выходит за пределы всякой иерархии, так как иерархия может определять только твердое, неподвижное, неизменное бытие, но не свободное становление. <…> Человек не есть нечто замкнутое и готовое, - он не завершен и открыт: это - основная идея Пико дела Мирандолла» («Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса»). Эти гуманистические характеристики человека явно сближаются с бахтинскими характеристиками романа, который понимается прежде всего как незавершенная и становящаяся литературная форма.
Переходя друг в друга, бахтинские категории проявляют не только диалектическую противоречивость, но и универсальную многоаспектность: в намеченной бахтинской историософии есть место субъектности и власти объективированных структур, смеху и предельной серьезности, борьбе эстетических форм, столкновению картин мира, наконец, проявлению неких метафизических пределов социальной истории.
Развитие литературы обнаруживает, таким образом, своеобразный прогресс свободы, но качество этой свободы особое: перед нами отнюдь не гегелевское понимание логики истории, ведь бахтинская свобода - смеховая, анти-эпическая, всё и вся диалогизирующая. Неслучайно Бахтин настойчиво противопоставляет карнавал сатире: последняя слишком монологична и авторитарна. История литературы заключает в себе историю бытия, которое представляет собой своеобразный прогресс свободы как диалогизирующей, разрушающей все вертикальные и иерархические отношения стихии и создающей новые жизненные миры. Какие именно новые миры? Бахтин вполне честно и подробно эти новые миры описал. Просто нужно внимательно Бахтина прочитать.