Мыслить «ширше» и «чутче». Мет. реалистика
В «Клубе мет. реализма» (метафизического, цель коего, в общем, «выход к реальности, что сверх зримого») повторял великих, не приводя имён, ссылок либо цитаций, в частности, помянул «анáмнезис». Был афронт: член клуба, медик-де «с высшим образованием», встав изрёк: «анáмнезис», о каком сказали, не существует, но есть «анáмнез». Были другие странные правки: «кáтарсис» был сведён к «катéтеру». В замечаниях метафизики не было, - впрочем, как реализма, лишь апология общих знаний, как бы «научных». Нет ни «анáмнезиса» 1, дескать, ни «энтелехии», а есть «физика» и багаж науки, так что скинь шапку, дабы пасть в ноги этим святыням. Но ведь законы правят в физическом окоёме. Я же был в клубе, ставящем целью чистку мышления от влияния физики, сотворившей беды; стало быть, также ставящем целью ломку законов. Сказано, что закон пришёл, чтоб умножить грех, по ап. Павлу. Могут поправить: речь о моральных вето! Да, о моральных, но и физических, раз мораль аттестует мир в должном ракурсе и внедряет нормы, что этот ракурс канонизируют, назначают верным. Нормы, законы были придуманы, дабы жить по ним в адекват морали. Всякие рамки нас подавляют, минимизируют - а вне рамок жизнь укрепляется. Так, безнравственность гусениц позволяет им, позабыв о смерти, высшем законе, ― а, значит, мысля сверх установок, антиморально, но абсолютно, ― верить, что смерти не существует, ибо жизнь гусениц длится в бабочках. Кстати, бабочка от Чжуанцзы, будучи тоже антиморальной, сходственно думала, что она человек; не знала, что хомо мыслящих вознесли законы и вся иная тварь причислять себя к ним не смеет? Вот о законах по Достоевскому: «Продолжаю о типах с крепкими нервами, каковые, однако, пред невозможностью вмиг смиряются. Невозможность им как стена. Какая? Явствует, что закон природы, факты науки, алгебра. Не согласны? Как же, твердят вам, спорить нельзя! ведь ― алгебра, дважды два четыре! ибо стена, мол, значит предел… Заткнитесь! мне наплевать на них, на закон природы комплексно с алгеброй. Да! они мне не нравятся! Будто ваша стена - судья на всё, коль она дважды два четыре?! О, глупость глупостей!» Достоевский знал в интуициях, что законов нет, что они условные. Человек, никто иной, декретирует нормы, но объявляет их имманентными-де природе. Наши законы ― отпрыски падшести. Кант говаривал, что наш ум не искал законов, кои имелись, дескать, в природе, он диктовал их. Ergo, законы пусть очевидны - только не истинны. Разве истину впрячь в ярмо, в кое род людской загоняется падшим образом мыслей?
В этом же клубе воображают (в русле названных дважды два четыре от Достоевского), что, мол, «А равно А», и точка. Но, если вдуматься, А равно будет А лишь в правилах, а по истине А равно А не часто; может быть ― никогда-нигде. Читаем у Достоевского: «Дважды два четыре ― это не жизнь уже, а вид смерти! Это проклятое дважды два четыре смотрится фертом, путь перекрыло и, руки в боки, мерзко, глумливо, нагло плюётся. Может быть, дважды два четыре и мировая вещь; но и дважды два тридцать либо сто сорок ― тоже вещь славная». Так что мысль, что, мол, А равно А, в смех истине, превратившей А в антиподное А в событии, когда А в смысле смерти, высшем законе падшего мира, было повергнуто тем же А в смысле смерти, как и открыто: «смертию смерть поправ» (тропарь, в духе Рим. 6, 9).
В «Клубе мет. реализма» приняли, что есть только словá с приставленными к ним смыслами, меж словами лишь паузы как провалы в ничто. Увы! Те провалы сущностны: в них есть ДАО как НЕПОСТИЖНОЕ, от чего человек отвлёкся с первым же словом, кое, как средство грехопадения, рай охаяло и построило мир во лжи. Словь хи́ла и маломощна, чтоб выражать дух Бога, или Про-Лога, или До-Словия, или рая. Словь только лейбл на том, чтó взялась означить. Мудрые чаяли остановки слов, с ними - разума, продуцента слов. Так, Сири́н считал, что молчание - спутник будущей вечности, что вся явь - словоблудие; потому, чтоб впасть в истину, нужно в собственной личности кануть глубже словес, чью мерзость манифестирует, создан смыслами, беспощадный, жуткий, кровавый мир угнетений, распрей и низостей. От ап. Павла вновь наставление, что «закон умножает грех»; но закон есть слово. Лéствичник Иоанн писал, что грех водится помыслом, а вот истина лишь в безмолвии, и молитва должна быть лепетом чада. Старец Иси́хий дал образец односложной просьбы; не словосмыслы, но интонация, глас эдема в нас ― вот что в крик кричит о его красотах, нашей естественной изначальной родины. Слово - хоспис для падших и извращённых нас, и к нам истина обращается в речи с тем, чтоб не слушали смыслы, но чтоб восприняли тон, мелодику, темп, вокал, оглашение, что ведут к до-словным райским началам. Истина не в теориях, а в пустотностях, и даётся нам как наитие.
В клубе думают, что философы, Аристотель, Сократ и прочие, уступают «святоотеческому преданию»; обращаться-де к грекам глупо и тщетно, ибо патристика превзошла их. Но христология больше в терминах греков. В александрийской школе платоников дан был старт богословию (Оригеном), антиохийская богословская школа ― от Аристотеля. Халкидонский с Никейским символы, пусть и были продуктом александрийцев, склонных к восторженным взлётам мысли, писаны слогом антиохийцев, трезвым и чётким. Путь теологии проф. Успенский Н. объяснял прёй принципов Аристотеля и Платона и их наследников: Иустина Философа, Оригена, Игнатия, Иринея Лионского, Златоуста, Прокла, Сири́на, Лéствичника ― до Пселла и до Паламы. Истине Аристотель вместе с Платоном не адекватны. Но несомненен факт, что, как Бах красит музыку, так Платон с Аристотелем больше прочих божественны. Аристотеля звали «praecursor Christi in naturalibus», «предваритель Христа в естественном».
Ириней из Лиона мнил, что истина ― в восприемстве; только четыре евангелия суть истинны, от апостолов их хранят епископы. Он норми́́ровал христианство, чтоб его сделать строгой доктриной. Но ещё ранее у Платона предупреждали: «Негеометр не входит». Это присущий падшему разуму ход вещей, позиция, когда истину признают с условием, что она отвечает алгебре, в силу коей всякий уверен, ради примера, что если два угла ― сумма третьего, то они равны меж собой и прочее. Философия греков мыслит мир чередой идей, текущих из трёх, утрируя, постулатов в строгой градации и друг друга зиждущих. Это в лад богословию, заключившему Бога в рамки. Крайне капризное, но живое уймище тысяч мнений поиска истины сбилось к догмам евангелий четырёх числом ― к квадрологии, утверждённой властью.
Так метафизика обращается в физику, что явил «Клуб мет. реализма», ставший приютом грубых филистеров. Надо быть против квот, догм, принципов, аксиом, регламентов, за свободу мышления, ― но отнюдь не во славу школьных понятий. Мы без того в подвалах мысли и чувства. «Кáтарсис» не «катéтер». И «апокáлипсис» не подобен «калу». Сходно «анáмнез», как ни величь его, не вполне «анáмнезис», память рая. Вспять, к райской истине! Свод над нами трагически, грозно низок. Надо разбить его.
1 Άνάμνησις - припоминание (гр.). Диалоги Платона: Федр, Менон, Федон, Филеб.
В этом же клубе воображают (в русле названных дважды два четыре от Достоевского), что, мол, «А равно А», и точка. Но, если вдуматься, А равно будет А лишь в правилах, а по истине А равно А не часто; может быть ― никогда-нигде. Читаем у Достоевского: «Дважды два четыре ― это не жизнь уже, а вид смерти! Это проклятое дважды два четыре смотрится фертом, путь перекрыло и, руки в боки, мерзко, глумливо, нагло плюётся. Может быть, дважды два четыре и мировая вещь; но и дважды два тридцать либо сто сорок ― тоже вещь славная». Так что мысль, что, мол, А равно А, в смех истине, превратившей А в антиподное А в событии, когда А в смысле смерти, высшем законе падшего мира, было повергнуто тем же А в смысле смерти, как и открыто: «смертию смерть поправ» (тропарь, в духе Рим. 6, 9).
В «Клубе мет. реализма» приняли, что есть только словá с приставленными к ним смыслами, меж словами лишь паузы как провалы в ничто. Увы! Те провалы сущностны: в них есть ДАО как НЕПОСТИЖНОЕ, от чего человек отвлёкся с первым же словом, кое, как средство грехопадения, рай охаяло и построило мир во лжи. Словь хи́ла и маломощна, чтоб выражать дух Бога, или Про-Лога, или До-Словия, или рая. Словь только лейбл на том, чтó взялась означить. Мудрые чаяли остановки слов, с ними - разума, продуцента слов. Так, Сири́н считал, что молчание - спутник будущей вечности, что вся явь - словоблудие; потому, чтоб впасть в истину, нужно в собственной личности кануть глубже словес, чью мерзость манифестирует, создан смыслами, беспощадный, жуткий, кровавый мир угнетений, распрей и низостей. От ап. Павла вновь наставление, что «закон умножает грех»; но закон есть слово. Лéствичник Иоанн писал, что грех водится помыслом, а вот истина лишь в безмолвии, и молитва должна быть лепетом чада. Старец Иси́хий дал образец односложной просьбы; не словосмыслы, но интонация, глас эдема в нас ― вот что в крик кричит о его красотах, нашей естественной изначальной родины. Слово - хоспис для падших и извращённых нас, и к нам истина обращается в речи с тем, чтоб не слушали смыслы, но чтоб восприняли тон, мелодику, темп, вокал, оглашение, что ведут к до-словным райским началам. Истина не в теориях, а в пустотностях, и даётся нам как наитие.
В клубе думают, что философы, Аристотель, Сократ и прочие, уступают «святоотеческому преданию»; обращаться-де к грекам глупо и тщетно, ибо патристика превзошла их. Но христология больше в терминах греков. В александрийской школе платоников дан был старт богословию (Оригеном), антиохийская богословская школа ― от Аристотеля. Халкидонский с Никейским символы, пусть и были продуктом александрийцев, склонных к восторженным взлётам мысли, писаны слогом антиохийцев, трезвым и чётким. Путь теологии проф. Успенский Н. объяснял прёй принципов Аристотеля и Платона и их наследников: Иустина Философа, Оригена, Игнатия, Иринея Лионского, Златоуста, Прокла, Сири́на, Лéствичника ― до Пселла и до Паламы. Истине Аристотель вместе с Платоном не адекватны. Но несомненен факт, что, как Бах красит музыку, так Платон с Аристотелем больше прочих божественны. Аристотеля звали «praecursor Christi in naturalibus», «предваритель Христа в естественном».
Ириней из Лиона мнил, что истина ― в восприемстве; только четыре евангелия суть истинны, от апостолов их хранят епископы. Он норми́́ровал христианство, чтоб его сделать строгой доктриной. Но ещё ранее у Платона предупреждали: «Негеометр не входит». Это присущий падшему разуму ход вещей, позиция, когда истину признают с условием, что она отвечает алгебре, в силу коей всякий уверен, ради примера, что если два угла ― сумма третьего, то они равны меж собой и прочее. Философия греков мыслит мир чередой идей, текущих из трёх, утрируя, постулатов в строгой градации и друг друга зиждущих. Это в лад богословию, заключившему Бога в рамки. Крайне капризное, но живое уймище тысяч мнений поиска истины сбилось к догмам евангелий четырёх числом ― к квадрологии, утверждённой властью.
Так метафизика обращается в физику, что явил «Клуб мет. реализма», ставший приютом грубых филистеров. Надо быть против квот, догм, принципов, аксиом, регламентов, за свободу мышления, ― но отнюдь не во славу школьных понятий. Мы без того в подвалах мысли и чувства. «Кáтарсис» не «катéтер». И «апокáлипсис» не подобен «калу». Сходно «анáмнез», как ни величь его, не вполне «анáмнезис», память рая. Вспять, к райской истине! Свод над нами трагически, грозно низок. Надо разбить его.
1 Άνάμνησις - припоминание (гр.). Диалоги Платона: Федр, Менон, Федон, Филеб.