Обрезание Ван Гога
12.
Следующую главу, в которой попытаемся объяснить главный источник силы Винсента Ван Гога, назовем
Застенчивость
Призвав решительность и строгость,
Язык бахвальству отрубив,
Я признаю свою убогость,
Перед величием других.
И сколь бы тонко мне не льстили,
Какой бы мне не пели вздор,
Как джентльмен свое бессилье
Я сознаю с тех самых пор…
М. Щербаков
Писать о предмете, который нам неведом (ведь зная, что такое застенчивость, мы бы никогда не стали бы писать) - очень сложно. Но мы призовем на помощь тех, кто, достигнув многого, сохранил скромность и знает толк в этом вопросе: самого Вина, прекрасного поэта Михаила Щербакова - приведенные в эпиграфе его стихи - точно обозначенное жизненное кредо Винсента Ван Гога - и Вадима Ротенберга, ученого-психиатра и, в то же время, замечательного поэта, эссеиста, публициста.
Даже когда признание заслуг в живописи стало бесспорным, когда знаменитые критики, в частности Орье и Гюйсманс, стали публиковать статьи о творчестве Ван Гога, это вызвало резкое возражение Вина. Только гляньте, что он пишет в благодарном письме критику:
«Горячо благодарю Вас за Вашу статью в «Mercure de France», которая меня крайне поразила. Она мне очень нравится сама по себе как произведение искусства; мне кажется, Вы умеете создавать краски словами. В Вашей статье я вновь нахожу свои картины, только в ней они лучше, чем на самом деле, богаче, значительнее. Но я чувствую себя очень неловко, когда думаю, что все, о чем Вы пишете, относится к другим художникам в значительно большей мере, нежели ко мне, например, и прежде всего к Монтичелли. Вы пишете обо мне: «Он, насколько мне известно, единственный художник, передающий колорит вещей с такой интенсивностью; в нем чувствуется металл, сверкание драгоценных камней». Но если Вы зайдете к моему брату и посмотрите у него один из букетов Монтичелли в белых, незабудковых и оранжевых тонах, вы поймете, что я имею в виду»
Или в том же письме о гогене:
Хочу всем этим сказать лишь, что Вы приписали мне то, что могли бы скорее сказать о Монтичелли, которому я многим обязан. Многим обязан я также Полю Гогену, с которым работал несколько месяцев в Арле и с которым еще до этого встречался в Париже.
Гоген - это удивительный художник, это странный человек, чья внешность и взгляд смутно напоминают «Портрет мужчины» Рембрандта в коллекции Лаказа. Это друг, который учит вас понимать, что хорошая картина равноценна доброму делу; конечно, он не говорит этого прямо, но, общаясь с ним, нельзя не почувствовать, что на художнике лежит определенная моральная ответственность.
И это пишет о человеке, который никакой морали не признавал, заражая на Таити сифилисом тринадцатилетних девочек, не говоря уже о моральной ответственности художника. О влиянии гогена на живопись Ван Гога - это просто ложь гогена, которую Вин, чтобы не выставлять вруна в таком неприглядном виде, до конца поддерживал. Так что Ван Гог приписывал гогену свои мысли.
В пасторской семье воспитывали скромных детей. Все заслуги сравнивались с Абсолютом, с б-жественным Призведением, а не человеческим.
Изучая для этой работы http://rdavid.livejournal.com/47211.html в еврейской Традиции историю Самсона (Шимшона), Судьи и героя еврейского народа, на примере жизни которого воспитываются сотни поколений евреев, мы узнали источник силы его, позволившей начать освобождение от филистимлян. Не мышцы и правильное питание, не тренировки и гимнастические упражнения, а скромность, не смотря на значительные заслуги, и, как плата за скромность, за преданность своему делу - неимоверные силы Свыше, позволившие совершить все подвиги.
Мы не нашли в письмах Вина упоминания о Самсоне, но, думаем, что от своего малолетнего учителя Библии Мендоса Да-Косты он знал эту историю.
В истории живописи Ван Гог стал героем, совершившим невероятные подвиги в живописи, подобные подвигу Рембо во французской поэзии, кои еще долго никто не сможет повторить, и, если продолжить сравнение с Самсоном, то он был и судьей, беспристрастным, милосердным и добрым, благодаря суду которого для нас сохранились многие шедевры живописи, того же Монтичелли, Сезана, Синьяка, Сёра, Бернара. Именно исходя из суждений брата об этих художниках, Тео покупал их картины для галереи, не получая благодарности хозяев, но тем самым сохранив их для искусства. И даже делал подборки картин импрессионистов для Терстеха в Англию и Голландию. Судить о живописи так, как делал это Вин, в те времена практически никто не мог. Все, общавшиеся с Винсентом, точнее все, у кого хватало терпения для общения с ним, отмечали огромную образованность Вина и точность суждений о картинах.
Тех, кто, перевирая его слова, приписывают Ван Гогу восхищение "посредственными" художниками, вроде Милле, Коро и Делакруа я отправляю к письмам. Читайте. Только Рембрандта и Вермера Дельфтского, да еще Бройгеля Мужицкого, Вин безоговорочно считал великими художниками. У остальных он отмечал достоинства и видел недостатки, при этом, как и полагается скромному и воспитанному человеку, первые увеличивал, а вторые - не выпячивал. Так действует настоящий судья.
Если продолжить сравнение с Шимшоном, которого звали Бадан(ивр.одиночка), то и здесь мы увидим, схожесть. Война Винсента в одиночку, с неимоверно трудным противником, когда Тео, единственный, кто помогал и выслушивал, при полном непонимании окружающих, хотя именно для них и прилагал он неимоверные усилия, преодолевая железную стену между тем, что чувствуешь и тем, что можешь изобразить.
Шимшон, воюя с плиштим, имел тот же расклад, только вот в качестве помощника у него выступал Б-г, кода для Вина богом и судьей был Тео. Но непонимание окружающими целей и методов его борьбы, когда только после его смерти народ, при помощи пророка Шмуэля осознал величие деятельности своего Судьи, разве не сходна судьба Винсента с судьбой Шимшона?!
А наказание бессилием за малейшие проявления гордыни - разве не роднят этих двух героев своего времени?
В письме к Орье читаем:
« В следующую партию картин, которую я пошлю брату, я включу этюд с кипарисами для Вас, если Вы доставите мне удовольствие принять его на память о Вашей статье. Я еще работаю над ним в данный момент и хочу ввести в него фигуру. Кипарисы - самая характерная черта провансальского пейзажа, и Вы почувствовали это, когда написали: «даже черный цвет». До сих пор я не мог написать их так, как чувствую: эмоции, охватывающие меня при соприкосновении с природой, иногда вызывают у меня обмороки, и в результате я по две недели бываю не в состоянии работать. Тем не менее, до того как уехать отсюда, я рассчитываю вернуться к этому мотиву и приняться за кипарисы.»
Не зная умеренности ни в чем, кроме траты денег, Вин стал жертвой застенчивости. Великий РАМБАМ(хр. Маймонид мус. Ибн-Маймун) признал застенчивость крайностью, противоположной бахвальству, а серединой - скромность.
Удержаться на этом лезвии, на этом золотом пути скромности, когда в мире искусства тебя толкают со всех сторон то в сторону бахвальства, то в другую - очень тяжело.
Вадим Ротенберг, чьё словосочетание «талантливый негодяй» мы часто используем в этом тексте, живи он лет на сто раньше, помог бы Вину вот такими словами из книги "Образ "Я" и поведение, как помог нам этой замечательной книгой:
Восприятие себя как человека творческого является важнейшим компонентом творческого акта. Это вовсе не означает отсутствия критики к результатам собственной деятельности. Напротив, по-настоящему творчески одаренные люди весьма критичны к результатам собственного творчества. Но есть одно важное условие: эта критичность проявляется только после "инсайта", после озарения, когда новое уже создано, а не в процессе его зарождения. Критическое отношение - свойство левого полушария мозга, достояние сознания. В момент же зарождения нового (идеи или образа) правое полушарие должно быть свободно от безжалостного критиканства приземленного и ограниченного сознания. Оно должно иметь право на полет, на бесчисленные пересечения и столкновения образов в планетарном пространстве правого полушария, ибо только из этих столкновений может быть высечена искра озарения.
Такую свободу от критики сознания человек может приобрести либо в особых состояниях сознания (гипноз, медитация), либо благодаря исключительному доверию к собственной интуиции, к творческому началу в себе. Вера в собственную незаурядность - исходное условие творчества. Поэтому лишены всякого смысла ханжеские разговоры о высокой моральной ценности скромности. Идея эта рождена ничтожествами, стремящимися уравнять с собой людей выдающихся. Скромный талант - это бенгальский огонь, он не зажигает. Без ощущения в себе сил, превосходящих обычные, человек не способен к тому упорному поиску, не считающемуся с потерями и поражениями, без которого творчество немыслимо. Без ощущения творческого всемогущества человек не рискнет провозгласить то, что еще не понято и не принято современниками. Однако это чувство никак не связано со стремлением продемонстрировать свое превосходство перед другими людьми, с тенденцией их унижать и третировать. Совсем напротив, безвкусное противопоставление себя другим и стремление утвердиться за счет других всегда является следствием глубоко скрытого мучительного комплекса неполноценности, который человек стремится преодолеть, унижая других. Тот, кто знает себе цену и высоко себя ставит, не унизится до демонстрации превосходства - ему вполне хватает его самоощущения. Более того, это самоощущение нередко способствует доброжелательности и приветливости, которые так естественно вытекают из внутренней гармонии.http://rjews.net/v_rotenberg/book.htm