Hanaczów / Ганачiвка, избирательная память и мы
Я уже давно написала этот пост, но всё не могла закончить, потому что начались поездки и проблемы с интернетом. Поэтому публикую его с опозданием в месяц.
Запись открываю, чтобы все могли прочесть, но комментарии, уж простите, отключу, т.к. хочу просто поделиться историей и своими мыслями о ней, а к приходу троллей не готова. Это, конечно, малодушие, но я уже по горло сыта виртуальными и реальными срачами, а не рассказать не могу.
Предыстория. 4 июня во Львов приехали Кшиштоф и Фабиан, молодые режиссёры из Берлина, которые снимают документальное кино про одну деревеньку во Львовской области. А я должна была у них работать переводчиком. Приехали они незнакомыми работодателями, а под конец этих трёх дней съёмок мы уже были друзьями, и история, которую рассказывает этот фильм, очень сильно зацепила меня саму.
История. В сорока километрах к югу от Львова, в Перемышлянском районе, есть село Ганачівка. До 1944 года там было два села, Ганачів и Ганачівка, то есть это были как бы два куска одного большого села, но в том куске, который назывался Ганачів (Hanaczów), в основном жили поляки и немного украинцев, а в том, который Ганачівка (Hanaczówka), наоборот - в основном украинцы и немного поляков. Ещё там жили евреи.
Во время Второй мировой на этой территории началась полная мешанина. Возле села довольно большой лес, так вот в начале войны в этом лесу действовали одновременно четыре партизанских отряда: во-первых, УПА, во-вторых, АК (Армия Крайова), в-третьих, советские партизаны, и в-четвёртых, ещё и еврейские партизаны. И ещё, естественно, по этим территориям шли немцы. Не знаю, в какие именно моменты кто с кем сотрудничал против какого из общих врагов, но поляки и украинцы, до того жившие как добрые соседи (мы опрашивали местных, потом подробнее напишу), стали друг друга, мягко говоря, пиздить. И вот, собственно, история: было две атаки УПА на Ганачів, и поляки, которые спаслись, бежали из села: в Верхню Білку, в Чижиків, в Винники, а потом в Польшу. В селе остались в основном старики и солдаты Армии Крайовей, сторожившие село. И вот в 1944м они заметили какой-то отряд, приняли его за украинских повстанцев, атаковали, а это оказались гитлеровцы, немецкий отряд, который в ответ привёл подкрепление, тяжёлую артиллерию, и вот они то ли сами, то ли при содействии украинских повстанцев, перебили оставшихся жителей и сожгли всё село дотла, до голых стен. После войны в Ганачів(ку) переселили украинцев с польских территорий в рамках операции "Висла". И вот эти семьи приехали туда жить: кто был изначально родом с Лемківщини, кто с Підляшшя, в общем, сборная солянка. И остались там жить.
Дедушка и бабушка Кшиштофа жили в Ганачеве и были в числе тех, кто спасался бегством от повстанцев. Кшиштоф родился в Польше, вырос и живёт в Германии, всё детство-отрочество слышал о Ганачеве и уже после смерти дедушки с бабушкой решил копать информацию об этом селе и его трагедиях, в итоге решил снять документальный фильм. Он приезжал в село в прошлом году с переводчиком, расспрашивал местных стариков, что они помнят. В этом году тоже приехал, снимать дальше.
Как раз одновременно с его приездом туда же в Ганачівку прибыла группа харцеров, польских скаутов, чтобы привести в порядок старое заброшенное польское кладбище в лесу и поставить там пятиметровый деревянный крест. И вдобавок оказалось, что как раз в один из этих дней будет торжественная церемония: празднование 620-летия первого письменного упоминания о селе. И вот мы всё это снимали, а главное, расспрашивали старожилов, кто что помнит.
Про харцеров: когда мы приехали в лес, где кладбище, все это выглядело заросше и заброшенно. Замшелые серо-бурые мраморные памятники, почти незаметные за кустами. Скауты вооружились щетками, тряпками, граблями и бензопилами и за два дня отмыли надгробия до белоснежной чистоты (и теперь там можно прочитать имена!), проредили заросли - к счастью, не сделав из кладбища лысую площадку, оно по-прежнему стоит все в лесу, просто теперь там можно ходить. Ещё они поставили на входе пятиметровый деревянный крест, который сделал, как мы узнали, парень из Ганачівки.
Но харцеры не ходили в село общаться с людьми. И почти никто из местных не пришёл помогать харцерам убирать на кладбище, то есть пришли трое: Андрей Павлишин, историк родом из Ганачівки, который прочёл харцерам лекцию об истории села; Степан, который сделал и привёз большой крест; и Стах, отец Степана, который привёз харцерам воду и ходил смотреть, что и как они делают.
В общей сложности мы взяли интервью у пятерых бабушек-дедушек. Двое, муж и жена - переселенцы из Польши, приехавшие в разоренную Ганачівку после войны. Ещё двое - двоюродные сёстры из соседнего села Станимир (Stanimierz), которое, в отличие от Ганачівки, не было разрушено и никого туда не переселяли, поэтому в Станимире мы застали людей, живших там до и во время войны. Пятый - житель Ганачівки, тот самый Стах, о котором выше писала, он сам родом из Перемышлян, но его никуда насильно не переселяли - он из более младшего поколения, ему, кажется, 56 лет. Но выглядит он старше. Такой добродушный худой рабочий дядька, частично без зубов, сначала мне показалось, что он немного пьян, но потом стало понятно, что он просто разговаривает так, а вообще дядька совершенно адекватный, говорит по делу, и ещё есть в нём какая-то деликатность и дружество.
Мы спросили Стаха, не знает ли он, где тут братская могила поляков. Он нас провёл, это совсем близко от кладбища, только продраться сквозь заросли крапивы, и начинается поле, на котором высокий холм. Вот, показал, это братская могила убитых поляков. Мы спросили о трагедии, которая произошла в селе: кто, по его мнению, это сделал. И тут я услышала то, чего никогда не слышала. Этот галицкий дядька, сельский, украиноязычный, всю жизнь проживший в западноукраинской традиции, открыл рот и с уверенностью сказал: "бандерівці".
То есть для меня это был когнитивный диссонанс, потому что на Галичине повстанцев же очень чтут, в каждой деревне, которую мы проезжали (включая Ганачівку), чёрно-красные флаги, каменные кресты в память о борцах за независимость, итд. А Стах, хотя и не из Ганачівки, но все равно же тутошний.
И ещё он добавил, что бандеровцы отрезали полякам языки и выкалывали глаза. Мы спросили: за что?! Он сказал, что не знает.
Потом мы взяли интервью у мужа и жены, которые приехали в Ганачівку еще никакими не супругами, а маленькими детьми. Муж сказал, что он не знает, кто сжег село, и специально никогда не разузнавал, но что когда они приехали, костёл был в руинах, проломы в стенах, а у повстанцев не было тяжёлой артиллерии, чтобы такое устроить. Но потом добавил: да все, наверно, по очереди издевались над селом.
И две чудесные бабушки из Станимира, Ольга и Зося. У Зоси убили старшего брата, ни за что: в Ганачеве до этого непонятно кто убил какого-то большого человека, поляка, и когда Зосин брат вместе с приятелем шёл в другую деревню через Ганачев, парней арестовала полиция (Зося сказала, немецкая полиция), свалила на них вину, три дня мучила их, а потом расстреляла на кладбище. И там был ещё какой-то третий арестованный, которого звали Місько, как и брата Зоси, и его тоже расстреливали, но не попали, и он остался жив. Поэтому по селам разнеслась новость, что Місько жив, и все подумали, что речь идёт о Зосином брате, что он спасся. Почему-то это вызвало агрессию у поляков из Ганачева, они пришли в Станимир (а в Станимире жили в основном украинцы, плюс пара польских семей, хотя все со всеми были родня, польский муж, украинская жена) и стали угрожать местным, что сожгут их дома и самих их прикончат, и Зося помнит, как все перепугались и как родители неделями прятали детей по погребам, она сама была маленькой девочкой (6 или 7 лет) и сидела то в конюшне, то в погребе, боялась, что поляки придут их жечь. Но те так и не пришли.
Мы спросили, а как же так. Зося сказала: украинцы не любили поляков, поляки не любили украинцев, все друг друга били. Мы спросили: но ведь до этого жили как добрые соседи? Она сказала: да, и они в нам в церковь на службы ходили, и мы к ним в костёл ходили, и на праздники друг к другу приезжали... а когда Ганачів сожгли, у них в семье некоторое время жило семейство польских беженцев с двумя дочками, Зосины родители приняли их как своих родственников и спрятали, потом те выехали в Польшу.
Ольга, её двоюродная сестра, много пела, рассказывала страшное о том, как в Ганачеве пришли за евреями, декламировала какие-то карпатские дразнилки про москалей, пела повстанческие песни, скорее грустные, чем бодро-боевые, про то, как главный герой сидит "в криміналі". Но интересно, что когда мы с Ольгой шли мимо каменного креста, памятника повстанцам, с лампадками, она сказала "це праві носять свічки". Я удивилась и переспросила, кто-кто? "Праві". Мы спросили: а вы не носите? Она: "ні. я ношу до церкви".
Когда мы ехали от них, Кшиштоф рассказал, что у его бабушки было то же самое, только наоборот: она помнила, как девочкой пряталась в погребе от украинцев.
И он понимал, что было и то, и то. Он затем и поехал снимать этот фильм, чтобы увидеть и услышать другую сторону, потому что не принимал однобоко-патриотического представления событий, в котором были только хорошие поляки и плохие украинцы. И симметрично однобокая здешняя версия его тоже не устраивала. Но то, что говорила Зося - это не какая-то "официальная версия", она просто рассказывала о том, что с ней было. И становилось понятно, что и это было, и обратное было, с обеих сторон, даже больше чем с двух, и нечеловеческое было, и человеческое тоже.
Всё это было как-то очень мощно, и страшно, и трогательно. И эти бабушки нам - поляку, немцу, украинской еврейке - рассказывали что помнили не с оглядкой на то, кто мы такие по национальности, а просто как человек человеку, с печалью, какой-то усталостью и теплом. Никакой пропаганды, ненависти, предубеждения в их глазах не было. Почти все предлагали нам зайти, пообедать, пытались дать с собой кто сырник, кто бутылку молока. И даже Зося, которая пережила гибель брата и прятанье в подвалах от внезапного врага, по-хорошему вспоминала, как до этого все со всеми дружили и роднились. Никаких обвинений в её голосе не было, только непонимание и печаль. Мы все их как-то сразу полюбили, и Зосю, и Ольгу, и Евстахия с Анелей, и Стаха.
А вчерашнее действо - это было нечто совершенно другое.
Сначала пришли мы на эту церемонию, 620 лет первому письменному упоминанию про Ганачівку. Собралось много народу, приехали священники, начали всё с длинной молитвы, потом были всякие речи головы и прочих административных лиц, всякие стихи а-ля школьные утренники, песни в исполнении то детского хора, то взрослого ансамбля, то дяденьки с синтезатором, то церковного хора, то какого-то приглашенного народного артиста. Всё было про одно и то же: прославление села, призывы не отрываться от корней, не стыдиться деревенского происхождения, гордиться тем, что ты украинец, чувствовать себя в единстве с народом. Ещё вышла старая-старая бабушка, которая была связисткой УПА. Она говорила с трудом, но боевой энтузиазм у неё бил ключом, мне стало страшновато, потому что она тоже изъяснялась военно-патриотическими клише. Ближе к концу вышел историк Андрей Павлишин. И немного рассказал про историю села. Долго говорить он не мог, т.к. было страшно жарко, и маленькие дети вокруг, и все уже изнемогают от солнца. Поэтому говорил кратко. Но вот он - единственный из всех выступавших, кто вообще вспомнил, что в селе этом жили вообще-то не только украинцы, но и поляки, и евреи. И упомянул вкратце про польскую трагедию и про их бегство из Ганачева. Но взаимные нападения АК и УПА он назвал "непорозуміннями" и даже прямиком не сказал про те две атаки на село, а просто "поляки були змушені поїхати з села". Короче, сгладил углы. Но всё-таки я была ему благодарна, потому что за эти несколько часов ни один из выступавших ни упомянул ни о каких других жителях села, кроме украинских, при этом через каждые два слова у выступавших мелькали корни, прадеды, славная история, поколения.
А ещё на церемонию неожиданно приехала Анна Гопко, оказывается, она тоже родом из Ганачівки. Я обрадовалась: это же та самая Анна Гопко, которая "Реанімаційний пакет реформ", теперь депутат Верховной Рады, одна из тех молодых умных инициативных политиков, которые могут и правда что-то изменить к лучшему. Майдан как отправная точка, open-mindedness, демократический настрой, открытость миру, борьба с коррупцией и с совком в головах - в общем, обрадовалась. И рассказала ребятам, кто она такая. Те сказали: так может, мы возьмём у неё интервью?
И после окончания церемонии мы подошли к Анне, я объяснила, кто мы такие, она охотно согласилась побеседовать и пригласила нас домой к бабушке, которая вот тут живёт в Ганачівці. Мы пришли, сели, мои услуги быстро оказались не нужны, потому что она говорит по-английски, а по-польски хотя и не очень говорит, но всё понимает, поэтому большую часть интервью я просто сидела на стуле и слушала. А у нас за спиной сидел пожилой дяденька, то ли друг семьи, то ли родственник: он местный, но преподаёт в Польше, поэтому неплохо говорит по-польски, и периодически что-то вставлял.
И тут начался какой-то ад.
Кшиштоф начал с вопроса про церемонию: мол, видно было, что люди очень постарались сделать праздник, но в речах о поколениях и корнях ему как-то не хватало упоминаний о всех жителях старого Ганачева/Ганачівки: ведь это еще и место польской и еврейской истории, а сказал об этом только Андрей Павлишин, и то немного; как она, Анна, относится к этому? (т.е. к тому, что почти никто не вспомнил о других народах).
Ответ меня потряс.
Анна сказала: Андрей Павлишин - профессиональный историк, это его сфера деятельности, естественно, что он об этом знает и что для него это важно. А для нынешних жителей Ганачівки, простых рабочих людей, не так важно, кто тут жил, какие народы - Майдан доказал, что мы все единый народ, для нас не существует деления на разные этнические группы, на Майдане было неважно, кто на каком языке говорит, мы все толерантны к другим народам. Сейчас, после аннексии Крыма, во время войны на Востоке, для нас важно, что мы - единая политическая нация! Майдан доказал, что все слухи про антисемитизм и фашизм в Украине - это не более чем российская пропаганда!
Я остолбенела, мне кажется, что это какое-то перекручивание всего чего можно. То есть безусловно, на Майдане разные народы стояли вместе, и конечно, всем было пофиг, кто на каком языке говорит - но каким боком это относится к тому, что сегодняшние жители села, два часа воспевая со сцены "земли предков" и чтя память погибших, неосознанно или сознательно забывают упомянуть о том, что всего семьдесят лет назад тут жили ещё и другие люди, которых выгнали, убили, вывезли? Почему бы не почтить и их память тоже? При чём тут аннексия Крыма?
И что меня ещё поразило:
Российская пропаганда, безусловно, существует и со страшной силой загрязняет окружающую среду, и образы бандеровцев с винтовками, разгуливающих по улицам сегодняшнего Львова и отстреливающих каждого, кто осмелится говорить по-русски - это такая же правда, как то, что я Людовик XIV. И Майдан, конечно, доказал некоторые очень важные штуки про интернационализм и братство. Но по монологу Анны выходило так, будто бы он их доказал сразу на столетия вперёд и назад. То есть раз Майдан развенчал грязные слухи про антисемитизм и бандеровские тенденции в сегодняшней Украине, это как будто бы означает, что бандеровцев вообще никогда не было как таковых, что этнических чисток не было в принципе - типа Майдан развеял это всё разом, включая - задним числом - и события 70-летней давности, их всех тоже не было, это российская пропаганда. Как будто это развеивание имеет и обратную силу. Очень удобно всё сразу пихать в общую мусорную кучу под табличкой "российская пропаганда": о нас так врут (а врут действительно), что любая некрасивая информация о нас, разумеется, придумана Кремлём.
Тогда Кшиштоф, видя, что разговор так или иначе повернётся в русло сегодняшней политической обстановки, задал ещё один вопрос: как Анна, депутат парламента, относится к недавно принятому закону "Про правовий статус та вшанування пам'яті борців за незалежність України у ХХ столітті", то есть про официальное признание воинов УПА национальными героями.
Ответ на этот вопрос был ещё более поразителен.
Анна сказала: в Чистый Четверг был принят закон о памяти борцов за независимость и закон о декоммунизации; я была одним из разработчиков закона о декоммунизации. Для Украины очень важно освободиться от советского прошлого, переименовать улицы, названные в честь кровавых тиранов.
Дальше весь ответ был про декоммунизацию, снос памятников итд.
Это мне напоминает анекдот про студента, который выучил по биологии только про блох, а вытянул билет про рыб.
И не могло быть такого, что она неправильно поняла тему вопроса: Кшись спросил совершенно чётко и однозначно, на простом внятном английском.
Это было явное уклонение от некомфортного вопроса. Хотя тут уже были не события прошлого века, о которых никто из нас не может ничего знать точно. Тут уже совсем недавние события, из той самой современной Украины, в которой она принимает деятельное участие.
Кшиштоф выслушал, сказал, что это совершенно резонно, конечно, стоит освободиться от совковости, но возвращаясь к тому первому закону, про УПА, не кажется ли ей, что Украина рискует впасть в другую крайность: освободившись от коммунизма, склониться к правой идеологии? Как она относится к этому закону?
Анна сказала: все, кто боролся за свободу Украины - герои.
(У меня зачесался язык уточнить: независимо от того, какими методами они пользовались и что они попутно совершали в процессе борьбы? Но я не спросила, всё равно она говорила непрерывно, на английском, а мне оставалось сидеть на стуле между Фабианом и Кшиштофом и слушать).
Говорила и про российскую пропаганду, и про единую Украину, и про то, что "история не должна нас разъединять!"
Про то, что история не должна разъединять, я как раз согласна, но для меня эта фраза имеет обратный смысл: я её трактую так, что недостойно, общаясь с человеком, чьи предки воевали с твоими предками, злобно припоминать ему эту общую историю и ставить в вину. То есть формулировки типа "да знаем мы вас, украинцев / поляков / немцев / шведов......, вы нашу деревню сожгли в таком-то году" - вот это низко. Но в обратную сторону оно работает совсем иначе, то есть для меня важно признать то, что делали мои предки (или сограждане) по отношению к предкам или согражданам собеседника, дать ему знать, что я не горжусь их преступлениями и не оправдываю их , что нет во мне этой покрывающей всё патриотической гордости: мол, что бы они не делали, это же НАШИ, СВОИ! "История не должна нас разъединять" - для меня это значит "я смотрю на тебя и вижу тебя, человека, а не абстрактного представителя народа-который-когда-то-был-врагом", не приписывать лично ему историю предков, но при этом: "я уважаю твою историю и твою часть трагедии, и не игнорирую её: наши совершили вот это и вот это, мне от этого горько, и я не хочу, чтобы когда-нибудь такое повторилось".
А в интерпретации Анны получалось, что история не должна нас разъединять, поэтому замнём, не будем говорить о том, что сделали наши, да и ваши заодно, мы вас прощаем.
У Кшиштофа появились вопросы в связи с УПА, поскольку Анна не историк, то вопросы на исторические темы её привели в некоторое замешательство, и тут подключился дяденька, который сидел сзади за нами, который в Польше преподаёт, журналистику кажется. Он начал бурно рассказывать: сначала что в УПА воевали поляки и евреи (следовательно, они не могли быть враждебно настроены к полякам и евреям), потом что вообще это "советские" переодевались повстанцами и совершали злодеяния от их имени, а все думали, что это УПА, потому что униформа. И потом: да вообще все друг друга били (то есть: ну вы понимаете, вы сами тоже хороши).
Что все друг друга били, это понятно. И притворяться, что в этой заварухе есть белые и пушистые и что били только эти повстанцы, а те не били - низко, такая же однобокая пропаганда. У нас не было никаких иллюзий по поводу того, что польские соседи так же нападали на украинских, как те на них, и что украинским селянам точно так же было от кого убегать в леса. Но когда Васю спрашивают "Ты бил Петю?", то ответ "Ой, та там все друг друга били" - имхо, это не ответ. Отвечать можно за себя, или в данном случае за ту сторону, с которой говорящий себя идентифицирует: если уж он чувствует некую принадлежность: наши повстанцы, наши борцы - то и отвечает пускай за эту сторону, хотя понятно, что он сам никого не жёг и не резал, он ещё, поди, в первый класс тогда не ходил. Просто почему бы не признать один раз прямым текстом, что да, такое было? "Все друг друга били" - это, конечно, правда, но в данном случае это уход от честного ответа. Вроде как и есть признание, но оно сразу же и самооправдание, и обвинение в адрес второй стороны: "ваши сделали это или нет? -ой, а ваши, можно подумать, белые и пушистые". Что-то отвратительное есть в таком ответе. Тем более что националистически настроенных, точно так же однобоко трактующих историю правых поляков Кшиштоф сам терпеть не может, и сразу это сказал, и поклонником АК сам не является, мягко говоря. Но он открыто говорит: так было, "наша" сторона делала то-то и то-то.
Почему бы нашим это один раз публично не признать? Ведь это не какие-то полностью мифические факты. Многое, конечно, мифологизировано, но отдельные факты же есть, некомфортная информация о сотрудничестве УПА с гитлеровцами, убийства еврейского и польского населения. Пропаганда может раздувать эти истории, число погибших, приплетать новых "распятых мальчиков", "бандеровцев на Майдане", и эту шелуху надо отсеивать - но не выплескивать же и младенца вместе с водой. Бандеровцев как таковых не придумала кремлёвская пропаганда. Это было. И всего-то, казалось бы, надо, чтобы лидер - политический, религиозный - один раз это сказал публично, что да, на совести УПА есть коллаборация и этнические чистки. Этим занимались наверняка не все повстанцы, и бандитизм - не единственное, чем они занимались, наверняка был и героизм - но БЫЛО_И_ТАКОЕ. И отменить тот дурацкий закон. И если уж валить памятники Ленину, что очень хорошо, почему бы не снести и памятники Бандере.
Понятно, что от такого публичного признания никого не воскресишь, и понятно, что в головах у многих людей останется совсем другая картинка. Это естественно, было бы страшно, если бы у всех в головах автоматически появлялась одна и та же, одинаковая картинка, по слову вождя. Но всё-таки такой жест представителя страны означает - нам не плевать на то, что сделали "наши". Цель не оправдывает средства. Мы не хотим замалчивать тёмные места нашей истории. Мы не хотим слепо возвеличивать людей, у которых цель оправдывала средства. И "наши" не были белыми и пушистыми только потому, что они были наши. Простите нас.
А не "замнём, мы вас прощаем, все друг друга били".
Казалось бы, не так уж это сложно сделать, ну технически.
Кароль Войтыла, к примеру, попросил вот прощения у евреев и мусульман за грехи Церкви.
Но нет, нам же надо образ национального героя, чтобы на него всенародно дрочить.
Кшиштоф и Фабиан всё это слушали, не протестуя. Я тоже слушала молча, тк как переводчик я там была не нужна - дяденька говорил по-польски - а скандалить в доме, куда нас пригласили как гостей, нехорошо. И всё это уже приближалось к концу, ребята давно уже остановили видеозапись и уже поднялись, чтобы уходить, и тут под конец дяденька говорит: "Спокойнее надо быть, молодые люди".
И вот тут у меня дым из ушей пошёл. Потому что такая реплика была бы ещё худо-бедно понятна, если бы К и Ф начали вопить, скандалить или воинственно утверждать, что это всё украинцы виноваты, а поляки все поголовно жертвы и никаких грехов за ними не числится. Тогда можно было бы как-то их осадить. Но штука в том, что они на протяжении всего этого разговора вели себя очень спокойно и вежливо, и больше слушали, чем говорили, и ни в какие крайности не впадали, наоборот. Поэтому в данном контексте его фраза имела другой оттенок: мол, не суетитесь, всё это давние дела, и вообще ничего точно не известно, и вообще замнём.
Вот поэтому у нас и нет в стране культуры памяти. Потому что память у нас избирательная. Поэтому и руины синагог превращаются в свалки. Поэтому и стоит в Ивано-Франковске памятник 27 погибшим воинам ОУН-УПА, которых в 1943 казнили нацисты, но при этом никакого упоминания о нескольких тысячах убитых и депортированных в Белжец евреев - и уж, разумеется, никакого упоминания о том, что ОУН-УПА и украинская полиция сотрудничали с гитлеровцами и участвовали в геноциде евреев. Потому что "а для нынешних жителей Ганачівки, простых рабочих людей, не так важно, кто тут жил <...> для нас важно, что теперь мы - единая политическая нация!"
Ну, я взбесилась, конечно. Но молчала, мы уже выходили из комнаты. И тут этот дяденька посмотрел на меня и поинтересовался: "А ти чого така незадоволена?" - "Я вам не скажу". - "А чого?" И тут меня понесло: "Пропаганда - це ви. Ви тут усi зомбованi".
И вылетела в сени, потому что во мне кипел большой скандал, а скандалить было нельзя. Анна Гопко при окончании разговора вообще не присутствовала, она к этому времени уже давно ушла во двор.
Ну и всё, ребята с дяденькой попрощались, я - нет, и мы уехали.
Наверное, для меня в этой истории страшнее всего было то, что люди моего поколения, казалось бы, open-minded, прогрессивные, видящие мир более-менее широко вокруг себя, владеющие несколькими языками, стоявшие на Майдане, да ещё и непосредственно делающие политику в нашей стране прямо сейчас - эти самые люди открывают рот и, как им кажется, в порядке борьбы с российской пропагандой или там борьбы за мир и свободу, сами несут точно такую же пропагандистскую, узколобую, несправедливую хуйню. И ведь к словам Анны вроде как не придерёшься, лжи как таковой там не было: и российская пропаганда, безусловно, существует, и на Майдане антисемитизма не было, а была свобода-равенство-братство-космополитизм, и всё такое. Но она манипулировала информацией и уклонялась от "некомфортных вопросов". И это одна из тех людей, которых я и мои друзья считали самыми прогрессивными молодыми политиками. Будущее страны, типа. Что же это за будущее?
О дяденьке даже говорить не хочу. Но он, слава богу, хоть не в парламенте.
______
Ну вот так.
После этой истории я поначалу задалась целью развеять миф о святых-непогрешимых воинах УПА. (Нехилая цель, угу: тут на Галичине в каждом селе стоит крест -- памятник пресловутым воинам). Потом наткнулась на вот такие слова Тимоти Снайдера:
"Refuting a myth is dancing with a skeleton: one finds it hard to disengage from the deceptively lithe embrace once the music has begun, and one soon realizes that one’s own steps are what is keeping the old bones in motion. It is easy to be captured by the choreography of mythmaking and -breaking, and hard afterwards to regain one’s own rhythm. The musty smell lingers for some time, too".
(Timothy Snyder, The Reconstruction of Nations)
Так что с воинственным развенчиванием тоже надо осторожно. Анна вот тоже воинственно развенчивала российскую пропаганду, и вот что в итоге у нее получилось...
И я даже не знаю, как с людьми про это говорить. Я не оратор, и не историк, и авторитетного имени у меня нет, чтобы посторонние люди ко мне прислушивались.
Но теперь знаю, что буду хвататься за любую удачную возможность что-то кому-то рассказать на эту тему, или помочь рассказчику --переводом, как помогала Кшиштофу, или организационной деятельностью, как пытаюсь (до сих пор безрезультатно) помочь J устроить его выставку.
И ещё. Для тех, кто говорит, что сейчас "не время" говорить о тех драмах, потому что в Украине кризис, война, и вообще нам сейчас любые такие воспоминания во вред, ибо они якобы подрывают "единство нации". Лучше всего на эту тему написала Аня Сусак (теперь Аня Чеботарёва) в своём предисловии к выставке J "An Unfinished Memory", той самой выставке, которую уже два места во Львове не захотели у себя размещать по политическим соображениям.
Вот что пишет Аня:
"Some in Ukraine might say that now -- a time of military aggression, territorial losses and deep inner conflict -- the moment is not right to discuss the situation of Jewish heritage. However, it is precisely these turning points that determine what Ukraine will become. With many refugees fleeing dangerous regions of our country, and an unwinding spiral of conflict that may slowly habituate people to violence and dehumanization of opponents, I cannot escape the bitter impression that something similar happened here less than a century ago, albeit on a larger and more tragic scale. In this sense, “An Unfinished Memory” is not just about the past. For me as a Ukrainian, it is a plea for open and honest discussion about our past and its darkest pages, and a plea that we think about the consequences of our actions now. It is a work that speaks urgently about the value of peace and reconciliation".
Запись открываю, чтобы все могли прочесть, но комментарии, уж простите, отключу, т.к. хочу просто поделиться историей и своими мыслями о ней, а к приходу троллей не готова. Это, конечно, малодушие, но я уже по горло сыта виртуальными и реальными срачами, а не рассказать не могу.
Предыстория. 4 июня во Львов приехали Кшиштоф и Фабиан, молодые режиссёры из Берлина, которые снимают документальное кино про одну деревеньку во Львовской области. А я должна была у них работать переводчиком. Приехали они незнакомыми работодателями, а под конец этих трёх дней съёмок мы уже были друзьями, и история, которую рассказывает этот фильм, очень сильно зацепила меня саму.
История. В сорока километрах к югу от Львова, в Перемышлянском районе, есть село Ганачівка. До 1944 года там было два села, Ганачів и Ганачівка, то есть это были как бы два куска одного большого села, но в том куске, который назывался Ганачів (Hanaczów), в основном жили поляки и немного украинцев, а в том, который Ганачівка (Hanaczówka), наоборот - в основном украинцы и немного поляков. Ещё там жили евреи.
Во время Второй мировой на этой территории началась полная мешанина. Возле села довольно большой лес, так вот в начале войны в этом лесу действовали одновременно четыре партизанских отряда: во-первых, УПА, во-вторых, АК (Армия Крайова), в-третьих, советские партизаны, и в-четвёртых, ещё и еврейские партизаны. И ещё, естественно, по этим территориям шли немцы. Не знаю, в какие именно моменты кто с кем сотрудничал против какого из общих врагов, но поляки и украинцы, до того жившие как добрые соседи (мы опрашивали местных, потом подробнее напишу), стали друг друга, мягко говоря, пиздить. И вот, собственно, история: было две атаки УПА на Ганачів, и поляки, которые спаслись, бежали из села: в Верхню Білку, в Чижиків, в Винники, а потом в Польшу. В селе остались в основном старики и солдаты Армии Крайовей, сторожившие село. И вот в 1944м они заметили какой-то отряд, приняли его за украинских повстанцев, атаковали, а это оказались гитлеровцы, немецкий отряд, который в ответ привёл подкрепление, тяжёлую артиллерию, и вот они то ли сами, то ли при содействии украинских повстанцев, перебили оставшихся жителей и сожгли всё село дотла, до голых стен. После войны в Ганачів(ку) переселили украинцев с польских территорий в рамках операции "Висла". И вот эти семьи приехали туда жить: кто был изначально родом с Лемківщини, кто с Підляшшя, в общем, сборная солянка. И остались там жить.
Дедушка и бабушка Кшиштофа жили в Ганачеве и были в числе тех, кто спасался бегством от повстанцев. Кшиштоф родился в Польше, вырос и живёт в Германии, всё детство-отрочество слышал о Ганачеве и уже после смерти дедушки с бабушкой решил копать информацию об этом селе и его трагедиях, в итоге решил снять документальный фильм. Он приезжал в село в прошлом году с переводчиком, расспрашивал местных стариков, что они помнят. В этом году тоже приехал, снимать дальше.
Как раз одновременно с его приездом туда же в Ганачівку прибыла группа харцеров, польских скаутов, чтобы привести в порядок старое заброшенное польское кладбище в лесу и поставить там пятиметровый деревянный крест. И вдобавок оказалось, что как раз в один из этих дней будет торжественная церемония: празднование 620-летия первого письменного упоминания о селе. И вот мы всё это снимали, а главное, расспрашивали старожилов, кто что помнит.
Про харцеров: когда мы приехали в лес, где кладбище, все это выглядело заросше и заброшенно. Замшелые серо-бурые мраморные памятники, почти незаметные за кустами. Скауты вооружились щетками, тряпками, граблями и бензопилами и за два дня отмыли надгробия до белоснежной чистоты (и теперь там можно прочитать имена!), проредили заросли - к счастью, не сделав из кладбища лысую площадку, оно по-прежнему стоит все в лесу, просто теперь там можно ходить. Ещё они поставили на входе пятиметровый деревянный крест, который сделал, как мы узнали, парень из Ганачівки.
Но харцеры не ходили в село общаться с людьми. И почти никто из местных не пришёл помогать харцерам убирать на кладбище, то есть пришли трое: Андрей Павлишин, историк родом из Ганачівки, который прочёл харцерам лекцию об истории села; Степан, который сделал и привёз большой крест; и Стах, отец Степана, который привёз харцерам воду и ходил смотреть, что и как они делают.
В общей сложности мы взяли интервью у пятерых бабушек-дедушек. Двое, муж и жена - переселенцы из Польши, приехавшие в разоренную Ганачівку после войны. Ещё двое - двоюродные сёстры из соседнего села Станимир (Stanimierz), которое, в отличие от Ганачівки, не было разрушено и никого туда не переселяли, поэтому в Станимире мы застали людей, живших там до и во время войны. Пятый - житель Ганачівки, тот самый Стах, о котором выше писала, он сам родом из Перемышлян, но его никуда насильно не переселяли - он из более младшего поколения, ему, кажется, 56 лет. Но выглядит он старше. Такой добродушный худой рабочий дядька, частично без зубов, сначала мне показалось, что он немного пьян, но потом стало понятно, что он просто разговаривает так, а вообще дядька совершенно адекватный, говорит по делу, и ещё есть в нём какая-то деликатность и дружество.
Мы спросили Стаха, не знает ли он, где тут братская могила поляков. Он нас провёл, это совсем близко от кладбища, только продраться сквозь заросли крапивы, и начинается поле, на котором высокий холм. Вот, показал, это братская могила убитых поляков. Мы спросили о трагедии, которая произошла в селе: кто, по его мнению, это сделал. И тут я услышала то, чего никогда не слышала. Этот галицкий дядька, сельский, украиноязычный, всю жизнь проживший в западноукраинской традиции, открыл рот и с уверенностью сказал: "бандерівці".
То есть для меня это был когнитивный диссонанс, потому что на Галичине повстанцев же очень чтут, в каждой деревне, которую мы проезжали (включая Ганачівку), чёрно-красные флаги, каменные кресты в память о борцах за независимость, итд. А Стах, хотя и не из Ганачівки, но все равно же тутошний.
И ещё он добавил, что бандеровцы отрезали полякам языки и выкалывали глаза. Мы спросили: за что?! Он сказал, что не знает.
Потом мы взяли интервью у мужа и жены, которые приехали в Ганачівку еще никакими не супругами, а маленькими детьми. Муж сказал, что он не знает, кто сжег село, и специально никогда не разузнавал, но что когда они приехали, костёл был в руинах, проломы в стенах, а у повстанцев не было тяжёлой артиллерии, чтобы такое устроить. Но потом добавил: да все, наверно, по очереди издевались над селом.
И две чудесные бабушки из Станимира, Ольга и Зося. У Зоси убили старшего брата, ни за что: в Ганачеве до этого непонятно кто убил какого-то большого человека, поляка, и когда Зосин брат вместе с приятелем шёл в другую деревню через Ганачев, парней арестовала полиция (Зося сказала, немецкая полиция), свалила на них вину, три дня мучила их, а потом расстреляла на кладбище. И там был ещё какой-то третий арестованный, которого звали Місько, как и брата Зоси, и его тоже расстреливали, но не попали, и он остался жив. Поэтому по селам разнеслась новость, что Місько жив, и все подумали, что речь идёт о Зосином брате, что он спасся. Почему-то это вызвало агрессию у поляков из Ганачева, они пришли в Станимир (а в Станимире жили в основном украинцы, плюс пара польских семей, хотя все со всеми были родня, польский муж, украинская жена) и стали угрожать местным, что сожгут их дома и самих их прикончат, и Зося помнит, как все перепугались и как родители неделями прятали детей по погребам, она сама была маленькой девочкой (6 или 7 лет) и сидела то в конюшне, то в погребе, боялась, что поляки придут их жечь. Но те так и не пришли.
Мы спросили, а как же так. Зося сказала: украинцы не любили поляков, поляки не любили украинцев, все друг друга били. Мы спросили: но ведь до этого жили как добрые соседи? Она сказала: да, и они в нам в церковь на службы ходили, и мы к ним в костёл ходили, и на праздники друг к другу приезжали... а когда Ганачів сожгли, у них в семье некоторое время жило семейство польских беженцев с двумя дочками, Зосины родители приняли их как своих родственников и спрятали, потом те выехали в Польшу.
Ольга, её двоюродная сестра, много пела, рассказывала страшное о том, как в Ганачеве пришли за евреями, декламировала какие-то карпатские дразнилки про москалей, пела повстанческие песни, скорее грустные, чем бодро-боевые, про то, как главный герой сидит "в криміналі". Но интересно, что когда мы с Ольгой шли мимо каменного креста, памятника повстанцам, с лампадками, она сказала "це праві носять свічки". Я удивилась и переспросила, кто-кто? "Праві". Мы спросили: а вы не носите? Она: "ні. я ношу до церкви".
Когда мы ехали от них, Кшиштоф рассказал, что у его бабушки было то же самое, только наоборот: она помнила, как девочкой пряталась в погребе от украинцев.
И он понимал, что было и то, и то. Он затем и поехал снимать этот фильм, чтобы увидеть и услышать другую сторону, потому что не принимал однобоко-патриотического представления событий, в котором были только хорошие поляки и плохие украинцы. И симметрично однобокая здешняя версия его тоже не устраивала. Но то, что говорила Зося - это не какая-то "официальная версия", она просто рассказывала о том, что с ней было. И становилось понятно, что и это было, и обратное было, с обеих сторон, даже больше чем с двух, и нечеловеческое было, и человеческое тоже.
Всё это было как-то очень мощно, и страшно, и трогательно. И эти бабушки нам - поляку, немцу, украинской еврейке - рассказывали что помнили не с оглядкой на то, кто мы такие по национальности, а просто как человек человеку, с печалью, какой-то усталостью и теплом. Никакой пропаганды, ненависти, предубеждения в их глазах не было. Почти все предлагали нам зайти, пообедать, пытались дать с собой кто сырник, кто бутылку молока. И даже Зося, которая пережила гибель брата и прятанье в подвалах от внезапного врага, по-хорошему вспоминала, как до этого все со всеми дружили и роднились. Никаких обвинений в её голосе не было, только непонимание и печаль. Мы все их как-то сразу полюбили, и Зосю, и Ольгу, и Евстахия с Анелей, и Стаха.
А вчерашнее действо - это было нечто совершенно другое.
Сначала пришли мы на эту церемонию, 620 лет первому письменному упоминанию про Ганачівку. Собралось много народу, приехали священники, начали всё с длинной молитвы, потом были всякие речи головы и прочих административных лиц, всякие стихи а-ля школьные утренники, песни в исполнении то детского хора, то взрослого ансамбля, то дяденьки с синтезатором, то церковного хора, то какого-то приглашенного народного артиста. Всё было про одно и то же: прославление села, призывы не отрываться от корней, не стыдиться деревенского происхождения, гордиться тем, что ты украинец, чувствовать себя в единстве с народом. Ещё вышла старая-старая бабушка, которая была связисткой УПА. Она говорила с трудом, но боевой энтузиазм у неё бил ключом, мне стало страшновато, потому что она тоже изъяснялась военно-патриотическими клише. Ближе к концу вышел историк Андрей Павлишин. И немного рассказал про историю села. Долго говорить он не мог, т.к. было страшно жарко, и маленькие дети вокруг, и все уже изнемогают от солнца. Поэтому говорил кратко. Но вот он - единственный из всех выступавших, кто вообще вспомнил, что в селе этом жили вообще-то не только украинцы, но и поляки, и евреи. И упомянул вкратце про польскую трагедию и про их бегство из Ганачева. Но взаимные нападения АК и УПА он назвал "непорозуміннями" и даже прямиком не сказал про те две атаки на село, а просто "поляки були змушені поїхати з села". Короче, сгладил углы. Но всё-таки я была ему благодарна, потому что за эти несколько часов ни один из выступавших ни упомянул ни о каких других жителях села, кроме украинских, при этом через каждые два слова у выступавших мелькали корни, прадеды, славная история, поколения.
А ещё на церемонию неожиданно приехала Анна Гопко, оказывается, она тоже родом из Ганачівки. Я обрадовалась: это же та самая Анна Гопко, которая "Реанімаційний пакет реформ", теперь депутат Верховной Рады, одна из тех молодых умных инициативных политиков, которые могут и правда что-то изменить к лучшему. Майдан как отправная точка, open-mindedness, демократический настрой, открытость миру, борьба с коррупцией и с совком в головах - в общем, обрадовалась. И рассказала ребятам, кто она такая. Те сказали: так может, мы возьмём у неё интервью?
И после окончания церемонии мы подошли к Анне, я объяснила, кто мы такие, она охотно согласилась побеседовать и пригласила нас домой к бабушке, которая вот тут живёт в Ганачівці. Мы пришли, сели, мои услуги быстро оказались не нужны, потому что она говорит по-английски, а по-польски хотя и не очень говорит, но всё понимает, поэтому большую часть интервью я просто сидела на стуле и слушала. А у нас за спиной сидел пожилой дяденька, то ли друг семьи, то ли родственник: он местный, но преподаёт в Польше, поэтому неплохо говорит по-польски, и периодически что-то вставлял.
И тут начался какой-то ад.
Кшиштоф начал с вопроса про церемонию: мол, видно было, что люди очень постарались сделать праздник, но в речах о поколениях и корнях ему как-то не хватало упоминаний о всех жителях старого Ганачева/Ганачівки: ведь это еще и место польской и еврейской истории, а сказал об этом только Андрей Павлишин, и то немного; как она, Анна, относится к этому? (т.е. к тому, что почти никто не вспомнил о других народах).
Ответ меня потряс.
Анна сказала: Андрей Павлишин - профессиональный историк, это его сфера деятельности, естественно, что он об этом знает и что для него это важно. А для нынешних жителей Ганачівки, простых рабочих людей, не так важно, кто тут жил, какие народы - Майдан доказал, что мы все единый народ, для нас не существует деления на разные этнические группы, на Майдане было неважно, кто на каком языке говорит, мы все толерантны к другим народам. Сейчас, после аннексии Крыма, во время войны на Востоке, для нас важно, что мы - единая политическая нация! Майдан доказал, что все слухи про антисемитизм и фашизм в Украине - это не более чем российская пропаганда!
Я остолбенела, мне кажется, что это какое-то перекручивание всего чего можно. То есть безусловно, на Майдане разные народы стояли вместе, и конечно, всем было пофиг, кто на каком языке говорит - но каким боком это относится к тому, что сегодняшние жители села, два часа воспевая со сцены "земли предков" и чтя память погибших, неосознанно или сознательно забывают упомянуть о том, что всего семьдесят лет назад тут жили ещё и другие люди, которых выгнали, убили, вывезли? Почему бы не почтить и их память тоже? При чём тут аннексия Крыма?
И что меня ещё поразило:
Российская пропаганда, безусловно, существует и со страшной силой загрязняет окружающую среду, и образы бандеровцев с винтовками, разгуливающих по улицам сегодняшнего Львова и отстреливающих каждого, кто осмелится говорить по-русски - это такая же правда, как то, что я Людовик XIV. И Майдан, конечно, доказал некоторые очень важные штуки про интернационализм и братство. Но по монологу Анны выходило так, будто бы он их доказал сразу на столетия вперёд и назад. То есть раз Майдан развенчал грязные слухи про антисемитизм и бандеровские тенденции в сегодняшней Украине, это как будто бы означает, что бандеровцев вообще никогда не было как таковых, что этнических чисток не было в принципе - типа Майдан развеял это всё разом, включая - задним числом - и события 70-летней давности, их всех тоже не было, это российская пропаганда. Как будто это развеивание имеет и обратную силу. Очень удобно всё сразу пихать в общую мусорную кучу под табличкой "российская пропаганда": о нас так врут (а врут действительно), что любая некрасивая информация о нас, разумеется, придумана Кремлём.
Тогда Кшиштоф, видя, что разговор так или иначе повернётся в русло сегодняшней политической обстановки, задал ещё один вопрос: как Анна, депутат парламента, относится к недавно принятому закону "Про правовий статус та вшанування пам'яті борців за незалежність України у ХХ столітті", то есть про официальное признание воинов УПА национальными героями.
Ответ на этот вопрос был ещё более поразителен.
Анна сказала: в Чистый Четверг был принят закон о памяти борцов за независимость и закон о декоммунизации; я была одним из разработчиков закона о декоммунизации. Для Украины очень важно освободиться от советского прошлого, переименовать улицы, названные в честь кровавых тиранов.
Дальше весь ответ был про декоммунизацию, снос памятников итд.
Это мне напоминает анекдот про студента, который выучил по биологии только про блох, а вытянул билет про рыб.
И не могло быть такого, что она неправильно поняла тему вопроса: Кшись спросил совершенно чётко и однозначно, на простом внятном английском.
Это было явное уклонение от некомфортного вопроса. Хотя тут уже были не события прошлого века, о которых никто из нас не может ничего знать точно. Тут уже совсем недавние события, из той самой современной Украины, в которой она принимает деятельное участие.
Кшиштоф выслушал, сказал, что это совершенно резонно, конечно, стоит освободиться от совковости, но возвращаясь к тому первому закону, про УПА, не кажется ли ей, что Украина рискует впасть в другую крайность: освободившись от коммунизма, склониться к правой идеологии? Как она относится к этому закону?
Анна сказала: все, кто боролся за свободу Украины - герои.
(У меня зачесался язык уточнить: независимо от того, какими методами они пользовались и что они попутно совершали в процессе борьбы? Но я не спросила, всё равно она говорила непрерывно, на английском, а мне оставалось сидеть на стуле между Фабианом и Кшиштофом и слушать).
Говорила и про российскую пропаганду, и про единую Украину, и про то, что "история не должна нас разъединять!"
Про то, что история не должна разъединять, я как раз согласна, но для меня эта фраза имеет обратный смысл: я её трактую так, что недостойно, общаясь с человеком, чьи предки воевали с твоими предками, злобно припоминать ему эту общую историю и ставить в вину. То есть формулировки типа "да знаем мы вас, украинцев / поляков / немцев / шведов......, вы нашу деревню сожгли в таком-то году" - вот это низко. Но в обратную сторону оно работает совсем иначе, то есть для меня важно признать то, что делали мои предки (или сограждане) по отношению к предкам или согражданам собеседника, дать ему знать, что я не горжусь их преступлениями и не оправдываю их , что нет во мне этой покрывающей всё патриотической гордости: мол, что бы они не делали, это же НАШИ, СВОИ! "История не должна нас разъединять" - для меня это значит "я смотрю на тебя и вижу тебя, человека, а не абстрактного представителя народа-который-когда-то-был-врагом", не приписывать лично ему историю предков, но при этом: "я уважаю твою историю и твою часть трагедии, и не игнорирую её: наши совершили вот это и вот это, мне от этого горько, и я не хочу, чтобы когда-нибудь такое повторилось".
А в интерпретации Анны получалось, что история не должна нас разъединять, поэтому замнём, не будем говорить о том, что сделали наши, да и ваши заодно, мы вас прощаем.
У Кшиштофа появились вопросы в связи с УПА, поскольку Анна не историк, то вопросы на исторические темы её привели в некоторое замешательство, и тут подключился дяденька, который сидел сзади за нами, который в Польше преподаёт, журналистику кажется. Он начал бурно рассказывать: сначала что в УПА воевали поляки и евреи (следовательно, они не могли быть враждебно настроены к полякам и евреям), потом что вообще это "советские" переодевались повстанцами и совершали злодеяния от их имени, а все думали, что это УПА, потому что униформа. И потом: да вообще все друг друга били (то есть: ну вы понимаете, вы сами тоже хороши).
Что все друг друга били, это понятно. И притворяться, что в этой заварухе есть белые и пушистые и что били только эти повстанцы, а те не били - низко, такая же однобокая пропаганда. У нас не было никаких иллюзий по поводу того, что польские соседи так же нападали на украинских, как те на них, и что украинским селянам точно так же было от кого убегать в леса. Но когда Васю спрашивают "Ты бил Петю?", то ответ "Ой, та там все друг друга били" - имхо, это не ответ. Отвечать можно за себя, или в данном случае за ту сторону, с которой говорящий себя идентифицирует: если уж он чувствует некую принадлежность: наши повстанцы, наши борцы - то и отвечает пускай за эту сторону, хотя понятно, что он сам никого не жёг и не резал, он ещё, поди, в первый класс тогда не ходил. Просто почему бы не признать один раз прямым текстом, что да, такое было? "Все друг друга били" - это, конечно, правда, но в данном случае это уход от честного ответа. Вроде как и есть признание, но оно сразу же и самооправдание, и обвинение в адрес второй стороны: "ваши сделали это или нет? -ой, а ваши, можно подумать, белые и пушистые". Что-то отвратительное есть в таком ответе. Тем более что националистически настроенных, точно так же однобоко трактующих историю правых поляков Кшиштоф сам терпеть не может, и сразу это сказал, и поклонником АК сам не является, мягко говоря. Но он открыто говорит: так было, "наша" сторона делала то-то и то-то.
Почему бы нашим это один раз публично не признать? Ведь это не какие-то полностью мифические факты. Многое, конечно, мифологизировано, но отдельные факты же есть, некомфортная информация о сотрудничестве УПА с гитлеровцами, убийства еврейского и польского населения. Пропаганда может раздувать эти истории, число погибших, приплетать новых "распятых мальчиков", "бандеровцев на Майдане", и эту шелуху надо отсеивать - но не выплескивать же и младенца вместе с водой. Бандеровцев как таковых не придумала кремлёвская пропаганда. Это было. И всего-то, казалось бы, надо, чтобы лидер - политический, религиозный - один раз это сказал публично, что да, на совести УПА есть коллаборация и этнические чистки. Этим занимались наверняка не все повстанцы, и бандитизм - не единственное, чем они занимались, наверняка был и героизм - но БЫЛО_И_ТАКОЕ. И отменить тот дурацкий закон. И если уж валить памятники Ленину, что очень хорошо, почему бы не снести и памятники Бандере.
Понятно, что от такого публичного признания никого не воскресишь, и понятно, что в головах у многих людей останется совсем другая картинка. Это естественно, было бы страшно, если бы у всех в головах автоматически появлялась одна и та же, одинаковая картинка, по слову вождя. Но всё-таки такой жест представителя страны означает - нам не плевать на то, что сделали "наши". Цель не оправдывает средства. Мы не хотим замалчивать тёмные места нашей истории. Мы не хотим слепо возвеличивать людей, у которых цель оправдывала средства. И "наши" не были белыми и пушистыми только потому, что они были наши. Простите нас.
А не "замнём, мы вас прощаем, все друг друга били".
Казалось бы, не так уж это сложно сделать, ну технически.
Кароль Войтыла, к примеру, попросил вот прощения у евреев и мусульман за грехи Церкви.
Но нет, нам же надо образ национального героя, чтобы на него всенародно дрочить.
Кшиштоф и Фабиан всё это слушали, не протестуя. Я тоже слушала молча, тк как переводчик я там была не нужна - дяденька говорил по-польски - а скандалить в доме, куда нас пригласили как гостей, нехорошо. И всё это уже приближалось к концу, ребята давно уже остановили видеозапись и уже поднялись, чтобы уходить, и тут под конец дяденька говорит: "Спокойнее надо быть, молодые люди".
И вот тут у меня дым из ушей пошёл. Потому что такая реплика была бы ещё худо-бедно понятна, если бы К и Ф начали вопить, скандалить или воинственно утверждать, что это всё украинцы виноваты, а поляки все поголовно жертвы и никаких грехов за ними не числится. Тогда можно было бы как-то их осадить. Но штука в том, что они на протяжении всего этого разговора вели себя очень спокойно и вежливо, и больше слушали, чем говорили, и ни в какие крайности не впадали, наоборот. Поэтому в данном контексте его фраза имела другой оттенок: мол, не суетитесь, всё это давние дела, и вообще ничего точно не известно, и вообще замнём.
Вот поэтому у нас и нет в стране культуры памяти. Потому что память у нас избирательная. Поэтому и руины синагог превращаются в свалки. Поэтому и стоит в Ивано-Франковске памятник 27 погибшим воинам ОУН-УПА, которых в 1943 казнили нацисты, но при этом никакого упоминания о нескольких тысячах убитых и депортированных в Белжец евреев - и уж, разумеется, никакого упоминания о том, что ОУН-УПА и украинская полиция сотрудничали с гитлеровцами и участвовали в геноциде евреев. Потому что "а для нынешних жителей Ганачівки, простых рабочих людей, не так важно, кто тут жил <...> для нас важно, что теперь мы - единая политическая нация!"
Ну, я взбесилась, конечно. Но молчала, мы уже выходили из комнаты. И тут этот дяденька посмотрел на меня и поинтересовался: "А ти чого така незадоволена?" - "Я вам не скажу". - "А чого?" И тут меня понесло: "Пропаганда - це ви. Ви тут усi зомбованi".
И вылетела в сени, потому что во мне кипел большой скандал, а скандалить было нельзя. Анна Гопко при окончании разговора вообще не присутствовала, она к этому времени уже давно ушла во двор.
Ну и всё, ребята с дяденькой попрощались, я - нет, и мы уехали.
Наверное, для меня в этой истории страшнее всего было то, что люди моего поколения, казалось бы, open-minded, прогрессивные, видящие мир более-менее широко вокруг себя, владеющие несколькими языками, стоявшие на Майдане, да ещё и непосредственно делающие политику в нашей стране прямо сейчас - эти самые люди открывают рот и, как им кажется, в порядке борьбы с российской пропагандой или там борьбы за мир и свободу, сами несут точно такую же пропагандистскую, узколобую, несправедливую хуйню. И ведь к словам Анны вроде как не придерёшься, лжи как таковой там не было: и российская пропаганда, безусловно, существует, и на Майдане антисемитизма не было, а была свобода-равенство-братство-космополитизм, и всё такое. Но она манипулировала информацией и уклонялась от "некомфортных вопросов". И это одна из тех людей, которых я и мои друзья считали самыми прогрессивными молодыми политиками. Будущее страны, типа. Что же это за будущее?
О дяденьке даже говорить не хочу. Но он, слава богу, хоть не в парламенте.
______
Ну вот так.
После этой истории я поначалу задалась целью развеять миф о святых-непогрешимых воинах УПА. (Нехилая цель, угу: тут на Галичине в каждом селе стоит крест -- памятник пресловутым воинам). Потом наткнулась на вот такие слова Тимоти Снайдера:
"Refuting a myth is dancing with a skeleton: one finds it hard to disengage from the deceptively lithe embrace once the music has begun, and one soon realizes that one’s own steps are what is keeping the old bones in motion. It is easy to be captured by the choreography of mythmaking and -breaking, and hard afterwards to regain one’s own rhythm. The musty smell lingers for some time, too".
(Timothy Snyder, The Reconstruction of Nations)
Так что с воинственным развенчиванием тоже надо осторожно. Анна вот тоже воинственно развенчивала российскую пропаганду, и вот что в итоге у нее получилось...
И я даже не знаю, как с людьми про это говорить. Я не оратор, и не историк, и авторитетного имени у меня нет, чтобы посторонние люди ко мне прислушивались.
Но теперь знаю, что буду хвататься за любую удачную возможность что-то кому-то рассказать на эту тему, или помочь рассказчику --переводом, как помогала Кшиштофу, или организационной деятельностью, как пытаюсь (до сих пор безрезультатно) помочь J устроить его выставку.
И ещё. Для тех, кто говорит, что сейчас "не время" говорить о тех драмах, потому что в Украине кризис, война, и вообще нам сейчас любые такие воспоминания во вред, ибо они якобы подрывают "единство нации". Лучше всего на эту тему написала Аня Сусак (теперь Аня Чеботарёва) в своём предисловии к выставке J "An Unfinished Memory", той самой выставке, которую уже два места во Львове не захотели у себя размещать по политическим соображениям.
Вот что пишет Аня:
"Some in Ukraine might say that now -- a time of military aggression, territorial losses and deep inner conflict -- the moment is not right to discuss the situation of Jewish heritage. However, it is precisely these turning points that determine what Ukraine will become. With many refugees fleeing dangerous regions of our country, and an unwinding spiral of conflict that may slowly habituate people to violence and dehumanization of opponents, I cannot escape the bitter impression that something similar happened here less than a century ago, albeit on a larger and more tragic scale. In this sense, “An Unfinished Memory” is not just about the past. For me as a Ukrainian, it is a plea for open and honest discussion about our past and its darkest pages, and a plea that we think about the consequences of our actions now. It is a work that speaks urgently about the value of peace and reconciliation".