Натурфилософия матриархата.
И. Бахофен, пересказывая грустную историю Беллерофонта, говорит, что под конец своей жизни он оказался "во власти закона земной материальности". Именно так он называет матриархальную доктрину метемпсихоза (перерождения душ). Эта доктрина самым тесным образом связана с семейно-родовой (общинной) жизнью. Далее цитируем Бахофена:
"Род бессмертен в смене своих поколений. «Сии нарождаются, те погибают» (Илиада, VI, 149). «Род смертных идёт, как царство растений, по кругу. Один расцветает для жизни, другой, между тем, умирает и бывает скошен» ([Псевдо-]Плутарх, Утешение к Аполлонию у Hütten, 7, 321). Очень красивы слова Вергилия (Георгики, IV, 206) о пчёлах, в которых природа создала чистейший прообраз материнского права:
Ergo ipsas quamvis angusti terminus aevi
Excipiat (neque enim plus septima ducitur aestas),
At genus immortale manet, multosque per annos
Stat fortuna domus, et avi numerantur avorum.
Так, хоть у них у самих ограниченный возраст и вскоре
Их обрывается жизнь (до седьмого не выжить им лета),
Всё ж остаётся их род бессмертным, и многие годы
Дом Фортуна хранит, и предки числятся предков [1].
Смерть как таковая является предпосылкой жизни, а жизнь, в свою очередь, вновь поглощается смертью, чтобы так, в бесконечной смене этих двух полюсов, сам род сохранял своё непреходящее бытие. В теллурической сфере творения рождение и исчезновение идут рука об руку, словно два близнеца, не разлучаясь ни на один миг этого земного бытия. Ни на одну секунду, ни в одном теллурическом организме невозможно помыслить жизнь без смерти. Что похищает одна, то возмещает другая, и лишь там, где исчезает что-то старое, может возникнуть нечто новое. Ни для одной другой идеи древняя философия и мифология не нашло столь многообразного выражения, столь глубокомысленных образов и символов, как для этой.
Подобно делосскому царю Анию, мужу скорби (ανία) (Овидий, Метаморфозы, 632, Сервий, Комментарии к «Энеиде», III, 80), Беллерофонт должен пережить смерть своих детей, прежде чем, наконец, самому сделаться добычей смерти. Отсюда вся его боль. К нему можно приложить слова, сказанные Овидием о Кинире (Метаморфозы, X, 298): si sine prole ftiisset, inter felices Cinyras potuisset haben [2]. Потому-то и укоряет Беллерофонт неблагодарных небожителей, потому призывает он месть Посейдона на ликийскую землю. Он хочет увидеть, как будет наказана бесплодием материнская материя, приносящая ему бесполезный плод, родящая только смертных чад, готовящая только новую пищу для смерти. Потому-то, подобно Пигмалиону (Овидий, Метаморфозы, X, 245), будет он впредь вести одинокую жизнь, ибо лучше совсем не иметь никакого потомства, чем такое, что вновь и вновь становится добычей погибели. Что проку в этом неизменно тщетном труде? К чему вечно старается Окн [3], плетя свой канат, который тут же съедает ослица? К чему вечно льют воду в продырявленную бочку Данаиды? Так пусть же отныне соль не порождает, а губит, не оплодотворяет, а делает бесплодной материнскую материю. - Вот отчаянный вопль обманутого отпрыска Сизифа. Глупец! Он не ведает глубочайшего закона, управляющего всей теллурической жизнью, закона, которому подвластен и он сам, закона, господствующего над материнским лоном. Лишь в солнечных пространствах, которых он втуне тщится достичь, царит бессмертие и непреходящее бытие - в подлунном же мире господствует закон материи, приставивший всякой жизни её неразлучную спутницу, её единоутробную сестру: смерть.
Но кто и обильем велик,
Кто и видом своим превосходит всех,
Кто и силой проблистал, подвизаясь в боях, -
Пусть помнит:
Он в смертное тело одет,
И концом концов
Будет земля, которая его прикроет [4].
Пиндар, Немейские песни, XI, 13
Мудрее, чем отец Гипполоха, оказывается благородный сын последнего - Главк, носящий имя самого Посейдона [5] (Схолии к «Илиаде», II. 6, 155). Именно он, готовясь вступить в схватку с Диомедом и будучи спрошен о своём родословии, приводит в ответ ту притчу о листьях (Илиада, VI, 145-149), которую как образ закона, властвующего, в том числе, и над людскими родами, Гомер предпосылает пересказу мифа о Беллерофонте. И если сокрытая в ней правда уже в древности стяжала этой притче столь широкую известность, что её неоднократно воспроизводили многие авторы, в особенности Плутарх и Лукиан, то, будучи связана с коринфско-ликийским мифом и вложена в уста одного из отпрысков Сизифа, она приобретает двойное значение.
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;
Так человеки: сии нарождаются, те погибают [6].
В этих трогательных словах сын Гипполоха говорит о том, чего не в силах был понять Беллерофонт: один и тот же закон властвует и над высшими, и над низшими сферами творения - и над древесной листвой, и над людскими родами. Сизиф вечно катит свой камень, который с неизменным коварством вновь и вновь скатывается вниз, к жилищу Аида. Точно так же происходит и обновление листьев, животных, людей в непрестанных и вечно бесплодных стараниях природы. Таков закон материи, таково её предназначение, которое при виде сокровенной материнской борозды открывается, наконец, и самому Беллерофонту, являя ему жребий всякого, кто рождён женщиной. В устах ликийца притча о листьях приобретает двойное значение, ибо в ней, бесспорно, нельзя не усмотреть самых основ ликийского материнского права. Однако, сколь бы часто ни упоминались эти знаменитые слова поэта, их связь с гинекократией всякий раз оставалась незамеченной. Должен ли я объяснять её подробно? Довольно будет и намёка, чтобы её смог ощутить каждый. Листья дерева прорастают не друг из друга, а из одного ствола. Не лист является родителем другого листа - общим родителем всех листьев является их ствол. Таковы же и человеческие поколения с точки зрения материнского права. Ибо его законы отводят отцу лишь роль сеятеля, приходящего и вновь исчезающего, как только семена брошены в пропаханную борозду. Завязавшийся плод всецело принадлежит материнской плоти, которая его вынашивала, произвела на свет и которая, наконец, питает его. Но мать эта неизменно остаётся одной и той же: в конечном счёте, это сама Земля, чьё место в нескончаемой череде матерей и дочерей занимает смертная женщина. Как листья растут не друг из друга, а из ствола, так и люди возникают не один из другого, но из первобытной силы плоти, из Φυτάλμιος [7] или Γενέσιος [8] Посейдона - из ствола жизни. Потому-то, как полагает Главк, неразумны слова Диомеда, пожелавшего узнать о его роде. Разумеется, греческий воин, который, пренебрегая материальной точкой зрения, производит сына от отца и принимает во внимание одну лишь пробуждающую силу мужчины (Дион Кассий, 57, 12 с примечанием Реймара, т. 2, с. 857), сам исходит из такого представления, которое и объясняет, и оправдывает его вопрос. Напротив, ликиец отвечает ему с точки зрения материнского права, которое не отделяет человека от прочего теллурического творения и судит о нём, как о растениях и животных, лишь по материи, из которой тот явным образом происходит. Сын своего отца имеет также ряд прародителей, с которыми он, однако, не соединён никакой чувственно воспринимаемой связью; сын своей матери через множество поколений связан лишь с одной прародительницей - Праматерью Землёй. Что пользы перечислять всю эту череду листьев? Ведь для последнего листа, ещё зеленеющего на стволе, все они значат не больше, чем для Главка - его предки по мужской линии: Гипполох, Беллерофонт, Альм, Сизиф. Со смертью каждого из них его существование теряет всякое значение. Сын же происходит лишь от матери, а та заступает место Праматери-Земли. Эта противоположность станет ещё яснее из следующего замечания. В системе отцовского права о матери говорится: mulier familiae suae et caput et finis est1 (Ulpianus adedictum in Fr. 195, §. 5 D. de verb, sign. 50. 162).To есть, сколько бы детей ни родила женщина, они не являются основанием её собственной семьи, не служат её продолжением - её бытие есть бытие сугубо личное. В материнском праве та же максима приложима к мужчине. Тут уже отец имеет лишь свою индивидуальную жизнь и лишён продолжения. Здесь отец, а там мать предстают сорванным листом, который, отмирая, не оставляет по себе памяти, и имя его больше не упоминается. Ликиец, которого понуждают назвать своих отцов, подобен человеку, который взялся бы исчислить опавшие с дерева и забытые листья. Однако тот остаётся верен материальному закону природы, вечную истину которого он качестве возражения представляет сыну Тидея в притче о дереве и его листьях. Главк оправдывает ликийское понимание, демонстрируя её согласие с материальными законами природы и порицая при этом греческое отцовское право за уклонение от последних".
Я, кстати, тоже, как и Беллерофонт, чувствую себя таким листком древесным: вот уже и осень наступила, и скоро зима... оторвётся листок от дерева, упадёт на землю, и - поминай как звали.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Перевод с лат. С. В. Шервинского. - Примеч. перев.
[2] Когда бы потомства он не имел, почитаться бы мог человеком счастливым. (Перевод с лат. С. В. Шервинского). - Примеч. перев.
[3] Окн или Аукн - персонаж древнегреческой и римской мифологии. В царстве мёртвых был приговорён к вечному бессмысленному труду: идя вдоль берега он плёл соломенный канат, который тут же съедала неотступно следовавшая за ним ослица. - Примеч. перев.
[4] Перевод с др.-греч. М. Л. Гаспарова. - Примеч. перев.
[5] Имя Главк - Γλαύκος - связывается здесь со словом γλαυκός «светло-синий» или «светло-серый», «цвет морской воды» и потому понимается как имя самого Посейдона - бога моря. Имя Главк, помимо внука Беллерофонта, носит также целый ряд мифологических персонажей, эксплицитно связанных с морем. - Примеч. перев.
[6] Перевод с др.-греч. Н. И. Гнедича. - Примеч. перев.
[7] Производящий на свет, рождающий (др.-грен.). - Примеч. перев.
[8] Относящийся к рождению или роду (др. -грен.). Оба приведенных др.-греч. слова являются эпитетами Посейдона. - Примеч. перев.
"Род бессмертен в смене своих поколений. «Сии нарождаются, те погибают» (Илиада, VI, 149). «Род смертных идёт, как царство растений, по кругу. Один расцветает для жизни, другой, между тем, умирает и бывает скошен» ([Псевдо-]Плутарх, Утешение к Аполлонию у Hütten, 7, 321). Очень красивы слова Вергилия (Георгики, IV, 206) о пчёлах, в которых природа создала чистейший прообраз материнского права:
Ergo ipsas quamvis angusti terminus aevi
Excipiat (neque enim plus septima ducitur aestas),
At genus immortale manet, multosque per annos
Stat fortuna domus, et avi numerantur avorum.
Так, хоть у них у самих ограниченный возраст и вскоре
Их обрывается жизнь (до седьмого не выжить им лета),
Всё ж остаётся их род бессмертным, и многие годы
Дом Фортуна хранит, и предки числятся предков [1].
Смерть как таковая является предпосылкой жизни, а жизнь, в свою очередь, вновь поглощается смертью, чтобы так, в бесконечной смене этих двух полюсов, сам род сохранял своё непреходящее бытие. В теллурической сфере творения рождение и исчезновение идут рука об руку, словно два близнеца, не разлучаясь ни на один миг этого земного бытия. Ни на одну секунду, ни в одном теллурическом организме невозможно помыслить жизнь без смерти. Что похищает одна, то возмещает другая, и лишь там, где исчезает что-то старое, может возникнуть нечто новое. Ни для одной другой идеи древняя философия и мифология не нашло столь многообразного выражения, столь глубокомысленных образов и символов, как для этой.
Подобно делосскому царю Анию, мужу скорби (ανία) (Овидий, Метаморфозы, 632, Сервий, Комментарии к «Энеиде», III, 80), Беллерофонт должен пережить смерть своих детей, прежде чем, наконец, самому сделаться добычей смерти. Отсюда вся его боль. К нему можно приложить слова, сказанные Овидием о Кинире (Метаморфозы, X, 298): si sine prole ftiisset, inter felices Cinyras potuisset haben [2]. Потому-то и укоряет Беллерофонт неблагодарных небожителей, потому призывает он месть Посейдона на ликийскую землю. Он хочет увидеть, как будет наказана бесплодием материнская материя, приносящая ему бесполезный плод, родящая только смертных чад, готовящая только новую пищу для смерти. Потому-то, подобно Пигмалиону (Овидий, Метаморфозы, X, 245), будет он впредь вести одинокую жизнь, ибо лучше совсем не иметь никакого потомства, чем такое, что вновь и вновь становится добычей погибели. Что проку в этом неизменно тщетном труде? К чему вечно старается Окн [3], плетя свой канат, который тут же съедает ослица? К чему вечно льют воду в продырявленную бочку Данаиды? Так пусть же отныне соль не порождает, а губит, не оплодотворяет, а делает бесплодной материнскую материю. - Вот отчаянный вопль обманутого отпрыска Сизифа. Глупец! Он не ведает глубочайшего закона, управляющего всей теллурической жизнью, закона, которому подвластен и он сам, закона, господствующего над материнским лоном. Лишь в солнечных пространствах, которых он втуне тщится достичь, царит бессмертие и непреходящее бытие - в подлунном же мире господствует закон материи, приставивший всякой жизни её неразлучную спутницу, её единоутробную сестру: смерть.
Но кто и обильем велик,
Кто и видом своим превосходит всех,
Кто и силой проблистал, подвизаясь в боях, -
Пусть помнит:
Он в смертное тело одет,
И концом концов
Будет земля, которая его прикроет [4].
Пиндар, Немейские песни, XI, 13
Мудрее, чем отец Гипполоха, оказывается благородный сын последнего - Главк, носящий имя самого Посейдона [5] (Схолии к «Илиаде», II. 6, 155). Именно он, готовясь вступить в схватку с Диомедом и будучи спрошен о своём родословии, приводит в ответ ту притчу о листьях (Илиада, VI, 145-149), которую как образ закона, властвующего, в том числе, и над людскими родами, Гомер предпосылает пересказу мифа о Беллерофонте. И если сокрытая в ней правда уже в древности стяжала этой притче столь широкую известность, что её неоднократно воспроизводили многие авторы, в особенности Плутарх и Лукиан, то, будучи связана с коринфско-ликийским мифом и вложена в уста одного из отпрысков Сизифа, она приобретает двойное значение.
Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:
Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,
Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;
Так человеки: сии нарождаются, те погибают [6].
В этих трогательных словах сын Гипполоха говорит о том, чего не в силах был понять Беллерофонт: один и тот же закон властвует и над высшими, и над низшими сферами творения - и над древесной листвой, и над людскими родами. Сизиф вечно катит свой камень, который с неизменным коварством вновь и вновь скатывается вниз, к жилищу Аида. Точно так же происходит и обновление листьев, животных, людей в непрестанных и вечно бесплодных стараниях природы. Таков закон материи, таково её предназначение, которое при виде сокровенной материнской борозды открывается, наконец, и самому Беллерофонту, являя ему жребий всякого, кто рождён женщиной. В устах ликийца притча о листьях приобретает двойное значение, ибо в ней, бесспорно, нельзя не усмотреть самых основ ликийского материнского права. Однако, сколь бы часто ни упоминались эти знаменитые слова поэта, их связь с гинекократией всякий раз оставалась незамеченной. Должен ли я объяснять её подробно? Довольно будет и намёка, чтобы её смог ощутить каждый. Листья дерева прорастают не друг из друга, а из одного ствола. Не лист является родителем другого листа - общим родителем всех листьев является их ствол. Таковы же и человеческие поколения с точки зрения материнского права. Ибо его законы отводят отцу лишь роль сеятеля, приходящего и вновь исчезающего, как только семена брошены в пропаханную борозду. Завязавшийся плод всецело принадлежит материнской плоти, которая его вынашивала, произвела на свет и которая, наконец, питает его. Но мать эта неизменно остаётся одной и той же: в конечном счёте, это сама Земля, чьё место в нескончаемой череде матерей и дочерей занимает смертная женщина. Как листья растут не друг из друга, а из ствола, так и люди возникают не один из другого, но из первобытной силы плоти, из Φυτάλμιος [7] или Γενέσιος [8] Посейдона - из ствола жизни. Потому-то, как полагает Главк, неразумны слова Диомеда, пожелавшего узнать о его роде. Разумеется, греческий воин, который, пренебрегая материальной точкой зрения, производит сына от отца и принимает во внимание одну лишь пробуждающую силу мужчины (Дион Кассий, 57, 12 с примечанием Реймара, т. 2, с. 857), сам исходит из такого представления, которое и объясняет, и оправдывает его вопрос. Напротив, ликиец отвечает ему с точки зрения материнского права, которое не отделяет человека от прочего теллурического творения и судит о нём, как о растениях и животных, лишь по материи, из которой тот явным образом происходит. Сын своего отца имеет также ряд прародителей, с которыми он, однако, не соединён никакой чувственно воспринимаемой связью; сын своей матери через множество поколений связан лишь с одной прародительницей - Праматерью Землёй. Что пользы перечислять всю эту череду листьев? Ведь для последнего листа, ещё зеленеющего на стволе, все они значат не больше, чем для Главка - его предки по мужской линии: Гипполох, Беллерофонт, Альм, Сизиф. Со смертью каждого из них его существование теряет всякое значение. Сын же происходит лишь от матери, а та заступает место Праматери-Земли. Эта противоположность станет ещё яснее из следующего замечания. В системе отцовского права о матери говорится: mulier familiae suae et caput et finis est1 (Ulpianus adedictum in Fr. 195, §. 5 D. de verb, sign. 50. 162).To есть, сколько бы детей ни родила женщина, они не являются основанием её собственной семьи, не служат её продолжением - её бытие есть бытие сугубо личное. В материнском праве та же максима приложима к мужчине. Тут уже отец имеет лишь свою индивидуальную жизнь и лишён продолжения. Здесь отец, а там мать предстают сорванным листом, который, отмирая, не оставляет по себе памяти, и имя его больше не упоминается. Ликиец, которого понуждают назвать своих отцов, подобен человеку, который взялся бы исчислить опавшие с дерева и забытые листья. Однако тот остаётся верен материальному закону природы, вечную истину которого он качестве возражения представляет сыну Тидея в притче о дереве и его листьях. Главк оправдывает ликийское понимание, демонстрируя её согласие с материальными законами природы и порицая при этом греческое отцовское право за уклонение от последних".
Я, кстати, тоже, как и Беллерофонт, чувствую себя таким листком древесным: вот уже и осень наступила, и скоро зима... оторвётся листок от дерева, упадёт на землю, и - поминай как звали.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Перевод с лат. С. В. Шервинского. - Примеч. перев.
[2] Когда бы потомства он не имел, почитаться бы мог человеком счастливым. (Перевод с лат. С. В. Шервинского). - Примеч. перев.
[3] Окн или Аукн - персонаж древнегреческой и римской мифологии. В царстве мёртвых был приговорён к вечному бессмысленному труду: идя вдоль берега он плёл соломенный канат, который тут же съедала неотступно следовавшая за ним ослица. - Примеч. перев.
[4] Перевод с др.-греч. М. Л. Гаспарова. - Примеч. перев.
[5] Имя Главк - Γλαύκος - связывается здесь со словом γλαυκός «светло-синий» или «светло-серый», «цвет морской воды» и потому понимается как имя самого Посейдона - бога моря. Имя Главк, помимо внука Беллерофонта, носит также целый ряд мифологических персонажей, эксплицитно связанных с морем. - Примеч. перев.
[6] Перевод с др.-греч. Н. И. Гнедича. - Примеч. перев.
[7] Производящий на свет, рождающий (др.-грен.). - Примеч. перев.
[8] Относящийся к рождению или роду (др. -грен.). Оба приведенных др.-греч. слова являются эпитетами Посейдона. - Примеч. перев.